год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Видение проблем национальной безопасности в США имеет доктринальный характер. Доктрина национальной безопасности в США – это интеллектуальный продукт, совокупность взаимосвязанных идей в области управления тенденциями, реальными и прогнозируемыми, для защиты постоянных интересов общества и государства.

Стратегия национальной безопасности США, обновляемая с известной периодичностью, является лишь официальным, документальным резюме по вопросам национальной безопасности.

Доктринальное видение национальной безопасности в США имеет следующую структуру:

фундаментальные (постоянные) интересы, которые, по заявлению М.Олбрайт, неизменны в течение более чем 200 лет и (в ее же трактовке) заключаются в обеспечении безопасности, процветания и свободы американского народа;

миссия страны на данном этапе (это и есть доктрина, отражающая национальные интересы в конкретном понимании президента США);

конкретные целевые установки, разрабатываемые и достигаемые президентской “командой”, государственными структурами, группами влияния, коммерческими и неправительственными организациями, т.е., как прописано в нашем, российском законодательстве – субъектами национальной безопасности страны.

Действительно, поле субъектов НБ множественно и не сводится только к администрации президента. Например, известно, что в 1995 г. проведение официальной внешней политики США (без расходов на оборону) стоило 21 млрд. долл. плюс 16 млрд. внешней помощи при федеральном бюджете в 1,6 трлн. долл. Если же иметь ввиду внешнеполитическую и внешнеэкономическую деятельность отдельных ведомств (Пентагона, ЦРУ, Министерства энергетики), а также национальных компаний и МНК, неправительственных организаций со своими, мягко говоря, отличающимися от декларируемых государством целями на международной арене, то стоимость американской политики безопасности возрастет в десятки раз.

Множественность субъектов, имеющих собственные взгляды на интересы США, ставящих соответствующие цели и разрабатывающих стратегии их достижения, определяется особенностями американской институциональной системы. Ключевыми факторами, определяющими процесс разработки взглядов на национальную безопасность в США, являются: степень реальности внешней угрозы; политическая роль президента; степень межпартийной борьбы в Вашингтоне.

Чем больше ощущение внешней угрозы, тем больше процесс формирования американской политики национальной безопасности становится централизованным и контролируется президентом, жестко следуя национальным интересам, которые превращаются из лозунгов в руководство к действию. Конгресс и группы влияния становятся второстепенными звеньями. СМИ занимают президентскую сторону.

Чем меньше угроза, тем больше формирование стратегии национальной безопасности становится децентрализованным и бесконтрольным процессом. В этот процесс все больше вовлекаются Конгресс, группы влияния и СМИ. Разнообразие и противоречивость разрабатываемых в этот период вариантов стратегии национальной безопасности связаны с ориентацией членов Конгресса на удовлетворение интересов, прежде всего, нужных групп избирателей и финансовых групп в своих штатах. При этом следует учитывать чередование циклов в общественном развитии США, доминирование общественного или частного интереса. (А.Шлезингер).

При избрании президента от республиканцев в руководство вопросами национальной безопасности назначаются лидеры деловых кругов, бывшие высшие военные чины и известные ученые-международники (Г.Киссинджер, А.Хейг, Дж.Шлиссенджер, К.Пауэлл). Отличительной особенностью республиканской администрации является жесткий реализм, а доктрина национальных интересов, отдающая выраженный приоритет внешним, а не внутренним делам, ориентируется на использование силовых инструментов, поддержку союзников и выработку такой стратегии, цели которой могут быть выполнены. Для республиканской администрации характерно стремление избежать войны и политического авантюризма. Такая общая модель нашла отражение в деятельности администраций Р.Рейгана и Дж. Буша.

Демократов отличает либерализм, особенно в отношении экономических и социальных вопросов. Интересы различных групп населения, поддерживающих демократов (мелкие фермеры, еврейские объединения, выходцы из других стран, юристы и журналисты) больше отличаются друг от друга, чем интересы групп, поддерживающих республиканцев. В администрацию “демократических” президентов назначаются ученые, юристы, политические деятели из Конгресса (С.Вэнс, З.Бжезинский, Э.Лейк, М.Олбрайт, С.Тэлботт).

При решении проблем национальной безопасности демократы ориентируются больше на желаемый результат, нежели на пути и необходимые средства его достижения. Демократы предпочитают право силе, однако используют для этого и военные инструменты, особенно не задумываясь о порядке их использования и последствиях (войны в Корее, Вьетнаме, акция в Сомали и бомбардировки Косово). Демократы с большим трудом управляют внешними конфликтами (например, Югославия - 1999 г.).

Степень межпартийной борьбы оказывает значительное влияние на политику национальной безопасности США. Межпартийная борьба значительно снижает риски, на которые хотела бы пойти администрация, поставив под угрозу национальные интересы, а также дает возможность избежать выдвижения рискованных и амбициозных внешнеполитических инициатив. Низкий уровень межпартийной борьбы повышает вероятность осуществления рискованных мероприятий. Двухпартийное согласие привело, например, к войне в Корее и во Вьетнаме, а также к одобрению расширения НАТО.

В условиях низкого уровня угроз и слабой межпартийной борьбы процесс определения основных приоритетов страны становится глубоко бюрократическим и приводит к длительному согласованию ключевых национальных целей в администрации президента.

После “холодной войны” для США исчез вынужденный контроль за собственными планами и амбициями, связанный с опасностью противодействия другой стороны или эскалацией цены реализации этих планов. В США окрепло представление о своих возможностях как о стержневом механизме поддержания выгодного для американского общества мирового порядка (shaping). Сочетание этих обстоятельств с множественностью субъектов национальной безопасности воскресило целый спектр доктринальных трактовок роли и места США в современном мире, значительно отличающихся от официальных и, мало того, частично реализуемых отдельными государственными организациями и неправительственными субъектами.

Следуя классификации американского исследователя Ф.Нахта, эти трактовки сводятся в четыре основные группы, которые образует пересечение двух альтернатив в трактовке национальных интересов США:

изоляционизм (выборочная вовлеченность) – глобальная вовлеченность в мировые дела;

опора на собственные силы (“односторонники”) – опора на международные организации и союзников (“многосторонники”-интернационалисты).

