год 2010-й - более 30.000.000 обращений

НОВИКОВА Гаянэ Владимировна, кандидат исторических наук, эксперт Армянского центра национальных и стратегических исследований, г. Ереван.

Военные действия на Северном Кавказе в очередной раз привлекли внимание общественности и научных кругов к проблеме терроризма. Терроризм существовал на протяжении почти всей истории человечества, однако в нынешнем столетии он получил небывалое доселе распространение и приобрел разнообразную идеологическую мотивацию. Глобализация насилия последних лет позволяет говорить о том, что мир вступает в эпоху терроризма.

Между тем суть данного феномена исследована далеко не полностью. Никоим образом не претендуя на то, что мне удастся расставить все точки над i, схематично обозначу круг вопросов, связанных с понятием “терроризм” применительно к событиям на Северном Кавказе.

Современные политологи, уделяющие возрастающее внимание упомянутому явлению, предлагают весьма широкие его определения, причем в основе всех их лежит представление о допустимости применения насилия (в т.ч. вооруженного) для достижения конкретных политических целей. Тем не менее четкой дефиниции понятий “террор” и “терроризм” до сих пор нет.

Причина, скорее всего, состоит в том, что попытка научного их определения изначально не может быть объективной, поскольку причисление того или иного вооруженного действия к разряду террористических во многом зависит от социальной позиции исследователя. Конфликтующие стороны зачастую дают диаметрально противоположную трактовку происходящему: кто для одних — террорист, для других — борец за свободу.

Примером может быть здесь оценка событий на Северном Кавказе их непосредственными участниками, заинтересованными сторонами и внешними наблюдателями. Известно, что российские силовые структуры, действующие в “антитеррористической” операции в Чечне, а также чиновники и политики (равно как и половина населения Москвы) одобряют военные меры против “чеченских боевиков” и “ваххабитов”. В свою очередь, чеченские “полевые командиры” утверждают, что ведут борьбу за независимость и свободу Республики Ичкерия. В конечном итоге каждый из акторов конфликта считает, что против него осуществляется террор. Неоднозначна реакция и мирового сообщества.

Так, согласно сообщению заместителя председателя ФСБ России А.Здановича от 12 октября 1999 г. (НТВ), на состоявшемся накануне заседании руководителей силовых ведомств государств “большой восьмерки” действия чеченских боевиков были признаны террористическими. В то же время в опубликованном госдепартаментом США списке террористических организаций чеченские военизированные группировки отсутствуют. Некоторые же мусульманские государства, в частности Саудовская Аравия и Кувейт, даже заявили протесты в связи с прозвучавшими в их адрес обвинениями в поддержке чеченских боевиков и использованием в приложении к последним терминов “ваххабизм” и “ваххабиты”.

Сложность проблемы терроризма заключается также в том, что она содержит в себе множество пластов и уровней. Здесь можно сослаться на мнение одного из авторитетных политологов, автора многих трудов, посвященных анализу названного феномена, У.Лакёра, который указывает на наличие в терроризме “случайного, недоступного пониманию элемента”. “Не должно быть никаких иллюзий по поводу того, что можно выяснить о происхождении и характере терроризма”, — отмечает ученый, подчеркивая, что установлению поддается лишь тот факт, что “при одних обстоятельствах террор чаще осуществляется, чем при других, и что при некоторых обстоятельствах он может вообще не иметь корней”.

Хотя терроризм принято считать стратегией слабых, однако, к сожалению, в наши дни террористические акты нередко рассматриваются едва ли не как самое действенное средство достижения цели, в первую очередь политической. Дело в том, что теракты позволяют участникам конфликта апеллировать к общественному мнению и, нагнетая обстановку, увеличивать число своих сторонников. Один из родоначальников анархотерроризма И.Мост придавал террористическому акту очень большое значение, считая его лучшим средством пропаганды.

Именно он сформулировал принцип так наз. эффекта эха, согласно которому каждый акт террора находит своих подражателей и вызывает цепную реакцию, способную привести к взрыву и уничтожить “прогнившее общество”. И правда, любое действие такого рода направлено, помимо прочего, на то, чтобы привлечь внимание “мира” к волнующей террористов проблеме. Обязательным условием существования терроризма является фактор “сочувст­вующих”, т.е. наличие благожелательно настроенной к нему среды. Поэтому, как отмечают многие исследователи, склонность общественности, политиков, а также СМИ преувеличивать роль и влияние терроризма нередко создает необходимую рекламу действиям террористов.

Отличительная особенность терроризма конца ХХ в. — его выраженная этноконфессиональная природа. Наиболее известные современные организации, активность которых международное сообщество характеризует как террористическую, например, палестинская ХАМАС, ливанская “Хизб Аллах”, “Джабхат ал-инкхад ал-ислами” (“Фронт исламского спасения”) Алжира, Ирландская республиканская армия (ИРА), движение басков в Испании (ЕТА), “Тамильские тигры” в Шри Ланке, Армия освобождения Косово, так наз. ваххабиты на Северном Кавказе и др., были созданы для решения прежде всего политических задач, но именно на этнической и конфессиональной основах. Примечательно, однако, что, хотя каждая из таких организаций ставит перед собой вполне конкретные цели, известно немало случаев их сотрудничества и взаимоподдержки.

