год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Современная концепция культуры мира трактует ее, с одной стороны, как универсальное социальное, политическое и культурное движение, с другой - как утопию, необходимую и возможную в нынешней ситуации новых исторических возможностей для человечества. Такое видение включает представление о базо-вом комплексе универсальных ценностей, лежащем в основе культуры мира. Сре-ди этих ценностей - уважение к жизни, свобода, справедливость, солидарность, терпимость, права человека и равенство мужчин и женщин.

В какой мере проблема формирования культуры мира актуальна для со-временной России? Можно ли обнаружить вектор "мирокультурного" движения российского общества, оценить динамику и нынешний этап этого процесса?

Мы не будем искать ответ в реалиях российского политического процесса, например, ссылаться на памятные события 1993 или же 1994-1996 годов, обна-ружившие ярко выраженное немирное измерение российской общественной жиз-ни, как, впрочем, и на настроения в стране осенью 1998 г., сразу после августов-ского финансового кризиса, когда 50% опрошенных оценивали политическую об-становку в России как критическую, взрывоопасную, 41% не исключал массовых беспорядков, силой подавляемых органами власти и 30% респондентов указывали на возможность гражданской войны . Нас будут интересовать не столь очевидные аспекты ответа, сколько наличие возможных ценностно-нормативных предпосы-лок становления культуры мира в России. Эмпирическую основу нашей аргумен-тации составят результаты социологических опросов, проведенных Центром по-литической культуры и политического участия ИСП РАН в 1995-1999 гг. в ряде регионов России, в рамках исследования социокультурных и институциональных аспектов российского политического процесса .

Всероссийский центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ) пять раз, начиная с мая 1991 г., задавал респондентам блок вопросов, касающихся их удовлетворенности жизнью в целом и ее различными аспектами. Выясня-лось, в частности, насколько российский респондент чувствует себя свобод-ным и в безопасности, насколько уверен в завтрашнем дне. Результаты этого исследования показывают, что ощущение свободы у российского респондента все более сопрягается с растущей озабоченностью личной безопасностью и тревогой относительно своего будущего

Имеющиеся данные позволяют утверждать, что в последние два-три года отношения между властью и обществом, бедными и богатыми восприни-маются как все более конфликтные.

На какие решения ориентируются респонденты в случае конфликтов в сво-ем кругу и за его пределами? В случае "своих" респондент демонстрирует эмпа-тию, стремление встать на позицию другого, учесть его возможное положение. Но в отношениях с "другими" эмпатия заметно ослабевает. В ноябре 1998 г. 25-40% респондентов полагали, что большинству людей, с которыми они встречались в повседневной жизни, свойственны грубость, хамство, агрессивность, зависть, не-доброжелательность, тогда как 12-27% отмечали отзывчивость, желание понять, помочь, терпение, выносливость, умение переносить трудности . Снижается стремление к "худому миру" и возрастает роль "дорогого договора", по сути дела, усиливается требовательность к "чужому" участнику конфликта при одновремен-ном уменьшении порога моральных ограничений на "дозволенность"

Итак, сугубо предварительный анализ российской ситуации позволяет придти, во-первых, к заключению о высоком потенциале политической и со-циальной конфликтности и, во-вторых, к предположению о склонности рос-сийских респондентов скорее к "жестким", нежели "мягким" способам разре-шения конфликтных ситуаций. Проверку этой гипотезы мы попытаемся про-вести в контексте сопоставления ценностно-нормативной основы российской повседневности и представленного выше идеального типа культуры мира.

Но прежде несколько замечаний общего характера.

Видимый универсализм ценностей культуры мира не снимает проблему их бытования в конкретном обществе. Сама постановка вопроса о переходе от культуры войны к культуре мира исходит, во-первых, из предположения о преобладании культуры войны, во-вторых, из недостаточной распространен-ности ценностей культуры мира, в-третьих (что, видимо, является решающим) из необходимости трансформации этих ценностей в нормы - поведения, по-вседневной жизни, решения различных проблем, коллизий, конфликтов.

С библейских времен известно, что человеку столь же трудно жить од-ному, как и вместе с другими себе подобными. Отсюда - два аналитических подхода, две исследовательские традиции.