Сторонники опоры на международные организации делятся на две группы. К первой из них относятся апологеты глобального лидерства США с опорой на международные организации и союзников США, которые должны помогать реализовывать глобальные устремления Вашингтона. Разработчики этой доктрины национальных интересов (У.Кристофер, Э.Лейк, П.Тарноф, М.Кеннеди, Р.Хаас) связаны с Демократической партией, а также крупнейшими межнациональными корпорациями, в которых ведущие позиции занимает еврейский капитал. Очень тихо в хоре этих заявлений звучат и идеи о необходимости возвращения к забытым принципам мирного сосуществования, конвергенции и т.д. (например, “мутуализма” Х. де Сантиса).

Вторая группа “многосторонников” выступает за необходимость четкого выделения наиболее важных интересов США в реальном времени, ориентируя на необходимость знать то, что относится к безопасности США, а что – нет. К сторонникам такого “аккуратного” подхода относятся деятели высшей американской бюрократии, как правило технократы-практики из Госдепартамента, Министерства обороны, ЦРУ и т.д. Доктрина выборочной вовлеченности разработана Г.Киссинджером, У.Мейнесом, Б.Бредли, отчасти З.Бжезинским, Ч.Купчаном, относящимися к демократам и финансируемыми из тех же источников (т.е. МНК).

Сторонников опоры на исключительно американские силы также делят на две группы. Одна из них предлагает глобальную вовлеченность в мировые дела без учета интересов и даже сотрудничества с официальными союзниками, не говоря уже об ООН, ОБСЕ и т.п. – упор на сверхдержавность США без оглядки на кого бы то ни было. Эти взгляды отражены в доктринах Б.Доула, Н.Гингрича, докладах республиканского “Фонда Наследие” (Фельнер), Кристола и Кагана (“доброжелательное лидерство”), З.Халилзада, Д.Джонстона (“служение-лидерство”) и отражают предпочтения мощных моно- и транснациональных компаний, интересы которых лоббируют группы влияния из теперешнего республиканского конгресса.

Другая группа “односторонников” – это т.н. “неоизоляционисты” или “затворники”, отстаивающие необходимость резкого сокращения внешней военно-политической активности США и сосредоточения на экономических и внутренних аспектах безопасности Америки. Выразителями такой трактовки интересов США выступают Дж. Хелмс (Сенат) и Дж.Шлиссенджер, а также часть высшей бюрократии, курирующей внутренние проблемы (доктринальное обоснование – Д.Бендоу, К.Лайон). “Затворники”, как правило, республиканцы, выразители интересов малого и среднего бизнеса.

Несмотря на то, что в большинстве перечисленных доктрин отсутствуют прямые антироссийские положения, их анализ показывает, что Россия рассматривается как системное препятствие на пути их реализации.

Наименее агрессивно настроены по отношению к России доктрины изоляционистов, что понятно, а также “выборочных” “многосторонников”. Доктрины последних исходят из теории баланса сил. Поэтому Киссенджер призывает всячески ограничивать расширение России за счет “ближнего зарубежья”, а У.Мейнес – сбалансировать силу РФ проведением скоординированной с ЕС, Китаем, Японией и, возможно, Индией политики сдерживания.

Позиция этих доктрин в отношении России понятна. Чиновники-практики, вне зависимости от партийной ориентации, реализующие внешнеполитический курс, в т.ч. в отношении России, знают реальную цену усилий по сдерживанию, а мелким и средним бизнесменам до России вообще нет дела.

Наиболее неприятные для интересов России направления деятельности обозначены в доктринах глобалистов. При этом, “многосторонники”-демократы в полной мере стремятся расширить демократию и рынок как в РФ, так и в зонах ее бывшего влияния. Именно эти доктринальные установки в полной мере были реализованы и проводятся сейчас администрацией Клинтона. “Управление реформами” (или кризисом – как угодно) из США уже нанесло РФ значительный ущерб без привлечения силовых методов. Кроме того, расширилось число военных союзов с явной антироссийской направленностью (расширение НАТО, поощрение ГУУАМ).

Наиболее явные антироссийские положения содержатся в доктринах глобалистов-“односторонников”. Они тоже предполагают необходимым не допустить возрождения РФ в границах СССР, сбалансировать ее мощь в Европе и Азии, развернуть национальную ПРО для нейтрализации ее ядерного статуса, получить свободный доступ к ее ресурсам и рынкам “ближнего зарубежья”, отменить ООН, где РФ – постоянный член СБ и т.д.

Агрессивность доктрин глобалистов объясняется прежде всего учетом интересов национальных и многонациональных корпораций. Здесь под национальным интересом понимается прежде всего выгода, размеры которой зависят от успешности использования объективных процессов глобализации.

В настоящее время эволюция взглядов на национальную безопасности США пришла к своему закономерному итогу. США открыто заявляют о своей силовой “единственности” и безальтернативности как организующего начала в глобальном масштабе. Весь мир стал делиться на тот, который признает “мир по-американски” и тот, который “заблуждается” относительно наступления последнего.

Фактически У.Клинтон сформировал новую доктрину США как новой оси мироздания, метрополии для всего остального мира, развитие которого зависит от американских ресурсов, воли и интеллекта. США, беря на себя роль глобального лидера, становятся основой международной безопасности и американоцентричной системы международного права (“США больше чем ООН”). В доктрине У.Клинтона фактически сфокусировались антироссийские положения глобалистов, как демократов-“многосторонников”, так и республиканцев-“односторонников”.

Таким образом, анализ альтернативных взглядов на национальные интересы США показал следующее.

Согласно большинству существующих доктрин США будут объективно генерировать для России системную и долговременную угрозу, вытекающую из стремления национальных американских компаний управлять процессами глобализации в интересах собственного сохранения и развития. Изоляционизм США для России несет угрозу, сопоставимую по катастрофичности с развалом СССР.

Столкновение глобальных интересов США и интересов России будет неизбежно. Формы и интенсивность такого столкновения (почти по Хантингтону, а точнее, Гумилеву) могут быть различными: от косвенных и неявных до открытой конфронтации.

Доктрина У.Клинтона будет унаследована следующей американской администрацией в силу преемственности курса и сохранит в начале 21 века текущий уровень оперативных угроз в виде расширения НАТО, выдавливания РФ из Закавказья и Центральной Азии, проведения устрашающих операций в отношении потенциальных союзников России, закрытия для российских фирм американского рынка, информационных атак и т.д.

Ущерб РФ даже при сохранении существующего уровня угроз от деятельности США будет нарастать при сохранении тех же условий планирования в области национальной безопасности РФ. Это связано с отсутствием в России (со времен В.Ленина и, возможно, И.Сталина) доктринального мышления и формирования доктринально-управленческих, а не администрирующих документов в области национальной безопасности.

