XX в. ввел этот термин в широкий политический оборот, и содержание его продолжает обогащаться.

Современная западная литература определяет оппозицию как постоянную легитимную силу внутри политической системы, представляющую институт новейшей демократии. Возникновение этого института относят к XVIII столетию и связывают с британским парламентом, депутаты которого в тот период добились определенной независимости от монархии, утвердившись в праве занимать самостоятельную, в том числе и критическую, позицию в отношении королевского правительства.

Становление оппозиции в парламенте происходило в контексте формирующейся двухпалатной системы. Составившие ее тори и виги взаимодействовали и боролись друг с другом за власть, что наложило своеобразие, отразившее национальную специфику политического развития Великобритании.

В новейшее время это явление политической жизни получило дальнейшее развитие. Оно приобретает тенденцию к расширению, не ограничиваясь процессами, происходящими в стенах парламентов. И это не противоречит как этимологии слова, так и историческим корням понятия.

Понятие оппозиции не было чуждо и Руси. Это же можно отнести и к Западу прошлых эпох. Если взять европейские, общемировые источники, и не только XVIII в., но и значительно более ранние, то понимание оппозиции, оппонента встретится непременно. Эти источники, покажут полезность и даже необходимость для общества того или иного «противничанья» (В.Даль).

Умные, думающие правители, когда таковые были, старались признавать истину, даже в тех случаях, когда она исходила от противника, соперника, одиозной личности и даже самого откровенного врага. Каждый правитель находил свой вариант решения проблемы, в том числе и тот, при котором враг уничтожался, а его опыт брался на вооружение.

В то же время — как элемент общественного прогресса, развития политической культуры и культуры вообще — можно заметить и тенденцию к уважению оппозиции, оппонента, соперника или противника. «Не пренебрегайте врагами: они первыми замечают твои ошибки», — вещал Антисфен из Афин, живший в V — IV вв. до н.э.

В Библии, наряду с известным «кто не со Мною, тот против Меня», прослеживается и другой мотив: «кто не против вас, тот за вас». И еще. Библейский персонаж апостол Павел, призывая настойчиво проповедовать веру, вместе с тем в письме к фессалоникийцам делал принципиальную оговорку: «Если же кто не послушает слова нашего,.. того имейте на замечании... Но не считайте его за врага, а вразумляйте как брата». Не в этом ли один из ключей к проблеме взаимоотношений с теми, кто находится в оппозиции?

Можно, конечно, упрекнуть в односторонности и святого апостола: за несогласными он явно не подразумевал никакой правоты, был убежден в неизбежности приобщения их к собственной вере, но считал, что метод убеждения здесь более эффективен. Последовательная реализация его открыла канал «обратной связи»: предполагалось выяснение и обоснование позиций другой стороны, выявление рациональных зерен в ее доводах. А это уже созвучно тому, что сегодня относят к политической культуре.

Конечно, не всякий способен терпеливо выслушивать то, что считается заведомой ересью. Проще бороться против нее посредством методов инквизиции. Можно, по крайней мере теоретически, во имя сохранения существующего порядка — и в церковной среде, и во всем обществе, его представительных структурах — ликвидировать (или заставить замолчать) всех инакомыслящих, всех, кто выступает против господствующей идеи или просто не согласен с ней. Но тогда как обеспечить приток в общество новых мыслей, идей, без которых немыслимо какое-либо движение вперед?

На определенном этапе истории человечества, как один из показателей достигнутого уровня прогресса, открывается абсолютный закон, который — при широком его рассмотрении — служит обоснованием правомерности и даже необходимости оппозиции. Его — применительно к идеальному, а затем и материальному миру — сформулировали Г.В.Ф.Гегель и К.Маркс: единство и борьба противоположностей как источник развития. И речь идет не просто о противоречиях, а о противоречиях в самой острой форме. «Без антагонизма нет прогресса», — так ставил вопрос Маркс.

Однако путь к восприятию этой истины обществом, его элитой оказался долгим и сложным. С режимами деспотической, абсолютной власти институту оппозиции ужиться не удавалось. Самостоятельная, независимая позиция могла стоить ее обладателю высокого поста при правителе, привилегий, а то и головы. Не случайно, чем более жесток правитель, тем меньше в его окружении оказывалось людей, способных говорить ему правду. Здесь процветали ложь и лесть, что приводило к издержкам — политическим, экономическим.

Правители нередко опасались и своих непосредственных советников, которые, обладая высокой компетенцией в государственных делах, могли оказаться в лагере соперников в борьбе за властные прерогативы. Они могли быть опаснее льстецов. Как уберечься от тех и других? Этот вопрос, в качестве одной из стержневых проблем, стал предметом зарождавшейся науки о государственном управлении. Одним из ярких представителей ее в средневековой Европе был Н.Макиавелли.

