Хорошо известно, либерализм как определенное понятие вошел в политический словарь Европы в 30—40-е годы XIX в. Понятие это сложное, имеет, как минимум, два основных смысла. Один из них, более широкий, означает доминирующий ныне на Западе тип политической культуры с присущим ему стремлением к обеспечению индивидуальной свободы и в рамках законов, понимаемых как обобщение естественных потребностей нормальных цивилизованных людей. В этом значении либерализм составляет основу всех главных идейно-политических течений и государственных институтов современно го Запада; он как бы растворен в крови ев-ропейских людей и потому не имеет нужды проявлять себя всегда как самостоятельно оформленное политическое движение. 

В более узком значении либерализм — это теория и практика (политическое движение) максимального ограничения вмешательства государства в сферу экономики и социальных отношений, имеющее ряд характерных признаков: в экономике — это сторонник промышленного капитализма и экономической свободы (принцип laiser faire); в социальных отношениях — выразитель интересов среднего класса (буржуазии); в политике — парламентская демократия; в культурной жизни — свобода мысли и слова, гласность; в религии — антиклерикализм; в морали — индивидуализм; в национальном вопросе — национализм. Политико-юридическим выражением либерализма является конституцио нализм — система институционально-правовых условий, необходимых для обеспечения в государстве народного суверенитета, свободы личности, демократии и права. 

Своеобразие либерализма состоит не только в отстаиваемой им модели социально-поли тического устройства, но и в способах ее воплощения в жизнь. Либерализм — это еще и этика терпимости, уважения к традициям, философия консенсуса и компромисса. В этом смысле либерализм не противоположен консерватиз му, а скоре может рассматриваться как его иная версия, обращенная к будущему, а не к прошлому. 

Либерализм в Западной Европе возникает в тесной связи с многовековым процессом становления гражданского (буржуазного) общества, утверждения частной собственности, конкуренции, влиятельного 3-го сословия — «среднего класса». Его идейно-политические истоки восходят к религиозным и политическим кон-фликтам эпохи Возрождения и Реформации, первоначального накопления капитала и великих географических открытий. 

Подобного историко-цивилизационного контекста при формировании либерализма в России либо совсем не было, либо его черты были представлены незавершенными процессами. Отсутствие благоприятных условий для либеральных ростков привело к тому, что его идеи зачастую были чужеродными, привнесенными в страну европеизированной частью русского общества — верховной власти, административной элиты, поместного дворянства, интеллигенции. Исследователи хором указывают на так называемые волнообразные процессы «вестерниза ции», иными словами, модернизации России, то усиливающиеся, то замедляющиеся на протяжении почти всей отечественной истории, начиная с конца XVII в. С этими процессами в первую очередь и связаны «свежие ветры» идейных перемен, несущих в себе изрядную долю наших либеральных построений. 

Еще одна навевающая раздумья парадигма. Отечественный либерализм рождался и затем возрождался в условиях острых кризисов государства в России из-за внешних поражений, при частичной или полной утрате лигитимационных и других социально-поли тических опор прежнего режима, а в нашем веке как одно из средств сохранения власт-ных прерогатив правящей политической элитой путем обещания или проведения «либеральных» реформ сверху. Но как только «кризис верхов» преодолевался, также неизбежно просвещенная государыня вновь становилась неограниченным самодержцем, Сперанских сменяли Аракчеевы, реформы отменяли при помощи контрреформ. Не исключение и нынешняя политическая ситуация. Либеральные фразы и дальнейшие шаги в этом ключе Горбачева и его преемников во многом навеяны ослаблением советской государственности в эпоху позднего Брежнева и его недееспособных преемников. 

