В 1598 г., а не в 1613, при воцарении Романовых, как полагают сегодня многие, впервые в российской истории был соборно, то есть с согласия всех свободных и дееспособных сословий, избран на царствование Борис Годунов.

Своим выдвижением он обязан не столько знатностью происхождения, каким не отличался (по преданию предок Годуновых татарин Мурза-Чет прибыл служить московскому великому князю в XIV в.), сколько личностным, деловым и нравственным качествам. Как писал крупнейший русский историк XX в. С.Ф.Платонов:

"Борис в своей деятельности был преимущественно умным гражданским дельцом и искусным дипломатом. Одаренный мягкой натурой, он не любил военного дела, по возможности избегал войны и почти никогда сам не предводительствовал войском" (Лекции по русской истории. СПБ, 1913, с. 249).

Именно в этих качествах политика больше всего нуждалась истерзанная опричниной, войнами и разрухой страна. От царя требовалось одно - умиротворение "взабаламученного моря". Борис талантливо решал эту задачу.

Сосредоточил внимание на социальной сфере, или, выражаясь языком того времени, защите "вдов и сирот". Принял ряд энергичных мер по восстановлению торговли и промышленности. Причем не побоялся привлечь на Русь иностранцев, в особенности знавших дело промышленности. Пошел на льготы тем, кто развивал производство. Стремился обеспечить безопасность сообщений, улучшить полицейский порядок. Устранить разного рода административные злоупотребления.

Таким "симпатичным характером" (С.Платонов) отличалась государственная деятельность Б.Годунова, чрезвычайно созвучная потребностям вывода страны из Смуты. Признаки стабилизации общества не заставили себя ждать. И это несмотря на два подряд - 1601 и 1602 - неурожайных года.

И вот тут нельзя пройти мимо любопытнейшего, повторяющегося с некоей нездоровой синхронностью аспекта нашей истории. Как только в стране начинали складываться предпосылки для сословие-классового умиротворения, стабилизации хозяйственной, а вслед за ней политической жизни, переходу к последовательному, а не рывками, эволюционному развитию общества, так немедленно внутри и вовне находились силы, которым был откровенно не по нутру такой поворот событий.

Вспомним "обрыв" в начале XIX в. при Александре I реформ Сперанского, призванных в корне изменить систему управления страной; внука императора - Александра II, убитого народовольцами в момент принятия им решения о добровольном ограничении самодержавного всевластия подготовленной Лорис-Меликовым конституцией; убийство П.Столыпина, едва выведшего страну из революционных потрясений и почти наладившего нормальный ритм хозяйственной жизни.

Складывается впечатление, что страну намеренно загоняли в угол как раз в тот момент, когда она готова была приступить к нормальному, "цивилизованному" развитию. Создавали искусственные препятствия, которые всякий раз она преодолевала сверхнапряжением, через мучительные судороги, ценой невероятных потерь и утрат целых поколений. Кто еще, кроме нас, способен, чтобы после такого суметь подняться на ноги, да еще встать во весь рост?

Применительно к XVII в. врагами Борисова замирения общества стало, во-первых, родовое боярство. Позднее лютый враг Б.Годунова, в отличие от него действительно самозванно, без всякого Собора провозгласивший себя царем, В.Шуйский, откровенно признал, что самозванца Лжедмитрия призвали только затем, чтобы избавиться от Бориса.

Во-вторых, дьячество - высший чиновный слой Московии. Летописец свидетельствовал, что Борис "навел на себя негодование чиноначальников". Это де и "погубило доброцветущую царства его красоту".

В-третьих, наши ближайшие соседи, в частности, католическая Польша. Магнаты Речи Посполитой финансировали Лжедмитрия, мобилизовали на его сторону отряды тогдашних люмпенов - праздношатавшихся по окраинам Московии безродных казаков и беглых холопов.

Убедившись в невозможности свергнуть Бориса в открытую, что называется, демократически, путем созыва Собора, боярские и чиновные "реваншисты", а также их иностранные доброхоты сделали ставку на силовые методы. Убрать Годунова, сохранив в глазах народа видимость приличий или как бы мы сказали сегодня - легитимности, можно было только одним способом - противопоставив ему, царю избранному, царя родового, то есть представителя династии Калиты - в данном случае Лжедмитрия.

Остановимся на самом самозванце, так как, по-моему, в нем, а не только в Смуте, истоки многих из тех негативных явлений, впоследствии буйным чертополохом разросшихся на отечественной почве, вызывая резкое неприятие россиян. Уверен, без самозванства смутного времени наша история была бы, не скажу совершенно иной, но гораздо чище, ближе к национальному менталитету. Несмотря на обилие исследований, кем был Лжедмитрий - так и осталось загадкой. Его безымянность - лишнее подтверждение тому, что инициаторам самозванства нужна не личность, а всего лишь личина самозванца.