Одна исходит из того очевидного факта, что на протяжении многих столетий мир полнился враждебностью и ненавистью. Такую ситуацию Гоббс оценивал как "естественное состояние" индивидов. Именно страх насилия и смерти, полагал автор "Левиафана", побуждает людей уживаться друг с дру-гом. Чтобы преодолеть опасность самоуничтожения, люди добровольно под-чиняют свою страсть к насилию легальной власти-государства. Политическое общество порождает социальный порядок, возможность взаимодействовать, образовывать устойчивые социальные общности.

Другая традиция исходит из автономии человека, основанной на мо-ральной позиции, как единственном собственно человеческом состоянии, по-зволяющем выделиться из естественной общности себе подобных, преодолеть стадно-коммунальную идентификацию. Мораль по своей сути не может быть партикуляристской, но только универсальной. Уживчивость, терпимость, до-верие, солидарность делают возможными человеческие взаимосвязи, ассоциа-ции и, одновременно, оказываются значимыми человеческими, гражданскими качествами. Гражданская культура провозглашает принципы разума, свободы, равенства, морального прогресса и социального мира.

Институциональное взаимодействие гражданского общества, политиче-ского общества, экономического общества, государства и права ведут к станов-лению демократии. Культура мира - в широком смысле - является аспектом и одной из форм ее развития. Возникает институциональная структура челове-ческого общения - совокупность правил, связанных с ними механизмов реа-лизации и норм поведения, структурирующих и облегчающих взаимодействия между людьми (Д. Норт). Для характеристики данного комплекса правил уме-стно использовать понятие "социальный капитал". Согласно этому подходу, истоки которого уходят в работы Токвилля, Милля, Дюркгейма, Тённиса, Зиммеля, Вебера и который был развит K.Дж. Эрроу, У.T. Бьянко, Дж. Коул-меном, А. Этциони, Ф. Фукуямой, Р. Ингхартом, П. Koллoком, Н. Луманом, Р.Д. Патнэмом, социальный капитал образуется рядом ценностей и установок граждан, влияющих или определяющих то, как они относятся друг к другу . Социальный капитал определяется в понятиях норм и ценностей, сети отно-шений и их последствий - добровольно производимых коллективных благ и ресурсов . Социальный капитал формирует основы устойчивого социального и политического порядка, возможность добровольного коллективного поведе-ния. Он порождает добрую волю и понимание, позволяющие гражданам мир-но разрешить свои конфликты.

Особенно важны установки и ценности, связанные с доверием и взаим-ностью (реципрокностью).

Доверие, полагал Г.Зиммель, есть одна из "наиболее важных синтетиче-ских сил в обществе" . Согласно В. Мишталу, доверие образует континуум от личного до абстрактного. Абстрактное доверие строится не на основе личных отношений первичной общности или вторичных отношений формальных ор-ганизаций, а порождается институтами образования и коммуникации, оно приобретает возрастающее значение в современном обществе, полном слож-ности, неопределенности, риска. Реципрокность включает неопределенность, риск, уязвимость - она основана на доверии к другим, на предположении, что сделанное добро рано или поздно кем-то воздастся.

Понимаемый таким образом социальный капитал сосредоточен на тех культурных ценностях и установках, которые создают для граждан возмож-ность сотрудничать, доверять, понимать и выражать себя во взаимных отно-шениях, рассматривая друг друга как сограждан, а не в качестве незнакомцев, конкурентов или потенциальных врагов. Социальный капитал формирует ос-новы устойчивого социального и политического порядка, возможность добро-вольного коллективного поведения, порождает добрую волю и понимание, по-зволяющие гражданам мирно разрешить свои конфликты. Еще раз обратим внимание, что в этом качестве - содержательно и функционально - это по-нятие тесно сопрягается с категорией "культура мира". В более широком смысле, социальный капитал (как аналог "братства" прошлых времен) пре-вращает заботу об индивидуальной свободе в стремление ко всеобщей свободе и социальной справедливости. Иными словами, социальный капитал представ-ляет собой скрепляющую общество силу, когда индивиды из социально мало озабоченных и лишенных чувства взаимной ответственности эгоистичных расчетливых особей превращаются в членов сообщества со взаимными инте-ресами, правами и обязанностями.

В некоторых работах решающее значение в структуре социального ка-питала отводится социальным связям индивидов, групп и организаций, по-скольку способность мобилизовать широкий спектр личных социальных кон-тактов весьма важна для эффективного функционирования социальной и по-литической жизни . При этом остается дискуссионным вопрос: создают ли со-циальные связи доверие и взаимность, необходимые для цивилизованной со-циальной и политической жизни, или, напротив, распространенность нормы доверия делает возможным развитие социальных связей?