В своем классическом труде «Государь» (1513 г.), исследуя сложившуюся тогда практику подбора управленцев высшей категории — советников правителя, он давал свои рецепты работы с ними.
Лесть, конечно, вредна, однако и попытки искоренить ее вызывали у Макиавелли сомнения. «Нет другого способа оградить себя от лести, как внушив людям, что, если они выскажут тебе всю правду, ты не будешь на них в обиде». Но каким в свете ее представится правитель? Ведь «когда каждый сможет говорить тебе правду, тебе перестанут оказывать должное почтение». Макиавелли имел в виду и другой возможный вариант: если кто-то из приближенных властителя был умен и опытен, не исключалась опасность того, что «советник сам сделался бы государем».

Макиавелли предлагал правителям «избрать третий путь, а именно: отличив нескольких мудрых людей, им одним предоставить право высказывать все, что они думают, но только о том, что ты сам спрашиваешь, и ни о чем больше... На советах с каждым из советников надо вести себя так, чтобы все знали, что чем безбоязненнее они выскажутся, тем более угодят государю; но вне их никого не слушать».

«Таким образом, — уточняет свою мысль Макиавелли, — государь всегда должен советоваться с другими, но только когда он того желает, а не когда того желают другие; и он должен осаживать всякого, кто вздумает, непрошенный, подавать ему советы».

Суждения Макиавелли можно толковать по-разному. Речь у него идет не об оппозиции в современном понимании, проводящей годы в парламентских дебатах, а о советниках при государе-диктаторе. По сегодняшним меркам это высокопоставленные чиновники, а отнюдь не независимые политические деятели, самостоятельно принимающие политические решения. Они — слуги или служащие, исполнители воли своего патрона, самостоятельность которых, если она выходила за пределы определенных им прерогатив, не прощалась. Это могло относиться даже к таким крупным деятелям, как «железный канцлер» Германского рейха князь О.Э.Л.Бисмарк. Если верить Э.Людвигу, русский царь так прокомментировал отставку, которую дал канцлеру молодой кайзер Вильгельм II: «Хоть князь и был крупной фигурой, но все же он, в конце концов, был всего-навсего твоим слугой или чиновником. В ту минуту, когда он перестал действовать согласно твоим указаниям, его надо было прогнать».

Но, с другой стороны, если эти указания не самые верные? Почему — в интересах дела — не возразить патрону, если он не прав? Это — во-первых. Во-вторых, иной оппозиции в те времена и быть не могло — даже такой проницательный политик, как Макиавелли, и в мыслях не допускал ее. Хотя не о такой ли сверхудобной оппозиции мечтают иные современные правители? И это не только мечта. Тот же британский парламент дал истории еще одно крылатое понятие — «оппозиция его величества» (вместо оппозиции его величеству), то есть оппозиция мнимая, не настоящая.

Жизнь научила общество ценить оппозицию, и прежде всего парламентскую. По мере развития и утверждения демократических начал она превращается в институт организации власти, инструмент расширения ее социальной базы. Оппозиция рассматривается как противовес той силе, которая находится у государственного руля, в той или иной степени (в зависимости от политического веса оппозиции) удерживая ее от односторонности в принятии решений.

В странах традиционной демократии институт оппозиции получил широкое признание. В популярном учебнике для чиновников сферы управления, изданном в ФРГ, он представляется как естественный и эффективный рычаг контроля за деятельностью властей. «Оппозиция, — говорится в книге, — наблюдает за работой правительства, стремится обратить внимание общественности на его ошибки и при этом показать, какие пути решения видит сама оппозиция».

Следует иметь в виду, что, несмотря на подчас весьма глубокое различие партий в подходах к коренным проблемам общественного развития, практически всегда существует и общий, объединяющий интерес, который может быть взят в качестве основы для компромисса между правительственным большинством и оппозицией, для конструктивного сотрудничества. Лидеры оппозиционных партий во многих странах имеют официально признанный статус. Их функции оговариваются в парламентских регламентах, они включены в протоколы процедур и церемониалов, престижных в кругах элиты. Подобная практика получает все большее распространение в условиях, когда уважительное отношение к меньшинствам (социальным, национальным, религиозным и т.д.) становится обязательным требованием демократии. Отсутствие оппозиции все чаще оценивается как некое отклонение от нормы, как нарушение естественного баланса сил.

Мировая практика выработала принципы взаимоотношений между правящими и оппозиционными партиями.