Пушкин пользовался официально версией о самозванце, выдвинутой в январе 1605 г., когда Лжедмитрий шел на Москву. Согласно ей, самозванцем объявили действительно реального человека, беглого монаха, бывшего сыном галицкого мелкопоместного дворянина Григория Отрепьева.

Характерно отношение к нему поэта. В отличие от других изменников своему народу, скажем Мазепы, Пушкин явно симпатизировал литературному самозванцу. Очевидно, его увлекла сама ситуация, вылепившая столь необычную для того времени фигуру. В образе Отрепьева поэт соединил, казалось бы, несоединимое: архаические основы самозванства с типом авантюриста, обладавшего достаточно развитым самосознанием, чтобы не просто замыслить, но в корне изменить свою социальную роль.

Пушкин называл Григория "милым самозванцем", выделял в нем особую одаренность, стремление жить в полную меру своих удалых, молодецких сил, желание тешиться в боях, пировать за царской трапезой. Он даже "заставил" Пимена передать труд своей жизни именно Отрепьеву, видимо, сочтя того вполне приемлемой кандидатурой для продолжения столь важного в глазах поэта дела, каким было составление летописей.

Реальный самозванец явно не вытягивал на свой литературный отпечаток. Достоверно известно, что его след берет начало в поместье Вишневецких. Здесь в 1603 г. объявился молодой человек, выдававший себя за чудом спасшегося царевича Дмитрия.

Почему Вишневецкие? Старый князь Адам был женат на литовке Анне Глинской. Ее дочь Елена, как известно, была матерью Ивана Грозного. Не случайно Пушкин вложил в уста самозванца фразу: "Тень Грозного меня усыновила".

К моменту появления Лжедмитрия в Москве проживало немало родственников Глинских, считавших себя обделенными "выскочкой" Годуновым и готовых подыграть самозванцу в борьбе против Бориса, помочь материально и политически, укрепляя миф о чудесном спасении сына Ивана Грозного.

По свидетельству современников, при вступлении на московский престол в 1605 г. Лжедмитрию было лет 25. Выглядел он крепким, коренастым, широкоплечим мужчиной. Лицо желтое, широкое, на котором выделялись толстый нос с бородавкой и большой рот.

Современники быстро разглядели в Лжедмитрии властолюбие и тщеславие, приверженность к роскоши и пирам. Желая сблизиться с боярством, он постоянно устраивал многолюдные охоты с последующими многочасовыми обильными возлияниями.

Академик М.Тихомиров среди настоящих достоинств самозванца выделил по меньшей мере три. Во-первых, самозванец был русским человеком. Он хотя и говорил по-польски, но писал на этом языке с непростительными для лица его ранга орфографическими ошибками. Поляки ему не доверяли. Канцлер Польши Ян Замой-ский, узнав о приключениях Лжедмитрия в России, иронически заметил: "Это комедия Плавта или Теренция?" Польский сейм запретил полякам вступать в вооруженные отряды самозванца. Король Сигизмунд помогал ему главным образом деньгами.

Во-вторых, самозванец неплохо был знаком с военным делом, отчего Тихомиров предположил, что тот происходил из казаков или мелкопоместных дворян. В-третьих, вопреки мнению о продажности самозванца Ватикану, он сохранил уважение к Православию. Поговаривали, что еще до прихода в Москву Лжедмитрий без лишней огласки сделал крупный взнос в один из православных храмов во Львове.

Его появление в 1604 г. на южных рубежах московского государства буквально парализовало все общество. Сравнительно многочисленные (до 20 тыс. чел.), но плохо вооруженные и совсем необученные отряды самозванца без особого труда наносили поражения высылавшимся против них Годуновым регулярным армейским частям во главе с опытными царскими воеводами. Тогда же отмечались нередкие случаи их перехода на сторону самозванца. Наиболее постыдный эпизод произошел в апреле 1605 г., когда осадившие Лжедмитрия под Кромами части неожиданно сдали свои позиции.

Такого никогда не случилось бы, не будь регулярная армия как, впрочем, и остальное общество, в каком-то "нравственном недоумении" (С.Платонов). Это "недоумение" или проблема выбора, кому из властителей отдать предпочтение, в разных вариациях еще не раз повторится в нашей истории, смущая современников и потомков.

Сам Годунов не дожил до позора быть изгнанным с престола самозванцем. 13 апреля 1605 г. он скоропостижно скончался, передав престол сыну Федору. Но сознание легкости, с какой Лжедмитрий завоевывал расположение московитов, безусловно, отравило Борису последние годы жизни. По словам историка, царь умирает "с горьким сознанием, что он и его семья лишены всякой почвы под ногами и побеждены призраком законного царя".

