Когда говорят, что общенациональная система ценностей не нужна, нас, умышленно или нет, вводят в заблуждение. Сомневаться в необходимости собственной идеологии может сегодня лишь тот, кто не хочет видеть, как ему навязывают чужую, или же “свою”, доморощенную, но сделанную по чужому заказу. И не только идеологию, но и ценности, образ мышления, даже чуждые нашей культуре общественные институты. Есть, правда, и другой вариант. Нередко, в том числе и в официальных документах, предлагаются ошибочные или второстепенные ценности в качестве основных. Так, например, в действующей в России с 1997 года Концепции национальной безопасности в качестве базовых для нации ценностей предлагаются “права и свободы”, “демократия”, “конституционный строй”. Эти общезначимые ценности предлагаются для нации в качестве жизненно важных, что, согласитесь, есть две большие разницы.

Само понимание существа проблем, стоящих перед Россией, требует определения национальных приоритетов и ценностей, формулирования вызовов и угроз. Здесь сразу же сталкиваешься с проблемой: то, что является угрозой для “патриотов”, не является таковой для некоторых “демократов”. То же — для “левых” и “правых”, На самом же деле, при признании возможности и необходимости общенациональных интересов и целей, т.е. некой общей, национально-государственной идеологии, неизбежно выходишь на определение общенациональной стратегии, приоритетов и ценностей. Так, например, если таковое понимание есть, то можно выделить (в порядке приоритетности) следующие угрозы для будущей России в ближайшие годы.

1. Отставание России на нынешнем этапе научно-технической революции, имеющее колоссальные негативные последствия как во внешнеполитической и военно-политической, так и во внутриполитической (экономика, финансы, социальная сфера и др.) областях;
2. Угроза потери национально-культурной идентичности, т.е. размывание Нации, превращение ее просто в сообщество граждан, проживающих в безнациональном государстве, на фоне усиливающихся процессов глобализации в мире;
3. Потеря союзников, выпадение из коалиционной стратегии, фактическая изоляция России не только в военно-политической, но и в экономической и социальной областях;
4. Ослабление функций государства, его институтов, до степени, когда возникает угроза потери контроля над процессами, происходящими в стране.

При отрицании самой возможности формирования государственно-патриотической идеологии и национальной стратегии — эти проблемы автоматически даже и не ставятся. Подразумевается, что у России есть иные (не национальные) “общедемократические”, “общеевропейские”, “пролетарские” и пр. (читай — либеральные) ценности и приоритеты. На самом деле сегодня идет процесс носильного втискивания России в рамки чуждых идей и образа жизни. Идет ломка наших национально-культурных устоев, изживание того, что мы испокон веков считали добрым и прекрасным.

И не видеть этого нельзя. Тот, кто говорит обратное, — просто лжет, лжет ради своих интересов, чаще всего шкурных. В конце ХХ в. русские оказались в положении индейцев, земли которых “осваиваются” цивилизованными народами, на вооружении которых прежде всего свои ценности агрессивного протестантизма. Кризис в Югославии показал, что народам насильственно, в том числе и с помощью высокоточных ракет, навязывают чужие ценности: речь идет уже не о демократии, а об идеальной (американской) демократии. Не о рынке, а об американском представлении о рынке и т.д.

Слепому видно, что в этой схватке программы нынешних политических лидеров и партий страдают удивительной отвлеченностью. Они все — не о том. За этим скрывается нежелание уйти от стереотипов, неспособность понять, что в XXI в. для России прежние схемы и догмы уже не годятся. А еще — за этими идеями скрывается стремление господствующей элиты сохранить свои экономические позиции, удовлетворить личные интересы. Эта установка является, более или менее явно, общим знаменателем почти всех программ ведущих политических и оппозиционных партий.

И еще. Кризис в общественно-политической мысли начала 90-х годов окончательно добил советскую политологическую школу, перепута перемешав незнание с безответственностью, размытые нравственные нормы с развалом научных школ. Если прежде И.Солоневич справедливо писал: “Фактическую сторону русской истории мы знаем очень плохо — в особенности плохо знает ее профессор русской истории. Это происходит по той довольно ясной причине, что именно профессора русской истории рассматривали эту историю с точки зрения западноевропейских шаблонов. Оценка же русской истории с точки зрения этих шаблонов правильная в той же степени, как если бы мы стали оценивать деятельность Менделеева с точки зрения его голосовых связок”. Теперь ситуация, только ухудшилась: уже не “профессора русской истории”, а доценты и аспиранты бывших партшкол, вдруг ставшие демократами, или не желающие переосмыслить учебники истории 50—70-х гг., переписывают историю России, рекомендуют и даже управляют страной по тем же западноевропейским и североамериканским шаблонам. В этой связи вопрос о национальных приоритетах, о национальной стратегии кажется, по меньшей мере, наивным.

Существующий огромный разрыв между передовой русской политико-философской мыслью и программными установками партий пока не преодолен. Господствующая сегодня в России “идеология” конформизма увеличивает до невероятных размеров дистанцию между мыслью, словом и поступком. Лицемерие, которое почему-то называют хитростью, фантастическая необязательность стали настолько привычными в наше время, что уже не вызывают возмущения, даже не удивляют. Сегодня не только воровство, но даже и смертный грех перестал компрометировать удачливого дельца, ибо общество переступило болевой порог, привыкло к нарушению всяких норм. Пример, когда политик (банкир, журналист и т.д.) сегодня говорит одно, а завтра другое, — типичен. Более того, вошло в моду глубокомысленно придавать этому циничному конформизму чуть ли не естественность, способность человека “меняться вместе с меняющимися условиями”.