Противоестественность нашего либерализма еще и в том, что либерального младенца в России зачастую ставили на ноги, учили говорить, растили не сами россияне, а политическая и духовная элита, находившаяся длительное время в ином идейно-политическом поле: консервативном либо анархическом, которая вдруг ни с того, ни с сего почти за один день воспламеня лась последней горячей любовью. На этот раз к либеральным идеологемам. Этим родимым пятном наш либерализм наделен с момента своего рождения в середине XIX в., так как его генезис — результат нескольких кризисов «верхов», возникших из-за поражения России в Крымской войне и складывания в стране революционных ситуаций накануне и после освобождения крестьян. Сами члены правительства, включая царя, начали осознавать шаткость абсолютной формы правления и некоторые из них (либерально образованные и настроенные) стали изыскивать всяческие способы упрочить свои властные позиции, совершенно их не удовлетво ряющие за счет внедрения либерально-полити ческих идей Западной Европы. Так, граф Токвиль становится особенно популярным в среде служилой аристократии. О нем одобрительно отзывается брат царя, довольно крупный государственный деятель пореформенной эпохи, великий князь Константин Николаевич (1827 —1892). Он часто ссылается на описанные этим мыслителем «страшные уроки» Франции, порожденные революцией 1789 г., имеющие поучительное значение для России. С горечью великий князь восклицает: «Почему у нас нет своих Токвилей!» Будучи главой морского ведомства, он выражал полное согласие с предостереже ниями и советами узкого круга столичной интеллигенции из либеральных кружков. В своих приказах по этому ведомству он критиковал систему официального лицемерия и назойливой опеки. Подобные же взгляды высказывала великая княгиня Елена Павловна, открывшая двери своего салона перед либеральной профессурой. 

После падения Севастополя и заключения Парижского мира «оппозиционный» либеральный дух стал открыто витать в кабинетах высших царских сановников. Особенно характерной была рукописная «Дума русского», вышедшая из-под пера курляндского губернатора П.А.Валуева. Она была пронизана горьким сознанием понесенного поражения и критикой недостатков прежнего управления. Валуев обличал формализм и официальную ложь, свойственные деятельности правительства, желание переложить ответственность на другие инстанции, несогласованность в работе государственных учреждений и, главное, пренебрежен ие к человеческой личности (так и хотелось написать, «к человеческому фактору». — Н.А.) и недоверие к обществу. Возлагая надежды на нового монарха, он восклицал подобно другим новоиспечен ным либералам: «Уму нужен простор!» 

Либералы в России всегда имели узкую социальную базу. В пореформенных условиях большая их часть принадлежала к верхним слоям так называемых образованных классов, была, как правило, выходцами из дворян или даже аристократических фамилий, получивши ми прекрасное образование, хорошо знакомыми с образом жизни Западной Европы и основными достижениями ее политической мысли. Этим объясняется, между прочим, их традиционная ориентация на Европу и европеизацию. Русский либерализм, в отличие от своего западного аналога, опиравшегося на средние слои города и деревни, только мечтал о том, что ему в обозримом будущем (на марше реализации своей программы) удастся создать (подвести под себя) адекватную политическую основу при помощи государства. Последнюю они так и не смогли привлечь на свою сторону, отчего оказались между двух огней: с одной стороны, правительства и поддерживающих его консервато ров, усматривавших в них чуть ли не самых опасных претендентов на власть, а с другой — радикалами, считавшими их представителями господствующих классов, и, следовательно, чуждыми интересам русского народа. 

Либералам пришлось столкнуться не только с политической косностью авторитарного режима, не желавшего добровольно реформироваться, но и традиционным менталитетом россиян, видевших в них интеллигентов, а нередко просто тех же «бар», которые проповеду ют оторванные от жизни идеи. Все их попытки «переплавить» массовое традиционное сознание в новое, юридическое мировоззрение не увенчались успехом. Крестьяне, а затем и рабочие оказались гораздо большими реалистами и прагматиками, чем теоретики-интеллигенты, мечтавшие «мирком да ладком» уговорить чиновника-бюрократа поделиться с ними властью, помещика-латифундиста поделиться с русским мужиком «священной» земельной собственнос тью, крупного фабриканта и купчину поделиться с пролетариями частью своей прибыли. К началу XX в. в России «верхи» и «низы» оказались в остром противоречии друг с другом, разведенными по разные стороны политичес ких баррикад. В этих условиях уговорить тех и других стать «социальными партнерами» было просто невозможно. Попытка наших либералов, как свидетельствует дальнейшая история, встать между двумя враждебными лагерями, окончилась для них трагично. Они оказались «перемолотыми» между этими двумя жерновами. 

Тем самым, российский либерализм представлял себя, особенно в пореформен ную эпоху, элитарным, далеким от народных чаяний, интеллектуальным течением политичес кой мысли, не имеющим прочных корней в различных структурах российского общества. Либералы-интеллектуалы создали проект переустройства России, который, безусловно, отражал мировые тенденции общественного прогресса, но не всегда и ни во всем учитывал национальную специфику России, ее исторические традиции и ментальность народа. Они конструировали свою политическую модель исходя из желаемого и в гораздо меньшей степени принимали во внимание жесткую реальность, которую намеревались преобразовать по уже апробированным западноевропейским образцам. Однако пропасть между желаемым и действительным была так велика, что созданные ими политические учения и программы переустрой ства России неадекватно воспринимались тогдашней исторической средой. 