В этой связи тезис Президента РФ о перестройке мира по пути многополярности, отраженный в его “Послании...” в 1999 г., будет иметь силу лишь в том случае, если Россия будет отстаивать эту многополярность, которая не придет сама, всеми располагаемыми на настоящее и будущее время инструментами национальной мощи.

Французские национальные традиции в выработке подходов к национальной безопасности сходны с американскими в части, касающейся их красочного идеологического оформления. Последнее объясняется “традиционной историко-литературной культурой” французской дипломатии (на внешнеполитической службе состояли Руссо, Вольтер, Шатобриан, Стендаль и др.), а также глубокими революционными традициями страны. В связи с этим, находящиеся в прямой зависимости от политической практики концепции национальной безопасности Франции, фактически, определяются идеологическими установками национальной доктрины.

Среди прочих национальных особенностей формирования политики национальной безопасности можно отметить следующие. Во Франции существует устойчивое внутреннее согласие о том, что страна является великой мировой державой. В этом и состоит голлистская традиция, сформулированная де Голлем как “Франция лишь в том случае является подлинной Францией, если она стоит в первых рядах”. Истоки такой традиции лежат в т.н. “национал-кольбертизме” (по имени Ж.-Б. Кольбера, государственного деятеля эпохи абсолютизма, ярого сторонника централизованного государства), который провозглашает культ верховного авторитета, всевластия государства и недопущения нанесения ему какого-либо ущерба. Кольбертизм положен в основу конституции V республики.

В отличие от многих стран (например, Японии), Франция не отягощена комплексом вины из-за своего колониального прошлого, что дает ей повод для претензий на глобальную роль в мире, что выражается в стремлении играть роль посредника между ведущими западными странами и государствами “третьего мира”. В отличие от США, Франция никогда не стремилась к одностороннему гегемонизму. Традиционно обеспечение безопасности ею рассматривается посредством равновесия великих держав в рамках многополярного мироустройства. Отсюда и традиционное стремление Франции к проведению гибкой политики балансирования и отказ от каких-либо двусторонних союзов в пользу многосторонних.

Франция также рассматривает военные инструменты в качестве основы обеспечения политики безопасности, что находит подтверждение в обособленности (односторонности) в вопросах национальной обороны от НАТО и др. государств Европы, а также в проведении собственной ядерной политики.

В геополитическом плане Франция числит себя не только континентальной и морской державой одновременно, но и уточняет, что является единственной (исключая Испанию) европейской страной, одновременно выходящей к Атлантике и Средиземному морю. Такое положение Франции предопределило и как бы тройственность ее геополитической модели.

“Тьермондизм” определяет для Франции необходимость постоянной глобальной вовлеченности как “обязательств и ответственности” за свои подмандатные территории и содействие в развитии своим бывшим колониям. Оправданием глобализма Франции служит также и ее статус постоянного члена СБ ООН и, до 1995 г., зависимость развития своих СЯС от полигона на атолле Муруроа.

“Европейский периметр” определяет важность участия Франции в формировании регионального порядка как в Средиземноморье, Северной Африке, так и на Ближнем Востоке и прилегающих к нему акваториях.

“Евроцентризм” определяется особой важностью состояния безопасности в Европе и участия в европейских делах, где Франция традиционно рассматривает себя как регионального лидера, сдерживая при этом европейские аппетиты США, Великобритании (англосаксонская группа), Германии и, в некоторых случаях, России.

Отличительной особенностью руководства обеспечением национальной безопасности Франции является особая роль президента республики, что определено конституцией 1958 г., согласно которой президент является “гарантом национальной независимости, территориальной целостности, соблюдения соглашений Сообщества и договоров”, а также главой вооруженных сил. Президенту же предоставлены исключительные права, когда “независимость нации, целостность ее территории или выполнение ею международных договоров оказываются под серьезной и непосредственной угрозой”. Роль президента была закреплена (в 1959 г.) и в виде создания т.н. “президентского сектора”, т.е. исключительных полномочий президента, к которым отнесены вопросы внешней политики, дипломатии, обороны, отношений с членами Сообщества.

В силу особого, близкого к абсолютному, положения президента в сфере национальной безопасности, огромное значение приобрела и его функция основного идеолога ее обеспечения. Именно национальные доктрины и концепции, принятые за основные направления обеспечения безопасности (они, как правило, не носят характера единого, цельного документа), являются теми рамками, которые определяют текущие решения и дают ориентиры для перспективных. При разработке программных документов в области национальной безопасности президент опирается на советников из канцелярии президента при Елисейском дворце.

Участие остальных звеньев исполнительной власти в разработке вопросов национальной безопасности значительно скромнее. Тем не менее, премьер-министр и правительство располагают значительными возможностями в данном плане. Особо следует выделить подчиненный премьер-министру Генеральный секретариат национальной обороны (ГСНО), отвечающий за межведомственную координацию вопросов обороны, значение которого аналогично значению Совета национальной безопасности в США. Так, Ордонанс от 07.01.1957 г. включил в сферу обороны проблему войны, дипломатии, экономики, гражданской обороны, научных и технических исследований. ГСНО ведет и собственную аналитическую работу.

Большую роль в формировании национальной доктрины и КНБ Франции играют МИД, в рамках которого функционирует Центр анализа и прогнозирования, а также Министерство национальной обороны и Генеральный штаб, отвечающие за разработку национальной военной доктрины.

Необходимо отметить, что многие теоретики национальной безопасности из госаппарата, переходящие на работу в частный сектор, зачастую продолжают свою теоретическую деятельность. В результате формируются группы интересов, сочетающие в себе государственные взгляды и устремления частного бизнеса, что оказывает влияние на формирование и корректировку политики национальной безопасности.

Роль политических партий и представительских органов власти в определении политики национальной безопасности страны ограничено конституцией. Кроме того, доминирование исполнительной власти над законодательной во Франции фактически сводит на нет фактор межпартийной борьбы при определении характера КНБ. Тем не менее, большинство партий Франции разрабатывают свои программы внешней и оборонной политики, а также публикуют документы по различным аспектам безопасности.

При этом отмечается фактическое отсутствие серьезных разногласий в отношении политики национальной безопасности между фракциями Национального собрания Франции, вне зависимости от остроты текущего момента и степени реальности внешних угроз.

