год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Во второй части романа показывается драматическая часть жизни человека с необычными способностями, которые он использует в схватке с теми, кто, представляя собою закон, ложно обвинил его в совершении особо тяжкого преступления, наказанием за которое может быть и смертная казнь. Героя книги стараются завербовать различные спецслужбы. Автор этой книги - известный российский психолог, целитель-сопровождающий, парапсихолог и бывший экстрасенс.

В книге использованы стихи автора

Дорогие читатели! Я рад представить вам совершенно необычную книгу, которая, я уверен, займет свое место в вашей судьбе.

Эта книга-исследование удивительного феномена - целительства, ясновидения и пророчества человека, попавшего в конце концов за свои убеждения и за свою деятельность в застенки нашей тюрьмы. Он приобрел новое видение, он открыл свое сердце Духу и талантливо помог сделать то же самое многим другим.

Автор стал для Высшего Духа проводником уникальной информации и уникальных способностей, позволяющих предвидеть многое из того, что обычному человеку неподвластно. Это помогло ему в нейтрализации псикиллера, это помогало ему выдержать охоту следователя и дало возможность изменить отношение многих заключенных к самим себе как к людям, находящимся не на дне жизни, а проходящим испытание Духом.

Эта книга по праву станет одной из самых правдивых в истории парапсихологии и в истории развития науки, потому что продолжает повествования о легендарном пути великих людей современности в открытии для человечества уникальной информации. Эта книга - таинство огромной силы, скрытое, но доступное всем нам. Желаю вам удачи на пути познания.

Парапсихолог, академик Международной Академии информатизации, Президент Международного центра экспериментальной парапсихологии “ИМАГО-ДЖЕННИ”, кавалер ордена Швейцера.

В. В. Авдеев

Посвящаю тем, кого предали

От автора

…Наша жизнь - это срок заключения,
Что дала нам судьба-прокурор.
От болезни той нету лечения -
Это смертный тебе приговор…

Через десять месяцев моей изоляции областная прокуратура, которая вела мое дело, признала в обвинительном заключении мое алиби, а суд, лишив меня этого алиби, нарушил закон и вышел за рамки обвинительного заключения, чего делать в нормальной стране не имеет права.

Прокурор, присутствующий на судебном процессе как обвинитель, вынес по этому поводу протест, который был отклонен прокурором области.

Что же помогло мне выжить? Наверно, то, что обычно зовут ясновидением и контактом с высшими силами.

Мы привыкли жить абсурдом, обманом, не умом, а тупостью чиновника, неважно, кто он - таможенник или прокурор, начальник ЖЭКа или судья. Потому что ему так удобно и выгодно.

И еще мы - живем надеждой, а значит, и самообманом. Живем, как заговоренные. Пробудь я еще год в зоне и, наверное, от меня остался бы один скелет. Знали благодетели, кого брали, - не жилец я был на этом свете. С самого рождения какие-то приключения - то болел, то умирал, то не ходил? А списав на меня преступление, были уверены, что живым я оттуда не выйду.

Написать эту книгу потребовало от меня провидение. Правда, сначала я понял томление моего духа как желание разобраться в том, почему же все-таки я был осужден по одной из самых диких статей нашего бывшего Уголовного Кодекса, расстрел по которой был вскоре отменен. Но и срок от восьми до пятнадцати оставался и не сулил ничего хорошего.

Знаменитая статья 93 прим: хищение государственного имущества в особо крупных размерах. Статья, по которой судили и расстреливали так называемых хозяйственников, директоров предприятий, на костях которых выживали паразиты в органах, в прокуратуре и судах. Печально известная статья для неугодных, под которую можно было подвести любого.

Но со мной дела обстояли по-другому. Тут шла игра в поддавки – любой ценой заставить меня работать на силовые структуры. В качестве кого? Ясновидящего? Псикиллера?

С тех пор время круто переложило свой руль на противоположное направление. Абсурд, которым мы продолжаем жить, теперь возвел открытое воровство стоящих у власти в закон. Но сохранился сценарий…

Моя беда состояла в том, что я был хорошо знаком с некоторыми чинами Генерального штаба, разведки и всесильного КГБ в тот период качания государственной власти, когда злоба некоторых рождающихся “новых” ослепляла их в дикой ненависти ко всем, кто мешал им стать над другими.

Я - ученый и целитель. У меня была известность благодаря моим способностям к исцелению. Моя вина могла состоять в том, что некоторые военные, гебистские и космические чины прошли через мои руки и поправили свое здоровье. Врач не имеет право отказывать в помощи.

И вместо того, чтобы въехать в квартиру в Москве и включить в свой маленький частный Институт альтернативной медицины передаваемую мне клинику, от которой подразделение внешней разведки освобождалось за ненадобностью, за неделю до этого я оказался на нарах.

Мне открыли Высшие Силы, что моя задача - описать художественно и популярно то, к чему я шел всю свою жизнь в науке - к исцелению человеческих немощей Духом. А поняв, я начал действовать. Не скажу, что в заточении я стал абсолютно спокойным, открыв эту истину, но что во мне и спокойствия, и терпения существенно прибавилось, это так.

Я не говорю, что в тюрьмах и колониях находятся только невиновные люди, но я видел и тех, кто или вообще никаким боком не был причастен к преступлению или же был спровоцирован жертвой. Они тоже отбывали свой срок, иногда немалый.

И не все из пережитого в заключении вспоминается негативно. Я постарался понять многое, многих людей. Там я получил то, что я не получил бы на свободе: страшная моя история послужила мне как целителю последним кирпичиком в моем подходе к исцелению самых тяжелых и неизлечимых заболеваний, к помощи при кризисах жизни.

Меня предали друзья, которых я любил, а система, до которой мне, как и большинству из нас, раньше не было никакого дела, закрутила в своих жерновах. Она пыталась даже в тюрьме использовать меня для своих диких целей.

