год 2010-й - более 30.000.000 обращений

1999 г. останется в истории страны как последний год эпохи Б. Ельцина. Если кризис 1998 г. подвел определенную черту под экономическими реформами первого президента России, то прошедший год стал финальным в его политической карьере. Этот год ознаменовался началом второй чеченской войны. Произошло становление в качестве вполне реальной альтернативы Б. Ельцину московского мэра Ю. Лужкова: его возвышение, совпавшее с временем, когда и Госдума, и Совет Федерации, и прокуратура едва не вышли из-под контроля Кремля, и закат по итогам думских выборов, на которых созданный Ю. Лужковым блок "Отечество - Вся Россия" получил лишь 13% голосов, заняв только третье место и, главное, значительно уступив наспех сколоченной партии власти - движению "Единство". Кризис созданной Б. Ельциным политической системы завершился появлением в качестве его преемника на высшем государственном посту В. Путина и добровольной отставкой первого российского президента. В. Путин как продукт политического кризиса 1999 г. стал такой же компромиссной фигурой, какой за год до этого (после экономического кризиса) был Е. Примаков. Но если назначение Е. Примакова можно рассматривать как результат компромисса между Кремлем и другими политическими силами, то В. Путин стал компромиссом между Кремлем и обществом.

В экономике еще чувствовалось оздоравливающее влияние кризиса 1998 г., повысившего конкурентоспособность отечественного производителя и обеспечившего экономический рост. Относительная финансовая стабильность была достигнута за счет крайне выгодной для страны конъюнктуры на мировом рынке углеводородного и прочего сырья.

Однако экономический рост не привел к адекватному увеличению уровня жизни населения - несмотря на то, что год был выборный и предвыборный. Напротив, небезосновательно предположение, что именно благосостояние граждан стало одной из составляющих цены, заплаченной обществом за экономический рост 1999 г.

С точки зрения социальной напряженности прошедший год был не в пример спокойнее, нежели "бурный" 1998 г. Тогда все средства массовой информации пестрели сообщениями об охвативших страну массовых акциях протеста, причем наибольшей активностью отличались шахтеры, перекрывавшие магистрали и стучавшие касками в центре Москвы. Казалось, вот-вот разразится масштабный социальный взрыв. В 1999 г. наступила относительная тишина. Отчасти здесь сыграли роль и объективные причины: некоторая экономическая стабилизация, погашение задолженностей по зарплатам дали положительный социальный эффект. Но, как известно, сила информационного резонанса не всегда адекватна реальному положению дел. Сказывается и объективно различная "резонансность" акций протеста разных категорий населения (шахтеры более настроены придавать своим акциям громкий характер, чем, например, учителя), а порой и политическая конъюнктура, побуждающая СМИ в одних случаях слишком пристально "замечать" акции протеста, а в других, напротив, закрывать на них глаза. В предвыборный период это особенно актуально. Поэтому на основе одного только информационного освещения делать выводы о повсеместном снижении социальной напряженности следует очень осторожно. Тем любопытнее поверить "спокойный" имидж 1999 г. статистикой.

Социальное неблагополучие

Индикаторы социального неблагополучия не претерпели изменений по сравнению с использовавшимися в предыдущей работе, посвященной итогам 1998 г. [1] Как и тогда, индекс социального неблагополучия определялся на основании следующих показателей:

• коэффициента младенческой смертности;
• уровня преступности;
• уровня миграционной убыли населения;
• уровня безработицы;
• объема задолженности по заработной плате;
• покупательной способности населения.

Однако на этот раз индекс социального неблагополучия, как и индекс социальной напряженности, определялся по методу многомерных средних всех входящих в него показателей. Для определения динамики за два года индексы социальной напряженности и социального неблагополучия за 1998 г. пересчитаны по новой методике, а значения показателей за 1999 г. нормировались по средним значениям соответствующих показателей за 1998 г. (табл. 7).

Коэффициент младенческой смертности (КМС) - важнейший универсальный индикатор качества жизни населения, отражающий влияние всего спектра природных и социально-экономических условий (от климата и экологии до материального благополучия), - остался в целом по России в 1999 г. примерно на том же уровне, что и в 1998 г. Он даже сохранил позитивную тенденцию к сокращению в условиях самого низкого в истории страны уровня. Примерно в прежних пределах остался его межрегиональный разброс: по территории России он варьирует от 9,5 умерших в возрасте до 1 года детей на 1000 родившихся в Самарской области до 35,0 в Эвенкии. В 46 регионах этот показатель за 1999 г. улучшился.

С географической точки зрения никаких существенных изменений в различиях уровня КМС не произошло. По-прежнему среди регионов с самым высоким КМС преобладают северные [2] и восточные [3] территории страны: в двадцатке худших их 15. Среди самых неблагополучных - регионы юга [4] России: Ингушетия, Карачаево-Черкесия и Дагестан; совсем не почетное 20-е место заняла Ростовская область. Наиболее благополучное положение на западе [5] России.

Правда, те же северные территории занимают значительное количество мест и среди регионов, где КМС в абсолютном измерении имел наиболее положительную динамику. Например, в Корякском АО он улучшился по сравнению с 1998 г. почти на 11 промилльных пунктов, на Сахалине и Чукотке - на 7 пунктов. Среди регионов с самой плохой динамикой КМС - Карачаево-Черкесия (ухудшение почти на 5 пунктов), Ингушетия, Калмыкия, Пермская область с Коми-Пермяцким АО и те же восточные регионы страны. Уникальным в этом отношении стал Усть-Ордынский АО, где КМС вырос сразу на 12 пунктов. Примечательно, что среди регионов с наилучшими показателями КМС на пятом месте оказался соседний с Эвенкией Таймырский АО. Еще лучше ситуация на Сахалине и в Мурманской области. В двадцатке лучших - и Тюменская область с округами.

Уровень преступности - единственный из избранных в исследовании показателей социального неблагополучия в регионах России, возраставший в 1999 г. В целом по России он увеличился более чем на 20%. Примечательно, что рост преступности наблюдался во всех регионах России за исключением Сахалина и Таймырского АО. В первой десятке с самыми высокими уровнями преступности по-прежнему присутствовали только уральские, сибирские и дальневосточные регионы. Внизу списка, как обычно, плотной группой шли северокавказские республики (они все в последней десятке), Москва, Пензенская, Рязанская, Московская области и Башкирия. Интересно, что наряду с областями Европейской части России во втором десятке регионов с самыми низкими уровнями преступности оказались Таймырский и Чукотский АО, а также Якутия. Такой отрыв от географически соседних и отличающихся криминогенностью территорий - Эвенкийского АО, Магаданской области - трудно объяснить, разве что причина заключается в "особенностях учета".

Абсолютным лидером по количеству преступлений на 1000 жителей в 1999 г. осталась Курганская область - уровень преступности там едва ли не вдвое превзошел среднероссийский. Курганская область демонстрировала и высокие темпы роста преступности: за год этот показатель увеличился на 30% (седьмое место). Лидером по приросту уровня преступности в 1999 г. оказалась Ингушетия - почти в полтора раза. Однако это не помешало ей сохранить в 1999 г. последнее место (без учета Чечни, информация по которой явно неполна) по абсолютному количеству преступлений на 1000 жителей.

