Когда сегодня соотечественники среднего и старшего поколения вспоминают «брежневские годы», то они им кажутся чуть ли не раем. С 1970 по 1980 г. средняя заработная плата выросла — при относительно стабильных ценах! — на 46,9 руб., то есть почти на 40%. В 1980 г. на среднюю месячную зарплату можно было купить более 8 центнеров хлеба, или 70 килограммов колбасы, или 80 килограммов мяса, или почти полцентнера сливочного масла... На старте 1995 г.
прожиточный минимум в России был примерно в 1,5 раза выше средней заработной платы. На эту среднюю зарплату можно купить 2,5 центнера хлеба, или 20—25 килограммов вареной колбасы, или 15 килограммов масла...
От таких сравнений у «рядового» россиянина болит голова, он их старательно сторонится и все чаще, если случается на эту тему задумываться, приходит к выводу, что последнее десятилетие — это сплошной театр абсурда.
Впрочем, если то же старшее и среднее поколение отвлечется от ценников и усилием памяти вернется в начало 80-х, то оно снова убедится, что все это время было соучастником трагедий посильнее шекспировских.
Кадры решают все
Если бы на этой формуле не проглядывало мрачное сталинское тавро, ее следовало бы признать гениальной. В ней и все возрастающая роль субъективного фактора в истории, и человек как главная производительная сила, и активность личности в историческом процессе, и понятная каждому обыденность, когда нормы, расценки, премии, получение квартиры и путевки в немалой степени определялись волей начальства. В общем, кадры решают все.
Середина 80-х годов в кадровом отношении для нашей страны была бы знаменательной, даже если бы ее миновали тектонические сдвиги перестройки-катастройки. 1985—1986 гг. — это годы массового выхода на пенсию самых молодых участников Великой Отечественной войны (одна—две тысячи «сыновей полка» здесь не в счет). Иначе говоря, из активной социальной, производственной и политической жизни уходило поколение, кровью доказавшее верность многонациональной Родине, Советской власти, социалистическим ценностям.
Ведущую роль в экономике, культуре, управлении в 80-е годы получало поколение сорока-, тридцатилетних. Пятидесятилетние (те, кто родился в конце 20-х—начале 30-х) из исторической преемственности как бы выпали. Они — речь не о тысячах, а о миллионах — уступали поколению, наступавшему на пятки, в квалификационно-образовательном уровне: война лишила их возможности учиться. По той же причине у них оказался ниже потолок целей и амбиций. К тому же нужда с ранней юности, то есть для них с детства, необходимость заботиться о куске хлеба сделали это поколение очень адаптивным к обстановке и даже конформистским.
Рвавшиеся «порулить» сорока-, тридцатилетние не хотели считать себя детьми войны, они раздражались, когда в спорах с ними сопоставляли благополучие начала 80-х с нищетой и голодом военных лет, а достоинства «хрущоб» сравнивали с послевоенными землянками. В ответ это поколение предлагало иные сравнения: с Западной Германией, США, Японией... Выученный фронтовиками и их младшими братьями в солидных вузах авангард нового поколения быстро подсчитал, что стране не надо иметь столько ядерных бомб и ракет, чтобы уничтожить все живое 20 раз, хватит и пятикратного запаса...
А война страну никак не отпускала. Она прочно держала старшие поколения в страхе перед новой войной. «Хотят ли русские войны?» — было демагогическим либо риторическим вопросом. Война вцепилась в СССР послевоенным разделом мира на две системы — с жестким противостоянием, с гонкой вооружений. Антивоенный настрой нашего народа, ставший быстро элементом его культуры, цепко и хищно использовался потенциальным противником.
В 1974 г. на одном из ординарных совещаний президента США с лидерами Конгресса Р.Никсон, дав обзор отношений с СССР, подчеркнул:
— Мы вполне в состоянии пустить русских по миру с голым задом.
— Куда пустить? — осведомился тугой на ухо сенатор Стеннис.
— С голым задом! С голым задом! — заорал президент. (Смешки.)
— Поэтому, Джон, валяй, ты должен ассигновать все больше денег на вооружение в своем комитете.