На моей шкуре доказано мне, что выше Бога нет никого, что я есть пылинка или песчинка, которую могут в один миг перемолоть те, что олицетворяют нашу систему. А это - безличное, многорукое, подлое и кровожадное существо, ненавидящее инакомыслие и борющееся с ним.

Я стал реалистом даже больше, чем был до этого. Теперь я реалист, укрепленный верой. Доверять порывам и эмоциям перестал, это точно.

Я прошу прощения у тех, кто не приемлет стихов, вплетаемых в прозаический текст. Для меня же стихи - это способ передачи того настроения и состояния души, в которых временами жила моя вера там. Понимать это часто является главным в нашей жизни. Я не знаю, как бы я выжил в неволе, если бы не писал стихов.

Приснилось мне:
на самолет беру билет.
А лагерь где?
Его во сне как будто нет.
Нет грязи, вшей,
нет мата и печальных лиц.
Перелистал
как будто несколько страниц…
А где же ночь?
Где ненормальный храп ночной?…
Приснилось мне:
опять танцуем мы с тобой.
Где черный цвет
одежд печальных и разлук?
Аэропорт…
И нет давно душевных мук…
Приснилось мне:
бегут навстречу фонари
И самолет
над полосой уже парит.
И я - с тобой…
И та мелодия-магнит…
И крыша дома -
там внизу -
меня манит…

Эта схватка произошла в той части моей жизни, которая заняла несколько лет, разорвавших мою жизнь на множество кровоточащих кусков. Я долго сопротивлялся идущему из глубин сознания голосу, требующему переложить это на бумагу, но однажды понял, что писать об этом все равно придется, и сдался под напором внутреннего потока.

Я теперь живу совсем другою жизнью. Тело осталось прежним или, может, немного лишь изменилось. А со дня моего ареста начался другой отсчет, другая жизнь...

Сейчас, когда я пишу эти строчки, я один, никого не опекаю, кроме детей и жен, и мне так хорошо… Голова моя болит всего лишь о них, а не о каких-то там Яковлевых, Петровых, Сидоровых…

А кто хочет от меня помощи, то он ее получит, и на самом высшем уровне. Но не под молчаливое обещание помочь когда-нибудь в будущем, когда и мне будет плохо (Знаем мы вас! - уже было, ну и что?), а просто за плату, обычную, как у других. Бесплатно я занимаюсь только с детьми и тяжелобольными. Воспитывать паразитов, инфантильных пенсионеров и тайных хищников я зарекся. Себе дороже…

По крохам я собираю эти деньги, чтобы издавать свои книги, чтобы не зависеть от прихоти издателя, от стереотипов как цепей, от штампов и шаблонов.

Как говорится в восточной притче, кто хочет получить бесплатный плов, пусть выставит хозяина на посмешище. Неблагодарный – это безбожник, – говорят нам Духовные Учения.

Как я хотел бы, чтобы забыли ко мне дорогу все те, кто стремился и стремится достичь материального или иного господства. А это – дельцы или бизнесмены, властолюбцы или просто жадные, параноики или маньяки, скрытые убийцы или садисты, которые пытаются меня соблазнить златом, запугать жестокостью или обмануть хитростью. Они не хотят быть людьми, им проще домогаться знания, к которому подключено мое сознание.

Пока на этой земле жив будет хотя бы один ясновидец, ему придется нести свой крест. Так же, как и нести свой, предстоит и любому другому человеку…

Вот почему я назвал эту часть своего романа “Крест контактера”.

Чтоб довела сума,
Я стал глухим.
Чтоб не сойти с ума,
Пишу стихи?

Арест мой произошел не совсем так, как это описывается многими авторами в романах. Группа задержания была на редкость дружелюбно настроена по отношению ко мне. Думаю, они никак не предполагали, что в этом, с их точки зрения, легком деле могут возникнуть какие-то неясности, с которыми я буду несогласен. Это потом для меня все обернется кошмаром, а в тот день с утра...

В тот день я приехал к себе в офис в девять часов утра и как директор Института альтернативной медицины стал выслушивать доклады. И вот он - звонок телефона и вопрос: смогу ли я с ними поговорить? Почему бы нет?

– Опять по делу АНТа, что ли? - спрашиваю.

– Узнаете, - отвечают весело.

– Мне подъехать к вам?

– Нет, не надо подъезжать, мы сами сейчас подъедем за вами.

Через несколько минут вошли двое, убедились, что я не сбежал и вышли, как они сказали, ждать меня у машины. На улице стоял, конечно, не черный воронок, а обычный “жигуленок”. Вот на нем-то я и въехал в свою новую жизнь…

Мой знакомый разведчик, Олег Иванович, работавший до того в семи странах и знающий семь языков, будучи уже на пенсии, рассказал, как в родной стране он стал инвалидом. Собственно поэтому мы с ним и встретились - он хотел, чтобы я помог ему вернуть память и здоровье. Физически он был очень здоров от природы. Но однажды, когда, уже окончив службу в разведке, работал в охранной фирме ее руководителем, с ним произошло следующее.

Он услышал Голос, который предупреждал его о неприятности. Я-то знаю, что если человек нормален и слышит Голос, то неприятность, которая его ожидает, может быть и, как правило, оказывается, не просто неприятностью, а катастрофой. Так вот, Олег Иванович услышал Голос, когда утром пришел на работу и сел за свой рабочий стол. Голос ему сказал, что его подстерегает большая опасность.

Как настоящий разведчик Олег Иванович верил в предчувствия и Голоса. Он быстро навел порядок среди документов, отдал мелкие долги, проверил свой пистолет и стал ждать. Так он ждал до конца рабочего дня. Ничего не случилось.

Домой он пошел пешком. Только он стал подходить к мосту, который у Белорусского вокзала, как тот же Голос произнес: “Оглянись и достань пистолет!”

Олег Иванович почему-то вдруг замешкался, чего раньше с ним никогда не бывало. То ли он решил дождаться повторного сигнала, то ли воспринял это за шутку, но секунд через пять-десять он уже падал без сознания от сильнейшего удара по голове.