Уровень миграционной убыли населения представляет собой отношение сальдо миграции к численности населения региона. Этот показатель на сей раз использовался для оценки уровня неблагополучия в регионах России несколько иначе, чем в прошлом году. Нормированы по среднему арифметическому только те регионы, где в 1999 г. сальдо миграции было отрицательным. Такой подход объясняется предположением, что значительная часть населения выражает свое отношение к существующим в месте постоянного проживания природным, социально-экономическим и политико-психологическим условиям путем смены места жительства, так сказать, "голосуя ногами". Вряд ли человек будет искать новое место жительства, если его все устраивает на прежнем. Отрицательное сальдо миграции можно рассматривать как негативную оценку условий проживания в регионе не только местными жителями, но и потенциальными мигрантами. Минимальное по модулю значение было произвольно присвоено тем регионам, где отток населения в 1998 г. сменился в 1999 г. притоком, как обладающим неустойчивой "репутацией". Для остальных территорий, имеющих стабильно положительное сальдо миграции, данный показатель социального неблагополучия приравнен к нулю.

В 1999 г. Россия сохранила положительное миграционное сальдо, хотя приток мигрантов в страну сократился почти вдвое - с 284 тыс. человек до 143 тыс. Число регионов, теряющих население, достигло 34. В 1999 г. к ним присоединились Смоленская, Омская, Томская области и Ханты-Мансийский АО. Только в Кировской области небольшой отток населения сменился небольшим притоком. По-прежнему наиболее интенсивно теряют население дальневосточные и северные территории, причем в некоторых из них и без того рекордные для России показатели механической убыли населения продолжают возрастать, например, в Чукотском АО и Магаданской области. Из всех восточно-сибирских и дальневосточных регионов небольшой приток населения наблюдался в 1999 г. только в Хакасии и Усть-Ордынском АО. Преимущественно уезжало население и из половины западно-сибирских территорий. Также теряли население все регионы Северного экономического района за исключением самой южной их них Вологодской области. И, наконец, третьим по значению демографическим донором стали несколько республик Северного Кавказа и соседняя с ними Калмыкия. Даже по явно неполным статистическим данным, совершенно не учитывающим беженцев из зоны боев, пятое место по интенсивности выезда населения заняла Чечня. Теряли население Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия, причем у последней отрицательное сальдо в 1999 г. по сравнению с предыдущим годом выросло в четыре раза. У Дагестана и Ингушетии и без того небольшое положительное сальдо миграции в 1999 г. еще сократилось и стало минимальным среди регионов России. Из других европейских регионов отток населения по-прежнему фиксировался только в Мордовии (где он нарастает) и в Коми-Пермяцком АО. В Смоленской области небольшой миграционный приток населения в 1998 г. сменился небольшим оттоком в 1999 г.

Самой привлекательной для мигрантов в 1999 г. была Белгородская область. Калининградская область уступила ей первенство, почти вчетверо сократив положительное миграционное сальдо и переместившись на девятое место по этому показателю. По-прежнему возглавляют список Москва и обе столичные области. Десятку самых привлекательных регионов в 1999 г. покинули Новгородская, Новосибирская и Саратовская области, а пополнили Воронежская, Липецкая области и Краснодарский край. Но если последний достиг такого результата за счет увеличения положительного сальдо миграции, то остальные перемещались по шкале миграционной привлекательности исключительно благодаря разным темпам сокращения этого сальдо.

Вообще в географическом измерении динамика механического движения населения России в 1998-1999 гг. имела две разнонаправленные тенденции. С одной стороны, в большинстве регионов, имеющих положительное сальдо миграции, миграционный приток в 1999 г. сократился по сравнению с 1998 г. А с другой стороны, из большинства российских территорий, поставляющих мигрантов, отток населения еще больше увеличился. Эта противоречивая на первый взгляд ситуация объясняется тем, что в структуре мигрантов резко сократилась доля прибывших из-за рубежа России. Доля же мигрантов с российских "северов", напротив, несколько возросла.

Уровень безработицы в целом по России за 1999 г. сократился на 26%. Соответственно в большинстве регионов количество безработных уменьшилось (в 81 из 88, не считая Чечни). Это можно было бы интерпретировать как следствие наблюдавшегося роста объемов промышленного производства. Однако не следует сбрасывать со счетов тот факт, что речь идет об официально зарегистрированных безработных, количество которых в значительной степени регулируется властями сугубо административными методами. Численность зарегистрированных службами занятости безработных и раньше на порядок расходилась с данными о безработице, определенными по методике МОТ. В прошедшем же году в России была проведена большая работа по исключению из числа безработных жителей сельских районов, имеющих домашнее хозяйство, неформально занятых ("челноков", рыночных торговцев, отходников), а также домохозяек. В хронически депрессивных районах из числа безработных выбыли в основном не те, кто нашел работу, а отчаявшиеся ее найти или снятые с учета по прошествии определенного законом максимального срока. В результате в числе лидеров по темпам сокращения безработицы оказались Нижегородская область (главным образом за счет своих самых депрессивных районов) и Калмыкия. Неудивительно, что коэффициент корреляции между ростом объема промышленного производства и снижением уровня безработицы оказался низким (-0,27).

Среди регионов с самым высоким уровнем безработицы (количеством безработных на 1000 человек экономически активного населения), как и в 1998 г., преобладали северные и восточные территории. В частности, в первом десятке оказались 6 из 10 автономных округов. Далеко не почетные второе и третье места в 1999 г. заняли Ингушетия и Дагестан. Последний стал рекордсменом среди российских регионов и по темпам роста безработицы - на 62%. Примечательно, что третьей по размерам прироста официально зарегистрированной безработицы оказалась Москва.

Хотя среди регионов с самыми низкими уровнями безработицы преобладают регионы Европейской России и в особенности ее южной части, в целом здесь отсутствует строгая географическая детерминированность. В результате некоторые территориально близкие регионы оказались на противоположных полюсах шкалы уровня безработицы, например Дагестан и Карачаево-Черкесия, Хабаровский край и Еврейская АО, Магаданская область и Якутия. Такая случайность, а порой и алогичность регионального рейтинга безработицы косвенно подтверждает несовершенство существующей методики учета и заставляет весьма осторожно подходить к использованию официальных данных по занятости.

Объем задолженности по заработной плате [6] - наиболее стремительно улучшавшийся показатель социального неблагополучия в регионах. Благодаря целенаправленным действиям федеральных властей размер задолженности в целом по России сократился вдвое и составил около 90% среднемесячного фонда начисленной заработной платы. Это означает, что в среднем по стране задержка в выплате заработанных денег составила менее месяца. Еще более радужными в этом отношении представляются итоги I квартала 2000 г. Задолженность сократилась уже до 54% среднемесячного фонда заработной платы. Вселяет оптимизм и география этого процесса: в 1999 г. долги по зарплатам уменьшались во всех регионах, кроме Калмыкии, где задолженность выросла примерно на треть и продолжала расти в начале 2000 г.