Характерно, например, что в США перед принятием важных для судеб нации решений в высших инстанциях президент обращается не только к единомышленникам из своей партии, но и к лидерам меньшинства в палатах парламента. Он советуется и с предшественниками на посту президента — независимо от их партийной принадлежности.

Показательно также, что главная оппозиционная си-ла в ФРГ — Социал-демократическая партия — отнюдь не снимает с себя ответственности за положение дел в стране. Функционеры, активисты СДПГ даже в личных беседах подчеркивают, что их партия имеет большинство в верхней палате федерального парламента и многих земельных парламентах, и они не могут находиться в положении сторонних наблюдателей.

Сотрудничество правящего большинства и оппозиции способствует стабильности в обществе. Если при остром противостоянии между ними любое заметное изменение в соотношении сил, переход власти в другие руки, изменение цвета правительственного большинства неизбежно влекут за собой фактический переворот в политике государства, то при наличии тесных деловых контактов коррекция политического курса, даже весьма глубокая и существенная, может происходить менее болезненно, без резких скачков и стрессов. Социально-политическим процессам задается более устойчивая динамика развития.

Что касается России, то институт оппозиции (хотя предпосылки к нему в народном сознании были) пришел к нам с большим опозданием. Причины в общем ясны. Если рассматривать оппозицию в рамках парламентаризма, то зачатки последнего у нас стали складываться лишь в XX в., в первые два его десятилетия. Развития и продолжения этот институт в дальнейшем не получил. Возникшая в стране новая форма власти — советы — открыто противопоставили себя буржуазным парламентам, решительно отмежевавшись от их опыта.

Оппозиция, как явление, считалось допустимым (и даже желательным) лишь в отношении буржуазных политических систем. В рабоче-крестьянском социалистическом государстве она представлялась принципиально неприемлемой.

Фактический запрет на оппозиционную деятельность сохранялся и после Сталина, включая горбачевские времена. Правители, конечно, имели советников — знающих, думающих профессионалов, которые могли высказывать свое собственное мнение. Но не более, чем это когда-то рекомендовал Макиавелли.
Это имело трагические последствия для политической системы. Отсутствие оппозиции привело к тому, что механизм контроля, выявления недостатков в партии и стране в целом все более ржавел. Разраставшаяся бюрократия могла принять критику только от «самого», с самого верха, но отнюдь не снизу. Чиновники мастерски исполняли свой иллюзион, создавая видимость дейст-венности народного голоса, участия в принятии государственных решений представителей самых разных социальных слоев. А на деле этого не было. Механизм контроля и выявления отживших клеток в политической системе практически отсутствовал. И это погубило систему. Латентный процесс ржавления пошел интенсивнее, раковые опухоли разрастались. «Монолит», каковым казался сросшийся партийно-государственный аппарат, рухнул.

В лексиконе современного политического рынка в России категория «оппозиция» стала ходовой монетой, которой размениваются порой даже крупные купюры. От избыточного количества она подвергается инфляции, от частого употребления стирается. Сказал кто-то что-то против кого-то — уже оппозиция, проголосовал — тем более. Ныне слово «оппозиция» произносится с такими эпитетами, как левая и правая, коммунистическая и демо-кратическая, патриотическая и правонационалистическая, организованная и неорганизованная, системная и внесистемная, парламентская и внепарламентская, непримиримая и соглашатели и т.д. и т.п. В последнее время разделяют оппозицию президентскому окружению и оппозицию олигархии. Существуют и «авторские» определения: «когда-то непримиримая» (Б.Ельцин), «нравственная» (Э.Памфилова и В.Лысенко), «радикальная оппозиция «Анпилов, Терехов и я» (Э.Лимонов). К сожалению, в этом пестром букете эпитетов как-то теряется один из признаков оппозиции, который в сегодняшней ситуации в России, несомненно, является главным, — ее конструктивность.

Употребляется термин и в широком, консолидирующем смысле: оппозиция без всяких эпитетов, оппозиционное движение. Но он уязвим, поскольку сама консолидация оппозиционных сил для сегодняшней России проблематична. Она характерна для стран со сложившейся социально-классовой структурой, двухполюсной политической системой, достаточно четко представляющей интересы как господствующего класса, правящей элиты, так и социальных слоев, находящихся по другую сторону власти. Если первых, которые и у нас в России успели обозначиться, заставляет сплачиваться интерес удержания за собой властных функций, то что может объединить остальную массу, представляющую пеструю мишуру, конгломерат полуорганизованных объединений? Социальные интересы у нее самые разные, и нужна сверхмощная встряска, вдруг вставшая со всей остротой национальная сверхзадача, которая заставила бы хоть на какой-то момент оставить в стороне разъединяющие частные вопросы и во имя этой сверхзадачи ощутить себя единой силой, чтобы решить ее.