Пришел в себя через несколько дней. Конечно, он лишился всего, что находилось при нем. Но значительно хуже было то, что с головой его стало твориться что-то невообразимо гнусное: то она отключалась совсем, то наливалась таким свинцом, что он не мог произнести ни слова, и тогда он становился не человеком, а зверем. И это последнее для него было самым страшным.

Обратившись ко мне за помощью, тем не менее, он от нее отказался, когда я сказал, что необходимо будет работать с его подсознанием. Видимо что-то из старых разведданных еще осталось в его памяти и он боялся, что начав заниматься со мною, вдруг выдаст какую-нибудь перезревшую государственную тайну.

Он, кажется, совсем забыл, что того государства, которому он служил, уже не существовало, а тайны его меня не интересовали по причине моего большого неверия в тайны человека.

В моей жизни неоднократно бывало так, что от некоторых тайн некоторых людей ничего не оставалось, потому что кое-что всегда можно считать с человека при большом желании или при большом его психическом напряжении.

В своей жизни я встречал нескольких бывших мужественных разведчиков, которые, выпив стакан водки, начинали лить слезы и утирать сопли всего лишь потому, что они не понимали, зачем вернулись в нашу страну.

Там они были миллионерами, а значит, обладали значительной степенью свободы. У них были дворцы и виллы на берегах знаменитых морей. А здесь они становились владельцами двухкомнатной квартиры, видеомагнитофона и хорошо, если автомобиля. И все они утверждали, что перед принятием этого идиотского решения о возвращении Голос предупреждал их, а они его не послушались.

У меня тоже перед арестом случился Голос, который и дал мне понять, что дело обстоит совсем плохо. И дано мне было это знать сразу после телефонного звонка веселого члена группы задержания.

Как только я понял, что мне грозит, я выгреб из своих карманов все, оставив лишь паспорт, тем самым решив, что им как раз жертвовать можно, портмоне, где было немного денег и иконку, с которой никогда не расставался. Быстро пересмотрел бумаги. Особо ценные из них и пачку денег из кармана положил в сумку, с которой пришел. Позвонил дочке, чтобы она, как можно быстрее, пришла и взяла сумку.

Мысли скакали, как необъезженные лошади.

И все-таки, почему я вдруг отчетливо осознал, что ухожу надолго, навсегда, от этого образа жизни?

Ведь ничего, по существу, не угрожало мне. Я не нарушал законов, платил налоги, не ввязывался ни в какие темные делишки. Совсем недавно в фирме была проверка налоговыми органами. Никаких нарушений обнаружено не было. Да и фирма солидная: как никак, а Институт альтернативной медицины. Мой собственный, частный, исследовательский.

Угроза шла от людей, от тех, что прибыли за мною, и от тех, с кем работал в тот момент или раньше. Вот это я очень хорошо ощутил.

Мы устроились в одном из кабинетов областного управления внутренних дел, куда меня привезли. Мы - это я и несколько человек в штатском. Тот, которого все называли Юрием Ивановичем Окуневым, представился сам и представил мне других. Он бросил мне через стол пачку документов и спросил:

- Что вы можете сказать по поводу возникновения этих бумажек?

Так началась наша беседа. Протокола не было. Был дикий напор.

Я внимательно осмотрел документы и сказал:

- Они мне знакомы.

Присутствующие ухмыльнулись: еще бы! Это были документы на сделку, точнее на две сделки: на покупку и перепродажу запорной арматуры. Сделка проводилась в той организации, где я когда-то, три года назад работал директором, - в Инженерном Центре Академии Наук СССР. Собственно я сам и создавал этот Центр на пустом месте, когда вышел из АНТа, и подавляющее большинство договоров по финансированию находил и заключал тоже я, передавая их на исполнение своим подчиненным.

Эти договора с организациями, которые были передо мной, тоже подписал я, а вел мой заместитель Борис Сидорович Петров. Сидорыч-кассир: он имел право подписи на всех банковских документах и, значит, пользовался моим полным доверием.

- Прошло три года. Я не все помню, - промямлил я.

- Мы поможем вспомнить, - сказал по-отечески Юрий Иванович и выхватил из пачки один лист. - Это вот что?

Я осмотрел лист.

- Ведомость бригады, которая вела работы по сборке арматуры. Суммы, которые получили члены бригады, и их подписи, - сумел через некоторое время расшифровать я.

- Правильно, - удовлетворенно сказал Юрий Иванович, - но все дело в том, что никакой работы над арматурой не велось. Что купили, то и продали. Бригада липовая.

Я снова взял в руки первоначальные договора. Они черным по белому говорили о том, что мой Центр проводит сборку арматуры. Да, моя подпись на договорах. На ведомости же подписей вообще не было - ни моей, ни Сидорыча, ни бухгалтера. Еще раз: вот договор с поставщиком на поставку Инженерному Центру комплектующих на арматуру. Ага, значит, ее сборка все же велась!

- Ну вот, - сказал я, - смотрите: мы получали комплектующие. А ведомость фальшивая, потому что на ней нет ни одной подписи.

Юрий Иванович с жалостью посмотрел на меня:

- Перед вами документы, из которых прекрасно видно, что никакие комплектующие к вам не шли, а привозились готовые образцы. А ведомость бригады мы изъяли из вашей бухгалтерии.

- Простите, - возразил я, - моя бухгалтерия вообще тут ни при чем. В том Инженерном Центре я уже почти два года не работаю.

Меня начинало лихорадить.

- Так вы не хотите признать факт хищения и подделки документов? - вдруг взъярился ни с того, ни с сего до этого вежливый Юрий Иванович.

Вот тут-то я и похолодел. Спасибо невыдержанному Юрию Ивановичу за то, что он таким образом дал мне понять, что каждое мое слово будет на вес золота и свободы. Вот здесь из меня и выскочил мой Двойник и, расположившись чуть в отстранении и выше меня, стал руководить всеми моими действиями.