Франция после окончания войны основные внешнеполитические усилия сосредоточила на проведении силовой политики в своих колониальных владениях. Занятая войной в Индокитае и Алжире страна теряла в Европе одну позицию за другой. Интеграция французских вооруженных сил в НАТО, т.е. фактически под контролем США, ремилитаризация и усиление позиций ФРГ в 50-е гг. показали, что Франция не может обеспечить свои интересы без обретения самостоятельности по отношению к США и НАТО, без пересмотра своей традиционной силовой политики.

Поражение в Индокитае, крах коллективной англо-франко-израильской агрессии в Египте (Суэцкий кризис 1956 г.), неспособность 400-тыс. экспедиционной армии добиться ощутимых результатов в Алжире поставили страну на грань гражданской войны.

Приход к власти в 1958 году Шарля де Голля и утверждение режима V Республики ознаменовали начало радикального пересмотра национальной доктрины Франции. В основу национальной доктрины де Голль положил лозунг “национальной независимости” и “величия Франции”. Идея нации была возведена в категорию абсолютных ценностей.

Де Голль провозгласил также ориентацию Франции на многополярный миропорядок и неприятие биполярного деления мира в принципе. Пересмотр прежней политики де Голль построил по следующей схеме: США постепенно теряют свое господствующее положение, Россия несколько отступает в Европе, третий мир утверждает свою независимость, но остается пассивным. Такой подход к миропорядку определил основную миссию Франции как игру на балансе сил более крупных держав и отказ от союза с какой-либо из них. При этом Франция ратовала за создание многосторонних союзов с учетом геополитических факторов. Долгосрочной целью обеспечения безопасности страны де Голль определил необходимость занятия ею одного из руководящих мест в мире с помощью комплексного использования инструментов национальной мощи и быстрого экономического роста. Была выдвинута формула “разрядка–согласие–сотрудничество”.

Первоначально (1958–1962 гг.) эта цель реализовывалась в рамках ориентации на “трехстороннее лидерство” Франции совместно с США и Великобританией в НАТО. Основой для этого считался ядерный статус Франции и опора на военную силу. Однако, в дальнейшем возобладал курс на обретение военно-стратегической автономии (совокупный потенциал Франции значительно уступал американскому) с параллельным поиском европейского союза, балансирующего доминирование США в НАТО. Для этого рассматривались: в 1961–1962 гг. военно-политический союз “Европы шести” (без Великобритании) ; планы “единственной и единой обороны как основы союза” Франции и ФРГ с французскими ядерными гарантиями (французский проект Елисейского договора, рубеж 1962–1963 гг.); франко-английский ядерный союз (конец 60-х – начало 70-х гг.).

Недостаточная экономическая мощь Франции, по мнению голлистов, не гарантировала ей самостоятельности в западном мире, что вызывало необходимость не только усиления дипломатических, политических и моральных резервов страны, но и жесткую демонстрацию ядерной мощи: “Наличие у Франции национального ядерного оружия станет основным фактором развития Европы”.

Эти соображения легли в основу французской военной доктрины, исходящей из наступления неизбежного стратегического равновесия по линии СССР–США, приоритета Стратегических Ядерных Сил над Силами Общего Назначения и независимого обеспечения национальной безопасности в мире. Концепция сдерживания “слабым сильного” преследовала цель “предотвращения ядерной войны” и определяла необходимость обороны от ядерного удара только национальной территории (пуризм). Эти установки были обобщены доктриной “обороны по всем азимутам” (1967 г. Ш.Айере, Национальный Генеральный Штаб (НГШ) Франции).

Доктрина де Голля реализовывалась через ориентацию на вызывающую односторонность и претензии на глобальную вовлеченность в политике национальной безопасности. Эта политика снова привела Францию к дестабилизации внутренней обстановки и осознанию требования пересмотреть многие конфронтационные положения доктрины де Голля.

Сменивший де Голля Ж.Помпиду (1969–1974 гг.) в основу национальной доктрины ввел формулу “преемственность и обновление”. В ее основе по-прежнему были национальные интересы Франции и укрепление ее роли прежде всего в Европе, а также Средиземноморье и на Ближнем Востоке. Помпиду отошел от идеологической формулы де Голля о Франции как великой державе. Его национальная доктрина смещается в сторону большего реализма.

Политика национальной безопасности Помпиду базировалась на необходимости выравнивания экономических потенциалов Франции и ФРГ посредством создания европейского валютного союза, расширения связей с США (“нейтральная и благожелательная Америка”), поддержания ровных отношений с СССР и усиления позиций Франции на Ближнем Востоке при пассивном третьем мире.

В отношении Европы была выдвинута идея “завершения, углубления и расширения ЕЭС”, но только на конфедеративной основе, и усиления политического влияния Европы в ключевых регионах мира. При Помпиду предпринимались попытки активизации Западноевропейского союза (1973–1974). А предоставление ядерных гарантий ФРГ выдвигалось в качестве основы сотрудничества с двумя странами.

Военная доктрина Франции также претерпела изменения (доктрина НГШ М.Фурке 1969 г.). Она снимала вопрос о применении ядерных сил в глобальном масштабе (“по всем азимутам”), перенацелив их на Восток. Обозначались три круга обороны: национальная территория, Европа с “ее подступами” и Средиземноморьем, отдаленные территории в Африке. Основным театром войны рассматривалась Европа – “зона жизненных интересов”. При этом предполагалось согласование стратегических планов в Европе с планами ОВС НАТО, что предполагало использование элементов стратегии “гибкого реагирования” Альянса.

В целом концепция национальной безопасности Франции Помпиду имела выраженный европоцентризм при выборочном вмешательстве в мировые дела.

К середине 70-х гг. Франция вошла в экономический кризис, похоронивший мечту о экономическом паритете с ФРГ. Кроме того, политическую власть в стране голлисты окончательно уступили правоцентристам. Лидер “независимых республиканцев” Валери Жискар д’Эстен занял президентский пост.

д’Эстен (1974–1981 гг.) радикально изменил голлистскую формулу о великодержавности Франции, отводя ей роль во главе держав, непосредственно следующих за сверхдержавами. Вместо “величия” выдвигался лозунг “влияние”. Национальная доктрина д’Эстена основывалась на следующих положениях: Европейский союз, глобальная вовлеченность, расширение двусторонних связей со странами-поставщиками энергии и роль Франции как посредника между развитыми странами и третьим миром. Это предполагало добиваться уступок со стороны СССР, отказа США от претензий на гегемонию и переориентацию третьего мира на более тесное сближение с Францией .

