Обозреватель - Observer 
Внешняя политика 

Неужели... Шпенглер действительно прав, неужели к Европе и впрямь приближается смертный час?
Но если так, то кто спасет Россию.
Ф.Степун (начало XX в.)
 
Привыкли верить мы,
Что нам без немцев нет спасенья.
А.Грибоедов (начало XIX в.)
 
На немец нам смотрить нечего: они нас обманывают, да деньги у нас выманивают, а самые правды никогда нам не скажут. Только предлагают нам всякие фигуры, на чом бы им излишние у нас деньги выманити, и привозят к нам дудки да робячие игрушки, да всякие напитки, чтоб мы купя да выссали; и на питье и на иные безделицы, кои купя да бросить, тысяч по сту рублев и болши на кийдждо год выманивают.
И.Посошков (рубеж XVII—XVIII вв.)

 

РОССИЯ и НАТО:
взгляд на взаимоотношения
двух миров
sub specie истории
 
Ю.Пивоваров,
член-корреспондент РАН, директор ИНИОН РАН
 
А.Фурсов,
кандидат исторических наук, директор Института русской истории РГГУ
 
I. Многие в России и Европе следят сегодня за бурными дискуссиями по поводу расширения НАТО на Восток. Это — событие. Но, как говорил Фернан Бродель, событие — это пыль. Свой смысл оно обретает только будучи помещенным в рамки долгосрочной ретроспективы, longue duree. В связи с этим отношения России  и Запада мы хотим рассмотреть с точки зрения длительного исторического периода.

Крушение коммунизма в 1991 г. породило у многих наших соотечественников надежды на изменения. Естественно — к лучшему. Внутри страны ожидалось быстрое продвижение по пути материального благосостояния, рынка, демократии, правового государства и т.д. Вышло — несколько иначе.
На международной арене ждали полной антанты с Западом, благодарности за то, что избавили его от ядерного страха, за вывод войск из Германии, за постоянное поддакивание в период шеварднадзевско-козыревской дипломатии. Не дождались.

Западные политики, эксперты, как военные, так и штатские, журналисты утверждают, что продвижение НАТО к границам Российской Федерации для нее не опасно. Конфронтация-де окончилась — забудьте. Однако большинство русских людей почему-то не очень верят этим утверждениям. И недоверие это понятно. Исторически понятно. Исторически в смысле и той геополитической ситуации, в которой ныне оказалась Россия, и отношений с Западом, противостояния с ним.

С пространственной, геополитической точки зрения, Россия ныне словно переместилась в середину XVII столетия. Россия без Украины, Белоруссии, Молдавии, Прибалтики, Закавказья и Средней Азии. С напряженностью на западной границе и не лучшим соотношением сил на Дальнем Востоке, где сильнее были позиции Цинского Китая.

В XX в. Россия уже дважды повторяла (в большей или меньшей степени свои очертания первой половины бунташного века. Сначала это произошло в ходе Первой мировой войны, что и было зафиксировано Брестским договором. Тогда, в 1918 г., Россия потеряла огромную территорию — 780 тыс. кв. км, на которой проживали 56 млн. чел., т.е. почти треть населения Российской Империи. Брестский эпизод оказался коротким, и вскоре утраченные территории были возвращены.

В октябре 1941 г. СССР лишился еще большей территории — около 1 млн. кв. км — и еще большего населения (42%). Однако и здесь сжатие быстро сменилось расширением, и в эпоху пульсации 40—50-х годов СССР (если считать «социалистический лагерь») достиг колоссальных размеров.

И вот — 1991 г. Пятидесятилетие начала Великой Отечественной войны, войны, в конце которой, в 1945 г., была наша Победа; наши казаки еще раз проехали по Берлину, а на сопках Маньчжурии «летели наземь самураи под напором стали и огня».

Ныне — иное. Как в 1918 и 1941 гг., мы потеряли в Европейской части бывшего СССР около 1 млн. кв. км европейской, т.е. окультуренной, плодородной земли. Здесь проживают примерно 75 млн. чел. (из них 17—18 млн. — русские). Указывать нам на то, что Россия и без этой земли велика — не корректно. Стоит лишь взглянуть на климатическую карту мира! Да и населением наша отчизна не очень богата. В России менее 150 млн. жителей, так что потеря 75 млн. европейцев — по своим масштабам и последствиям — драматична.

