Спустя двадцать лет
(Воспоминания
о писателе, поэте, фронтовом журналисте
Константине Михайловиче Симонове)
 
Т.Толчанова,
заслуженный работник культуры РФ
 
31 августа 1979 г.
 
От Смоленской площади, по направлению в сторону улицы Герцена, по правой стороне тротуара медленно двигалась людская очередь, по 3—4 человека вряд, чтобы проститься с любимым писателем Константином Михайловичем Симоновым.

Я встала в конце очереди.

Прислушиваюсь... Доносятся отдельные фразы воспоминаний.

В двух шагах от меня мужчина фронтового возраста приглушенным голосом говорит соседу:

— Я воевал на Смоленском направлении. Но с Симоновым не удалось встретиться. А знаю, он там был, в самом пекле. А вот стихотворение, посвященное своему фронтовому другу Алеше, я выучил.
И он негромко начал читать:

Помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, у себя на груди...

А мои мысли уносятся в далекие годы фронтовой жизни на Карельском фронте.

Землянка связистов, я дежурю и узнаю, что на нашем фронте корреспондент газеты «Красная звезда» Константин Симонов. Увидеться не удалось, но вскоре в газете появилась поэма «Сын артиллериста». Я выучила ее, и вот сейчас, в очереди, в моем уме звучат строки:

Летели земля и скалы,
Столбом подымался дым.
Казалось, теперь оттуда
Никто не уйдет живым...

Радио час молчало,
Потом донесся сигнал...
Молчал, оглушило взрывом,
Бейте, как я сказал...
Я верю, наши снаряды
Не могут тронуть меня.
Немцы бегут! Нажмите,
Дайте море огня!

Женщина, очевидно, педагог, рассказывала, как она была на встрече с писателем в Доме литераторов и «будет помнить о ней до конца жизни».

И я очень отчетливо вспоминала о самой первой встрече с К.М.Симоновым в Кисловодске. Это было летом 1959 г.

Симонов приехал на отдых в санаторий им. Серго Орджоникидзе, а я работала в культотделе кисловодского курорта и набралась смелости уговорить поэта выступить перед отдыхающими. К моему удивлению, Константина Михайловича уговаривать долго не пришлось. Он дал согласие. Только спросил, где и когда.

Встреча состоялась в Нарзанной галерее (центр культурного досуга отдыхающих, зал на 800 мест). Я встречала его у входа на сцену.

Как сейчас вижу его на сцене: высокого роста, с пышной шевелюрой темно-каштановых волос, с внимательным, пытливым взглядом карих глаз, одетым в черный костюм, хорошо сидевший на его стройной фигуре. Чуть покрытое загаром лицо интеллигентного человека восточного типа.

Появление его на сцене вызвало шквал аплодисментов.

Зал был переполнен. Даже открытые окна на улицу были заполнены жаждущими увидеть и услышать поэта.
Из вежливости Константин Михайлович спросил зал:

— С чего начнем — с чтения стихов или вопросов и ответов?, — и не дожидаясь ответа зала, продолжал:
— Я предлагаю начать встречу чтением фронтовых стихов, — он угадал настроение собравшихся, увидев, что в основном в зале люди фронтового возраста.

Читал поэт стихи, не торопясь, чуть-чуть картавя, не заглядывая в книжку и не пользуясь шпаргалкой. Медленно переходя то на одну, то на другую сторону сцены. Иногда он коротко комментировал, когда, где было написано стихотворение, как оно возникло. Он изредка останавливался в молчании, как бы вспоминая фронтовой эпизод; обращался к сидящим в зале:

— Есть ли кто-нибудь в зале, кто воевал в Сталинграде?

С места раздался ответ:

— Я.
— Я все правильно говорил?
— Так точно, — по-военному ответил сидящий в задних рядах коренастый седой мужчина.

Завязался короткий диалог.

А поэт переходил к следующему стихотворению.
Незаметно прошло два часа.

— Что еще прочесть?

И вдруг громкий женский голос выкрикнул: «Жди меня». Этот голос подхватили другие: «Жди меня! Жди меня!». Это было самое популярное и любимое стихотворение во время войны.

Константин  Михайлович был готов к такому пожеланию.