Во многих регионах задолженность по зарплате сокращалась столь стремительно, что возникло "опасение", как бы этот показатель в скором времени не пришлось исключать из числа параметров, использующихся для оценки уровня социального неблагополучия. Данные статистики за II квартал 2000 г. демонстрируют, что ожидания такого рода преждевременны. Пока этот показатель вполне работает, так как подавляющее большинство массовых акций протеста - наиболее яркого проявления недовольства людей своим положением - все еще происходит по причине задержки зарплаты. Можно только предполагать, что после ликвидации долгов по заработной плате как хронического массового явления причиной забастовочной и митинговой активности населения станут низкие размеры доходов. Сейчас же люди довольны уже тем, что зарплату, которую раньше задерживали месяцами, стали выплачивать вовремя. Именно поэтому в 1999 г. наблюдалось резкое сокращение количества массовых акций протеста.

Как и в 1998 г., по размеру задолженности лидируют восточные и северные территории страны. Однако сроки задержки сократились на один-два месяца. Если в 1998 г. размеры долга в Корякском АО достигали шестимесячного фонда заработной платы, на Чукотке - более чем пятимесячного, а в Якутии и Туве - более чем четырехмесячного, то в 1999 г. долги в этих регионах сократились до размеров двух-трехмесячного фонда зарплаты. Лишь на самой неблагополучной в этом отношении Чукотке деньги работникам не платят в среднем 4,5 месяца. Если в 1998 г. только в 9 территориях долги составляли менее месячного фонда зарплаты, то в прошедшем таких регионов стало уже 38.

Чем ниже покупательная способность населения (ПСН) как соотношение средней заработной платы и прожиточного минимума трудоспособного населения, тем меньше значения этого показателя. Для его использования в оценке уровня социального неблагополучия все значения перед нормированием по среднему вычитались из округленного до целых сотен числа (в нашем случае - из 500).

ПСН в 1999 г. в целом по России и в большинстве регионов выросла - в среднем на 9%. В то же время в 29 регионах она снизилась (данных по Ингушетии и Чечне нет, но, вероятно, не будет большой ошибкой поместить их в начало списка территорий с самой низкой покупательной способностью населения). Среди последних и ряд северных и восточных территорий (в том числе Магаданская область и Приморский край), и некоторые области Центральной России (Тульская, Рязанская, Ивановская и др.), но особенно полно представлены южно-российские регионы. Нельзя не обратить внимания на то, что 12 из этих 29 - национальные образования (республики и округа).

Среди регионов с самым высоким соотношением доходов и прожиточного минимума, как и раньше, преобладают "севера". Даже Москва с ее пресловутыми высокими доходами по официальной статистике только на 11-м месте.

В двадцатке же наихудших в этом отношении регионов - десять национальных республик и три автономных округа. Уже не в одном регионе, как в 1998 г., а в трех (к Дагестану прибавились Агинский Бурятский АО и Тува) средняя зарплата стала ниже прожиточного минимума. Причем динамика данного показателя в этих регионах продолжает оставаться отрицательной, в результате в Агинском Бурятском АО и Дагестане средние доходы покрывают прожиточный минимум лишь на две трети. Да и средняя по России цифра соотношения зарплаты и прожиточного минимума (1,87) не внушает оптимизма. Ведь речь идет о доходе только занятого населения, без учета иждивенцев, которых особенно много, например, в том же многодетном Дагестане, и о прожиточном минимуме, реальное выживание при наличии которого вызывает большие сомнения даже у специалистов.

Сводный индекс социального неблагополучия (ИСНБ) определялся на этот раз по методу многомерных средних. Однако определенные по разным методикам, но по одному и тому же 1998 г. индексы социального неблагополучия российских регионов, выраженные в абсолютных значениях, отличаются не сильно - уровень корреляции 0,88. При этом 43 региона "подтвердили" свой ранг неблагополучия за 1998 г., присвоенный им при использовании старой методики. У остальных он отличается на один пункт в ту или иную сторону. Причина - в интервалах, заданных в значительной степени индексом социальной напряженности. Вследствие этого группа регионов с очень высоким уровнем социального неблагополучия и группа относительно благополучных регионов оказались очень малочисленными и в 1998, и в 1999 г. (рис. 5). Но, с другой стороны, это оставляет возможность для маневра как при оптимистическом, так и при пессимистическом варианте развитии в России. Например, картина может стать более "красивой" в случае пересмотра в будущем границ градации на вершинах списков как неблагополучия, так и напряженности, что станет возможно при благоприятном варианте развития страны.

Уменьшение в 1999 г. общероссийского индекса социального неблагополучия с 0,75 до 0,67 свидетельствует об улучшении социально-экономической ситуации в России. Лишь в 6 из 88 регионов [7] индекс социального неблагополучия вырос. В первой тройке две северокавказские республики - Дагестан, занимающий первое место по темпам ухудшения ИСНБ, и Карачаево-Черкесия, оказавшаяся на третьем месте. Собственно же индекс в 1999 г. изменялся от 1,92 на Чукотке до 0,40 в Москве (в 1998 г. разброс был от 2,1 в Корякском АО до 0,41 в Москве).

Количество регионов с наихудшими с точки зрения избранных показателей условиями жизни в 1999 г. по сравнению с 1998 г. не изменилось. Прежним остался и состав этой группы - три северных автономных округа (Чукотский, Корякский и Эвенкийский). Ясно, что только неполнота статистической информации позволила избежать первых мест в этой группе Чечне и, скорее всего, Ингушетии.

Вдвое - с 19 до 9 - сократилась группа регионов с высоким уровнем социального неблагополучия. По составу же она не изменилась: новичков в ней нет. По-прежнему среди регионов с наихудшими социально-экономическими условиями абсолютно преобладают восточные районы страны. Можно сказать еще эже - дальневосточные. Среди 12 первых регионов их 6. Кроме того, там присутствуют три автономных округа (Эвенкийский, Агинский и Ненецкий) и три республики (Тува, Алтай и примкнувшая к ним Ингушетия). Это неудивительно. Данные регионы "лидируют" практически по всем показателям, формирующим индекс социального неблагополучия. Исключение составляет только уровень доходов, по которому большинство дальневосточных территорий занимают одно из лучших положений в стране. Вот только воспользоваться своими высокими доходами живущие там работники могут не всегда: именно в этих регионах самая высокая задолженность по заработной плате.

Особенно настораживает лидерство дальневосточных и северосибирских территорий по темпам оттока населения, тем более что темпы эти продолжают нарастать. По сравнению с началом 90-х годов численность населения во многих из них сократилась на 20-30%. Однако сам по себе этот факт не является свидетельством некой демографической катастрофы. Большинство регионов даже с самыми высокими темпами сокращения населения имеют сегодня примерно столько же жителей, сколько там было в 70-80-х годах, накануне последнего советского этапа массированного освоения "северов". Более серьезное положение в Сахалинской, Магаданской областях, Корякском и Чукотском АО, но и там численность населения сейчас на уровне 60-х годов.