Только на этот раз территория и население потеряны без войны. Чем-то эта ситуация напоминает Брест-1918: в обоих случаях Россия не потерпела поражения в войне, а вышла из нее. С той лишь разницей, что в первом случае вышла из «горячей войны», во втором — из «холодной»; в первом случае, в Бресте, коммунистический порядок платил за вход в Историю и в XX в., а во втором, на Мальте — платил за более или менее (оказалось — менее!) достойный выход из нее.

Тот факт, что НАТО двинулась к границам России во время очередного сжатия, ослабления, пользуясь этим, не может не настораживать русского человека. А вот то, что это происходит именно тогда, когда Россия встала, пусть во многом внешне, декларативно, на путь либерализации  улучшения отношений с Западом, неприятно удивляет. И опять же такая комбинация событий — не впервые в русской истории. Мы это уже проходили. Поразительно, но факт: исторически получается, что именно в момент демократизации и «либеральных» (или квазилиберальных) реформ и готовности России распахнуть окна в западную сторону Запад начинает делать не самые дружественные (скажем так) шаги, демонстрируя не самое большое (скажем так) уважение к России.

И напротив, именно с такими людьми, как Николай I, Сталин, Брежнев, Запад готов был целоваться, именно перед их режимами заискивал, шел на уступки. Разумеется, кланяются сильным. Сила — это то, что ценится в международных отношениях. Уважать себя можно только заставить. Все так. Но тогда стоит ли обращать внимание на заверения Запада в том, что в продвижении границ НАТО на Восток нет ничего серьезного, что на самом деле конфронтация окончилась? Да, та конфронтация, которая была свойственна для XX в., историческая форма противостояния Запад (Европа) — Россия, характерная для «короткого XX века» (1914/1917—1991 гг.), похоже, окончилась. Значит ли, что не начнется какая-то другая? Нет, не значит. Как не значит, что до этой — XX столетия — формы не было других. Были. И пока мы не уясним себе природы (может быть, даже: метафизической природы) противостояния России и Запада, мы многого не поймем.

II. Если не мифологизировать Ледовое побоище 1242 г. и отнестись к нему как к локальному событию из новгородской жизни, то всерьез о противостоянии России Западу (и Запада России) можно говорить с конца XV в. Как только Русь «вылезла» из-под Золотой Орды и превратилась в «православное ханство», она приступила к выяснению отношений с западным соседом — Литвой, которая в течение 150 лет наступала на Восток. В 1492 г., том самом, когда Колумб открыл Америку, а мавры были изгнаны из Испании, пришла пора Руси начинать «собирать наши пяди и крохи» на Западе.

Рождение внешней политики Московии фактически совпадает с началом ее противостояния Европе. В известном смысле, если «порубежные» войны с Литвой конца XV—начала XVI вв. были «цветочками», спором славян между собой», то уже Ливонская война (1558—1982 гг.) явилась вызовом Западу. А как вздрогнула Германия 1760 г.! Всего на несколько дней в ходе Семилетней войны — русские заняли Берлин. Но город приходил в себя около двух лет.

Следует признать, что и европейцы обычно воевали с русскими не как между собой. Едва ли императору французов пришло бы в голову взорвать Кельнский собор (храм Василия Блаженного — можно). Немцы, обложив Париж в 1870 г., не стали делать ставку на парижский пролетариат и его полуполитические-полууголовные организации. И в 1940 г. они не разграбили Лувр. В отличие от этого и Людендорф, и Черчилль — в разное время (1917 и 1919 гг.) по-разному и по разным причинам — поддержали большевиков. Цель была одна — Россия во мгле. Не коммунистическая Россия, а просто вообще Россия.

Правда, в самом конце Второй мировой войны Гитлер собирался взорвать и сжечь Париж. Но Париж не загорелся — сами же немцы не осмелились выполнить приказ фюрера. Конечно же, и в войнах европейцев друг с другом бывало варварство. Однако это было скорее исключение из правил. С Россией и французы, и немцы воевали иначе, чем друг с другом. Карл Шмитт точно подметил: в рамках Второй мировой войны Германия вела две войны — обычную на Западном фронте и совершенно иную на Восточном: тотальную. Тотальная война — это война на уничтожение субстанции, на принципиальное уничтожение противника как Враждебного Иного.