“Опасность слишком велика. Не верь никому и ничему. Подумай, прежде чем что-либо отвечать. Они хотят заманить в ловушку, из которой будет трудно выбраться. Необходимо вспомнить как можно больше. Иначе не выпутаться. Ловушка состоит в том, что на тебя как на директора можно повесить все и они постараются это сделать. Будь начеку”.

Я явственно ощутил, как произошло мое раздвоение. Мне говорилось, что эти люди ради карьеры передернут факты так, что я стану виновен. И в то же самое время я ощущал великую помощь, идущую от осознания моей правоты. Это последнее было способно изменить очень много, но не все. Главное, я чувствовал, что смогу доказать свою невиновнось. Вопрос: когда?

На какое-то время я просто вырубился из нашей своеобразной беседы.

- Подожди, пожалуйста, Юрий Иванович! - остановил не в меру разволновавшегося коллегу другой, более спокойный милиционер, Олег Николаевич. - В самом деле, прошло более двух лет. Не так-то просто вспомнить подробности. Пусть человек подумает, соберется с мыслями.

- Хорошо, пусть подумает, - согласился Юрий Иванович.

Я посидел минут пять, перебирая документы, но ничего не мог вспомнить такого, что пролило бы дополнительный свет на ситуацию.

Юрий Иванович положил передо мною чистый лист:

- Пишите!

- Что писать?

- Что вы лично отдавали приказ составить фиктивную бригаду. И что вы лично присвоили деньги за сделку.

Я возмутился:

- Не было этого! При чем здесь я?

- Здесь вопросы задают другие, а вы будете на них отвечать! - отрезал Юрий Иванович.

- Я не понимаю: я арестован или нет?

Юрий Иванович усмехнулся:

- За этим дело не станет. Пока что мы беседуем без протокола. Когда же он появится, будет поздно.

Я уже не ощущал под собою земли. Мое сознание было включено только на Двойника. Я сказал:

- Странная беседа у нас получается. Экзекуция, а не беседа. Опять усмехнулся старший:

- Ты еще не знаешь, что такое настоящая экзекуция.

И скомандовал:

- Поехали в прокуратуру!

Опять меня посадили на заднее сидение “жигуленка”, но теперь уже между двух амбалов, и повезли.

Более двух лет прошло с тех пор, как я ушел из Инженерного Центра, кое-что помню, мелочи какие-то, а в основном совершенно выпало. И этот натиск не дает возможности сосредоточиться, чтобы хотя за что-нибудь зацепиться. Душа сжалась так, что от нее осталась лишь точка.

Надо что-то предпринять, но что? Двойник шепчет, что невозможно выкрутиться. Так что же - помирать или признаваться в том, чего не было? А не рано ли? Ну угрожают, ну и что? Я-то при чем? Если напортачила бухгалтер Булавина, то и спрашивать надо с нее, и претензии - к ней, вплоть до ареста.

Я спрашиваю его, все еще надеясь на лучшее, и получаю отрицательный ответ. Я спрашиваю опять и опять то же самое. Так давно не приходилось мне бывать в подобной ситуации, что я не знаю, что предпринять. Постепенно начинаю звереть: эта сволочь рядом со мной уже все решила. По какому праву? Только потому, что у него есть милицейский мундир?

Тут же включается Двойник и предупреждает держать ухо востро. Он говорит, что возможны провокации и ловушки, что эти люди - охотники и что я для них - дичь.

Не хочется верить в подобное, но приходится это иметь в виду.

В прокуратуре, пока ждали следователя, пригляделся к своим сопровождающим.

Юрий Иванович Окунев коренаст, напружинен, лицо его кирпичного цвета, глаза неприятные, расширенные, явно выдающие нездоровую психику. Да откуда ей быть здоровой, если он крови жаждет.

Олег Николаевич намного моложе, спокойнее и добрее. Иногда он поглядывает на меня, как будто хочет ободрить.

Появляется молодой человек, резкий, спешащий, со взглядом исподлобья. Это и есть следователь, как он представился, по особо важным делам областной прокуратуры Вячеслав Андреевич Крысин. Про себя он еще сказал, что ему двадцать семь лет и что он советник юстиции второго класса.

Когда все расселись в небольшой комнатушке, он спросил:

- Не удивляет такое внимание к вашей персоне?

- Почему же к моей? - вопросом на вопрос ответил я.

Он улыбнулся:

- Потом поймете. А для начала давайте побеседуем.

- Так мы уже беседовали с вашими товарищами, - я киваю на приехавших со мною.

- И какой же результат? - обращается Крысин к Окуневу.

Тот разводит руками:

- Никакого. Все отрицает.

- Жаль, - сожалеет Крысин, - а мы-то думали, что вы будете более благоразумны и поможете нам.

- Не понимаю, в чем? – удивляюсь я.

- Изобличить преступников, добродушно говорит Крысин.

- Разве есть преступление? - спрашиваю нарочито непонимающе.

- Есть. И не простое. Особо тяжелое. Вот потому-то и ведет это дело областная прокуратура.

- И в чем же оно состоит?

- Ну что ж, начнем, пожалуй! - сказал Крысин и этими словами началась для меня эпопея допросов, очных ставок, ожидания и судебных заседаний.

Потом я много раз обращался к своему Двойнику с вопросом: почему он не предупредил меня заранее и почему он не дал мне возможности так представить дело, чтобы моя невиновнось была доказана в самом начале.

Долгое время он отмалчивался, а потом признался, что даже он был бессилен повлиять на события, потому что их исход и их развитие решались не на его уровне. Это признание удивило меня.

“И потом, - продолжал Двойник, - что могло дать знание исхода? Только дополнительный стресс. А так ты постепенно готовился, зрел и избежал поэтому катастрофического удара по психике”.

Может быть он и прав, но я был готов к крайним изменениям в своей судьбе давно, уже восемь лет.

Восемь лет тому назад моя жизнь внезапно круто изменилась. Из благополучной и размеренной она превратилась в пытку. Мне было открыто, что если я ее не изменю, то по всем меркам у меня в запасе остается восемь лет.