Московиты встретили самозванца почти с восторгом. Опять-таки едва ли не природная особенность национального характера: лишь бы кого, только нынешних с плеч долой! Тем более, что Лжедмитрий постарался привлечь на свою сторону не одну московскую знать, но и простолюдинов. От него берет начало такое странное, но весьма популярное среди нас и сегодня явление, как раздача направо и налево невыполнимых обещаний. Позднее много мудрые социологи окрестят его мало кому понятным, но зато "научным" словцом - популизм.

Самозванец, войдя в Москву, тут же распорядился (разумеется, никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть того, как его распоряжение выполняется, но это и неважно, главное - распорядиться) решать все гражданские дела без волокиты и взяток.

Постарался "демократизировать" царский облик, отказавшись от пышного царского выезда, полагавшейся ему многочисленной челяди. Стал демонстративно, как рядовой стрелец, ездить на коне. (Ну чем не предтеча будущего отказа от правительственного лимузина и поездок на обыкновенном троллейбусе?)

Но более всего воображение московитов поразили пешие, в одиночку и без охраны прогулки самозванца по городским улицам, особенно во время "святого" для любого знатного вельможи, не говоря уже о царе, послеобеденного "мертвого часа".

От самозванца пошла еще одна постыдная традиция - само утверждаться за чужой счет. Точнее, за счет своих предшественников. Лжедмитрий начал не просто с поношений всего, в том числе и позитивного, что было сделано Годуновым, а с грубого осквернения самой памяти о нем как православном государе. Он приказал выбросить из Успенского собора Кремля, где покоились останки умерших русских царей, прах Бориса. Затем уничтожить его дом в Москве. И даже изгнать из столицы Борисовых родственников и близких.

Прискорбно, что в этом разгроме русских традиций и нравственных устоев народа самозванцу способствовало не только лицемерное боярство, но и православная церковь. Без ее молчания свершение столь святотатственных деяний было бы просто немыслимо.

Церковь не предостерегла от греха М.Нагую, к тому времени принявшую постриг под именем инокини Марфы. Нагая потворствовала мастерски разыгранной самозванцем комедии "сыновней любви" к своей незабвенной "маменьке", предпочтя тесную монастырскую келью и постную пищу кремлевским светлицам и царскому хлебосольству. Это, правда, не помешало Нагой, когда ситуация изменилась и Лжедмитрия убрали, тут же, ровнехонько через полгода, отречься от "сыночка", заклеймив его последними словами. Так что нечего удивляться нынешним просвещенным перевертышам. Они торгуют "всего лишь" убеждениями и совестью, тогда как заправилы смуты № 1 не брезговали бросать на кон политиканства память собственных детей.

Наконец, впервые после ордынского ига, считавший себя русским "царь" привел за собой армаду иноземных нахлебников. Водили за собой иноземцев на Русь и другие русские государи, особенно при ордынцах, но никогда это явление не носило столь массового характера, как при Лжедмитрии, а главное, не преследовало цель откровенного разора исконно русских земель.

Отцу своей жены Марины Мнишек, с которой самозванец не постеснялся обвенчаться в Кремле, сандомирскому воеводе Юрию, он пообещал миллион злотых на покрытие долгов; самой Марине - отдать во владение псковские и смоленские земли. К слову сказать, при самозванцах грабили почти все, кто только мог, и почти все, что только можно было грабить.

Лжедмитрий стремительно "линял". Из Кремля побежали даже те, кто недавно способствовал его же выдвижению и прославлению. "Мавр" сделал свое дело - отстранил от престола Борисово племя, и теперь оказался никому не нужен.

Продажные бояре во главе с В.Шуйским, неспособным ни на что, кроме злостного интриганства, составили против самозванца заговор, инициировали "народное восстание". 17 мая 1606 г. в сутолоке вокруг Кремля Лжедмитрий был убит. Взявший бразды правления Шуйский велел откопать захороненный труп самозванца, сжечь его, зарядить пеплом пушку и выстрелить в пространство.

Но логика гражданских распрей, а тем более войн, гораздо круче и замысловатее логики ошибки межличностных амбиций и выяснения отношений "в верхах". Вовлеченные в боярско-дьяческие разборки "низы" стали выдвигать собственные претензии и требования. Смута ширилась. Процесс вышел из-под контроля его инициаторов, приобрел свою динамику, поставив государство на грань не просто анархии и безвластия, а самого существования.

Вспыхнула первая народная война под предводительством беглого холопа князя Телятинского, человека одаренного, сильного духом и волей И.Болотникова. Он-то и поспособствовал утверждению в массах суждения о том, что в Кремле убили "не того", что настоящий "царевич" едет в его обозе занять московский престол. Так была взрыхлена почва для всхода нового самозванца - Лжедмитрия II.