И дело здесь, конечно, не в противостоянии двух социальных систем — или хотя бы не в первую очередь в их противостоянии, как это представляли и объясняли в середине XX в. Ведь песня «Вставай, страна огромная» была написана не в 1941 г. и не по заданию Агитпропа ЦК, а в 1914 г. по велению честного и простого русского сердца. В 1941 г. оставалось лишь заменить «с тевтонской силой темною, с проклятою ордой» на — «с фашистской силой...» Призыв «убить немца» впервые вышел не из-под пера советского писателя К.Симонова, а из-под пера графа Алексея Николаевича Толстого (когда он еще был писателем русским и не знал, что станет советским).

Да и Россия длительное время видела в Западе и во всем или почти всем западном нечто крайне негативное. Такое восприятие Запада имеет прочные и глубокие корни в российской традиции, по крайней мере, допетровской. В мироощущении русского человека с древних времен и до конца XVII в. Европа была месторасположением ада. Соответственно рай находился на Востоке. И только на краткий исторический миг, на Lebens zeit  Петровской России (XVIII — первая половина XIX столетия) ситуация изменилась: Запад из «страны погибельной» превратился в источник света, разума, просвещения.

Однако уже в 1830-е годы в интеллектуальных кругах России начался антиевропейский поворот. Западофобские настроения усилились в результате поражения в Крымской войне и подписания унизительного Парижского договора.

Но еще раньше — между 1815 и 1848 гг. — поднялись антирусские настроения в Европе. Именно между Венским конгрессом и «братской помощью» австрийскому дому — Николая I, подавившего венгерскую революцию, формируется явление, которое можно назвать «геополитической русофобией». В основе ее лежали страх перед могуществом России, опасение, что в будущем эта огромная империя станет еще более мощной. Токвиль, Доносо Кортес, Кюстин, Фальмарайер и другие (а до них — Наполеон Бонапарт) предсказывали России великое будущее, которое — одновременно — несет в себе смертельную угрозу Западу. В европейском сознании Россия и Abendland стали олицетворением двух враждебных друг другу принципов и сил.

Чем и как ответили русское сознание, русская мысль на «коренной перелом» в отношениях с Европой в 1850—1860-е гг.? Ответили быстро и достойно.

III. В конце 1860-х годов в России появились две книги, которые по своей сути были так близки друг другу, что смело могли поменяться названиями. Речь идет о «Войне и мире» Льва Толстого и «России и Европе» Николая Данилевского. В обеих книгах центральное место занимает тема противостояния Запада (Европы) и России. При этом Россия понимается как «Антиевропа» и «мир», а Европа — как «Антироссия» и «война». Но если Толстого в этом романе больше интересует прошлое и вечное, то Данилевский ориентируется и на настоящее, и на перспективу. Для него вся история последних веков есть история противостояния России и Запада. Противостояния жесткого, бескомпромиссного, беспощадного. Без правил. Он писал:

«Нам необходимо... отрешиться от мысли о какой бы то ни было солидарности с европейскими интересами, о какой бы то ни было связи с тою или другою политическою комбинацией европейских держав — и, прежде всего, приобрести совершенную свободу действий, полную возможность соединиться с каждым европейским государством под единственным условием (выделено нами. — Авт.), чтобы такой союз был нам выгоден, нимало не взирая на то, какой политический принцип представляет собой в данное время то или иное государство»1.

Под этими словами могли бы подписаться Ленин, Сталин и другие советские лидеры. И если взять только геополитическое измерение, то в известном смысле Парижский мир стал тем историческим толчком, дальним следствием которого явились русский коммунизм и русское (советское) противостояние Западу в XX в.: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». Так, попытки развязать узел, завязанный Европой сразу после окончания локальной русско-турецкой войны 1877—1878 гг., взорвались первой мировой войной, из которой Россия выбиралась, как оказалось, одновременно в XX в. и в коммунизм, Брестом. Брест вообще во многих отношениях является геополитическим символом. Более того, это также символ и псевдоним наших отношений с Западом.

IV. С этой точки зрения чрезвычайно интересные и важные наблюдения над природой отношений между Западом и Россией были сделаны П.Б.Струве. Он был не просто крупнейшим политическим мыслителем России первой половины XX столетия (таким полагал его Н.А.Бердяев), но и наиболее выдающимся в этом веке русским западником, теоретиком либерализма, вдохновенным защитником капиталистической цивилизации. Петр Бернгардович представлял собой высший, законченный, совершенный тип «русского европейца» и еропеиста. Именно поэтому его мнение об отношениях России и Европы, Европы (Запада) к России особенно показательно.