Идеологическим обоснованием подобной интернациональной кооперации могут служить слова лидера Народного фронта освобождения Палестины (НФОП) — организации, в свое время широко использовавшей террористические методы, Ж.Хаббаша о том, что в период борьбы “не должно быть никаких географических и политических границ и никаких моральных запретов относительно террористических инициатив”.

Можно привести немало ставших классическими примеров “плодотворного” сотрудничества между террористическими организациями, отличающимися друг от друга как по национальной и религиозной принадлежности, так и по политической направленности.

К ним относится, в частности, похищение самолета Air France с израильтянами на борту в Энтеббе (Уганда) в июне 1976 г., осуществленное группой палестинцев и восточных немцев под руководством известного международного террориста колумбийца Р.Санчеса (известного под кличкой “Карлос”) и одного из лидеров НФОП В.Хаддада. О военной помощи ИРА в Северной Ирландии и мусульманским организациям на Филиппинах уже с начала 1970-х годов открыто заявлял лидер ливийской революции М.Каддафи. В ноябре 1976 г. в близких к власти ливийских и алжирских кругах обсуждался вопрос о возможности “вооружения, финансирования и обучения басков Испании, а также бретонцев и корсиканцев Франции”.

Известно также, что в последние два десятилетия представители различных, в т.ч. исламистских, террористических организаций действовали почти во всех зонах этнополитических конфликтов, включая Северный Кавказ.

Сегодня в связи с событиями в Косово и на Северном Кавказе особое внимание мировой общественности привлекает исламский терроризм, являющий собой крайнее выражение исламского фундаментализма, с которым в той или иной мере продолжают сталкиваться США, Израиль, Франция, Италия, ряд арабских и азиатских государств, а в последнее время — и Россия.

И если вплоть до начала 1990-х годов исламский фундаментализм и тем более исламский терроризм были для большинства российских граждан скорее абстракцией, не оказывающей серьезного влияния на происходящие в стране процессы, то события, разворачивающиеся на Северном Кавказе и вдоль южных границ России, потребовали пересмотра подходов к исламу не только как к мировой религии, последователи которой в самой России составляют (по разным подсчетам) от 15 до 18% населения, но и как к мощному политическому фактору.

Амплитуда оценок исламского фундаментализма в России чрезвычайно велика — от представления его в качестве чуть ли не самой главной угрозы национальной безопасности страны до едва ли не полного игнорирования исходящей от него опасности. Однако разница в подходах к данному феномену отнюдь не мешает почти всем заинтересованным сторонам использовать ислам как политический рычаг для достижения конкретных стратегических целей.

Следует отметить, что Россия, для которой проблема исламского фундаментализма является в принципе новой, оказалась в очень непростой ситуации. Дело в том, что в ней развиваются, причем параллельно, несколько разнонаправленных процессов: с одной стороны, в ряде мусульманских республик происходит усиление позиций исламского фундаментализма, с другой — совершающиеся на территории России террористические акты общественное мнение все определеннее связывает с исламистами. Более того, военные действия российской армии на территории Дагестана и Чечни преподносятся — и на государственном уровне, и в СМИ — как “борьба с исламскими фундаменталистами”, “с бандформированиями” и “международным терроризмом”.

Отсутствие четких дефиниций, свидетельствующее об известном непонимании и, возможно, недооценке сути происходящего в мусульманских регионах страны, в свою очередь провоцирует рост антиисламских настроений в российском обществе. Между тем для России исламофобия чревата резким обострением внутриполитической обстановки и потенциальной утратой территорий, где влиятелен ислам.

Акцентирование исламского фактора как неотъемлемой характеристики тех или иных террористических действий приводит к тому, что между терроризмом, исламским фундаментализмом и исламом как религиозным направлением ставится знак равенства, что абсолютно недопустимо, особенно в мультиконфессиональном государстве, каковым является Россия.

Как известно, принцип “всякое действие рождает противодействие” срабатывает и в политике. Здесь мне кажется целесообразным хотя бы схематично рассмотреть направленность действий участников конфликта. Напомню в связи с этим: когда к политике устрашения или подавления противника насильственными методами прибегают оппозиционные организации, группировки или индивиды, их акции принято обозначать понятием “терроризм”, когда же подобные методы использует государство против оппозиционных сил, обычно говорят о “государственном терроре”.

И политический терроризм, и государственный террор, бесспорно, обусловлены борьбой за власть, в первом случае — за ее приобретение, во втором — за ее сохранение. Конечно, характер оппозиционного терроризма зависит, в частности, от идейно-политических позиций группировки или организации и ее конкретных политических целей на стадии обращения к террору. В то же время необходимо учитывать, что государственный террор и оппозиционный терроризм связаны друг с другом симбиотически и стимулируют друг друга. Прибегая к репрессиям и террору, государство провоцирует ответные действия в форме оппозиционного терроризма, а затем жестко подавляет их. Яркими примерами такого взаимовлияния могут служить события в Алжире, который на долгие годы оказался втянут в пучину гражданской войны, а также более близкая нам ситуация на Северном Кавказе.