Существует ощущение предопределенности в жизни некоторых моментов, исполнения которых избежать не удастся, как бы человек ни выкручивался.

Мое ощущение, идущее из глубины моей души, подсказало мне еще за восемь лет до описываемых событий мою явную или неявную смерть, или же настоящее мое перерождение, несущее такую необыкновенную новизну, что противиться этому грядущему было нельзя. Я даже описал в одном из стихотворений, которое так и называлось “Восемь зим”, за восемь лет до моего ареста эту свою настоящую или ненастоящую смерть. Вот оно, это стихотворение:

У поэтов есть один зарок,
Нарушать который бы не сметь:
Ты – поэт и, значит, ты – пророк! –
Не играй же в собственную смерть!

Замели дороги восемь зим,
И вестей о лете что-то нет.
Я уже давно сообразил:
Мучиться осталось восемь лет.

Сколько пролилось ненужных слез –
Равнодушно выносил красу!
Сколько я несчастия принес
И еще немало принесу!

С чьей-то шеи я сниму хомут,
Разожму кулак свой небольшой,
Предоставлю волю кой-кому –
Что хотите, делайте с душой!

Мягкость девичью почувствуют уста.
Незадача – время только не вернуть.
И за то, что жизнь разбита и пуста,
Проклянете наш совместный путь.

Не хотели, ну а делали – во зло.
И, боюсь, друг другу не простим.
Нам не просто с вами не везло –
С жизнью наш союз несовместим.

Восемь весен раны будут петь, –
Раненный смертельно, дикий зверь.
Мне бы восемь зим перетерпеть,
А потом закрыть легонько дверь.

Начинал я жизнь свою в грязи,
Поклонялся призрачным концам.
Мучиться осталось восемь зим,
А потом уйду я к праотцам.

Я приду к ним, выгнанный за блажь,
Голову под ливнем остужу,
На весы – греховный свой багаж,
На распятье – душу положу.

Мне пред ними лучше промолчать –
Мне ведь с ними вечно жить и жить.
Было просто мою жизнь зачать,
Так же просто будет завершить.

На восьмой зиме прерву полет,
На мольбы пожить не отзовусь.
Птицу бьют не как-нибудь, а в лет, –
На восьмой – в полете разорвусь.

Я нарушу связь пустых времен,
Будущее с прошлым – разрублю,
Симбиоз повенчанных имен,
Даже – что без памяти люблю.

У таланта есть один зарок,
Нарушать который бы не сметь:
Ты – поэт и, значит, ты – пророк! –
Не играй же в собственную смерть!

Написано это стихотворение 7 декабря, арестовали меня 24 ноября, почти ровно через восемь лет. И началась моя новая жизнь.

Надо ли говорить о том, что домоклов меч грядущего, предсказанного самому себе, висел все эти годы над моей головой, и когда оно случилось, то я даже испытал какое-то, может быть, и ложное, облегчение потому, что пока это была не сама физическая смерть, а скорее всего - внутреннее перерождение.

Правда, как оказалось потом, настоящая физическая смерть еще не раз подстерегала меня в тюрьме и в колонии, когда вдруг обвалом стала развиваться моя старая болезнь, от которой даже в условиях свободы умерли все, с кем мне приходилось лежать в больницах раньше. Там же, в условиях несвободы, больных с подобной болезнью просто не бывает. С дистрофией миокарда самое большее там можно прожить месяца три.

И к тому времени я уже был уверен, что все случившееся со мною есть не просто очередное негативное событие, - нет, это закономерность, с помощью которой мне подсказано и с помощью которой я буду изменен, чтобы выполнить свою настоящую задачу в этой своей жизни. Иначе просто не умереть… А иногда умереть - ой как хотелось!

Вот это наверное и было самое важное.

…Не привыкну к одиночеству.
Одиночество - что смерть.
Равнодушно как-то хочется
Побыстрее умереть.

И держусь не долгом праведным;
Не любовь, не дети - щит:
Жизнь моя не мной украдена
И не мне принадлежит.

Я - без роду и без племени,
От огня прошел к огню.
Упаду ли на колени я,
Низко голову склоню?

Не спасли мне жизнь ни Вы, ни суд
В половину иль на треть -
Я предательства не вынесу
В очи светлые смотреть.

Я уеду в одиночество,
Чтобы многое стереть.
И исполнится пророчество
Тихо-тихо умереть…

От КПЗ до камеры,
а далее - колония,
от жизни в белокаменной -
в тюремное зловоние…

Человек так создан, что совершенно не может жить без построения причинно-следственных цепей, которые частенько заковывают его почище наручников и кандалов, - заковывают сознание. Я тоже хотел найти причину приключившегося со мной.

Но разве не абсурд, скажите, - видеть причины происходящего в настоящий момент исключительно только в прошлом, если уже давно человечество знает, что из каждого человека наши высшие благодетели готовят нечто для будущего, подгоняют под кому-то нужный стандарт? Причины многих наших болезней лежат не в том, что мы сделали что-то нехорошее в прошлом, а в том, что мы поступаем и поступим не так, как требуется для этого будущего образа.

“Зачем я здесь?” - вот вопрос, значительно более важный, чем вопрос: почему я тут? Нас наказывают не за то, что мы поступаем неправильно в отношении прошлого, которое уже не изменишь, а затем, чтобы мы были бдительными в будущем.

Пока я беседовал со своим следователем, неожиданно и не к месту пришло вдруг на ум, что меня могут арестовать всего лишь затем, чтобы я, спокойно сидя в тюрьме, описал нечто такое, что пока не дано никому другому, кроме меня, что успел познать именно я и чему именно я научился. Наверное я знаю что-то такое ценное или сверхценное, и его есть смысл оставить даже после моей смерти.

Интересно, это глупость или бред? Кажется, меня уже понесло в отключку. Или все-таки я услышал чей-то голос, который не был похож на голос моего Двойника? Он был дальше, глуше и могущественнее.