Минувшая война держала страну в своей орбите сохранением мобилизационного характера отечественной экономики. И дело было отнюдь не в определяющей доле ВПК в структуре народного хозяйства. Авральный характер выполнения планов на исходе календарных сроков, штабы на ударных стройках, массовые призывы на освоение новых земель, система экономических приоритетов — вот характерные признаки мобилизационной экономики. Они были естественны для фронтового поколения, для поколения самых юных бойцов трудового фронта. Но они оказались непонятны рвавшемуся «порулить» поколению тридцати-, сорокалетних.
Наконец, новое поколение, провозглашавшее к тому же себя «шестидесятниками» либо «наследниками шестидесятников», раздражал откровенно геронтологический состав политического руководства державы.
В 1981 г. состоялся очередной XXVI съезд КПСС. По его завершении вновь избранный ЦК избрал Политбюро и Секретариат ЦК КПСС во главе с Л.Брежневым. В тот год из 26 членов и кандидатов в члены Политбюро и секретарей ЦК 6 человек (23%) отметили свое 75-летие либо более преклонную дату, пять (19%) — 70 и более лет, еще десять — от 60 до 70 лет, и только два члена Политбюро, два кандидата в его члены и один секретарь ЦК были непенсионного возраста. Для них, независимо от индивидуальных характеристик, мобилизационные методы в экономике, поли-тике и социальной жизни были естественны. Хотя при этом многие из них готовы были вести поиск более эффективных способов жизни общества, рассматривая их как наращивание здания прежнего опыта.
Итак — конфликт поколений с разным мировидением. Но нет ничего более ошибочного, чем сведение перестройки к этому избитому сюжету.
Загадки застоя
Конец 70-х — начало 80-х годов в политической истории Отечества получили название «застоя». Более склонные к иностранной лексике лица называли его также стагнацией. И ссылались при этом, естественно, на экономические показатели. Обратимся и мы к статистическому ежегоднику «Народное хозяйство СССР в 1982 году» (табл. 1).
Темпы экономического роста в начале 80-х годов едва превышали темпы роста населения СССР, тогда как в 50—60-е годы приближались к 10%. Однако специфика тех лет состоит в том, что, с одной стороны, замедление народнохозяйственного развития накапливалось постепенно, начиная со второй половины 70-х годов (показатели девятой пятилетки 1971—1975 гг. были едва ли не самыми высокими за всю историю развития СССР), с другой — имел место большой разброс экономических показателей различных отраслей (табл. 2).
Таблица 1
Основные показатели экономического
и социального развития СССР
за период 1980—1982 гг. (1980 г. = 100%)
Таблица 2
Один день страны:
производство важнейших видов
промышленной продукции
Как видно из табл. 2, отрасли, производящие товары массового спроса, в своем развитии оказались замороженными, неудовлетворительными были темпы роста продукции машиностроения, металлургии, угледобычи. Но весьма внушительными оставались ежегодные приросты добычи нефти и газа, производства электроэнергии. Страна совместными усилиями создавала мощнейший Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс, строила БАМ, возводила жилье, вводила в строй промышленные и сельскохозяйственные объекты.
Теперь, когда спад производства составляет ежегодно 15—20%, можно — задним числом! — ту депрессию объяснить и временными трудностями, устарелостью управленческих механизмов и т.п. И тем не менее от понятия «застой» отказаться не удается.
Прежде всего по чисто экономическим соображениям.
Во-первых, характер экономики был по-прежнему экстенсивным, тогда как уровень развития производительных сил давно уже требовал интенсивных методов хозяйствования.
Во-вторых, административные и мобилизационные методы управления господствовали нередко там, где объективно требовались экономические.
В-третьих, при стабильности и даже росте производимой продукции ее потребительские качества оставались весьма низкими, неконкурентоспособными на мировом рынке (и это несмотря на высокое качество их научных проработок, ибо уровень фундаментальной науки в СССР оставался высоким).
Но еще больше оснований говорить о застое не по экономическим, а по психологическим соображениям. Застой был явлением массового сознания, когда застывшими казались лозунги, идеологемы, стандарты мышления. К этому приходится добавлять двойственность стандартов поведения: нарастал разрыв между декларациями официоза, ориентирующими на социалистичность, коллективизм, общинность, и реалиями повседневности, включавшими хищения, отношение к общественной собственности как к ничейной, тайное поклонение части власть имущих богатству...
Совершенно естественно, что состояние застоя — ни в экономике, ни в общественном сознании — не могло продолжаться долго. Оно противоречило интересам трудящихся, социалистическим ценностям, народной приверженности социальной справедливости.