Узость социально-политической основы отечественного либерализма привела к тому, что он оказался слабым, идейно размытым на множество течений и толков. Всякие попытки идейной и организационной консолидации в некое общее целое, придать ему теоретическую и программную стройность, завершенность потерпели крах. Свою партию либералы так и создали в пореформенную эпоху, хотя у радикалов партийные формы организации сложились уже в 60-е годы. 

Оппозиционность либералов была пассивной, нелегальной борьбы с царизмом почти не было. Всеподданнейшие адреса императору, беседы за чашкой чая, выступления в легальной печати и на земских собраниях, застольные тосты на товарищеских пирушках, созванных во время губернских или уездных собраний, — вот почти весь арсенал либеральных средств, применявшихся для защиты выдвинутых идеалов. В течение долгого времени пореформенный либерализм оставался сугубо персонифицирован ным. Так, его во время отмены крепостного права никак иначе, как узкокружковым, не назовешь. В дальнейшем после буржуазных реформ появляется земский либерализм, несколько расширивший свою социальную базу, но и его деятелей можно пересчитать по пальцам, а среди них преобладали владельцы наиболее крупных поместий, т.е. люди, менее всего имевшие право претендовать на представитель ство интересов широких народных масс. 

Русский либерализм эпохи освобождения крестьян нашел отклик и в среде высшей бюрократии (сановный либерализм. — Н.А.), не раз в 60-е—начале 80-х годов XIX в. выступавшей с идеями реформирования центрального государственного управления путем введения в него представительных начал и создания «кабинета» во главе с первенствующим министром. Парадокс только заключался в том, что с инициативами известного ограничения императорской власти путем созыва выборных представителей и создания солидарного правительства — кабинета министров, на этот раз выступали лица, максимально приближенные к царю, в число первейших служебных обязанностей которых входила защита верховной власти от всяких на нее посягательств (П.Валуев — министр внутренних вел, П.Шувалов — шеф жандармов и начальник III отделения, М.Лорис-Меликов — министр внутренних дел). И это было не случайным совпадением, а проявлением глубокой закономерности, присущей авторитарной системе, в рамках которой «правом голоса» в обсуждении с императором вопросов формы правления обладали прежде всего руководители охранительно-репрессивных органов. 

Монопольное право самодержавия на всякую политическую деятельность превращало их «по долгу службы» в единственных легитимных глашатаев назревших государственных потребностей перед лицом монарха. В такой ситуации наблюдалось политическое двуличие, черты оборотней у сановных либералов, что неизбежно отталкивало от них потенциальных союзников из широкой общественной среды, а также из салонов «хозяев земли русской». Рок «лишних людей» тяготел и над этими либералами, а не только кружковцами и земцами. В целом же, если использовать классовый критерий для классификации либералов пореформенной эпохи, всех их: и кружковцев, и земцев, и сановных либералов можно смело отнести к дворянскому либерализму, уже имевшему в истории России своих знаменитых предшественников в лице Щербатова, Панина, Сперанского. И только к концу века все более влиятельным носителем либеральных ценностей в стране становится внесословная интеллигенция, во многом благодаря которой в начале XX в. либерализм обретает черты интеллектуального блеска, политической широты и организацион ной оформленности. Но это уже качественно иная фаза, ставшая новым этапом развития российского либерализма. 

Пореформенный дворянский либерализм, со временем утрачивая аристократические черты, по своему объективному содержанию становится постепенно буржуазным направлением политической мысли. Ему присущи такие общие черты, как требование ликвидировать феодальные пережитки в экономике, тормозившие развитие капитализма, свобода частного предпринимательства; невмешательство государства в экономическую сферу; обеспечение минимума гражданских и политических свобод; требование конституционной монархии. Осуществление этой программы расчистило бы путь для капитализма, но оставило бы значительные политические права у дворян. 