Уже к этому моменту жизни своим тугодумием я дошел до истины, что написанное, действительно, не вырубишь ни топором, ни секирой, оно останется на века, навсегда, а слово сказанное с помощью звука - воробей, которого не поймаешь. Слово, звук, в отличие от воробья не окольцуешь и через несколько лет не исследуешь.

Если поразмыслить, то причин для моего ареста было много. Это и доносы на меня в разные компетентные органы, и АНТ, и мое целительство, и мое инакомыслие, и мое несогласие работать на силовые структуры.

Пришел на ум Володя Яковлев с его шахматным талантом, и сердце пронзила стрела тоски. И в то же время какая-то сплошная мистика не отпускала меня. Мешанина в голове путала реальное с нереальным. Я не мог представить себя виновным, а тем более в тюрьме. Это было абсолютно непредставимо, хотя…

Отсутствие четкой мысли только подчеркивало мое тупое состояние сознания, когда, как во сне, видишь себя в сходящемся вдали тупике и понимаешь, что из него ни при каких условиях не выбраться.

Ах, как я был бы счастлив, если бы наша реальность действительно оказалась одним из снов! Так, как убеждают нас древние восточные философы.

- Давайте побеседуем теперь со мной, - решительно заявил мой следователь. - Скажите, вам знаком некий Иван Владимирович Крикунов?

Я знал Крикунова. Многие его знали.

- Да, но я не посвящен в подробности его жизни.

- Отлично. Как видите, - обратился следователь к своим коллегам, - он все-таки отвечает.

И ко мне:

- А чем он занимался, вам известно?

- Нет. Я помог ему создать фирму и сразу же отошел от него, – я прикинул в уме промежуток времени. – Это было более трех лет назад. Чем он живет сейчас, не знаю.

- Открою секрет, - засмеялся следователь, – он живет бриллиантами. И у нас есть сведения, что вы, именно вы, помогали ему сбывать их. Что вы на это скажете?

Я был ошарашен:

- Бред сивой кобылы.

Крысин продолжал, несколько изменив тон:

- И он с вами никогда не делился своими планами о бриллиантах?

Я настаивал на своем:

- Я уже сказал - это бред.

- Но вы три с половиной года назад держали в руках чужой камешек. И не только держали, но и приобрели его за деньги. Назвать, за какую сумму и у кого?

- Ах, вы вот о чем! - вспомнил я. - Три с половиной года назад у меня попросил денег на ремонт своей разбитой машины Тофик Мартиросян. И я ему дал, но под залог бриллианта.

- Сколько вы ему дали денег? – вперился глазами в меня Крысин.

Я пожал плечами, припоминая:

- Уже не помню, три года все же прошло…

Я действительно не помнил, сколько взял тогда у меня Тофик.

- Назвать цифру? - ухмыльнулся следователь.

- Зачем? – Удивился я. – Она что-нибудь меняет?

- Как хотите, - согласился со мной следователь. - Мартиросян вернул Вам деньги?

Это я помнил точно.

- Да, вернул.

– И камень вы ему отдали?

– Отдал.

Пока шла эта беседа, Крысин ничего не записывал, остальные же напряженно вслушивались в каждое мое слово.

- Да вы спросите лучше у Крикунова, - предложил я.

- Спросим, – пообещал мне Крысин. – Вот найдем и спросим. Пока найти его не можем. Сбежал. Скрылся. Испарился. И кто-то очень помог ему.

- Поэтому решили помучить меня? - спрашиваю с подтекстом.

Следователь ушел от прямого ответа:

- Ну зачем так переворачивать? Вы же, в конце концов, не имеете к бриллиантам никакого отношения. Или я все-таки ошибаюсь?

- Нет, не ошибаетесь, – ответил я отчужденно. – Не имею я к бриллиантам никакого отношения. И пока не понимаю, зачем вы меня вызвали?

– Отношение вы все-таки имеете, – издевательски откровенно сказал он. – К алмазам. Точнее, к поиску алмазов. Или запамятовали? А вы напрягите свою память! Она у вас и не такая уж дырявая.

Целый поток мыслей ударил в голову. То, над чем тайно трудились мы с Монголовым и с Пороховяковыми, ему было известно.

– Ну как, вспомнили? – пристально глядя мне в лицо, жестко сказал следователь. – Куда вы ездили три с половиной года назад. И кто был ваш попутчик. Монголов? Ну так что? Будем говорить или продолжим игру в прятки?

Я не знал, что говорить. Мне всегда представлялось, что наше с Монголовым исследование по месторождениям алмазов вряд ли кому известно. Теперь же выходило, что каким-то образом следствие располагает этой информацией.

Крысин словно прочитал мои мысли:

– Да не напрягайтесь вы так! Все значительно проще, чем вам кажется. Мы о вас знаем чуть ли не все.

Я не выдержал:

– И чем же привлечено ваше такое пристальное внимание к моей скромной персоне?

Он ухмыльнулся:

– Придет время – все узнаете, – он стал жестким. – Преступная деятельность должна быть пресечена!

И тут мой следователь разразился философской тирадой.

- Вы зря упорствуете. От того, будете вы говорить или нет, зависит лишь только ваша жизнь. У нас ничего не изменится. Материал на вас имеется и неплохой. Мы пойдем дальше. А вы сгниете в тюрьме. Для вас время остановится. Вы этого хотите? Мы будем ловить таких, как вы, как Крикунов, чтобы таким, как мы, дышалось свободней. Закону должны подчиняться все! Мы - чистильщики общества. И поэтому обязаны найти и обезвредить каждого, кто посягнет нарушить закон.

Я не согласился с ним:

- Каждого невозможно.

Он чуть сбавил обороты:

- По крайней мере, мы должны стремиться к этому.

- Стремитесь, - сказал я.

- Перерыв! - объявил следователь и вся эта милицейская братия дружно задымила. Было открыто окно и холодный ноябрьский воздух наполнил тесную комнату. Я поежился. Холодный воздух не помогал. Все тело горело огнем от напряжения, вызванного допросом. Ах, нет, это не допрос, это пока беседа, – вспомнил я слова Крысина.