В основе политики национальной безопасности Франции д’Эстена лежали экономические приоритеты и, в первую очередь, дальнейшее расширение европейской интеграции. При этом был сделан крен в сторону атлантизма, т.е. допущения активной вовлеченности США в европейские дела. Последнее можно связать с растущим отставанием Франции от ФРГ по экономическим показателям и усиливающейся необходимостью сбалансировать мощь западногерманских сил общего назначения в Европе.

Для решения энергетической проблемы, острейшим образом стоявшей для Европы, была выдвинута концепция “нового экономического порядка”. Она предполагала установление нового равновесия в торговом обмене, активность в финансовых отношениях развитых и развивающихся стран на основе широкого консенсуса .

В политическом плане д’Эстеном была подтверждена концепция поиска равновесия во взаимоотношениях Восток–Запад. Он поддерживал политику разрядки 70-х гг. и теории конвергенции двух систем.

Значительному пересмотру подверглась и военная доктрина Франции, доктрина “расширенной неприкосновенной территории” (НГШ Г.Мери, 1976 г.). Она исходила из того, что отставание экономики Франции от ФРГ значительно снижает значение французского ядерного потенциала и стратегические преимущества Франции в Европе. Для компенсации этого вызова расширялась зона “прикрытия” французским ядерным “зонтиком” всей территории Европы и зона ответственности ВС Франции в случае войны. Указывалась возможность задействования ВС в случае крупномасштабной войны в Европе по планам НАТО. В военном строительстве основной упор был перенесен на силы общего назначения.

В целом, по оценкам французских политологов, политика национальной безопасности Франции д’Эстена занимает промежуточное положение “между голлистским наследием и обольщением атлантизма”.

Сменивший на президентском посту д’Эстена социалист Ф.Миттеран (1981 – 1995 гг.) подтвердил ключевые принципа голлизма в национальной доктрине. Неизменными остались установки на отказ от военной реинтеграции в НАТО, самостоятельность Франции в вопросах национальной безопасности. Сохранилась также и ориентация на создание независимого западноевропейского центра силы с Францией во главе.

При этом Миттеран выдвинул тезис о совместимости национальной независимости и тесного сближения с НАТО и США, что было официально подтверждено в мае 1983 г. (Вильямсбергское заявление). В ряде официальных документов по вопросам национальной безопасности Франции наряду с таким постоянным элементом как независимая оборона, стала фигурировать верность Атлантическому союзу, а не разрядка напряженности, как было ранее. Оборона Западной Европы теперь связывалась с НАТО.

Традиционная установка политики национальной безопасности о стремлении к равновесию сил, ослаблению двухполюсной системы и посредничеству между Востоком и Западом стала трактоваться лишь в узком военно-стратегическом смысле, опираясь на тезис о советском военном превосходстве. Кроме того, развитие получили идеологемы о “правах человека”, необходимости преодоления “последствий Ялты” и т.д.

Дальнейшее развитие получили и глобалистские установки, выраженные в концепции “тьермондизма” – солидарности с национально-освободительными движениями, равноправным сотрудничеством с третьим миром и исполнением Францией роли посредника между Севером и Югом.

Наконец, изменениям подверглись и установки военной доктрины. НГШ ВС Франции Ж.Лаказ отмечал, что “жизненные интересы Франции не могут сводиться к национальной территории, не затрагивая проблем безопасности ее европейских союзников”. Центральной установкой стала ориентация на глобальное сдерживание как силами общего назначения, так и ядерными силами (ревизионизм).

В начале второго срока пребывания на президентском посту (1988–1995 г.г.). Миттеран несколько сместил приоритеты национальной безопасности в пользу евроцентризма, однако не настолько, чтобы отказаться от тесного сотрудничества с НАТО. Параллельно в его концепции появляются цели окончательного формирования Европейской Конфедерации и единой еврообороны с опорой на ЗЕС. Основой для этого становится укрепление оси Париж-Бонн.

После окончания холодной войны и объединения Германии Миттеран временно возвращается на голлистские позиции и, в условиях неопределенности роли НАТО для Европы и создания ЕС (Маастрихт, 1991 г.), пытается на основе евроцентризма взять на себя роль общеевропейского лидера. Особое значение сыграло неприятие Францией роли союзников по коалиции в войне в Персидском заливе 1990– 1991 гг. и скованность европейских ВС рамками Альянса для проведения операций “вне зоны ответственности”. В результате Франция попыталась взять на себя политико-военную роль по урегулированию югославского кризиса. Однако, ей не хватило ни ресурсов, ни политического веса, ни военной мощи, ни опыта организации коллективных операций.

В целом концепция национальной безопасности Ф.Миттерана строилась на относительно либеральной и идеологизированной трактовке национальных интересов. Именно при Миттеране голлизм обратился более в риторику, нежели в практическое обоснование политики безопасности. Основные же положения концепции политики национальной безопасности Миттерана свидетельствуют о ее атлантизме и стремлении к глобальной вовлеченности.

В 1995 г. президентом Франции стал Ж.Ширак. Его национальная доктрина опирается на достаточно жесткие голлистские установки – сохранение независимости и лидерства в Европе, опора на ядерное сдерживание в новых условиях (серия натурных ядерных испытаний в 1995 г. во Французской Полинезии). В то же время трактовка национальных интересов Шираком стала более гибкой и прагматичной, особенно в отношении атлантизма и роли НАТО.

Среди основных приоритетов политики национальной безопасности Франции за последние четыре года следует отметить: подтверждение собственного независимого статуса через обладание ядерным потенциалом и значительной военной мощью; дальнейшее укрепление ЕС через валютный союз (евро) и франко-германское взаимодействие, а также ОБСЕ; опора на адаптированную НАТО и формирование модели “четырехстороннего лидерства” в Европе.

В основе концепции лежит тезис о том, что национальное государство – основа европейской безопасности, т.е. Франция преследует цель “дозированной” европейской автономии на основе концепции “прагматичного евроцентризма”.

В отношении НАТО просматривается установка сделать из США не абсолютного ее лидера, но заложника европейской безопасности перед лицом нестабильности в Восточной Европе, на постсоветском пространстве и Ближнем Востоке. По мнению французских аналитиков, для Франции необходим противовес сильной Германии, нездоровой России и перманентной нестабильности (при этом вспоминаются эпизод поэтапного сокращения группировки ВС США в Европе и неудачная попытка Франции взять на себя американские функции в югославском кризисе). Выдвигается концепция “адаптированной НАТО”, что означает для Франции участие только в ее коллективных операциях, за исключением обозначенных в ст.5 Устава Альянса (т.е. “вне зоны ответственности”). Последними соображениями определяется и участие Франции в бомбардировках Югославии (с марта 1999 г.) .