Третья - самая большая в 1998 г. - группа регионов с повышенной социальной напряженностью сократилась с 37 до 31 и обновилась на треть. Пополнилась она исключительно теми восточными и северными территориями, которые в прошлом году относились к группе с высоким уровнем напряженности. В итоге эта группа, особенно в своей вершине, оказалась по составу (с точки зрения географического положения входящих в нее регионов) практически идентичной двум предыдущим - те же северные и восточные территории. Только на 30-м месте появилась Республика Марий Эл, а ниже еще несколько областей и республик запада России. В этой же группе оказались Дагестан, Калмыкия и Карачаево-Черкесия. Только один из лучших в России показателей состояния криминальной обстановки (второе место после Ингушетии) и успехи в ликвидации задолженности по зарплате позволили Дагестану занять место именно в третьей группе. По всем остальным параметрам эта республика, как и Ингушетия, должна была быть гораздо ближе к вершине списка самых неблагополучных регионов России.

Группа регионов со средним уровнем социального неблагополучия увеличилась в 1999 г. с 28 до 43 и стала самой крупной. 16 новых регионов пополнили ее за счет снижения уровня социального неблагополучия и перемещения из группы с высоким уровнем этого показателя. Один - Белгородская область - вышел из нее и составил компанию Москве как относительно благополучный регион. В этой группе практически нет восточных территорий России. Исключением выглядит попадание сюда Оренбургской, Челябинской, Новосибирской и Кемеровской областей. Успех Тюменской области, которая вошла в десятку лучших по уровню жизни регионов, представляется сомнительным. Скорее всего это произошло за счет тех показателей, по которым имеющаяся статистическая база не позволила выделить входящие в область автономные округа (это касается коэффициента младенческой смертности, задолженности по зарплате и покупательной способности населения).

И наконец, как уже отмечалось, самая малочисленная группа относительно благополучных регионов, состоявшая в 1998 г. только из Москвы, пополнилась Белгородской областью. Кстати, возможно, именно поэтому последняя лидирует в России по уровню притока мигрантов (на 1000 жителей).

Социальная напряженность

Для оценки социальной напряженности в регионах России использовались те же показатели, что и в предыдущей работе:

• уровень забастовочного движения;
• уровень публичной протестной активности;
• интенсивность выезда населения из региона;
• степень политической поляризации (в данном случае по итогам президентских выборов 2000 г.);
• уровень протестного голосования (по итогам общефедеральных выборов 1999-2000 гг.);
• индекс этнической мозаичности.

Сделано это не столько из-за их удачности, сколько ради сохранения преемственности и сопоставимости данных за два года. Тем не менее способ измерения ряда показателей усовершенствован. Индекс социальной напряженности определялся по методу многомерных средних всех составляющих его параметров.

Изменение экономической ситуации в стране в лучшую сторону не замедлило сказаться на масштабах забастовочного движения (рис. 6). Своего пика за два года наблюдений оно достигло в январе 1999 г. Однако в связи с тем, что главными участниками январских забастовок - как и всю предшествующую осень - были учителя, их протест не оказал существенного негативного влияния на общую социально-политическую атмосферу в России. Более того, можно с уверенностью констатировать, что учительские забастовки общество просто не заметило. Усилия федеральных властей по погашению задолженности по заработной плате, в том числе и работникам сферы начального и среднего образования, привели к тому, что уже с начала весны 1999 г. уровень забастовочного движения в России стабилизировался на самом низком за два года уровне и сохранял тенденцию к дальнейшему снижению. Даже традиционный сентябрьский всплеск забастовочного движения, организуемый теми же учителями, во-первых, по масштабам оказался примерно в четыре раза слабее наблюдавшегося в 1998 г., а во-вторых, был значительно более краткосрочным - не более месяца. Тем не менее именно учителя и в меньшей мере медики и транспортники оставались в 1999 г. основными участниками забастовочного движения.

Обратная ситуация сложилась в течение 1999 г. с другими акциями протеста, условно объединенными понятием "публичные". Если в 1998 г. их количество было существенно ниже числа забастовок, то в прошедшем году публичные акции дважды - в мае и в декабре - по масштабам превзошли забастовки. И тенденцию здесь трудно назвать благоприятной.

Публичные акции гораздо чаще проходят под политическими лозунгами в отличие от забастовок, которые в подавляющем большинстве отражают недовольство населения своим экономическим положением (чаще всего их причина еще конкретнее - задержки заработной платы). Таким образом, с определенными оговорками можно считать, что публичные акции протеста иллюстрируют перерастание социальной напряженности в политическую.

Так было и на этот раз. Основной прирост публичные акции протеста получили за счет митинговой активности в Карачаево-Черкесии, оказавшейся в 1999 г. на грани распада и межэтнического конфликта. Существенную прибавку дали демонстрации в обеих столицах, ставшие следствием жесткого противостояния Кремля и лидеров оппозиционного ОВР, а также стихийные волнения в регионах, примыкающих к Чечне (прежде всего в Дагестане и Ставропольском крае), накануне второй чеченской войны (табл. 8, см. с. 96).

Уровень забастовочного движения определялся как отношение масштаба забастовок, измеряемого в человеко-днях, к численности населения. Этот показатель пришел на смену уровню протестной активности, использовавшемуся в прошлом исследовании. Тогда в него включались не только забастовки, но и все другие виды протеста. Дело в том, что в 1998 г. забастовки абсолютно преобладали в качестве способа выражения недовольства населения своим положением. Уровень забастовочного движения, рассчитанный по данным 1998 г., коррелирует с использовавшимся тогда уровнем протестной активности населения на уровне 0,998. В 1999 г. митинги и демонстрации стали вполне самостоятельным показателем, отражающим социальную напряженность в ряде регионов.

Как уже отмечалось, в 1999 г. по сравнению с 1998 г. масштабы забастовочного движения в стране существенно снизились. Если в год августовского кризиса насчитывалось 33 человеко-дня забастовок на 1000 жителей, то в 1999 г. этот показатель снизился до 19. Хотя количество регионов, где забастовок не было зафиксировано, практически не изменилось (в 1998 г. - 33 региона, в 1999 г. - 34 не считая Чечни), в большинстве регионов интенсивность забастовочного движения снизилась, особенно в Эвенкии, Якутии, Кемеровской и Челябинской областях, Приморском крае.

Только в 13 регионах интенсивность забастовочного движения, наоборот, возросла. Среди таковых преобладают регионы юга Сибири и области запада и юга России. Наибольший рост забастовочного движения зафиксирован в Тверской области (в 22 раза), Амурской (в 9 раз), Омской (в 8 раз), Томской и Рязанской (в 4 раза) областях. В результате среди наиболее забастовочно активных регионов наряду с традиционными востоком и севером стали гораздо чаще встречаться территории европейского Центра и даже юга. Так, на пятом месте оказалась Ростовская область, которая в 1998 г. занимала 25-ю позицию.

Динамика забастовочного движения свидетельствует, с одной стороны, о снижении интенсивности социального протеста в России в целом, особенно в восточных регионах, с другой - о возрастающей равномерности распространения этого явления по территории страны.