“Тофик Мартиросян связан с Крикуновым в торговле бриллиантами и дал уже показания. Он указал на тебя, как на предполагаемого соучастника. Но указал не сам, а по просьбе того же следователя. Тофику необходимо отвести подозрение от себя. Будь осторожен и пойми, что отсутствие Крикунова Охотники могут использовать против тебя. Они могут изобрести любые фантазии, которые никто не опровергнет. И ты тоже. Но ты не замешан в бриллиантовом деле. Это всего лишь прелюдия.”

Под утро следующего дня, когда я находился между сном и жизнью, вдруг увиделось мне целое кино. Я как будто перевоплотился в своего следователя, стал им и начал ощущать то, что ощущал он. Вот эта картинка.

Двадцатисемилетний, но уже следователь по особо важным делам, Крысин ехал на работу. Он мысленно по привычке растасовывал ожидающие его дела в абстрактные кармашки дневного и вечернего времени. Он прикинул, что из дел может не уместиться в отведенные им рамки и автоматически перейдет на ночь. Получалось терпимо.

Он был уже советником юстиции второго класса, занимался уголовными делами в областной прокуратуре, восходил быстро и эффектно. Благо папина фигура незримо всегда присутствовала рядом, а папа у него был не последней величиной в областном управлении внутренних дел.

Жизнь его баловала. Правда, приходилось очень много работать, но и многое давалось в руки. У него была жена, маленький сын, автомобиль, очень хорошая дача, прекрасная квартира и перспектива.

Он не ночевал сегодня дома, выполняя спецзадание, а сейчас в машине обдумывал сценарий, по которому он перед тем, как лечь спать, должен будет рассказать жене, с каким риском для жизни брали особо опасного преступника, валютчика и перекупщика бриллиантов, мошенника и жулика Григория Кравцова. Его еще мучила мысль, что не все в деле Кравцова ясно, но он знал, что мучиться ему этой мыслью недолго, ровно столько, сколько понадобится времени до встречи с самим Кравцовым. Конечно, Кравцов будет сопротивляться, но от сопротивления ему же будет хуже - Крысин таких любил и давил сладострастно.

Несколько дней назад у него был большой разговор о Кравцове с заместителем прокурора области Павленко.

Крысин разложил на столе бланки для снятия допроса, заполнил их с моих слов, объяснил, что я свидетель и начал допрос. Я не буду приводить полностью иногда просто ублюдочные страницы протокола, это неинтересно и грустно. Остановлюсь лишь на отдельных, самых характерных моментах.

Он снова, как и его коллеги несколько часов тому назад, обратил мое внимание на пачку документов, касающихся сделок по запорной арматуре. Только вопросы на этот раз были конкретными, а мои ответы фиксировались под роспись.

Допрос в общей сложности длился восемь часов без перерыва, без чая, еды и воды. Утром я не поел, поэтому у меня получился полностью голодный день. Я чувствовал себя пронизанным тем внутренним напряжением, от которого весь организм гудел, как телеграфный столб. Голова готова была разорваться. Но ведь именно на потерю бдительности, как понимал я, и рассчитаны были подобные психические атаки.

Давление, которое шло от присутствующих на мой мозг, было настолько сильным, что я как профессионал этот факт отметил автоматически. Потом я раздумывал над этим и пришел к мысли, что либо эти люди специально развивают в себе такую способность давления путем концентрации на проблеме и на человеке, либо они в моем случае применяли какой-нибудь прибор с целью моего направленного облучения. На эту мысль меня наталкивал мой опыт общения с исследователями, занимающимися в силовых структурах внедрением и разработкой приборов и методов психического давления на людей.

Чужое враждебное пространство вокруг меня выдавливало изнутри волю, пыталось подавить разум, навязывало смертельную усталость. И все это делалось для того, чтобы я согласился со следователем.

Я понимал, что любой мой ответ может обострить ситуацию еще больше, но, анализируя задаваемые мне вопросы, очень хотел получить информацию о том, что же еще дополнительно известно моим следователям.

А они были действительно очень довольны моими ответами, потому что на многие и многие вопросы я отвечал чересчур просто и односложно: “Не помню. Прошло более двух лет.”

Я как свидетель не стоил и гроша. Вся комедия имела смысл тогда и только затем, чтобы возвести вокруг меня стену из моих отказов на вопросы. Спросите любого человека о подробностях его жизни два-три года назад и он вам покажется таким же подозрительным, каким должен был стать я по замыслу Охотников.

Не все я понимал, но главное мне было дано моим Двойником в предчувствии беды. Игра на психике и ее законах делали меня полностью уязвимым. Протокол подтвердил это. Класс этого молодого и раннего следователя все же был высоким.

- Все документы, которые мы изъяли из Инженерного Центра, перед вами, - сказал Крысин. - Что вы можете сказать по этому поводу?

- Не вижу повода, - был мой ответ.

- Хорошо, - сказал он, - поясню. В Инженерном Центре было организовано и проведено хищение государственного имущества на сумму триста тридцать тысяч рублей в ценах на год хищения. Эта сумма тянет на статью девяносто три прим Уголовного Кодекса при сроке наказания от восьми до пятнадцати лет лишения свободы либо на расстрел. По имеющимся у нас данным деньги за фиктивно проведенные работы по сборке запорной арматуры были получены в банке двадцатого июля и двадцать девятого октября бухгалтером Центра Булавиной, отвезены на квартиру Алексея Константиновича Таргарова, где и были присвоены. Вы знали об этом?

- Нет, не знал.

Я, действительно, не мог подозревать об этом, потому что не вникал в подробности каждого договора, за который нес ответственность кто-нибудь из подчиненных.

Крысин официальным тоном спрашивает меня:

- Вы это утверждаете категорически?

Я отвечаю кратко:

- Да.

