год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Исполнилось десять лет закону о реабилитации жертв политических репрессий. По этому поводу в московском отделении правозащитного общества "Мемориал" состоялась пресс-конференция.

Поучаствовать пришли правозащитник Арсений Рогинский (сам бывший политзаключенный), представитель "Мемориала" Валерия Дунаева, один из авторов закона, член Конституционного суда России Анатолий Кононов и сами реабилитированные.

Кононов, в свое время представлявший законопроект о реабилитации жертв политических репрессии Госдуме, взял слово первым и говорил об историческом значении закона, выразив надежду, что став первым в своем роде, закон останется единственным.

Автор также считает, что практическое значение документа не в возможности компенсации (поскольку никаких компенсаций на всех все равно не хватит), а в том, что он "узаконил реабилитацию". Таким образом, по мнению члена Конституционного суда, закон необходим скорее в морально-этическом плане. Хотя текст закона более чем наполовину состоит как раз из перечня льгот и компенсаций.

Арсений Рогинский справедливо заметил, что реабилитации происходили и до появления закона - в 50-60-е годы и при Горбачеве. Однако они не касались "внутренних противников режима и его настоящих оппозиционеров", как и "административно репрессированных" (то есть раскулаченных и насильно переселенных). А таких – около двух миллионов человек.

С появлением закона ситуация изменилась, однако Рогинский посетовал, что в окончательном варианте закона нет четкого разделения "жертв" и "пострадавших", то есть репрессированных и членов их семей. Также, несмотря на то, что в законе РФ и предусмотрена ответственность за "преступления против правосудия", еще не судили ни одного члена "тройки" или следователя, избивавшего подследственных. Не было такого прецедента.

Об этом говорил и один из бывших политзаключенных. Он рассказал, что льготы ветеранов-вохровцев и бывшей лагерной обслуги значительнее, нежели льготы реабилитированных, и обвинил "Мемориал" в молчании. Арсений Рогинский в качестве доказательства деятельности своего общества представил первый том справочника по руководителям НКВД в 1934–41 годах с пятью сотнями имен. По его словам, "и жертвы, и палачи должны быть названы поименно". Составление списков репрессированных, кстати, тоже было инициировано именно появлением этого закона. Впрочем, Валерия Дунаева отметила, что списки составляются вяло и всего только в 53-х регионах России. В списках пока 550 тысяч имен.

Итоги десятилетней деятельности закона также подвела Дунаева - руководитель самого большого московского Общества репрессированных. В частности, она сказала, что выход этого закона позволил бывшим репрессированным сплотиться. Однако документ, созданный десять лет назад, по мнению Дунаевой, не предусматривал, да и не мог, изменений в Российской экономике, перехода к рынку. Две трети минимального месячного заработка за каждый месяц, проведенный в тюрьме, десять лет назад были равны 50 рублям. По словам Дунаевой, отсидевшие по десять лет жертвы политических репрессий на компенсацию даже диван купить не могут. Две трети жертв репрессий сейчас живут за чертой бедности - "закон в социальной сфере не работает, особенно в регионах".

Отвечая на вопросы, представители "Мемориала" сказали, что Колчака и Берию не реабилитировали по одной и той же причине – участие в насилии, что реабилитация Тухачевского, деятелей НКВД и прокуроров сталинского времени, происходившая в 50–е годы, пересмотру не подлежит.

Главный вопрос, нужен ли новый закон о реабилитации, более действенный, вызвал среди правозащитников некоторые разногласия. Кононов считает, что этические и моральные вопросы решил существующий закон, а материальные уже не решить никогда – слишком много пострадавших и слишком долго продолжались репрессии, ведь закон касается всех пострадавших от репрессий, начиная с 7 ноября 1917 года. Возвращение же конфискованного имущества и компенсации в полном объеме, по мнению Кононова, не под силу ни нынешнему, ни следующим поколениям.

Рогинский же считает, что нужен закон, осуждающий не только террор как метод управления государством, но и режим, при котором это происходило. Режим, правда, как справедливо заметил Кононов, поименован в первой же строке закона о реабилитации, но это не помогло запретить коммунистическую партию и не заставило государство принести свои соболезнования жертвам репрессий в тексте документа.

Итоги подвел Арсений Рогинский, сказав, что одного закона для действенных мер мало, что "общество с прошлым работает, а государство – нет" и уже поэтому наличие подобного закона не может быть гарантией от репрессий, чему примером стали бывшие союзные республики, такие как Узбекистан, например: и закон о реабилитации есть, и тысячи политзаключенных снова за решеткой.

Право на вину. Комментарий Дмитрия Шушарина

Главный герой "Пушкинского дома" шел к своему освободившемуся деду с самыми розовыми мечтами и планами. Но встретил он не профессора-очкарика, от большевиков умученного, а ядреного старика, требовавшего, чтобы его не считали жертвой. Он утверждал, что сидел за дело.

Есть и другой литературный пример. Борис Чичибабин жалостно воскликнул: "В осыпь всеобщую вас-то за что, Осип Эмильевич?". Нужно было обладать интеллектом и духовной силой вдовы Мандельштама, чтобы понять: поэта убили за дело.

Это об отношении общества к тем, кто погиб. Наверное, Тухачевский в реабилитации нуждается - не зря же он травил газами тамбовских крестьян. Нужна была и формальная реабилитация Мандельштама, чтобы опубликовать хоть что-нибудь. И то, кажется, реабилитировали его при советской власти только за вторую - последнюю ходку. Но только этим и оправданы добивавшиеся оправдания.

Что же касается отношения государства, то возникает законный вопрос: какого государства? Советского Союза, слава Богу и Ельцину, уже нет. А нынешней России, раз уж она приняла наследство, обремененное долгами, надо бы принять принципиальное решение об отношении к преступному режиму. Чего уж в 2001 году выяснять соответствие тех или иных "дел" Уголовному кодексу 1926 года. И уж действительно заплатить тем, кто жив. Именно заплатить, потому что людям куда важнее дожить по-человечески, чем получить бумажку "об отсутствии состава преступления". Тем более, что многие из них настаивают на том, что "состав" был.