В позиции Ж.Ширака по вопросам национальной безопасности Франции прослеживается дальнейшее снижение удельного веса исходных голлистских установок. Это накладывает отпечаток и на политику национальной безопасности, которая носит смешанный, евро-атлантический характер, причем с опорой на евроцентризм.

тносительно продолжительные сроки нахождения президента у власти во Франции в значительной степени обусловили и живучесть голлисткой модели национальной безопасности. Однако, по мере неуклонного снижения относительного веса Франции в мировом и даже в европейском балансе сил, голлизм превращался в догму, не отвечающую реальным условиям обстановки. Уже к середине 70-х гг. начались активные поиски Францией новой модели национальных интересов, которые фактически продолжаются и в настоящее время. При этом основные модели проведения политики национальной безопасности ограничиваются двумя альтернативами: евроцентризмом и атлантизмом.

К национальным особенностям Японии, определяющим формирование ее взглядов на проведение политики национальной безопасности, относится прежде всего гомогенность и закрытость японского общества, что определилось длительным, почти трехстолетним (вплоть до середины XIX века) периодом ее самоизоляции. Гомогенность не способствует преодолению закрытости общества и выражается в самоидентификации японцев как частичек единого государства (“одна нация – одно сердце (иккоку –иссин)”). Кроме того, в сознании японского общества закрепилась традиция оценки окружения страны сквозь призму “японоцентричности”.

Японский социум ориентирован на непосредственное реагирование на изменения в окружающей среде. Если на Западе цели задаются заранее и механизмы определяются необходимостью их достижения, то японские структуры не формулируют цели жестко. Цели не задаются извне, а гибко формулируются в рамках текущего контекста.

Организация японского общества как автономно распределенной иерархической системы, значительно отличающаяся от европейского общества как линейной суммы самостоятельных индивидов, накладывает заметный отпечаток и на процесс принятия решений. Решение, разрабатываемое несколькими автономными группами, вырабатывается при лидировании одной из них, наиболее подготовленной. Этот метод получил название “увязывание корней”, т.е. согласование деталей до принятия решения.

Необходимо отметить, что по представлению японцев “никто не может служить двум хозяевам”. Именно поэтому, выбирая между великими державами, Япония предпочитает однозначно ориентироваться на США, и имеет гораздо более прохладные связи с Россией и Китаем.

Перечисленные японские национальные особенности в некоторой степени проясняют, почему концепции национальной безопасности Японии в основном отражают лишь изменения, происходящие на международной арене, и варианты наиболее оптимального приспособления страны к этим изменениям. Т.е., это стратегии “ситуативной рефлексии и приспособления”.

Япония, так же как и США, рассматривает себя преимущественно островной страной, развитие которой связано с морской геополитической ориентацией. Если рассматривать геополитические устремления Японии в исторической ретроспективе, то можно выделить три, свойственные ей модели.

“Панъяпонизм”. Данная модель предусматривает для Японии глобальную экономическую и военно-стратегическую роль. Она предусматривает единоличное доминирование страны в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР), совместный с другими великими державами контроль энергоресурсов Ближнего Востока и глобальную экономическую конкуренцию и вовлеченность во все значимые для Японии международные проблемы.

“Азияцентризм”. Он предусматривает географическое ограничение активности Японии Азиатско-Тихоокеанским регионом при исключительной концентрации на нем. Данная модель была использована Японией между двумя мировыми войнами и во время Второй мировой войны. Пространство АТР, согласно этой модели, организуется японскими геостратегами в виде концентрических кругов. Первый из них образует территория собственно метрополии, защита которой представляется жизненным интересом страны. Второй круг образуют побережье континентального Китая, Корейский п-ов, Приморье и о. Сахалин. Третий круг формируют территории государств АСЕАН и Индокитай, а также океанические акватории от побережья Индии до Гавайских островов.

“Совместный азияцентризм”. Данная модель определяет геополитическое видение роли Японии на настоящем этапе, в условиях тесного военно-политического взаимодействия с США и ограниченности силовых инструментов национальной мощи. В военном плане она может быть охарактеризована как частично-изоляционистская, а в целом - регионалистская.

Серьезный отпечаток на роль институциональной организации Японии в процессах обеспечения национальной безопасности наложила послевоенная американская оккупация и, далее, в период холодной войны, – союзнические отношения с Соединенными Штатами.

Япония формально является монархическим государством во главе с императором, который является “символом государства и единства народа”. Либерально-демократическая партия Японии (ЛДП), традиционно опиралась на большинство в парламенте и формировала однопартийное правительство, являясь правящей, вплоть до начала 1990-х гг. Премьер-министр Японии, как правило, один из лидеров ЛДП, лишь формально руководит, но не определяет общую политику кабинета. Он докладывает парламенту об общем состоянии внешних сношений (ст. 72 конституции Японии). Реальное руководство внешней и оборонной политикой находится в руках кабинета (ст.73). При этом официальная доктрина Японии состоит в том, что общая политика вырабатывается всеми членами кабинета, что подтверждает существование традиции “увязывания корней” в процессе выработки ключевых решений в области национальной безопасности страны.

В период холодной войны ощущение перманентной внешней угрозы со стороны СССР компенсировалось тесным военно-политическим союзом с США, конституция ограничивала использование силовых инструментов для проведения политики национальной безопасности, а доминирование ЛДП в политической системе фактически исключало межпартийную борьбу по вопросам национальной безопасности. Роль исполнительной власти, прежде всего кабинета, МИД, Управления национальной обороны (УНО) и министерства внешней торговли и промышленности сводилась к управлению взаимоотношениями с США в области безопасности и обороны.

Среди органов исполнительной власти ведущее место в формулировании и планировании в области безопасности занимает МИД. И, поскольку члены парламента традиционно не проявляют интереса к вопросам обороны и безопасности, МИД имеет относительную свободу в управлении этими вопросами. Военная безопасность находится в ведении УНО, которое, хотя и возглавляется государственным министром, не является органом на уровне кабинета. Кроме того, рассмотрение вопросов национальной безопасности возложено на Национальный совет безопасности (НСБ), который не является постоянным исполнительным, а лишь консультативным органом ведущих министров кабинета.