Медовый месяц перестройки
Слово «перестройка» прозвучало как сигнал к обновлению. И сразу же пробудило надежду. Рабочие увидели в ней перспективу производительно работать и неурезанно зарабатывать. Крестьяне — способ стать истинными хозяевами общественной земли. Специалисты ощутили воплощение своего стремления к истинному творчеству. Впрочем, услышав новое слово, обрадовался и матерый чиновник: у него появилась возможность провести и досрочно закончить очередную крупномасштабную кампанию. Бюрократ даже возликовал, получив в руки новую дубину, чтобы бить неугодных и непослушных: ярлык «противник перестройки» должен действовать вроде бы безотказно.
Потребность в перестройке была объективной. Дальнейшее движение к социализму требовало разгрести накопившиеся завалы, содрать немалыми усилиями с образа социализма «водорослей бороду зеленую и медуз малиновую слизь», привести в соответствие слово с делом, наконец, ответить на вопрос: где мы находимся? — чтобы быстрее и увереннее идти дальше. Следовало, как тогда говорили, преодолеть механизмы торможения.
Думается, типичными для мировидения стартового этапа перестройки, присущего и рабочим, и ученым, и крестьянам, и работникам искусства, являются ответы ныне покойного создателя и руководителя всемирно известного Московского театра кукол С.В.Образцова, которые он дал журналисту Ф.Медведеву в 1987 г.
— Кто из людей искусства советской эпохи Вам особенно интересен?
— Мейерхольд, Таиров, но особенно Михоэлс. Его судьба — это судьба умнейшего человека, понимающего, что происходило вокруг. К сожалению, я не могу похвастаться тем, что дружил с Михоэлсом. Трагедия его жизни — это трагедия человека страстного темперамента, подвижника и в жизни, и в искусстве.
Интересный был человек Соломон Михайлович, талантливый, очень умный. И очень советский.
— Какой смысл Вы вкладываете в это понятие?
— Вы знаете, мой отец, беспартийный член ВЦИКа двух созывов, был также очень советским человеком. Его именем названы институт в Ленинграде, техникум, улица в Москве. Как только произошла Октябрьская революция, он понял, что создается новая страна, понял радость строительства невиданного дотоле государства. И в новой России стал крупнейшим ученым, специалистом по железным дорогам.
Не все интеллигенты сразу приняли революцию, наоборот, многие долго сомневались. Вчерашние товарищи, коллеги от него отказались и не подавали руки. А отец с еще большей энергией отдавал свои силы, талант новой жизни.
Вот так я и понимал слово «советский» — бескомпромиссное участие в общем деле переустройства жизни. И сегодня это понятие не менее актуально. Участвовать в перестройке — значит быть советским человеком.
И все же потребность в перестройке не сводится к устранению обнаружившихся дыр и прорех, к преодолению накопленных ошибок и просчетов. Это лишь половина ее задачи. Если мы рассматриваем социализм не как короткий временной отрезок в истории страны, а как исторически длительную первую фазу посткапиталистической формации (в глобальном масштабе), то на этом пути перестройка неизбежна. Она была бы нужна даже в том случае, если бы предшествующие годы были для страны триумфальными, если бы не обнаружилось ни негативных тенденций, ни застойных явлений. Просто страна тогда приступила бы к ней значительно раньше, и процесс этот не оказался столь трагическим.
В рамках любой социально-экономической формации всегда есть свои этапы. На каждом из них, исходя из специфики объективно решаемых обществом задач, вырабатываются соответствующие механизмы регулирования экономических, политических, социальных, духовных отношений. Когда задачи оказываются в основном решенными, прежние механизмы вступают в противоречие с новыми реалиями и превращаются из механизмов развития, обеспечивающих ускорение, в механизм торможения.
Поэтому перестройка не может быть ограничена одной, пусть самой важной, сферой жизни общества. Скажем, в 80-е годы было немыслимо обновить хозяйственные рычаги, даже всю экономику, без демократизации, т.е. без политической перестройки, без новых подходов к социальным запросам людей, без выхода на новый уровень духовности человека. И хотя перестройка предполагает лишь внутриформационные изменения, такая всеохватность роднит ее с революцией.