В небольших сообществах "плотное" доверие является существенной составляющей механической солидарности gemeinschaft'a, возникающей из ин-тенсивного ежедневного контакта людей. Это доверие первичных отношений связано, видимо, с прямым политическим участием.

Современное общество основано на "разреженном" доверии, которое связано с органической солидарностью gesellschaft'a более слабых, аморфных вторичных отношений, конституирующих мощное и прочное основание для социальной интеграции современного "большого" общества. Поэтому, пола-гает Р. Патнэм, "социальный капитал, воплощенный в формах гражданской вовлеченности, поощряет развитие политики и экономики. Сильное общество - могучая экономика; сильное общество - крепкое государство" .

Социологические исследования современной российской повседневно-сти выявляют как критическую недостаточность степени распространения ценностей культуры мира (например, солидарности, терпимости, равенства), их несвязанность, разорванность в культурном пространстве, так и дефицит их институционализации и формализации в качестве норм поведения и политиче-ской культуры. Чтобы ценностно-нормативная трансформация стала возмож-ной, необходимо выполнение ряда условий, формирование которых представ-ляет особую задачу.

Одно из этих условий связано с проблемой достаточной распростра-ненности норм, регулирующих поведение людей, в том числе в конфликтных ситуациях, когда особое значение приобретает возможность и результатив-ность процесса согласования стратегических целей и процедур их достижения. Эта проблема носит не столько количественный, сколько качественный харак-тер, поскольку фактор распространенности процессуальных и интерпретаци-онных норм играет решающую роль в воспроизводственной динамике куль-турных комплексов.

Во-первых, как показал шведский социолог А. Линдбек, социальная норма ощущается тем сильнее, чем больше количество подчиняющихся ей лю-дей. Таким образом, приверженность социальной норме есть выбор, обуслов-ленный приверженностью ей других индивидов .

Во-вторых, число индивидов, реализующих в ходе повседневной жизни ту или иную норму, выступает в качестве ограничителя этого процесса, причем речь идет не о социально-психологических механизмах, а о проблемах координации . Если норма поведения, которая требует мирного взаимовыгодного решения кон-фликтов, используется лишь меньшинством индивидов, ее утверждение пробле-матично. Велика вероятность того, что рано или поздно она будет вытеснена бо-лее распространенными нормами, которые использует большинство.

Используя теорию игр, можно оценить масштаб распространения соот-ветствующих норм, их признания определенной долей граждан. Так, ценности свободы и равенства приобретают нормативный смысл, если они значимы для более чем половины индивидов, образующих данный социум, ценности меж-личностного доверия и законопослушания "работают" эффективно, если ими руководствуются более трети индивидов.

Исследования, проведенные в Центре политической культуры и политиче-ского участия Института сравнительной политологии РАН в 1995-1999 годах, позволяют утверждать, что господствующие в настоящее время в России социаль-ные нормы не соответствуют требованиям накопления и устойчивого воспроиз-водства социального капитала, а следовательно, и утверждения культуры мира.

В России уровень межличностного доверия колеблется вокруг показателя 30% (1998-1999 гг.) (по данным Р. Роуза, уровень доверия при общероссийской выборке 1995 г. составлял 25%). Это относится и к общеизвестному факту фанта-стически низкого уровня институционального доверия. Социологические опросы регулярно фиксируют падение уровня доверия при переходе к макроструктурам, прежде всего к государственным институтам и, попутно, к проводимой ими поли-тике. При низком уровне доверия к государственной политике усиливается харак-терная для любого общества тенденция: знаемые ценности сходят на нет, "вывет-риваются", т.е. не находят применения в контексте локализованных во времени и пространстве взаимодействий (на уровне микросреды) . Обследование 1998 г. по-казало, что лишь 9% респондентов полагает, что "государству можно доверять", тогда как 89% предпочитает руководствоваться суждением "С государством нужно быть поосторожнее". Позже, в июне 1999 г., доля доверяющих упала до 3 - 4%, "осторожных" достигла 94% респондентов. Недоверие к отечественным социаль-ным и политическим институтам сопряжено с зависимостью и беспомощностью в отношении собственного общества и государства.

Ценность свободы как собственного институционального ресурса была значима менее чем для 30% респондентов (1996 г.) и в качестве принципа об-щественной организации - для 25% (1998 г.).