Поэтому споры об идеологии среди политиков, на мой взгляд, вторичны: за последние десять лет множество наших соотечественников сменило по две-три идеологические схемы и готово сменить еще столько же. “Не для политики”, важнее обратить сегодня внимание общества на “простые” истины — соблюдение принципов совести и чести, своих обязательств, норм поведения честного человека. За всем этим стоит мировоззрение. Поэтому-то и есть острейшая потребность не столько в очередной партийной программе, сколько в основных мировоззренческих представлениях, объединенных в единую систему. Подлость — вот идеология конформизма. Подлость по отношению к друзьям, стране, собственному народу. Именно подлость и конформизм стали условием процветания и успеха в конце 80-х годов. Чему же удивляться, если люди, преуспевшие в этом в последние годы советской системы, особенно эффективно использовали свои навыки при “демократической” системе!

Не нужно думать, что при КПСС с идеологией все было в порядке. Проблема мировоззрения, конфликта официальной партийной идеологии и времени обострилась задолго до развала КПСС, а сам идеологический кризис советской системы наступил значительно раньше, чем ее формальный развал в 1991 г.:

• тогда, когда появились двойные стандарты: для публичного общения — лозунги, а для кухни — антисоветские анекдоты;
• тогда, когда нравственные принципы перестали быть для советского истеблишмента обязательными;
• тогда, когда законсервированная догматиками от марксизма идеология превратилась в набор пустых звуков и мертвых схем, имеющих все меньше и меньше общего с жизнью и мыслями народа.

Повторилась общественная болезнь, погубившая Российскую империю в начале века. Очень хорошо эту болезнь описал в 1944 г., будучи в эмиграции, митрополит Вениамин: “Прежнее, дореволюционное правительство износилось и идеологически: не знали, к чему стремиться; не ставили себе ясных задач и целей; разлагались в бесплодной борьбе внутренних слабых сил. И впереди не видно было просвета, единства и твердости. Идеологические противоречия групп были непримиримы. Нечего было сказать миру. А что говорилось, то было половинчатым, дряблым, бессильным. Одни классы повторяли зады “западников”, тянулись к “Европе”; а другие — к “черной сотне”. Ни в царях, ни в высших и интеллигентских классах не оказалось вождей мысли, творцов новых идей (подч. — авт.). А народ был (даже и при Думах) в стороне и внизу”.

Вот и сегодня ситуация повторяется — мы ждем “новые силы” и “новые идеи”: от власти, от “элиты”, наконец, от оппозиции (представьте себе Г.Зюганова в качестве творца новых людей и новых идей!). Какие-то они будут? А вдруг...

К концу 70-х годов “послереволюционное правительство” и руководство КПСС именно износились идеологически. Также как и руководство КПРФ, которое даже и не пыталось скинуть изношенные одежды. И впереди, к сожалению, не было видно просвета. Изношенность перешла в гниение. И не так уж важно, что пришедшие “реформаторы” и “перестроечники” оказались интеллектуально, идеологически и организационно импотентами. Сменить отживший слой элиты пришли не более умные и способные, а... более безответственные, более бессовестные. Разрушители. А они создать ничего нового в принципе не в состоянии. Не обучены, да и не хотели учиться. Хотели хватать. Нужно было время и новые люди. Страна поплатилась за их отсутствие развалом, смертями, упадком.

Кризис идеологии обострился до предела осенью 1999 года, в канун парламентских выборов, когда две противодействующие стороны начали информационную войну друг против друга. Настолько ярую, что “классическая оппозиция” оказалась в стороне от схватки. Более того, выглядело так, что КПРФ с удовольствием пользовалась плодами борьбы двух группировок, одновременно заигрывая (явно) с Е.Примаковым и (скрыто) с Кремлем. Оценку атмосферы этой схватки осенью того года дал Алексий II, попытавшийся в очередной раз примирить враждующие стороны: ... России также нужно определить свое новое место в мире — мире динамичном, противоречивом, склонном к ломке многих устоявшихся представлений и балансов интересов. Мы становимся свидетелями появления все более изощренных видов оружия, стремительного развития информационных и иных высоких технологий, усложнения международных отношений, возникновения региональных конфликтов. Ответом на данные процессы не может быть ни бездумное упование на силу прогресса и на помощь богатых стран, ни попытка самоизоляции или игнорирования новых реалий. Мы должны оставаться самими собой и активно взаимодействовать с окружающим миром, привнося в него исконное духовно-нравственное богатство нашего народа”.

Вместе с тем, нельзя было не заметить по меньшей мере два феномена. Первый — отчасти неожиданно реабилитировались правые. Их поддержали на выборах не только состоятельные слои населения, но и малообеспеченные слои. Ответ, что “народ дурак”, очевидно, не подходит.

Второй феномен — успех “Единства”, возродившего при всяческом отказе от идеологии, идеи сильного государства и сильной власти. Без аргументации, без пропаганды, просто демонстрируя силу власти, они (сами, может быть, того не желая) реанимировали государственнические идеи. Во всяком случае, на них отреагировали не только избиратели, но и интеллектуальная элита и пресса. Я полагаю, что эта позитивная тенденция в ближайшем будущем может усилиться.

Актуальность этой проблемы признают в том числе и либералы, анализируя прежде всего экономическое состояние общества. Они совершенно справедливо считают, что стимул для производства, т.е. приумножения, исчез, так как гораздо легче, обладая доступом к власти, делить то, что производится другими. Парадоксально, но в этих условиях рыночники и либералы вынужденно становятся сторонниками сильного государства, способного обуздать коррупцию и всевластие чиновничества!

Предыдущая

Оглавление

Следующая