Требования пореформенных либералов сводились к отмене крепостного права с сохранением земель и привилегий помещиков, введению местного самоуправления, суда присяжных, гражданских свобод. Принятие конституции они считали необходимым только после соответст -вующих преобразований общественного строя. Либеральные шаги правительства они горячо приветствовали, усматривая в них стимул к сплочению всех прогрессивных сил. На примерах событий 50-х годов либералы стремились доказать, что одни только репрессии вызывают сопротивление народа, ведут к росту оппозиционных настроений, изолируют правительство ; в свою очередь, выступления масс с «неумерен ными» требованиями «ожесточают» власть, приводят ее к неустойчивости. Поэтому их программа была направлена на постепенное, мирное, превращение самодержавия в ограничен ную монархию. Свои надежды они связывали с Александром II, правительство которого в осторожной форме заявило о намерении провести преобразования с целью ослабления последствий николаевской реакции, вызвавшей в условиях войны резкий подъем общественного движения. И такая компромиссность, антиреволю ционность, реформизм либералов, вытекавшие из ее политической слабости и двойственного положения, сохранились и даже усилились к концу пореформенной эпохи. По мере усиления революционного движения масс и социал-демократизма либералы скатывались в консервативный лагерь, дрейфовали от фронды — к охранительству. 

Молодой российский либерализм оказался уязвим со стороны практически всех классов и государства. Для низших классов он был непонятен и недостаточно радикален, для дворянства он был неприемлем как течение, выступавшее за отмену сословных привилегий, и, следовательно, являлся слишком радикальным; для буржуазии, как ни парадоксально, неприемлем был лозунг свободного рынка, так как она не выдерживала конкуренции с иностранным капиталом и была зависима от государственных монополий; наконец, само государство в лице большинства правящей бюрократии было совершенно косно и не способно к реформам в направлении либерализации. В таких условиях российские либералы вынуждены были создавать очередные утопии или работать для будущих поколений. 

Однако слабость идеологических установок отечественного либерализма как комплекса определенных целевых и ценностных установок с лихвой компенсировалась высоким теоретичес ким уровнем его политических учений. Для того времени возникшая либеральная мысль выгодно отличалась глубиной теоретического исследова ния, стремлением к объективному научному анализу политических явлений, высокими культурными, этическими и правовыми идеалами. Русские ученые и юристы либеральной ориентации меньше всего исходили из стремления выразить чьи-либо классовые интересы. В их задачи входило создать разумный общественный порядок, способный мирным, ненасильственным путем, преодолеть существующие противоречия или, во всяком случае, примирить их таким образом, чтобы интересы общества в целом не были принесены в жертву эгоистическим интересам отдельных классов или социальных слоев. Российский либерализм, поэтому, стремился максимально заимствовать, дополнить, развить и практически применить лучшие достижения европейской цивилизации, парализуя в то же время деструктивные силы, делающие ставку на эскалацию социальных конфликтов. 

Для наших дней ценен лишь теоретический аспект пореформенного либерализма, так как в его рамках начался процесс становления российского конституционализма. Теперь доминирующей русской традиции пренебрежительно го отношения к юриспруденции противостояло нарастающее по силе течение мысли, отстаивающее право и подчеркивающее необходимость превращения будущей России в правовое государство. О силе этого движения нужно судить не столько по числу его последователей, сколько по его интеллектуальным достижениям. Этот уровень был очень высок, возможно, слишком высок для того, чтобы быть понятым и стать популярным в широкой публике, включая и людей, называющих себя либералами. Достаточно сказать, что в теоретическом плане тогдашние либеральные учения делятся на неогегельянство (Каверин, и особенно Чичерин), юридический и социологический позитивизм (Муромцев, Ковалевский, Коркунов). 

Отрицанию права как способа разрешения социальных противоречий русские либералы противопоставили отечественные варианты широкого, многоаспектного подхода к праву с постепенным возрождением доктрины естествен ного права или обоснованием совсем новых для того времени юридических школ (психологической, социологической). 

Зарождение и становление этих доктрин в пореформенной России означало тенденцию демократизировать политическую мысль, сблизить ее с теми общественными запросами, которые ставило время. Правда, речь зачастую шла о подходе к праву с точки зрения общечеловеческих ценностей, выработанных прежде всего западной цивилизацией. На основе этих юридических ценностных критериев корректировалось создание российского идеала политического и правового устройства. Первостепен ное значение при этом придавалось положению о том, что природе человека изначально присущи определенные этические принципы, играющие в организации общества регулирующую роль, своего рода — исконные правовые начала. Отсюда проистекает дальнейшее углубление отечественных представлений о правде как тесной связи права и этики, праве как нравственно сти и справедливости. 