Уровень митинговой активности на этот раз включал не только демонстрации и митинги, но и голодовки. Ранее последние учитывались в рамках показателя протестной активности, замененного теперь уровнем забастовочного движения. Хотя голодовки крайне редко случаются не по экономическим причинам, их объединение с митингами и демонстрациями представляется целесообразным из-за резонанса, который они обычно вызывают в обществе, тем более что по данным 1998 г. уровень митинговой активности в целом по России почти на 17% формировался за счет голодовок, а в 1999 г. вклад последних снизился до 4%. Да и общий размер голодовок в прошлом году по сравнению с предыдущим снизился почти в 2,5 раза.

Масштаб митингов и демонстраций был бы в 1999 г. меньше, чем в 1998 г., если бы не "горячее" лето в Карачаево-Черкесии. Именно на эту республику приходится более половины всех акций протеста, прошедших в России на протяжении прошлого года. Кроме того, митинговая активность наиболее сильно возросла в Москве (еще треть участников митингов по всей стране), Орловской области, С.-Петербурге, Ставропольском крае, Читинской области и еще в 21 регионе. Снизилась митинговая активность в Таймырском и Чукотском округах, Сахалинской области, Калмыкии, Якутии, Приморском крае, Кемеровской области, Республике Коми и еще в 56 российских регионах. Если в 1998 г. митингов, демонстраций и голодовок не было в 12 регионах, то в 1999 г. спокойно было в 20.

Следует отметить почти полное прекращение массовых акций во второй половине года в Дагестане, прежде весьма активном в этом отношении. Связано это с началом боевых действий в самом Дагестане и в Чечне, явно изменивших социальные приоритеты населения.

По итогам 1999 г. восточные и северные регионы России появляются в вершине списка наиболее митингово активных территорий только в качестве исключения - четвертая позиция у Ямало-Ненецкого АО, восьмая - у Магаданской области, десятая-одиннадцатая - у Коми и Читинской области. Зато там отчетливо заметно присутствие северокавказских регионов и обеих столиц. По абсолютному количеству принявших участие в акциях протеста Москва оказалась на втором месте после Карачаево-Черкесии, С.-Петербург обогнал Дагестан, а с большим отставанием за ними следует Ставропольский край [8].

Степень политической поляризации определялась на этот раз по итогам президентских выборов 2000 г. В прошлый раз этот показатель, предложенный Н. Петровым, рассчитывался по итогам второго тура президентских выборов 1996 г. как соотношение электоратов (всегда большего над меньшим) Б. Ельцина и лидера КПРФ Г. Зюганова. Как известно, на последних выборах второго тура не понадобилось. Поэтому на сей раз использовалось соотношение электоратов В. Путина и Г. Зюганова как двух самых сильных кандидатов, собравших в сумме голоса свыше 82% избирателей. Кстати, результаты президентских выборов 1996 г. показывают, что уровень корреляции соотношений электоратов Б. Ельцина и Г. Зюганова по регионам России в первом и во втором турах составляет 0,82. При этом степень поляризации электората, рассчитанная по предложенной методике, в первом туре была выше, чем во втором (соответственно 1,10 и 1,34 [9]). Именно данные первого тура будут использованы для анализа изменения уровня политической поляризации населения российских регионов за 1996-2000 гг.

Степень политической поляризации электората была единственным из индикаторов социальной напряженности, абсолютные величины которого у каждого региона обратно пропорциональны интенсивности явления. Поэтому перед нормированием все его значения вычитались из максимального имеющегося в регионах значения, округленного до целого в бульшую сторону (в данном случае оно равнялось 6).

В целом по России степень поляризации электората снизилась и была в марте 2000 г. даже ниже, чем в июле 1996 г. (т. е. во втором туре выборов). Это и не удивительно, так как в абсолютном исчислении В. Путина уже в первом туре поддержали почти столько же избирателей, сколько Б. Ельцина в 1996 г. во втором (39,7 млн и 40,2 млн человек). Поддержка же Г. Зюганова - второго по влиятельности кандидата - снизилась с 24,2 млн (в первом туре выборов 1996 г.) до 21,9 млн. Но особенно сильно "пострадали" электораты остальных кандидатов в президенты. Если в первом туре выборов 1996 г. они заручились поддержкой почти 30% избирателей, то в 2000 г. на их долю пришлось 15% активного электората. Если это и не свидетельствует о снижении собственно степени поляризации электората, то уж точно демонстрирует появление политической фигуры, сумевшей консолидировать общество сильнее, чем Б. Ельцин в 1996 г.

В итоге по результатам первого тура выборов 1996 г. Б. Ельцин получил относительное большинство голосов в 46 регионах, Г. Зюганов - в 43. В 2000 г. Г. Зюганов смог победить только в четырех регионах (в Республике Алтай, Брянской, Липецкой и Омской областях), в Кемеровской области лидировал губернатор А. Тулеев, в остальных регионах преимущество было за В. Путиным, одержавшим победу в целом по России.

В общих чертах прежняя картина распределения регионов по степени поляризации электората сохранилась: север и восток значительно более уверенно высказались в поддержку В. Путина, чем юг. По регионам с высоким уровнем поляризации электоральных предпочтений еще можно проследить остатки некогда монолитного "красного пояса", особенно его южно-сибирского продолжения. Но местами он сильно разрушен. Например, Воронежская, Ивановская области, не говоря уже о большинстве национальных республик Северного Кавказа, вполне уверенно высказались в пользу одного кандидата - от действующей власти. И, напротив, в числе регионов с наиболее сильно поляризировавшимся электоратом оказались тюменские округа, Москва, Свердловская область, Приморский край.

Уровень протестного голосования (УПГ) определялся по итогам избирательных кампаний 1999-2000 гг. Для этого использовалась сумма следующих нормированных по среднему арифметическому показателей:

• доля проголосовавших против всех партий по общефедеральному округу на парламентских выборах 1999 г.;
• доля проголосовавших против всех кандидатов на президентских выборах 2000 г.;
• доля проголосовавших на президентских выборах 2000 г. за других (кроме Г. Зюганова и В. Путина) кандидатов в президенты.

В связи с тем, что на выборах 2000 г. второго тура не было, список показателей, на основании которых определялся уровень протестного голосования, пришлось сократить. Однако оказалось, что уровень протестного голосования по данным избирательных кампаний 1995-1996 гг., рассчитанный для регионов России по сокращенному перечню показателей, коррелирует с рассчитанным по методике, использовавшейся в прошлом году, на уровне 0,94. В принципе это давало возможность использовать для сравнения прошлогодние данные. Но для повышения корректности сравнения УПГ по данным 1995-1996 гг. был пересчитан по сокращенному перечню показателей.

В отличие от степени политической поляризации электората России уровень протестного голосования за прошедшие между избирательными кампаниями четыре года вырос. По итогам выборов 1999-2000 гг. самый высокий УПГ (с существенным отрывом от остальных регионов) оказался у Москвы, на третьем месте - Московская область, на десятом - С.-Петербург. Резкое повышение УПГ в обеих столицах - одно из наиболее заметных отличий недавних избирательных кампаний от предыдущих. В остальном географические особенности в изменении УПГ по территории России остались прежними: среди территорий с самыми высокими УПГ преобладают восточные и северные регионы, а из 15 регионов с самыми низкими УПГ 14 - национальные образования. По абсолютным размерам роста УПГ лидируют также обе столицы (в Москве рост почти в три раза), Московская область и занявшая второе (после Москвы) место Кемеровская область (рост в два раза). Среди 10 регионов, наиболее сильно сокративших УПГ, 9 - национальные образования. В остальном какие-то закономерности определить трудно. И среди регионов, где УПГ вырос, и среди тех, где он снизился, встречаются самые разнообразные по политическому статусу и географическому положению территории.