О нем историческая наука также не располагает особыми сведениями. И он остался в нашей истории без имени. Говорили, что этот Лжедмитрий, как и первый, объявился на южных рубежах государства, из городка Шклова, где учил грамоте детей местного православного батюшки.

Занять Москву Лжедмитрий не смог. С примкнувшими к нему казаками и польскими шляхтичами самозванец стал лагерем в подмосковном Тушине. Началось затянувшееся на два года (до бегства "вора" в Калугу в конце 1609 г.) позиционное противостояние Лжедмитрия II и В.Шуйского.

Оно сопровождалось дальнейшим разграблением русских земель, по своим масштабам несопоставимым даже с опричным разорением. В Тушине, как отмечали историки, задачи хищнические преобладали над политическими. Особенно разбойным поведением отличились польские вельможи Рожинский, Лисовский и Сапега. Поляки, по словам современника, Лжедмитрием II "играху яко детищем" (русская историческая библиотека. Т. 13, СПБ, 1831, с. 506).

В августе 1608 г. в Тушино прибыли Мнишеки - отец и дочь. Лжедмитрий II, в отличие от первого, обвенчался с Мариной в сугубой тайне, так же пообещав ей и отцу всякие блага, в частности, отдать во владение 14 русских городов.

Еще на несколько ступенек вниз уронили достоинство бояре, дьяки и дворяне, образовавшие при "воре" своеобразное "временное правительство". Множество его сторонников в поисках шкурной выгоды перебегало из лагеря в лагерь. Некоторые умудрялись "бегать" по несколько раз туда-обратно. В их числе оказался отец будущего соборно избранного царя Михаила, Федор Романов, которому самозванец в нарушение всех православных канонов присвоил под именем Филарета сан митрополита.

Из-за беспринципности и неразборчивости в средствах боярско-дворянско-дьяческой верхушки в августе 1610 г. Москва была подведена под присягу сыну польского короля Сигизмунда, королевичу Владиславу.

Это дало новый толчок ставшему было глохнуть самозванству. В Пскове объявился некий Сидорка, которого иногда называют Лжедмитрием III. Второе дыхание обрел находившийся в Калуге и, казалось, уже всеми забытый Лжедмитрий II. Ему стала присягать почти вся восточная половина московского царства, объясняя это тем, что у ее населения не было выбора, то есть другого кандидата. В декабре 1610 г. из-за личных счетов Лжедмитрий II был убит одним из своих приближенных. Московиты, как писал историк, "присягали мертвецу".

Вот и рассуждай после этого об условности исторических аналогий, исключительности и неповторимости конкретных ситуаций.

Конец самозванству, а вместе с ним и самой Смуте положило не избрание на царство Михаила, а выступление земщины, посадских людей, или, как их тогда называли, "черной сотни", во главе с нижегородским земским старостой К.Мининым.

На их плечах главным образом держалось не только хозяйство, торговля, финансы, но и государственная надстройка. Может, оттого лучшие люди "черносотенцев" были заинтересованы в приумножении собственных выгод не за счет умаления государственных, а рассматривали обе эти "выгоды" в связке, лучше остальных понимая,что одной без другой не бывает.

Не ударила в грязь лицом и православная церковь, проявив всегда свойственные наиболее ярким ее представителям качества - патриотизм, нравственность и правдивость. Объединителями самых разнородных социальных сил в обществе выступили московский патриарх Гермоген, настоятель Троице-Сергиевой лавры архимандрит Дионисий.

Под влиянием их посланий земщиной и посадом наконец-то овладела долго не дававшаяся им главная мысль: за веру, родину и общественный порядок надо бороться всем не с одною "Литвой", а и с внутренними интервентами, готовыми не за понюшку табака торговать интересами Отечества.

С окончанием Смуты самозванство как явление на Руси не прекратилось. Но оно уже не имело столь первостепенного для судеб Отчизны значения. Хотя свою роль катализатора общественного недовольства, особенно когда речь заходила об антиправительственных, в частности, крестьянских выступлениях, оно продолжало играть. Пока окончательно не выродилось в сугубо авантюрное мероприятие, далекое от народных интересов.

Конечно, сегодня, в век массовой грамотности и относительно широкого информационного поля, появление сколько-нибудь значимых фигур самозванцев вроде бы весьма проблематично. Но думаю, что само явление самозванства, когда кто-то присваивает себе не обязательно чужое имя, но главным образом чьи-то чуждые ему идеи, социальные функции, стремясь воспользоваться трудностями нашего быта и односторонней осведомленностью о происходящем миллионов людей, списывать в тираж рановато.