В 1921 г., подводя итоги русской революции, Струве2 подчеркивал ее международный, геополитический аспект. «Когда после войны 1870—1871 гг... первый президент французской республики Тьер... встретился в Вене со знаменитым немецким историком Ранке... спросил (его. — Авт.)...: с кем после свержения Наполеона III Германия ведет войну? — Ранке отвечал: с Людовиком XIV. Этот ответ для того, кто знает историю Европы, ясен. Смысл его заключается в том, что Эльзас был присоединен к Франции Людовиком XIV, и Германия в последней трети XIX в. вела войну с Францией за отторжение Эльзаса...»

Здесь же Струве — по аналогии — делает вывод: «Германия в 1914 г. начала войну против России и вела ее против Ивана Грозного и Петра Великого». И далее: «Когда русская революция, подстроенная и задуманная Германией, удалась, Россия по существу вышла из войны. Чем же занялась Германия? Расчленением, то есть разрушением России. Политика Германии имела в виду реализовать этот результат, как главнейший и совершенно несомненный плод войны... Для Германии первой и основной целью войны... было сокрушение России, как великой державы, в ее историческом образе и ее исторической мощи».

Можно, конечно, спорить со Струве по каким-то «деталям» этого анализа (роль Германии в русской революции, что было для Германии основной целью войны), но совершенно очевидно его историческая правота. Германия действительно хотела отбросить Россию ко времени Ивана III, т.е. фактически выгнать из Европы, вернуть в границы Золотой Орды. По существу, ревизовать многостолетнее развитие русского самодержавия: и московского, и петербургского. И в этом контексте все равно (немцам — все равно), какая Россия — дворян и буржуазии или комиссаров. Важно — чтобы была не сильная, не мощная Россия.
Но это Германия. И ее особые исторические взаимоотношения с Россией понятны. Как и немецкие резоны в ослаблении России. А что же союзники по антитевтонской коалиции?

«В декабре 1918 г. я попал из Советской России на Запад... в Англию и Францию. Что меня всего более поразило тогда на союзническом западе, это — та быстрота и легкость, с какою общественное мнение союзных с нами стран усвоило себе ту точку зрения на Россию, для которой я не нахожу другого более правильного названия, как точка зрения «Брест-Литовска».

Запомним этот политический термин: «брест-литовская точка зрения». А.Струве с осторожностью, не давая простору эмоциям, — союзники же! единственная надежда в борьбе с большевиками» — перечисляет, что разделяет их и нас. «Рядом с этим у западноевропейских правительств в то время не было никакой определенной точки зрения на Россию и никакой политики по отношению к ней. Союзники были очень плохо осведомлены о России, в общем удивительно незнакомы как с ее прошлым, так и с ее настоящим. Это относится как к правительствам, так и к общественному мнению. Что же касается общественного мнения в особенности, то в нем замечались... различные оттенки как непонимания и незнания России, так и враждебности к ней».

Эти слова Струве и по сей день иначе как поразительными квалифицировать нельзя. Мы вместе ведем смертельную войну, в августе 14-го армии Рененкампфа и Самсонова спасают Париж, Францию, Антанту от быстротечной гибели, брусиловский прорыв мая 16-го существенно облегчает положение союзников под Верденом (и спасает в Италии), плечом к плечу с французами и англичанами героически сражается Русский экспедиционный корпус... И тем не менее! Мы по-прежнему для Европы «незнакомцы», нас не понимают, к нам враждебны. Господствует «брест-литовская точка зрения».

Среди причин этой враждебности Струве выделяет следующие. «Историческая Россия, т.е. Единая и Великая Россия, в разные исторические эпохи приходила в столкновение с теми двумя главными великими державами Европы, в союзе с которыми мы вели войну против Германии... В XIX в. мы имели дважды военные столкновения с Францией и однажды с Англией. Эти прошлые столкновения, часто весьма свежие, как соперничество Англии и России на Востоке... оставили... след в общественном сознании западных стран...
В прошлом... нас разделял «польский вопрос». В «польском вопросе» западноевропейское общественное мнение было всегда против исторической России... Наконец — это самое важное — Россия, как Великая Держава... отождествлялась с известной политической формой и даже уже с известным политическим строем, с не-ограниченной монархией... Исконная враждебность западных демократических элементов против «царизма» очень легко и быстро, с крушением Российского Государства перенесли на Россию, как на Великую Державу. Эти круги рассуждали так: падение России есть падение царизма, и принимали этот факт за положительный».