Таким образом, терроризм как феномен имеет два ракурса:

• он является порождением определенной политики, в большинстве случаев стимулированной извне, и в этом качестве становится инструментом в руках конкретных политических, военных и финансовых структур, которые используют его против внутренних или внешних сил, препятствующих достижению их целей;
• он обладает способностью генерировать энергию и, следовательно, может выйти из-под контроля своих инициаторов и спонсоров, начав борьбу за осуществление уже собственных целей.

Отсюда следует, что широкомасштабный экстремизм не может существовать без международной поддержки и государственного прикрытия. Последнему особое значение придают США. В опубликованном весной 1999 г. американским госдепартаментом ежегодном докладе “Черты международного терроризма — 1998” перечислены семь государств, причастных к международному терроризму*: Куба, Иран, Ирак, Ливия, Северная Корея, Судан и Сирия. Отмечая уменьшение числа террористических акций, спонсируемых ими, авторы доклада одновременно подчеркивают, что эти страны обеспечивают террористическим организациям “убежище, оружие, тренинг, финансовую поддержку или дипломатическое прикрытие”.

Наличие в списке спонсоров международного терроризма пяти мусульманских государств свидетельствует не только о своего рода исламофобии на Западе, но и о стремлении использовать религиозный фактор в качестве одного из рычагов управления политическими процессами в зонах реальных или потенциальных этнополитических конфликтов. Исламский фундаментализм представлен своеобразным международным монстром, угрожающим всему человечеству. В антиисламскую истерию оказалась фактически вовлечена и Россия, благо война на Северном Кавказе создала для того все предпосылки.

В целом анализ феномена терроризма позволяет сформулировать несколько общих выводов.

1. К террору как к средству достижения конкретных целей прибегают и отдельные организации, и государство. При этом терроризм первых менее разрушителен, чем государственный террор.

2. Террористические группы неспособны существовать без государственной поддержки, которая может поступать не только извне, но и (в ряде случаев) со стороны собственного государства.

3. Наличие в стране террористических организаций зачастую позволяет государству — под предлогом защиты безопасности и интересов населения — решать проблему своей легитимности.

4. Отличительными чертами современного терроризма являются его этносепаратистская природа и этнонационалистические цели.

5. В идеологии терроризма конца ХХ в. заметно усиливается влияние религиозного фактора. Его использование увеличивает число сторонников террористических организаций и сочувствующих, а следовательно, затрудняет борьбу с ними.

6. Религиозный фактор нивелирует этнические различия, и национальное по типу государство напрямую сталкивается с феноменом международной солидарности террористов — религиозных фанатиков.

7. Между различными террористическими организациями, практически вне зависимости от их конкретных этнонациональных целей, существуют тесные экономические и военные связи, действует механизм взаимовыручки и взаимопомощи.

8. Все типы сепаратистов, в т.ч. исламские радикалы, имеют ограниченные, в основном локальные, цели.

9. Террористы способны добиваться некоторых успехов на локальном уровне, что создает иллюзию допустимости и эффективности террористических методов борьбы.

10. На этапе борьбы за власть возможен отказ той или иной террористической организации от насилия и ее присоединение к политическому процессу. Не исключена трансформация нелегитимной террористической организации в правящую и легитимную группировку. Это, в свою очередь, может спровоцировать возникновение новых террористических формирований.

11. Содержание крупных террористических объединений становится все более невыгодным даже для сверхдержав.

12. Прослеживается явная тенденция к появлению — наряду с отлично организованными крупными террористическими структурами — более мелких, зачастую “одномоментных”, террористических групп. Все большее распространение получает практика проведения террористических акций фанатиками-одиночками.

13. Терроризм нередко приводит к экономическому спаду и дестабилизации в стране, однако в ряде случаев этого не происходит (в качестве примера — Израиль и Испания).

14. Хотя общественность, политические деятели и СМИ склонны преувеличивать значение терроризма и перспективы его роста, тем не менее его деструктивный потенциал действительно возрастает. Одновременно увеличивается и трудность борьбы с терроризмом.

15. В России, имеющей значительную долю мусульманского населения и граничащей с мусульманскими государствами, решение проблемы исламского фундаментализма, сопряженного с терроризмом, требует особой аккуратности и осторожности. Для того чтобы избежать широкомасштабной конфронтации с миром ислама не только в рамках самой страны, но и за ее пределами, необходимы взвешенная оценка происходящего и сотрудничество с теми силами мусульманского общества, которые стоят на позициях ортодоксального ислама. В любом случае очевидно, что урегулирование конфликта на Северном Кавказе вряд ли возможно исключительно насильственными методами.