При такой институциональной системе взгляды на национальные интересы и цели Японии формировались в основном главами и идеологами различных фракций Либерально-демократической партии (ЛДП), опиравшихся в своих концептуальных построениях на гаккай (политико-академический комплекс, тесно связанный с властью). Эти взгляды и находили свое отражение в официальных позициях страны по пришествии к власти того или иного функционера ЛДП.

После окончания холодной войны институциональная система Японии начала давать заметные сбои в формулировании и формировании политики национальной безопасности. Это было связано с тем, что реальная внешняя угроза фактически перестала существовать (СССР распался, а Россия, по мнению самих же японцев, Союзу – не ровня). Последовавшая деидеологизация внешней политики после холодной войны ослабила правящую ЛДП. Институционально слабые и достаточно часто меняющиеся кабинеты (ранее, при полной поддержке в обществе союза с США, справлявшиеся с проведением политики национальной безопасности) не успевают отслеживать ситуацию на международной арене.

В настоящее время ситуация с формированием основ политики национальной безопасности сходна с тем американским вариантом, когда отсутствует серьезная внешняя угроза. Текущие обоснования политики национальной безопасности Японии носят беспорядочный и ситуативный характер и отражают представления определенной группы правящих кругов при отсутствии общенациональной платформы.

После окончания второй мировой войны в Японии, находящейся под американской оккупацией, были распущены вооруженные силы, проведена земельная реформа, реорганизованы прежние монополистические концерны (дзайбацу), приняты антимонополистические законы. Начиная с 1947 г. была проведена конституционная реформа и осуществлен переход к системе парламентской демократии. Япония отказалась также от применения военной силы как средства разрешения международных проблем. В 1951 г. заключение Сан-Францискского мирного договора восстановило суверенитет Японии. Одновременное заключение Японо-американского договора о гарантиях безопасности, по которому страна стала союзником США и предоставила им право создавать на своей территории военные базы и содержать неограниченную группировку передового присутствия, фактически заложило основы концепции национальной безопасности Японии, получившей наименование доктрины Ёсида.

Доктрина Ёсида (по имени премьер-министра Японии и председателя Либеральной партии в 1946-1954 гг.) заложила магистральное направление послевоенной политики национальной безопасности Японии, предусматривающее ускоренное экономическое развитие, резкое ограничение военных расходов и тесный союз с США. Это была доктрина экономического национализма (практического национализма), основной целью которой было развитие японской экономики под американским ядерным зонтиком.

Доктрина Ёсида оставалась в основе проведения политики безопасности кабинетов Хатояма (1954–1956), Исибаси (1956–1957), Киси (1957–1960), Икэда (1960 – 1964) и Сато (1964 –1972). За это время Японии удалось добиться колоссального экономического прогресса (в 1968 г. страна заняла 2-е место в капиталистическом мире по объему промышленного производства), перезаключить в 1960 г. договор о безопасности с США на более равноправной основе. Большую выгоду извлекла Япония, фактически оставшаяся в стороне от борьбы “двух систем”, от войны США в Корее (около 13 млрд. долл.) и во Вьетнаме. Кроме того, в период 60-х гг. значительно возрос военный потенциал страны, нацеленный на сдерживание СССР и Китая от экспансии в АТР. Так, в ходе выполнения первого (1957–1961) и второго (1962–1966) планов обороны с опорой на военно-техническую помощь США были заново созданы значительные сухопутные силы (5 полевых армий и 13 дивизий), а также основы оборонной промышленности. Выполнение третьего плана обороны (1967–1971) фактически позволило создать современные ВМС. В целом, доктрина Ёсида являлась основой для проведения классического варианта политики национальной безопасности.

Основной геополитической моделью Японии в период действия доктрины Ёсида стало сочетание “Совместного азияцентризма” (в военно-политической сфере) и чистого “азияцентризма” в экономической сфере. Японский “азияцентризм” развивался на пути различных вариантов создания “Тихоокеанского объединения” при лидирующей экономической и политической роли Японии. Эта идея была сформулирована еще в начале ХХ века как “великая восточно-азиатская сфера процветания”, в центре которой находились Японские острова – “метрополия” – вокруг которых в форме концентрических кругов образовывались “северное и южное пространства”, богатые минеральным сырьем. Во время второй мировой войны именно это видение лежало в основе стратегических планов ведения войны на Тихом океане.

В соответствии с идеями формирования подконтрольного Японии “тихоокеанского сообщества” были разработаны региональные доктрины “Тихоокеанского объединения” (автор И.Коно, 1959 г.), Тихоокеанской зоны свободной торговли (1965 г.), “Пан-Азии” (доктрина премьер-министра Э.Сато, 1969 г.). Большинство этих доктрин основывались на т.н. “азиатском национализме” и даже на антиамериканизме (особенно доктрина “Пан-Азии” Э.Сато). Тем не менее, “зона мира и стабильности” для Японии в 60-е гг. была ограничена регионом Дальнего Востока.

В начале 70-х гг. доктрина Ёсида трансформируется в классическую доктрину национальных интересов, состоявшую из внутрисоциального (общественная безопасность), военного (национальная безопасность) и внешнеполитического (мир и стабильность во всем мире) компонентов. Этой доктрины придерживались правительства Сато (с 1970 по 1972), Танаки (1972–1974), Мики (1974–1976) и Фукуда (1976–1978).

В этот период основной целью политики национальной безопасности Японии стало приведение ее внешнеполитической роли в мире в соответствие с ее экономическим потенциалом. Достижение данной цели планировалось осуществить через решение трех задач: содействие развитию рыночных демократий в мире; обеспечение стратегического баланса между капитализмом и социализмом; вклад в стабильные экономические и политические отношения между Севером и Югом, в особенности в Азии.

Решение этих задач означало смену Японией геополитической модели и ее трансформацию в “пан-японскую” модель, сочетающуюся с чистым “азияцентризмом”. В экономическом плане в период кабинета Мики была разработана “Стратегия Японии к XXI веку”, ориентированная на создание Тихоокеанского сообщества как субсистемы глобальной экономической системы. Данная идея была развита в т.н. “доктрине Фукуда” (Манила, 1977 г.), носившей ярко выраженную региональную (азиатскую) ориентацию и предполагавшей отказ Японии от попыток стать военной державой, развитие конструктивных связей с АСЕАН и содействие сотрудничеству государств Юго-Восточной Азии. На этот раз “зона мира и стабильности” по японским взглядам включала весь АТР.