Либералы стоят у истоков отечествен ной концепции правового государства, где защищены и гарантированы естественные права и свободы российского гражданина, и в первую очередь права собственности и политические свободы индивида. Концепция в перспективе выгодно отличалась от аполитичности народников и теории диктатуры пролетариата социал-демократов, а также тех октоированных прав и свобод, которые обещал или затем даровал своим подданным император. 

Это во многом объясняет, почему либералы не были заинтересованы в крутых социальных (революционных и контрреволюционных) изменениях, требующих радикального вмешатель ства государства в жизнь россиян. Данная концепция оправдывает и определенную слабость и узость социальной базы либерального движения, так как основным признаком правового государства признавалось верховенство закона (принцип законности) в жизни русского общества, что было несовместимо как с целесообразными действиями революционеров, так и нелегальными формами борьбы. В отличие от партий, ставивших своей целью противозакон ные перемены и подчинявших этому свою структуру, либерализм сознательно отстаивал принцип минимума организации, а потому его программа носит не столько социальный, сколько чисто правовой характер, причем главное в нем — борьба за права человека. 

Мартиролог человеческих судеб, на которые, казалось бы, распадается история пореформен ного либерализма, дает неожиданно четкий рисунок завещанного нам наследства, слагаемые которого гражданское подвижничество, мудрые нравственные, правовые заповеди и политичес кие нормы. Их непреходящую ценность мы только начинаем сознавать в полной мере на пороге XXI века. 

Резюме: уже на заре своего рождения российский либерализм был отягощен родимыми пятнами, тяжелыми наследственными болезнями, страдал и чахнул в архивредной для этой идеологии социально-политической среде. Мало того, что зачат он был не своим родным отцом — российским гражданским обществом, которого нет в действительности и поныне. Ситуация, осложнялась и тем, что у колыбели младенца-либерала стоял, как правило, отчим — этатист, в лучшем случае, вчерашний консерватор, который всем своим существом не адекватно воспринимал истинные свободолюбивые идеалы и ценности, и если и терпел своего пасынка-либерала, то только до тех пор, пока ему самому угрожала та или иная политическая опасность, идущая от его давнего противника в лице «С.Разина или Е.Пугачева». 

Одна из серьезных наследственных болезней российского либерализма — корпоративные и бюрократические (номенклатурные) пятна, переданные ему теми идейными прародителя ми, которые правдами и неправдами, пытались продлить свое властвование и те льготы и привилегии, проистекающие из сохранения политической власти — «места под солнцем». 

Другая — сословная или корпоративная ограниченность того слоя общества, который пытался искусственно, чаще в спешном порядке внедрить либеральную идеологию в россий-скую национальную почву, которая уже давно была пропитана иными духовными началами: консервативными или анархическими. Ведь идеология как система тех или иных социально-по литических ценностей включает в себя всю историко-юридическую, духовно-культурную суть того или иного народа, которую в том же XIX в. правильно именовали «духом народа», его душой. Вспомним в этой связи сокровенные строки нашего поэта-пророка: «Там — русский дух, там — Русью пахнет!» Этим, во многом, объясняется стойкая аллергия россиян ко всем, внешне красивым, зачастую бутафорским, только компрометирующим идею свободы, отечествен ным либеральным начинаниям и проектам. И это верно не только в отношении первых его ростков в формах сановного, кружкового, земского либерализмов, о которых мы рассказали в этой статье весьма подробно, но и в отношении иных, очередных попыток посеять в России элитные либеральные семена Запада. Если что и всходило, и приживалось, давало совсем иные, синергетические плоды, весьма неожиданные для самих сеятелей, а для большинства россиян — зачастую малоурожайные, пустоцветные, требующие в очередной раз пересевать ниву отечестве нной истории собственными консервативными (белыми), либо анархическими (красными) идейными семенами. Кстати, возможна их смесь, что чаще было на практике. Свои семена не менее, а может быть, и в большей степени вмещают в себя ценности свободы, равенства, справедливости, прав человека, ответственности государства перед обществом по сравнению с либеральной идеологией. При этом их приоритет в том, что имеющиеся в их арсеналах политические институты и формы понятнее и роднее душам россиян, чтобы в конце концов ответить на вызов времени, а, проще сказать, выжить и отстоять свое право оставаться самими собой, преодолевая попутно те социально-политические кризисы и поражения, принесшие в страну столь чуждые менталитету ее народа либеральные ветры.