«Истинным началом перестройки следует числить не апрель 85-го, не вошедший в фанфарно-официальную историю этот очередной Пленум ЦК КПСС, на котором Горбачев прочитал свой еще очень осторожный, с экивоками и реверансами в сторону непоколебимых партийных предтеч, но все же революционный по тем временам доклад. Вспомним далекий ноябрь 82-го, когда, тоже на пленуме, выступил новоиспеченный Генеральный секретарь еще никем не проклятой Коммунистической партии Юрий Владимирович Андропов с докладом, гладко сочиненным еще для только-только почившего в бозе Брежнева, но уже по-андроповски точно и тонко скорректированным: дурак не заметит, а умный поймет. Андропов, как всегда, адресовался к умным. О необходимости ускорить работу по совершенствованию всей сферы руководства экономикой — управления, планирования, хозяйственного механизма; об увеличении самостоятельности предприятий, колхозов, совхозов; о решительности и борьбе с повальными нарушениями дисциплины...»
Принципиально важно подчеркнуть, что ни в ноябре 1982 г., ни в апреле 1985 г., ни в феврале—марте 1986 г., когда состоялся XXVII съезд КПСС, в обществе не было ни малейших сомнений, что речь идет о процессе совершенствования социализма. И термин «перестройка» располагал именно к такому пониманию процесса.
V Всероссийский cъезд Советов рабочих, крестьянских, солдатских и красноармейских депутатов вошел в историю не только тем, что в ходе его левые эсеры подписали себе как политической партии смертный приговор, подняв контрреволюционный мятеж и пойдя на убийство германского посла... Он знаменит еще и тем, что на нем была принята первая Советская Конституция, первая Конституция во многовековой истории Российского государства.
Когда читаешь выступления В.И.Ленина на этом съезде, то невольно задерживаешься на ставшем столь расхожим в 80-е годы слове: «В области хозяйства, там где социализм еще только строится, где должна строиться новая дисциплина, там у нас такого опыта нет, мы его приобретем на переделках и перестройках...» В 1921 г. в статье «К четырехлетней годовщине Октябрьской революции» Ленин вновь говорит о перестройке, связанной с нэпом: «Мы начали уже необходимую перестройку нашей экономической политики. Мы имеем уже в этой области некоторые — правда, небольшие, частичные, — но все же несомненные успехи».
Перечень таких ленинских высказываний можно было бы продолжать довольно долго, но не в количестве суть. На старте перестройки, продолжая ленинские традиции общественного развития, советский народ не сомневался в социалистической природе начинаемых преобразований. И XXVII съезд КПСС эту несомненность целей демонстрировал убедительно. В принятой на том съезде новой редакции партийной программы утверждалось: «Борьба за всестороннюю интенсификацию и рационализацию производства, его высшую эффективность на базе научно-технического прогресса органично соединяется в условиях плановой социалистической системы хозяйства с осуществлением гуманистических целей советского общества, с полной занятостью, неуклонным улучшением всех сторон жизни людей».
В начале 1986 г. были определены «Основные направления экономического и социального развития СССР на 1986—1990 годы и на период до 2000 года». Главной задачей названо ускорение социально-экономического развития страны. Двенадцатая пятилетка была призвана заложить базу для решения главной задачи перестройки (табл. 3).
Таблица 3
Основные задания XII пятилетки
(1986—1990 гг.)
(среднегодовые приросты)
Культура перестройки
и перестройка культуры
Образно говоря, глубинный первоначальный смысл перестройки можно свести к выходу общества на новый уровень культуры. Если, конечно, понимать ее широко — как совокупность способов деятельности. Не ломать, не разрушать созданное, а, сохраняя, наращивать — так была воспринята задача этого важного этапа совершенствования общества. Но наращивание требовало, с одной стороны, сохранить сущность общественных отношений, с другой — обновить способы управления, способы экономических связей между трудовыми коллективами и государством, уровень производственных технологий и т.п.
Однако подъем на новую ступень в структуре народного хозяйства, в демократии, в степени удовлетворения народных запросов был возможен только при совершенствовании духовной культуры общества.