Он показывает мне строку в протоколе:

- Распишитесь тут, напротив вашего ответа.

Расписываюсь. И думаю: Боже мой! Ведь фактически по каждому договору, а их в Центре проходило одновременно по два десятка, можно было бы проделать тоже самое. А может быть, так и было? Может, я просто не знаю об этом?

Может быть, там, в папке следователя, лежат материалы еще на нечто подобное?

Мгновенно, как бы в отдалении от меня, вспомнилась картинка моего ощущения от Таргарова при нашем знакомстве. Помню, что при моей первой встрече с Алексеем я отчетливо почувствовал, как мой Двойник подвергся ощупыванию. Алексей делал это почти профессионально, как это делают разведчики. Двойник подсказал: возможность обмана велика.

В любом другом случае, получив от своего Двойника подобную негативную информацию, я бы не стал иметь с ним никакого дела, но тут, когда моя фирма остро нуждалась в средствах, выбирать не приходилось. И я нарушил закон внутреннего контроля: уже зная о возможности обмана с его стороны, пошел не только на контакт, но и на то, чтобы довериться ему с договором.

Допрос тем временем продолжался.

- Вы заключали договора на покупку и продажу арматуры?

Я попросил уточнить:

- Прошу конкретнее.

Крысин упорствовал:

- Я могу только повторить свой вопрос.

Тогда я стал отвечать подробнее:

- Были заключены два договора: один на закупку комплектующих, а другой на продажу арматуры. Вот эти договора подписал я.

Следователь требовал дальше:

- Подписывали ли вы счета, доверенности, договора подряда или какие-нибудь другие документы?

Мой ответ на это был вполне уместен:

- Не помню. Но судя по тем документам, которые передо мной, – я показал на лежащие между нами на столе бумаги, – не подписывал.

Крысин задал чисто формальный вопрос, на который он, конечно же, уже давно знал ответ:

- Чья же в таком случае подпись на этих документах?

Так же, выполняя свой формальный долг, я ответил:

- Моего первого заместителя Бориса Сидоровича Петрова.

Он задал, насколько я понял, уже более интересный для следствия вопрос:

- Петров имел право подписывать финансовые документы?

Я твердо ответил:

- Петров имел право подписывать не просто финансовые документы, но и банковские тоже.

Любопытство его было безграничным:

- Почему вы так сделали? Почему вы передали ему право подписи?

Я ответил так, как было на самом деле:

- Я ему полностью доверял.

Крысин внимательно посмотрел на меня, будто прикидывал в уме, говорить ли о следующем важном моменте или подождать. Наконец, решился:

- Мы обратили внимание на то, что Петров подписывал банковские документы даже тогда, когда вы были на месте, а не в командировке. Почему?

И на этот вопрос мне было легко ответить:

- Своим приказом я поручил ему отвечать за всю банковскую деятельность.

- Что это означает? – уточнил он.

Я пояснил:

- Он открывал счет в банке, вел расчеты с ним и с организациями, контролировал работу бухгалтерии.

Ах, Боря, Боря! Неужели же ты меня подставил? Так замечательно начинали. Советовались по малейшему поводу друг с другом, все действия согласовывали. Но это все в начале. А потом… Потом родилось какое-то недоверие, но я вовремя не осознал, что оно чревато опасностью. Все испортили мои вечные командировки: то добыть денег, то поработать с экстрасенсами, то позаниматься с больными…

Яковлев! – мелькнула мысль. Он. Этот пьяный разговор, когда Володя стал говорить что-то нечленораздельное о том, что меня хотели бы заменить. Нет, освободиться от меня. И вот…

Крысин задал вопрос не для протокола:

- А чем в таком случае занимались вы?

Я ответил:

- Я обеспечивал финансирование, то есть искал заказчиков, заключал с ними договора. И еще я вел научную работу.

Он снова уточнил:

- То есть финансирование полностью лежало на вас?

Я согласился:

- Получается, что так.

- Вы были кормильцем сорока человек? – усмехнулся он.

- И поильцем тоже, – в тон ему добавил я.

Он опять наклонился над протоколом:

- А кто выполнял работы по договорам?

Я пояснил:

- Мы нанимали бригады со стороны, которым платили за работу.

- Кто контролировал работу этих бригад? – спросил он и внимательно посмотрел на меня.

Я объяснил:

- Своими приказами я назначал руководителей работ из числа высококвалифицированных специалистов Центра. Они отвечали за сроки исполнения, за своевременное перечисление денег и за остальное.

Он снова вернулся к болевой точке:

- Кто конкретно вел работу по запорной арматуре?

Я не стал отвечать категорически, хотя помнил, что их вел Петров:

- Вам проще посмотреть мои приказы. Они должны сохраниться. Мне кажется, Петров.

- Вы уверены? – сказал он и я понял, что он-то как раз и не уверен в этом.

Тогда и я подыграл ему:

- Точно не помню.

Он записал вопрос и ответ, протянул мне ручку и повернул на столе в мою сторону бланк допроса, который он заполнял:

- Распишитесь.

Расписываюсь. Он снова готовится записывать:

- Вы присутствовали на квартире Таргарова, когда туда были привезены деньги из банка двадцатого июля и двадцать девятого октября?

Я понимаю, что для него это, может быть, самый главный вопрос всего следствия и внутренне холодею. Интересно, если бы сейчас меня подключили бы к детектору лжи, что бы он показывал? Но отвечаю, насколько могу твердо:

- Нет, не присутствовал.

У следователей свой язык:

- Вы это утверждаете категорически или не помните? А может быть, плохо помните?

Я без колебаний жестко говорю:

- Я утверждаю категорически, что я там не присутствовал.

Но он дает мне еще один шанс самому залезть в мышеловку:

- Я прошу Вас хорошенько подумать еще раз над ответом на этот вопрос! Подумали? Что Вы теперь скажете?

Я непреклонен:

- Не присутствовал.

Он равнодушно поворачивает протокол в мою сторону:

- Распишитесь.

Расписываюсь.