Ценность равенства как принципа организации общества значима ме-нее чем для трети опрошенных в случае равенства возможностей, и еще ме-нее - до 20% (1998 г.) - в качестве основы для взаимного признания и учета индивидами интересов друг друга, признания других в качестве равных и дос-тойных уважения людей. Сходным образом обстоит дело и с такими ценно-стями культуры мира, как, в частности, солидарность, которая сопряжена с ра-венством как форма компенсации человеческих различий ., права человека (40%) и т.д.

Ценности должны не только наличествовать в обществе, но и институ-ционализироваться, т.е. превратиться в социальные нормы, в регуляторы взаимодействия людей в обществе, имеющие в тенденции всеобщий характер. В данной связи представляется некорректным тезис некоторых исследователей о заинтересованности подавляющего большинства российского общества в либерализации и демократизации лишь на основании вербальной привержен-ности россиян основным демократическим принципам, без анализа того, ка-кими нормами они руководствуются в своей повседневной жизни (И.М. Клям-кин, А.Б. Зубов).

Для нормативно-институциональной структуры российского социума характерны локализм и персонификация базовых норм поведения. Распростра-ненность этих норм среди россиян недостаточна. Поэтому сферы бытования культуры мира могут возникать, но их воспроизводство будет ситуационным, необязательным.

Итак, дефицит институционализированных норм и поддерживающих их ценностей характеризует общее состояние нормативно-ценностной предпо-сылок культуры мира. Господствующих в российском социуме норм поведения радикально недостаточно для осуществления гражданского участия, утвер-ждения культуры мира.

Особенно ясно разрывы между ценностной и нормативными структу-рами российского социума, с одной стороны, и между этими структурами и требованиями формирования культуры мира, с другой, проявляются в образах реально существующего и желаемого общества в России.

Представляемый нашими респондентами ценностный образ желаемого общества (который, заметим, в большинстве исследований не отделяется от их представлений о реальном обществе) в известной мере корреспондирует с принципами, на которых строятся известные версии современных обществ, хотя и несет на себе явственный отпечаток наших сегодняшних социальных и политических реалий.

Прежде всего отметим, что продолжающиеся перемены в ценностной структуре заметно отстают от процесса их институционализации. На это ука-зывает, во-первых, сохраняющийся разрыв между тем, что респонденты рас-сматривают в качестве существующей основы общества в современной России и чем они, по здравому смыслу действующих в реальной среде, вынуждены руководствоваться, и тем, какими бы они хотели видеть принципиальные ос-нования российской социальной организации. Фактически, респонденты не поддерживают, опровергают, отрицают, не легимизируют многие ценностные сдвиги последнего времени.

Все столь же острой остается в глазах респондентов проблема россий-ской законности (разница между "сущим" и "должным" в отношении закона за три года увеличилась и составляет свыше 50 п.п.).

Преобладающее большинство респондентов высоко ставит идеальную ценность закона, констатируя при этом его недостаточное распространение в российском социуме. Но при этом закон понимается не столько как "некое правило игры", которое надо соблюдать, уважать и использовать в своих ин-тересах, сколько как исходящее от государства императивное и репрессивное предписание, которое опасно нарушать . Это вновь подтвердил опрос группы предпринимателей (174 респондента), предпринятый в июне 1999 г. в ряде ре-гионов России: 44-55% ответивших рассматривают закон как "вынужденное ограничение" и "запрет властей" и только 16-19% - как "гарантию" и "доб-ровольное обязательство". Содержание "инструментального" отношения к за-кону становится ясным, если учесть долю тех, кто понимает закон как "спра-ведливость" и "общую пользу". Выбор только 1% респондентов ассоциации закона с "правилом, принятым большинством граждан" обнаруживает сущест-вующий в российском социуме уровень институционализации.

Большинство наших респондентов не рассчитывает на защиту со сто-роны закона в своих отношениях с другими людьми (1998 г.= 56%, 1999 г. - 64%), государством (соответственно 73 и 84%), коллективом, в общественной и политической деятельности. Это явление исследователи относят к концепту-альным особенностям русской культуры: слабая выработанность системы прав личности сочетается со стремлением ставить этические нормы выше юридиче-ских (рациональных) . Превращение законопослушания из знаемой ценности в норму, применяемую при выборе способов поведения, очевидно, тормозит то обстоятельство, что большинство респондентов не рассчитывают на равную защиту со стороны закона ни в отношениях с другими людьми, ни в отноше-ниях с государством.