Интенсивность выезда населения из региона - показатель, который использовался и в предыдущем исследовании. Как было определено, именно он вполне может рассматриваться в качестве одного из проявлений социальной напряженности вследствие неблагоприятной социальной ситуации в западных регионах России и в республиках. По итогам нынешнего исследования так можно сказать о восточных районах страны и "русских" областях и краях.

В 1999 г. интенсивность оттока населения из большинства регионов несколько снизилась, в целом по стране - примерно на 4,5%. Наибольшее снижение выезда жителей наблюдалось именно в тех регионах, где этот показатель традиционно высок, - на востоке и севере России. Среди регионов, откуда отток возрос, широко представлены национальные республики юга России - Адыгея, Калмыкия, Карачаево-Черкесия, Северная Осетия, Кабардино-Балкария. Больше всего усилился выезд из Еврейской АО. Есть среди лидеров по оттоку населения и другие восточные территории - Хакасия, Ханты-Мансийский АО и Магаданская область.

В целом интенсивность выезда за 1998-1999 гг. не претерпела существенных изменений - как в абсолютном измерении, так и с точки зрения рангового положения регионов в сводной таблице. Наиболее заметно изменился ранг Адыгеи (повысился на 17 пунктов [10]) и Кабардино-Балкарии (снизился на 14 пунктов). За ними следуют Адыгея и Пензенская область (снижение на 12 пунктов), Кемеровская область (снижение на 10 пунктов), Коми-Пермяцкий АО и Тува (рост на 9 пунктов), Курганская область (рост на 7 пунктов).

Индекс этнической мозаичности (ИЭМ) регионов России [11] пришел на смену показателю этнической гомогенности территорий и, как и его предшественник, использовался не как индикатор социальной напряженности, а в качестве измерителя потенциала межнационального напряжения. Как и уровень этнической гомогенности территории, ИЭМ определялся на основании данных о национальном составе населения по микропереписи 1994 г. Однако в отличие от показателя этнической гомогенности, представлявшего собой балльную, т. е. в некоторой степени качественную оценку, ИЭМ рассчитывается строго математически:

• где Pj - индекс мозаичности этнического состава j-го района;
• m - число этнических групп в j-м районе;
• hi - доля представителей i-го этноса во всем населении j-го района [12].

Различия между значениями показателей, рассчитанными по обеим методикам, оказались незначительными: уровень их корреляции - 0,93. Однако представляется, что ИЭМ за прошедшие после переписи годы изменился не так существенно, как показатель этнической гомогенности, который добавляет региону (или отнимает у него) балл даже при незначительном увеличении доли той или иной этнической группы, если это приводит к превышению неких заранее определенных формальных границ, например, если доля какой-либо этнической группы превышает 50% населения территории.

Хотя сводный индекс социальной напряженности (ИСНП) на этот раз определялся методом многомерных средних, результаты мало отличаются от полученных в прошлогоднем исследовании (уровень корреляции результатов - 0,84). В 56 случаях ранг напряженности в регионах, рассчитанный по разным методикам, совпал. У остальных он отличается в ту или иную сторону на один пункт (рис. 7). Лишь в Ямало-Ненецком АО социальная напряженность в 1998 г. по новым расчетам отличается от полученной в прошлый раз на 2 пункта в бульшую сторону. С точки зрения новых расчетов в прошлый раз социальная напряженность была переоценена у центрально-европейских, нескольких южно-уральских и южно-сибирских регионов и недооценена у ряда восточных и северных.

Итоговые данные подтверждают сделанный ранее вывод об относительном снижении уровня социальной напряженности в России в 1999 г. по сравнению с 1998 г. Так, если в 1998 г. он варьировал от 0,39 в Ингушетии [13] и 0,41 в Тамбовской области до 2,76 в Якутии, то в 1999 г. он изменялся от 0,12 в той же Ингушетии и 0,43 в Ярославской области до 2,11 в Хакасии. Правда, в прошедшем году "отличилась" Карачаево-Черкесия, получившая уникальный сводный индекс социальной напряженности на уровне 42,17, что в итоге сказалось и на ИСНП России - он увеличился на 0,04 пункта.

Количество регионов, получивших наивысший балл социальной напряженности в 1999 г., сократилось по сравнению с предыдущим годом с 11 до 7. По-прежнему среди них осталась только стабильно занимающая второе место Хакасия, сводный индекс напряженности у которой тем не менее несколько снизился. Остальные регионы на вершине - новички. На три ступеньки вверх поднялась Москва, да и подъем Карачаево-Черкесии ограничил только условно принятый "потолок". На две ступеньки поднялась Республика Алтай. Ясно, что только отсутствие большинства статистических данных дало возможность Чечне не оказаться среди регионов с очень высоким быллом социальной напряженности.

Карачаево-Черкесия в 1999 г. лидировала не только по уровню митинговой активности. Довольно высоки у нее оказались темпы роста интенсивности выезда населения, уровня протестного голосования, а также индекс этнической мозаичности. Хакасия и Республика Алтай лидировали по забастовочной активности и степени политической поляризации электората. Довольно высока у них интенсивность выезда. Следующий вслед за ними по забастовочной активности Красноярский край демонстрировал весьма высокий уровень протестного голосования. Москва не имела себе равных в отношении протестного голосования и была на втором месте в стране по митинговой активности. По интенсивности выезда населения по-прежнему вне конкуренции Чукотский АО и Магаданская область. Наиболее высокая степень политической поляризации оказалась у электората Адыгеи, Орловской области, Чувашии, Новосибирской области и Бурятии. Первые три региона вместе с Ямало-Ненецким АО, Чечней и Москвой лидируют и по темпам роста этого показателя.

Почти полностью обновилась вторая группа регионов - с высоким уровнем напряженности, главным образом за счет тех северных и восточных территорий, а также примкнувшего к ним Дагестана, которые в 1998 г. были на вершине списка. Именно регионы севера и востока России демонстрировали в 1999 г. самые высокие темпы снижения социальной напряженности в стране. Только Читинская область и Бурятия сохранили свои позиции в этой группе. В целом она сократилась с 20 до 9 регионов.

Количество регионов с повышенным уровнем социальной напряженности несколько увеличилось - с 26 до 31. Эта группа более чем наполовину обновилась, главным образом за счет регионов, где социальная напряженность снизилась. Например, здесь оказались Приморский край, Эвенкия и Кемеровская область, которые в 1998 г. были среди регионов с очень высоким уровнем напряженности (т. е. ИСНП снизился сразу на два ранга). Кстати, по поводу Кемеровской области в прошлогоднем исследовании отмечалось, что это наиболее характерный регион-"симулянт", где очень высокий уровень социальной напряженности никак не обусловлен средним по стране уровнем социального неблагополучия. Теперь же она оказалась среди "середняков" и по первому показателю. Регионы, появившиеся в этой градации за счет увеличения социальной напряженности, - Новосибирская область, Адыгея и С.-Петербург.