Да, войны с Европой, соперничество на Востоке, польский вопрос. Который, кстати, был поставлен союзниками перед Россией сразу же после падения царизма. И самое что ни на есть «прозападное» Временное правительство выдвинуло условие: независимость Польши в обмен на обязательный и постоянный союз этой страны с Россией. И вроде бы союзники были готовы принять его... Но, конечно, не это поражает в словах Струве.

Оказывается, что и в XIX столетии друг другу противостояли не Россия и Европа, как некие различные социокультурные, социоисторические целостности, а силы социального «зла», отсталости, деспотизма и силы социального «добра», прогресса, лучезарной демократии. Оказывается, что конфликт двух противоположных принципов общественного устройства совсем не нов и не явился на свет вместе с русской коммунистической революцией. Оказывается, что задача Европы «повалить» деспотическое и рабское самодержавие и тоталитарного коммунистического монстра, не отделима от другой задачи — «повалить» вообще Россию. Или хотя бы в качестве великой державы. А может, это одна задача...

И имя ей — «брест-литовская». Задача, в которой в один тесный узел связались стремление к сокрушению наличного — на данный момент — социального строя России и стремление вернуть Россию в ее геополитическую золотоордынскую клетку. Разумеется, мы — вслед за целым сонмом русских гениев — можем стенать по поводу непонимания нас Европой и ее враждебности к нам. Увы, все это не имеет смысла. Давным-давно Запад осознал, что субстанция русских социальных порядков (проклятый царизм, проклятый коммунизм) намертво соединена со смертельным (для людей закатных стран) — как тенденция, в пределе — пространственным расширением России, ее, временами безудержной, экспансией в Европу.
И поэтому на Западе по отношению к нам — в общем и целом, несмотря на «возможные варианты» — всегда господствует «брест-литовская точка зрения».

V. В русском, однако, сознании географическое название «Брест» имеет две коннотации. Одна — это направленный против России «Брестский мир». Как вариант — Брестская уния (1596 г.). То есть наступление католичества на православие, церкви западной — на восточную. Другая — Брестская крепость. Ее героическая оборона — символ мужества России. И не просто мужества. А того, что проявлено народами России при отражении европейского «Drang nach Osten».

Брест, таким образом, не только название пограничного пункта между Россией и Европой. Брест, повторяем, — это псевдоним наших отношений. Причем псевдоним более значимый, чем Ялта, Мальта, Хельсинки, Берлин.

Чем окажется эта граница: соединительной линией или взаимообособляющим лимесом непонимания и страха? Еще не так давно большинство по обе стороны границы полагали, что непонимание и страх обусловлены «холодной войной» и наличием блоков. «Холодной войны» нет, блоков — тоже. Остался один блок — он-то и движется на Восток.

И что же теперь? Есть серьезный соблазн повернуться спиной к варягам и лицом — к обдорам: к Китаю, Ирану, Ираку и начать игры с ни-ми. В качестве краткосрочной профилактической меры, способной показать Западу, что не все просто и однозначно в современном мире, это, наверное, возможно. С долгосрочной же перспективой все намного сложнее. И дело не в том, что Запад сейчас силен, а мы нет. И не в том, скажем, что все стороны в экс-Югославии разыгрывали спектакль, замешанный на краткосрочной конъюнктуре (выборы у нас и в США), нефти, крови и, как часто это бывает, глупости сильных. И не в том, что (подмечено еще в прошлом столетии) Великая Сербия вовсе не в интересах России. Дело в долгосрочной целесообразности.

Да, вероятно, мы перецеловались и переобнимались с Западом сверх меры за последние десять лет. И, наверное, нужно немножко подморозить результаты этих объятий. И тем не менее антизападнический курс не отвечает интересам России. И не только по чисто геополитическим соображениям: чтобы избежать превращения России в «местность, которая нам знакома как окраина Китая» (хотя и это тоже). И не только потому, что голодные, с многочисленным населением, среди которого много молодежи, страны Юга значительно опаснее для нас (и чем дальше, тем больше будут опасны), чем сытые, с большим процентом пожилого населения страны Севера, которые не претендуют на нашу территорию.

Главное в том, что при всей политической, исторической или даже этнокультурной неприязни, недоверии многих на Западе к России (и в России к Западу), при стремлении не допустить Россию на мировой рынок (а кто себе враг? Политико-экономическая игра — это игра с нулевой суммой; уважать себя можно только заставить, и надо это сделать), «Русская Система» заинтересована в существовании Запада, в функционировании «Западной Системы».