Россияне ощущают недостаточность безопасности, реагируют на дефи-цит морали и равенства, и оценивают как избыточную степень распростране-ния силы и выгоды. Характерно, что хотя доля сторонников этих ценностей в 1998 г. возросла по сравнению с 1996 г., разрыв остался прежним в случае вы-годы (30 п.п.) и заметно увеличился в случае силы. Это неприятие силы, а точнее, видимо, насилия - важная тенденция ценностных перемен. Обратим внимание и на другую наметившуюся перемену: возросшее ощущение дефи-цитности доверия и, что не менее важно, - неустойчивость позиции (если не растерянность) относительно свободы - то как к дефицитной, то как к избы-точной ценности (- 26 п.п.; +4 п.п.; - 29 п.п.). Вкус российской свободы, за-мешанной на дефиците (к тому же специфически понимаемой) законности и избытке силы, оказался для россиян слишком терпким.

Россияне все еще готовы жить в обществе с критически низким распро-странением норм равенства и реципрокности, воспринимая перемены сквозь призму традиционно-ценностной рациональности (мораль и традиция не ме-нее значимы, чем эффективность, опрос 1998 г.).

Авторы сборника "Ментальность россиян" (М., 1997) доказывают, что в сознании россиян соседствуют патриархально-консервативные и партнерские представления. Особенно очевидно эта неоднородность массовых представле-ний о ролях мужчин и женщин проявляется в ответах на вопросы о правах и обязанностях супругов. Отмечается, что активная, даже доминирующая роль женщины плохо сочетается с нормативным требованием к мужчинам забо-титься о "более слабых" женщинах, "при том, что женщины не только не про-являют этой слабости, но и претендуют на равенство там, где слабые объек-тивно не могут иметь равенства" .

Самый беглый взгляд на социологические данные, приводит к выводу, что практического равенства - на уровне повседневной рутины - в россий-ских семьях нет. Домашний труд остается в основном уделом женщин. Следо-вательно, существует очевидный разрыв между представлениями наших со-граждан о том, какими должны быть нормы гендерных отношений в семье (равные права и обязанности), и их реальным содержанием (неравенство в распределении обязанностей - домашней нагрузки). Можно утверждать, что строгого иерархического соподчинения одного пола другому, пожалуй, нет. Но нет и реального гендерного равенства, т.е. существует еще один источник конфликта.

Очевидно, что проблема формирования культуры мира выходит за рам-ки оценок существующей ситуации и в какой-то мере становится задачей ти-пологической характеристики не только актуального, но и потенциально воз-можного политического будущего. Ключевая проблема в этой связи - как обеспечить связывание имеющихся, пусть и недостаточных, предпосылок культуры мира в развивающуюся, воспроизводящуюся целостность.

Наиболее адекватное представление о распространенности установки на согласование интересов и стратегическую координацию в качестве нормы мо-гут дать ответы респондентов относительно "уважения к чужому мнению". "Уважение к чужому мнению" является необходимой предпосылкой конструк-тивного сотрудничества автономных индивидов в равной степени и на макро-, и на микроуровне. В перечне ценностей, признанных респондентами наиболее важными, оно занимает 12-е место - 24%.

Уважение к чужому мнению - скорее знаемая, чем инструментальная ценность. Оно также не вошло в десятку наиболее важных ценностей: только 24% респондентов сочло возможным включить его туда. Еще меньше (20%) отнесло такое уважение к должным принципам общественного устройства. Менее трети считает уважение к чужому мнению совершенно необходимым для благополучия каждой российской семьи или важным .для своей (30%), а примерно четверть находит возможным без него обойтись. Хотя ровно треть принимает во внимание чужое мнение, чуть меньше (31%) учитывает его, пре-следуя свои интересы. Однако отстаивая их, респонденты вовсе не обязательно должны считаться с интересами других, даже если это члены семьи: признание интересов последних служит мотивом к исполнению семейных обязанностей только для 19% опрошенных.

Что касается ценностей инструментального характера, то согласие на-ходится в последней десятке ценностей (из набора в 30 ценностей), должных лежать в основании российского общества: его выбрала лишь пятая часть рес-пондентов (19,5%). Показательно и стремление почти трети (30-32%) ис-пользовать согласие в своих интересах и принять во внимание при решении важных проблем. Очевидно, что этого явно недостаточно для исполнения этой нормы инструментальной функции.