Пока такой силы нет. Партии и организации, которые могли бы составить ее, находятся в сложном взаимодействии друг с другом, напоминающем старинную русскую игру чехарду: каждый из участников прыгает через спины своих партнеров, стоящих в согнутом положении, как можно дальше... Победитель тот, кто перепрыгнул других. И как же происходит это действо?

Роль лидера оппозиционных сил почти единодушно признается за коммунистами: у них — организация, и в Госдуме их больше всех. И в то же время заметны стремления, воспользовавшись их спиной, их же и перепрыгнуть. В той же Думе «Яблоко» Явлинского претендует на роль «самой оппозиционной» фракции.
Такие же претензии и у ЛДПР Жириновского. КПРФ, мягко говоря, ругают, но в то же время непрочь ее руками реализовать свои собственные замыслы: «завалить» бюджет, свалить правительство и т.п. Критика в ее адрес, ведущаяся под видом заботы о сохранении ею оппозиционности, нередко носит откровенно провокационный характер: согласись КПРФ с одним из предлагаемых вариантов, эти же советчики свалят на нее всю вину за обострение кризиса, сделай по-другому — обвинят в пресмыкательстве перед режимом, в предательстве оппозиционных сил.

А среди коммунистов, в самом этом виртуальном ядре оппозиции, между тем завязывается собственная чехарда. КПРФ, единственная крупная и действенная сила в этом движении, критикуется слева другими компартиями за недостаток революционности. Из бывшей «Правды» выросло три «Правды» и две из них ведут прицельный огонь по КПРФ. Писатель Золотцев критикует в «Правде пять» Зюганова за поддержку оппозиционера-жириновца на выборах губернатора Новгородской области. Губернатор надежд избирателей не оправдывает, а виноват, по мнению писателя, Зюганов.

Бурную реакцию в оппозиции вызвал факт награждения спикера Госдумы Г.Селезнева государственным орденом России, точнее — не награждения, а принятия им этого ордена из рук Президента. А ведь награда вручалась не коммунистическому лидеру, а именно председателю палаты парламента, а эта должность учреждена не для решения партийных задач, а для государственной деятельности. Но партия, делегировавшая своего представителя на это пост, отнюдь не остается в проигрыше. Напротив, она в выигрыше, показывая на его примере, что ее люди не ограничены корыстными партийными целями, они способны работать в интересах всего общества. И это подтверждено награждением государственным орденом. Но в рядах оппозиции многие оценили данный факт по-иному. Г.Селезнева объявили чуть ли не предателем.

Реальный вклад в развитие общества — вот что определяет общественную значимость любого политического объединения, будь оно у власти или в оппозиции. И вообще места партии власти и оппозиции в общественной иерархии условны. В государстве, живущем по демократической конституции, они могут меняться в соответствии с результатами парламентских выборов.

Но если перед обществом встает сверхзадача, объединяющая всю массу народа, различия между ними сводятся к минимуму, если не исчезают вовсе. История дает тому многочисленные примеры. Так было во многих странах в годы второй мировой войны, когда встала проблема защиты национальной свободы.
Оппозиция нашла общий язык с национально ориентированной частью правящего класса для совместной борьбы против коллаборационистов, сотрудничавших с оккупационными режимами. Она находила компромисс в национально-освободительных движениях, обеспечивающих достижение национальной независимости народами бывших колоний.

Это не исключено и в сегодняшней России. В условиях глубокого кризиса оппозиция и власть (по крайней мере часть ее), разделяя государственнические принципы, могут найти компромисс для противодействия «третьей силе» — антигосударственникам в лице «человекообразных» и «обезьяноподобных», как назвал депутат Госдумы А.Подберезкин выходцев из «новых русских», набирающих вес в структурах российской государственной власти¹. Последние готовы пойти как на ослабление роли президента, так и на ограничение оппозиции.

Оставим в стороне не очень понятные подберезкинские антропологизмы. Зато не вызывает сомнения его призыв к поиску согласия, к конструктивизму, к деловому сотрудничеству как внутри оппозиции, так и с властью. «Голая оппозиционность, огульная критика, — справедливо считает депутат, — должны уступить место критике конструктивной. Все это крайне трудно, почти невозможно, если не видеть главной цели — спасение России от окончательного развала».

Спасение России — это и есть та сверхзадача, решение которой требует сплочения — на уровне если не всей нации, то по крайней мере оппозиции, настойчиво и терпеливо разъясняя суть проблемы, вразумляя друг друга как потенциальных союзников, как братьев.

¹ См.: «Обозреватель-Observer». 1998, № 6. С. 20—21; Независимая газета, 1998, 17 июня.