Увеличилась (с 26 до 36 территорий), но меньше всего обновилась четвертая группа - с относительно невысоким уровнем социальной напряженности. Из новичков в ней больше всего регионов, где уровень социальной напряженности за прошедший между наблюдениями год снизился, в том числе и на два ранга, - это Челябинская, Архангельская и Костромская области. Только Орловская и Воронежская области демонстрируют некоторый рост социального напряжения. Орловская же область оказалась среди регионов с одним из самых высоких темпов роста социальной напряженности в стране.

Регионов с низким уровнем социальной напряженности осталось по-прежнему шесть. Липецкая, Курская, Тамбовская области и Ингушетия (что вряд ли оправданно) располагались здесь и в прошлый раз, а Новгородская и Ярославская области появились за счет снижения напряженности.

География социальной напряженности и социального неблагополучия

Таблица распределения регионов в зависимости от уровня социальной напряженности и социального неблагополучия в них (табл. 9) демонстрирует концентрацию большинства территорий в верхнем левом углу и "опустынивание" нижнего правого. Как уже отмечалось, это требует в будущем исследовании (если таковое состоится) расширения градаций с низкими уровнями ИСНП и ИСНБ и, напротив, объединения групп регионов с высокими значениями этих параметров.

Сводная таблица 1999 г. с существенно большей наглядностью, чем в предыдущем году, демонстрирует разрыв социально-экономической и общественно-политической ситуации в регионах по географическому признаку. В верхнем левом ее углу сконцентрировались в подавляющем преимуществе регионы Западной России, в противоположном углу преобладают восточные территории. Среди регионов с неадекватно низким относительно социально-экономической ситуации уровнем социальной напряженности, расположенных ниже главной диагонали таблицы, те же, что и в 1998 г., автономные округа, Тува и Ингушетия. Последняя оказалась здесь явно незаслуженно. Примерно то же можно сказать в отношении Чечни и Дагестана. И дело не только в отсутствии или искаженности статистики по этим северокавказским республикам и в неверном выборе параметров для определения социальной напряженности и социального неблагополучия.

Действительно, за сухой статистикой, казалось бы, потерялся такой мощнейший фактор, определявший всю социально-экономическую и общественно-политическую жизнь в северокавказском регионе, как вторая чеченская война, начавшаяся в августе 1999 г. Но, во-первых, вряд ли найдутся какие-то адекватные трагическим событиям в регионе количественные показатели, способные отразить влияние войны на жизнь населения. А во-вторых, влияние этой войны на все остальные использовавшиеся в работе параметры отнюдь не столь однозначно, как может показаться. Например, начало боевых действий привело к тому, что в Дагестане практически до нуля снизилась митинговая активность, по которой эта республика на одном из первых мест в России. Сократилась задолженность по зарплате, увеличились трансферты из федерального бюджета. В других регионах все это объективно способствовало бы улучшению социально-экономического климата и общественно-политической атмосферы. На Северном Кавказе все иначе.

Дело в том, что социальная напряженность в этих республиках проявляется не так, как в других российских регионах. Она выражается в массовом неприятии российских порядков, законов, в отсутствии авторитета федеральных властей. Местное недовольство не апеллирует к власти, оно с ней борется: в Чечне - открыто, в Дагестане и Ингушетии - несколько завуалированно, напоминая различные формы гражданского неповиновения. В этой связи сам факт войны в регионе, войны по многим признакам гражданской, позволяет без всяких расчетов выставлять регионам, затронутым ею, высшие баллы и по неблагополучию, и по напряженности.

Учитывая изложенное, приходится с особой настороженностью относиться к постепенному "сползанию" большинства национальных республик вниз в таблице социальной напряженности. Ситуация там становится заметно хуже, даже чем в соседних "русских" регионах. Это вполне может привести местное население к выводу о собственной чужеродности для центральной российской власти и, соответственно, российской власти - для них. Нечто подобное уже наблюдалось в 1999 г. в Карачаево-Черкесии. Именно поэтому события в этой республике, хотя и не имевшие непосредственной связи с происходившим в Чечне, тем не менее развивались по сходному сценарию.

Среди регионов, расположенных выше главной диагонали, уникальной по "перенапряженности" оказалась Москва. И это неудивительно. Действительно, даже после августовского кризиса 1998 г. Москва осталась одним из наиболее благополучных регионов. Однако общепризнанно, что именно по Москве кризис ударил больнее всего. В этой связи понятны всплеск в столице митинговой активности (тем более что 1999 г. был годом парламентских выборов), резкая политическая поляризация электората и высокий уровень протестного голосования. Нечто похожее наблюдалось и в С.-Петербурге, но менее ярко, видимо, адекватно силе удара кризиса. Социальная напряженность переместилась в столицы, и это сразу создало реальную угрозу стабильности правящего режима.

Основные выводы

Теоретически можно было бы ожидать, что уровень социального неблагополучия определяет социальную напряженность в регионе. Однако на практике очень часто наблюдается несоответствие между этими параметрами, что тоже имеет большое информационное содержание. Важно не только определить самые благополучные и самые тяжелые в социальном плане регионы по обоим параметрам, но и выявить территории, где рост социального напряжения может стать следствием уже состоявшегося роста неблагополучия. Или, напротив, определить регионы, в которых высокая социальная напряженность никак не обусловлена качеством жизни (по крайней мере относительно других российских территорий) и, следовательно, можно ожидать в будущем стабилизации общественно-политической ситуации.

В 1999 г. в целом по России итоговый индекс социального неблагополучия определялся в наибольшей степени отрицательным сальдо миграции и задолженностью по заработной плате (коэффициенты корреляции соответственно 0,86 и 0,80); меньше всего с ним коррелировали покупательная способность доходов населения (0,10) и уровень преступности (0,24). В западных и северных регионах уровень неблагополучия практически напрямую зависел от уровня безработицы (0,88), на юге - от сальдо миграции (1,00), безработицы (0,80) и младенческой смертности (0,79), на востоке - от сальдо миграции (0,86) и задолженности по заработной плате (0,81), в национальных республиках - в равной степени от младенческой смертности и задолженности по зарплате (0,71).

В отличие от предыдущего года в 1999 г. судить о социальной напряженности в регионе по забастовочному движению было совершенно невозможно (уровень корреляции этих параметров 0,005), зато она оказалась напрямую связанной с митинговой активностью (1,00). Особенно характерно это было для юга России и национальных республик. На западе и севере кроме митинговой активности (0,83) существенное влияние на итоговый индекс социальной напряженности оказало протестное голосование (0,60). В восточных же районах страны, напротив, ИСНП зависел только от забастовочного движения (0,87).

Ни один из показателей социального неблагополучия в отдельности не оказал существенного влияния на уровень социальной напряженности в регионах. Самой высокой у ИСНП была зависимость от младенческой смертности (по всей России - 0,25; на востоке - 0,36, на юге - 0,49). Несколько более заметной была связь социальной напряженности и покупательной способности населения в западных и северных районах страны (-0,45).