Почти за семь послеоктябрьских десятилетий, предшествовавших началу перестройки, советское общество создало мощнейший духовный потенциал. Здесь полезно напомнить о состоянии культуры в царской России. Эта потребность особенно велика сейчас, когда при переписывании истории в угоду победителям Августа 1991 г. утверждается, будто в начале XX века наша страна была страной с высокоразвитой культурой, которая якобы уничтожена после Октября 1917 г. Итак, обратимся к скудной статистике. В дореволюционной России было:
- высших учебных заведений - 91
- церквей -77 767
- театров - 177
- монастырей - 1025
- музеев - 213
- попов и дьяков - 117 915
- врачей - 19 785
- монахов и монахинь - 94 629
- грамотных, % - 11
- знахарей - 13 095
После этого трудно оспорить известный ленинский вывод, что такой дикой страны, в которой бы массы народа настолько были ограблены в смысле образования, света и знания, как Россия, в Европе больше не было. И это неизбежно отражалось на состоянии экономики: в 1911—1915 гг. средняя урожайность пшеницы в России составляла 45 пудов с десятины, тогда как в Англии и Германии — 146 пудов, т.е. в 3,25 раза выше.
К началу 80-х годов культурно-технический уровень населения страны изменился коренным образом. Только в пяти странах уровень грамотности взрослого населения превышал 99% (СССР, США, Великобритания, Франция, Япония), при этом наилучший показатель был у нашей страны. Если до революции в средних и высших учебных заведениях России училось (без учета азиатской части, иначе показатели были бы много хуже) 0,02%, то в 1980 г. — 19% населения. По числу наименований издаваемых за год книг и брошюр в 1980 г. СССР уступал лишь США (81 и 84,5 наименования соответственно), а по изданию детских книг ему не было равных (СССР — 3372 названия, ФРГ — 2873, Япония — 2531, США — 2210). Было общепризнано, что Советский Союз — самая читающая страна в мире.
И все же сфера культуры нуждалась в перестройке, как и все иные сферы нашего общественного организма. Прежде всего требовалось отказаться от жесточайшей регламентации творчества, которая насаждалась чиновниками от имени КПСС.
Сергей Михалков вспоминает:
«Помню на одном из писательских съездов Хрущев делал доклад — большой, длинный доклад. Довольно интересно его было слушать. Он говорил о многом, если не обо всем. Но всего все-таки не сказал. После доклада ко мне подошли наши чиновники от литературы, которые недвусмысленно заметили, что, мол, дело мое проиграно: «Хрущев о сатире ничего не сказал. Не сказал ни слова. Значит, нужна ли она теперь?» Вот такие были времена... Чиновники только прислушивались к каждому слову свыше — не сказано, значит, не надо.
Я понимал, что надо исправить положение, надо, чтобы Хрущев хотя бы несколько слов сказал о сатире. И вот на приеме в Георгиевском зале я подошел к Хрущеву и заговорил о сатире: «Что такое? — удивился Хрущев. — А почему я должен был еще что-то сказать?!» — «А потому, говорю я, что каждое ваше слово начинают цитировать, изучать, и если вы ничего не сказали о сатире, значит, Никита Сергеевич, вы к этому жанру плохо относитесь, и это будет иметь роковые последствия не только для литературы...» — «А где же мне это сказать?» — спрашивает Хрущев. — «А вот сейчас и скажите прямо в микрофон». Хрущев подошел к микрофону и обратился к залу: «Вот тут товарищ Михалков говорит, что я ничего не сказал о сатире. Сатира нужна, она нам очень помогает!» — и повернулся в мою сторону: «Ну вот я и сказал». Я опять обращаюсь к нему: «Надо, Никита Сергеевич, чтобы слова ваши попали в стенограмму доклада». Хрущев подозвал редактора «Правды» П.А.Сатюкова и дал указание: «То, что я сейчас сказал о сатире, вставьте в доклад». Этот эпизод лишний раз возвращает нас к временам, когда руководящее мнение, компетентное или некомпетентное, волюнтаристски могло решать очень многое».
В этих условиях как-то сами собой появились понятия: среди писателей — «работать в стол», среди кинематографистов — «работать на полку»...
Естественно, что перестройка всколыхнула творческих деятелей. Шумными, порою скандальными были съезды писателей, работников кино, композиторов и т.д. На них звучала резкая критика в адрес руководителей творческих союзов, а также лиц, ответственных в партийных комитетах, включая ЦК КПСС, за вопросы культуры. И все же следует подчеркнуть: эта критика была во имя утверждения социалистических начал.
"Духовное наследие"
01.08.2000
|
Власть