Он вышел на середину сцены и негромко, задушевно, как бы обращаясь к любимой женщине, начал читать:

Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера....

Жди меня, и я вернусь
Всем смертям назло...

— Ах, зачем Вы обманывали, уверяя, что если очень ждать, то вернется. Я поверила Вам. Я так, так ждала мужа, а он... — и она опять громко зарыдала. — ...он не вернулся, он погиб.

Опять молчание. Лишь были слышны всхлипывания плачущей женщины. Поэт подошел к краю авансцены:

— Товарищи фронтовики, — негромко, но твердо обратился он в зал.
— Встаньте и низко поклонитесь всем женщинам: женам, матерям, сестрам, невестам, которые так же верно ждали с фронта нас, солдат, как эта милая женщина.

Он низко в пояс поклонился залу. Все присутствующие в зале мужчины встали и молча стояли наклонив голову.

Стояла тишина. В глазах сидящих в зале женщин блестели слезы благодарности поэту.

После окончания встречи Симонов все преподнесенные ему цветы раздал присутствовавшим женщинам.
Подойдя к плакавшей женщине, поцеловал ей руку и отдал оставшиеся цветы.

Он уходил немного встревоженный и грустный, а вслед ему долго слышались аплодисменты и многократное, дружно звучавшее в один голос слово: спасибо, спасибо... — пока он не скрылся на выходе.

Я все это вспоминала, пока очередь двигалась по направлению к До-му литераторов.

Время на часах двенадцать пятнадцать, а мы еще на улице Герцена. Объявленное время прощания заканчивается. Я оглянулась назад: конца очереди не было видно.

Началось волнение — неужели не успеем? Решили послать делегацию с просьбой продлить время прощания. Стали поторапливать впереди идущих.

Я успела войти в Большой зал Дома литераторов. Тишина... Чуть слышно движение проходящих и откуда-то тихая мелодия Бетховена. Сцена. На ней и у сцены цветы, венки, венки, венки с лентами — всех не пересчитаешь. На середине сцены — Он.

Я задержалась, всматриваясь в знакомое лицо. Глаза застилают слезы, и образ его расплывается. Меня кто-то, взяв за руку, посадил на освободившееся место.

Очередь продолжает медленно двигаться, уходя в боковую дверь на улицу.

Я смотрю на лежащего знакомого, глубоко уважаемого человека и вновь вспоминаю, вспоминаю. О совместной работе по проведению Дней абхазской литературы, литературных праздников и о последнем вечере в Государственной библиотеке им. Ленина.

Судьбе было угодно так распорядиться, что я переехала из Кисловодска в Москву и по служебным обязанностям посчастливилось общаться с этим замечательным, умным, талантливым человеком.

В последние годы встречаясь в Союзе писателей, я видела, что он очень изменился, хотя не подавал вида и не снижал работоспособности и активной деятельности. Только в глазах появилась грусть и печаль. Фигура его стала сутуловатой. Поговаривали о предстоящей серьезной операции.

Заведующая конференц-залом Библиотеки им. Ленина Суворова Евгения Сергеевна попросила меня поговорить с Симоновым о выступлении на встрече с читателями. Я рискнула. Неоднократно мои звонки принимал его секретарь Келерман и категорически запретил даже говорить с Симоновым на эту тему.

Но что-то во мне противилось его запрету, и я продолжала звонить. На очередной звонок трубку взял Константин Михайлович.

Я сказала о просьбе и сразу же оговорилась, что, если ему трудно, то можно перенести сроки встречи после его выздоровления.

Но в ответ услышала твердое:

— Я согласен. Когда? — и добавил, — может быть, это будет моя последняя встреча с читателями.
Назначена встреча была на 19 марта 1979 г. Перед самой встречей я позвонила Константину Михайловичу.

Он спокойно сказал:

— Без четверти шесть я буду в библиотеке. О машине не беспокойтесь, я доберусь сам.

Встречая Симонова у входа в здание, я увидела огромную толпу желающих присутствовать на встрече. Спрашивали «пригласительный билет». Вместе с ним приехали писатели Е.Воробьев, Л.Лазарев и Д.Ортенберг. Сразу, вслед за группой писателей, прорвались все желающие.