Характерной реакцией на социальное неблагополучие в регионе в целом по России, а также в западных и восточных ее регионах был миграционный отток населения (коэффициент корреляции - 0,76). На юге страны неудовлетворенность своим положением прежде всего сказывалась на политическом поведении электората - возрастала его политическая поляризация (0,71), но при этом снижался уровень протестного голосования (-0,61).

Примечательно, что по данным прошлогоднего исследования коэффициент корреляции индекса социальной напряженности и социального неблагополучия был на уровне 0,48. Применение новой методики расчетов позволило повысить коррелируемость двух показателей в 1998 г. до 0,58 [14]. Казалось бы, найден достаточно точный метод комплексной количественной оценки взаимосвязи социально-экономической и общественно-политической ситуации в регионах. Однако по данным 1999 г. коэффициент корреляции этих индексов оказался равен 0,02. Причем ситуацию не изменила и попытка нормировать показатели 1999 г. по средним этого же года.

Этому можно дать следующее объяснение. 1998 г. был периодом, когда ситуация в стране - и накануне кризиса, и тем более после него - совершенно очевидно ухудшалась. Это демонстрировали практически все статистические показатели. В первой половине года рубль еще был стабилен, инфляция невысока, однако при этом снижались объемы промышленного производства, увеличивалась безработица, огромными темпами нарастала задолженность по заработной плате. Соответственно увеличивалась и социальная напряженность. В августе экономический обвал на фоне и без того далекой от стабильности социальной ситуации едва не привел к широкомасштабному политическому кризису со сменой всей правящей верхушки. Многие прогнозировали и мощный социальный взрыв, которого, к счастью, удалось избежать. Понятно, что в неспокойном 1998 г. оба показателя - и индекс социального неблагополучия, и индекс социальной напряженности - имели вполне определенную негативную динамику, и взаимозависимость этих двух параметров была достаточно высока.

Однако уже в конце 1998 г. и тем более в 1999 г. стало ощущаться оздоравливающее воздействие кризиса на экономику. Некоторые параметры начали демонстрировать тенденцию к заметному улучшению. За ними потянулись и показатели социального благополучия. Но рост не стал всеобщим. У одних показателей динамика была положительная - увеличивались объем промышленного производства, доходы населения, сокращалась безработица и долги по зарплате. Другие показатели стагнировали или сохраняли негативную динамику (реальные доходы населения, курс рубля и соответствующий уровень цен и т. д.) [15]. Да и улучшавшиеся показатели являлись таковыми не повсеместно. Рост зачастую затрагивал отдельные регионы, города, районы, отрасли и даже предприятия. На среднестатистическом фоне успех одних сглаживался провалами других.

Улучшение социально-экономической ситуации не осталось незамеченным, но из-за его невсеобщности, неповсеместности общество оказалось дезориентированным. Показатели социального неблагополучия потеряли уверенную отрицательную динамику в подавляющем большинстве российских регионов, но не успели приобрести уверенный положительный вектор. Вслед за ними и социальная напряженность утратила какую-либо адекватность социально-экономическому положению. В настоящее время российское общество как бы осматривается на дне ямы. Если начнет выбираться из нее, то кривые показателей состояния экономики и благосостояния населения окажутся параболами и пойдут вверх. И есть надежда, что вслед за обретением ими устойчивой положительной динамики вернется взаимозависимость индексов социального неблагополучия и социальной напряженности. Это может произойти и в том случае, если общество вновь покатится под уклон, вниз - на следующий расположенный ниже уровень.

Представление о том, что экономический рост (а тем более увеличение объема промышленного производства) сам по себе решит многие наши проблемы, вызывает сомнение, в том числе на примере 1999 г. На Западе же в существовании такой зависимости усомнились еще в 70-х годах. Более того, некоторые исследователи (например, американские экономисты Д. Тобин и У. Нордхауз) говорили о способности экономического роста в определенных ситуациях вызвать даже социальный регресс [16]. В нашей ситуации социальное и региональное расслоение по уровню жизни - как результат неравномерного роста - может вызвать рост социальной и (не исключено) межнациональной напряженности, что вряд ли будет способствовать инвестиционной активности как отечественных, так и зарубежных предпринимателей. Каких-то гарантированных рецептов эффективного использования только начавшегося экономического роста и для индустриальной модернизации, и социального развития, судя по всему, нет. Но что можно сделать совершенно точно - так это сократить расходы, не способствующие ни тому, ни другому.

Примечания

[1] Попов Р., Сусаров А. Социальная напряженность и социальное неблагополучие // Регионы России в 1998 г.: Ежегодное приложение к "Политическому альманаху России" / Под ред. Н. Петрова; Моск. Центр Карнеги. - М.: Гендальф, 1999. - С. 138-155.

[2] Северная Россия, север России, северные регионы - регионы Северного экономического района.

[3] Восточная Россия, восток России, восточные регионы - регионы Уральского, Западно-Сибирского, Восточно-Сибирского и Дальневосточного экономических районов.

[4] Южная Россия, юг России, южные регионы - регионы Центрально-Черноземного, Поволжского и Северо-Кавказского экономических районов.

[5] Западная Россия, запад России, западные регионы - регионы Северо-Западного, Центрального, Волго-Вятского экономического районов и Калининградская область.

[6] Мониторинг "Доходы и уровень жизни населения" (I квартал 2000 г.) / М-во труда и соц. развития РФ, Всерос. центр уровня жизни. - М., 2000. - С. 76-77.

[7] По Чечне ИСНБ не подсчитывался ввиду отсутствия необходимой статистической информации. Экспертно же нетрудно предположить, что в условиях войны ИСНБ в этой республике зашкаливает за верхний предел.

[8] Данные об отсутствии на протяжении всего 1999 г. митингов в Ингушетии не соответствуют действительности. В начале 1999 г. в Назрани состоялось несколько крупных митингов в поддержку президента республики Р. Аушева, добивавшегося от федерального Центра перераспределения властных полномочий в свою пользу, а также в связи с отсутствием прогресса в решении проблемы беженцев из Пригородного района Северной Осетии. В конце 1999 г. в расположенных на территории Ингушетии лагерях беженцев из Чечни проходили многочисленные стихийные митинги протеста в связи с тяжелым положением находившихся там людей.

[9] Чем ближе этот показатель региона к единице, тем выше степень политической поляризации, так как это означает, что электораты В. Путина и Г. Зюганова примерно равны по численности.

[10] Самый высокий ранг - у региона с наибольшей интенсивностью выезда.

[11] Рассчитан по методике, которую предложил Б. Эккель (Эккель Б. М. Определение индекса мозаичности национального состава республик, краев и областей СССР // Совет. этнография. - 1976. - #2. - С. 33-39).

[12] Учитывались этнические группы, составляющие более 0,1% в населении регионов (с учетом правил округления - фактически более 0,05%).

[13] После пересчета данных 1998 г. по новой методике.

[14] Особенно высок был коэффициент корреляция двух индексов у регионов Западной России - 0,68.

[15] См. также статью Н. Зубаревич и А. Трейвиша в настоящем издании.

[16] Дубсон Б. И. Буржуазная доктрина "качества жизни". - М.: Знание, 1979. - С. 28-29.