Столь же маловероятно, чтобы в таком качестве выступала солидар-ность людей: ее избирает менее 20% при отборе желаемых основ российского общества и несколько более 25% - в качестве обстоятельства, учитываемого при решении проблем. В целом же при выявлении отношения респондентов к утверждению "Сегодня каждый сам решает свои проблемы, и нет особого смысла объединяться с кем-либо для защиты общих интересов" выборка разделилась попо-лам. Очевидно, солидарность не относится к предпочтениям нормативного свойства.

Реализация предпосылок культуры мира происходит в России в особое историческое время - время перемен. Его влияние на россиян, на российских респондентов решающим образом зависит не только и, как это ни парадок-сально, не столько от характера перемен, сколько от восприятия людьми тем-пов преобразований - как быстрого или медленного, в одном случае, и как нормально-естественного - в другом. Только при "эволюционном" воспри-ятии процесса перемен наблюдается, с точки зрению респондентов, известная его синхронизация на макро- и микроуровнях, увязывание друг с другом раз-личных аспектов изменений. И, напротив, оценка перемен как чересчур быст-рых или же отказ признать изменения как таковые отражают разнотемповость, разорванность макро- и микротрансформаций, противоречие между идеологи-ческим приятием сдвигов и почти полным неприятием происходящих в со-циуме процессов. "Непоспевающие" респонденты склонны использовать мо-рально-этические понятия для оценки идеологических перемен, "эволюционисты" - перемен политических, а "нетерпеливые" - изменения в государстве и, что самое существенное, в экономике. Последнее может озна-чать, что проявленная этой группой некоторая неопределенность, если не не-довольство, относительно экономических перемен может быть связана не столько с оценкой конкретных результатов, сколько отражать несоответствие экономических преобразований нормативным установкам респондента, знаю-щего как должна меняться экономика. Такова же природа "морализаторской" оценки "правильности" и "неправильности" общества у респондентов, не ус-матривающих особых изменений в жизни россиян.

Можно предположить, что, если представление о сегодняшнем россий-ском обществе зависит от желаемого будущего, то различие образов-идеалов у рассматриваемых групп скажется на восприятии сегодняшних перемен в большей мере, чем то, насколько быстро или медленно, с точки зрения рес-пондентов, они реализуются.

Судя по результатам опросов 1996-1999 гг., ценностные образы со-временного российского общества действительно подвержены существенной дивергенции в зависимости от оценок темпов перемен. Представляется, что в современной ситуации сходным образом будет выстраиваться ориентация на процесс формирования культуры мира, оценка его необходимости или, напро-тив, ненужности.

Можно также заключить, что желаемые принципы-основания общества, могут оказаться гораздо более когерентными (за некоторыми важными, хотя и не меняющими сделанный вывод исключениями), чем это представляется в свете современных противостояний. Конкретный ценностный набор включает в себя такие общие большинства респондентов принципы-основания, как За-кон, Свобода, Безопасность, Справедливость, Мораль и Сотрудничество.

Проверить тенденцию к когерентности желаемых ценностных образов российского общества можно, сопоставив и то, как они различаются у пози-тивно и негативно оценивающих современные перемены респондентов. Серь-езные расхождения относительно будущего между этими группами респонден-тов наблюдаются по поводу только двух, но, пожалуй, решающих позиций - места и роли свободы и эффективности среди принципов-оснований будущего российского общества.

Представляется, что отношение к российским преобразованиям сущест-венным образом зависит не только от их содержания и даже результата, но не в меньшей степени и от темпов перемен, т.е. от способов проведения преобра-зований. Один из многих российских парадоксов как раз и состоит в том, что отклонение от признаваемого обществом естественным темпа реформирова-ния ведет к рассогласованию процесса перемен. в результате чего, в частности, даже имевшиеся в наличии и, возможно, довольно ограниченные социокуль-турные предпосылки общественной трансформации претерпевают серьезную деформацию в ходе их реализации и даже устраняются. Иными словами, тен-денции к формированию социокультурных предпосылок противостоят неадек-ватные методы их реализации.

Переход от политического порядка "вынужденной" демократии, навя-занной обстоятельствами, нередко вопреки воле и представлениям действую-щих субъектов" , к эффективно действующему демократическому политиче-скому порядку потребует длительного периода формирования демократиче-ских норм и институтов на микроуровне, на уровне межличностных отноше-ний и взаимоотношений групп. Особая роль в этом процессе принадлежит ин-ститутам образования и массовой коммуникации, а также профессиональному политологическому сообществу. Частью этого процесса должно стать станов-ление в России культуры мира как одной из институциониальных структур де-мократического порядка.