Зал переполнен, открыли много лет закрытые двери балкона, внесли все имеющиеся в здании стулья.
Константину Михайловичу трудно было подниматься на третий этаж по лестнице. Он останавливался, переводя дыхание, и вновь поднимался. Я шла рядом и волновалась, как пройдет вечер.

В комнате ожидания, после нескольких глотков теплого кофе, его дыхание успокоилось.

При его появлении на сцене, зал, как по военной команде, встал и дружно его приветствовал. Константин Михайлович поклонился спокойно, подошел к микрофону, проверил его работу. Аплодисменты не умолкали. Он движением руки остановил рукоплескания.

— Начнем нашу встречу, — он представил выходивших на сцену Лазарева и Ортенберга. — Вот вместе мы и поговорим. Не будете возражать, если первое слово я предоставлю человеку, который много сил отдал тому, чтобы разобраться, что за писатель Симонов.

Л.Лазарев свое выступление посвятил Симонову-прозаику, автору трилогии «Живые и мертвые», «Разные годы войны», «Солдатами не рождаются». Рассказал о Симонове — драматурге и киносценаристе.

Его выступление было скрупулезно, обоснованно и немного затянулось. Константин Михайлович. почувствовал настроение зала и шутя прервал выступающего: «Оставь нам время поговорить».

А на сцену непрерывным потоком шли записки. Константин Михайлович, слушая выступления, читал их, иногда тихо кивал головой, иногда — улыбался и некоторые откладывал в сторону.

После Л.Лазарева он читал стихи. Читал сначала стоя, держа в руках микрофон, потом попросил разрешения сесть и прочитал несколько стихов сидя за столом.

Такие знакомые строчки, и такой знакомый голос. На сей раз голос изредка прерывался от мягкого покашливания.

Представляя Д.Ортенберга, он шутливо сказал:

— О, этот человек был грозой для всех фронтовых журналистов — главным редактором газеты «Красная звезда»!

Д.Ортенберг рассказал о Симонове как смелом, находчивом, талантливом журналисте. Как впервые они встретились на Халкин-Голе. «Костя — счастливый человек, он побывал на самых боевых точках Великой Отечественной войны не только с пером и блокнотом, но и отличился как участник боев. Он бесстрашный...» — тут Константин Михайлович его прервал: «Слушай, я трусил, еще как трусил, виду не показывая». Зал аплодировал.

Д.Ортенберг назвал большие боевые очерки, которыми зачитывались до дыр. Толпы стояли у газетных витрин, чтобы из очерков Симонова узнать о свежих фронтовых событиях.

Вечер шел доверительно, доброжелательно, приподнято.

Начались вопросы, выступления, приветствия. Военные моряки преподнесли модель парусника. Подносили цветы. И автографы, автографы, автографы...

Время шло к полуночи. Откуда К.М.Симонов взял сил, чтобы выдержать столько? Он устал, очень устал, но улыбка не покидала его. На прощание он подарил мне свою книгу «Так называемая личная жизнь» с теплой надписью.

Вот таким я его запомнила на всю жизнь.

Я сижу на панихиде в Центральном доме литераторов, и в моей памяти до отдельных мелочей живут эти встречи — в Кисловодске, и в Государственной библиотеке им. Ленина.

Уходя из жизни, Симонов оставил завещание: похоронить, нет, развеять прах его на Смоленщине. На шестом километре, если ехать из Могилева в Бобруйск, лежит большой камень-валун и резцом на нем просечено имя Константин Симонов.

Проходя мимо, поклонитесь этому имени писателя, поэта, журналиста, гражданина, отдавшего свое творчество, мысли, сердце, любовь советскому и русскому народу, героически защищавшему свое Отечество.

Место, где этот камень-валун, было священным местом писателя. Здесь он встретил первый бой Великой Отечественной войны. Здесь пали смертью храбрых его боевые товарищи и мог остаться навсегда он сам.
И мне хочется закончить статью строчками из стихотворения, посвященного Суркову:

Ты знаешь, наверное,
все-таки Родина —
Не дом городской,
где я празднично жил,
А эти поселки,
что дедами пройдены,
С простыми крестами
их русских могил.