Черчилль однажды сказал: «У Британии нет вечных друзей, у нее есть вечные интересы». То же самое — у России. Да и вообще у нормальных государств. Английская поговорка гласит: «Good fences make good neighbors». Не в том смысле, что хорошо отгородиться друг от друга, а в том, что, во-первых, privacy; во-вторых, совместный труд, будь то строительство дома или забора, улучшает взаимное понимание и доверие. Разумеется, если сосед не старается передвинуть забор в ущерб соседу прямо под его окном.

VI. Как это ни печально, но приходится признавать: взаимное непонимание между Россией и Западом по поводу расширения НАТО на Восток имеет глубокие цивилизационные корни. Намного более глубокие, чем противостояние социальных систем и военно-политических блоков. Кто-то скажет: Россия живет старыми стереотипами, представлениями и страхами ушедшей эпохи. Но, может, в движении Запада в русском направлении тоже проявляется приверженность старым представлениям и старым страхам?

По-видимому, это действительно так.

И в этом нет ничего удивительного. Мир меняется быстрее, чем наши представления о нем. Недаром говорят, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне (впрочем, не только генералы). Но можно ли это ставить в вину? Эпохи не уходят ни сразу, ни раз и навсегда. Они наслаиваются друг на друга, сосуществуют, и наше сознание и представления отражают это. Расширение НАТО на Восток и реакция на него — показательный пример, фиксирующий реальность и предрассудки одновременно. Не случайно Поль Валери предлагал запретить науку историю — она отравляет сознание народов.

И все же: историческое пространство России сжимается. А процесс продвижения НАТО на Восток далеко не закончился. Репутации России, как мировой державы, нанесен один из самых страшных ударов за всю ее историю. Проявляется это, кстати, не только в экспансии НАТО, но и мусульманского мира на север, в угрозе отслоения русского Дальнего Востока, в исчезновении (почти физическом) русского Севера. Россия, похоже, бежит от всех морей, как от теплых, так и от студеных. Демаринизируется, превращается во внутреннее, равнинное государство.

Какова же может быть позиция России в такой ситуации? Речь, разумеется, идет не о политических рецептах, а о, так сказать, метафизическом подходе к историческому выбору. Полагаем, подход этот весьма прост. И заключается он не в поисках химерических союзников и не в создании химерических геополитических блоков, а в усвоении и применении старой формулы: «Не верь, не бойся, не проси». Не верь Западу, не бойся его, не проси у него ничего.

Это не призыв к изоляции и не попытка обосновать некую исключительность. Напротив, это практический регулятив для (рационального) расширения контактов с Западом и выработки стратегии, адекватной возникающему на наших глазах новому миру. Мы не знаем, каким он будет. Будущее не дано, оно — вероятностно (Илья Пригожин). И, к сожалению, кроме мрачно-упертого «не верь, не бойся, не проси» предложить на пути в это вероятностное будущее нечего.

Особенность нынешней ситуации России за-ключается в том, что в ее исторической копилке, калите нет годных рецептов. Ни одна из «заготовок» прошлого, ни одна из известных русских стратегий — Александра Невского, Ивана III, Петра I, Александра I, Николая II, Ленина — Троцкого, Сталина, Хрущева — Брежнева, Горбачева — ныне не срабатывает.

Правда, остается еще одна стратегия, горчаковская — «Россия сосредоточивается». (Сегодня по-своему эту традицию выражает А.Солженицын.) Однако то, что сейчас происходит у нас и с нами, в графу «сосредоточение» никак не попадает. Скорее, — «распад», «истончение». «Сосредоточивается» лишь историческое пространство. Но не вещественная субстанция, богатство, воля, возможности.

Знание — сила. И единственная надежда. Единственная надежда обрести реальную (не фантомную) и эффективную стратегию в New Brave World XXI в. То есть на повестке дня обретение (чем скорее, тем лучше) нового знания.

И это намного важнее и серьезнее, чем продвижение НАТО на Восток. Ведь говорил же Бродель, что событие — это пыль.
 
1 Данилевский Н.Я. Россия и Европа: взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. — Изд. 4-е — Спб: Страхов, 1889. C. 488—489.
2 Струве П.Б. Размышления о русской революции. София, 1921. С. 5.



   TopList         




[ СОДЕРЖАНИЕ ]     [ СЛЕДУЮЩАЯ СТАТЬЯ ]