В военно-политическом плане впервые в 1968 г. Э.Сато были сформулированы “три безъядерных принципа”: “не производить, не хранить и не ввозить ядерное оружие”, которые не были оформлены в нормативном плане. В отношении СССР и Китая проводилась политика “дипломатии равных расстояний”, которая в период кабинета Фукуда была заменена на “динамичное балансирование”, учитывающее напряженность в советско-китайских отношениях. В результате был заключен договор о Дружбе и сотрудничестве между Японией и Китаем (1978 г.). Кроме того, по выполнению четвертого плана обороны ВС Японии превзошли по боевой мощи прежнюю императорскую армию и заняли первое место среди ВС государств АТР. Япония получила также развитую оборонную промышленность. В 1976 г. планы обороны были заменены основной программой национальной обороны, рассчитанной до 1990 г. Эта программа исходила из разрядки во взаимоотношениях Восток–Запад, улучшения отношений с Китаем и сохранения статус-кво на Корейском полуострове. Она предусматривала тесное взаимодействие с США по вопросам национальной обороны, поддержание боеготовых сил самообороны для отражения ограниченной агрессии и формирование “базовых сил самообороны” как основы полномасштабной милитаризации в чрезвычайных условиях.

В условиях нового обострения противостояния по линии СССР – Запад в Японии впервые была разработана доктрина “комплексного обеспечения национальной безопасности” (КОНБ). Разработка этого документа проводилась МИД, МВТП, УНО, рядом НИИ и группами ad hoc по заданию кабинета Охиры в 1979 – 1980 гг. Национальная доктрина Японии в рамках КОНБ основывалась на принципах “глобальности” и “неделимости” безопасности “свободного мира” перед лицом советской угрозы. Эта доктрина была выдержана в либерально-идеалистическом духе и фактически стояла “на вооружении” весь период 80-х гг. КОНБ состояла из трех компонентов. На первый план была поставлена политическая безопасность, основывающаяся на концепции “трехсторонности” и формирования большого треугольника “США–Япония–Европа”, который для Азии дополняется малым треугольником “США–Япония–Китай”. Другими словами, Япония “расширяла” “зону мира и стабильности”, присоединяя к АТР еще США и Западную Европу.

В экономическом плане основной целью выдвигалась необходимость решения противоречий Запад-Восток и Север-Юг. В практическом плане это означало, что Япония будет стремиться к улучшению международной экономики в виде внешней помощи, перераспределения долгов и вклада в международные институты, ориентируясь на содействие американской политике. В военном плане сохранилась жесткая ориентация на совместную с США оборону Японских островов, кроме того вводилась т.н. 1000-мильная зона обороны. С 1980 г. текущие планы обороны были переименованы в среднесрочные программы, направленные на создание “базовых сил обороны”.

При правительстве Охиры получили дальнейшее развитие идеи Тихоокеанского сообщества. Однако было подчеркнуто, что это более декларация, нежели конкретная политическая или экономическая программа. Премьер-министры Судзуки (1980–1982) и Накасоне (1982–1987), хотя и придерживались идеи о необходимости сообщества, но перекладывали ответственность за его формирование на государства АСЕАН и частные предпринимательские структуры, чтобы не спровоцировать роста антияпонских настроений в АТР.

Если в период кабинета Охира КОНБ носила более экономический уклон, то Судзуки политизировал эту доктрину, а Накасоне сделал упор на военно-политические аспекты и рост военной мощи Японии.

Доктрина КОНБ исчерпала себя к началу 90-х гг. и с распадом СССР, основной угрозы Японии. Часто сменяющие друг друга кабинеты (Такесита (1987–1989), Кайфу (1989–1991), Миядзава (1991–1993), Хосокава (1993–1994), Мураяма (1994–1995), Хасимото (1995–1998), Обути (наст.вр.)), а также кризис правящей ЛДП обусловили не только отсутствие целостной концепции национальной безопасности, но и ситуативность и субъективность определения роли Японии в мире. Эти факторы обусловили фактическое копирование японскими официальными институтами стратегий национальной безопасности США в 90-е гг.

Ярким примером такого копирования стала т.н. “доктрина Кайфу”, основанная на американской доктрине нового мирового порядка Дж.Буша. Согласно “доктрине Кайфу” Япония ставит следующие цели: гарантировать мир и безопасность; уважать свободу и демократию; обеспечить безопасность и процветание в мире в рамках открытой рыночной экономики; защитить окружающую среду и гуманитарные стандарты; обеспечить стабильные международные отношения на основе диалога и сотрудничества.

В добавление к перечисленным целям у Миядзава добавились цели большего сотрудничества со странами АСЕАН и более активной роли Японии в формировании мира и безопасности в Восточной Азии. Правительство Мураяма сформировало концепцию национальной безопасности, базирующуюся на универсальных ценностях “демократии, свободы и уважения прав человека”, к которым “примыкают” три “столпа” политики национальной безопасности: японо-американские отношения; укрепление отношений с АТР; участие в решении глобальных проблем (нераспространение оружия массового поражения, гуманитарная помощь и т.д.).

Относительную стройность приобрела концепция национальной безопасности премьер-министра Р.Хасимото. Политика национальной безопасности в трактовке его кабинета опирается на “фундаментальные ценности и идеалы: свободу, демократию и рынок”. Миссия Японии сформулирована как “выполнение творческой роли в создании нового международного порядка”, что предполагает глобализацию политики Японии, направленной на достижение стабильности во всем мире, развитие развивающихся стран, благосостояние каждого гражданина глобального общества. Основными принципами внешнего поведения Японии выступают: три неядерных принципа; отказ от милитаризации; открытость; глобализация и взаимозависимость.

Геополитическая модель Японии становится в чистом виде “пан-японской”, о чем свидетельствуют основные направления двусторонних приоритетов: США, как основной партнер и союзник Японии; АТР в целом как растущий регион будущего; Корейский полуостров и его стабильность; Китай, как великая держава будущего; Россия как оккупант “северных территорий”; Европа, как глобальный центр мирового развития.

В 90-е гг. произошли также и некоторые изменения в японских взглядах на оборонную безопасность. С 1991 по 1995 гг. происходит постепенное размывание России как основной угрозы для Японии. Ее место занимает Корейский полуостров и Китай, а также проблемы нераспространения ядерного оружия и прочие транснациональные угрозы.

Во второй половине 90-х гг. происходит дальнейшее расширение задач Сил самообороны (ССО) Японии. В 1992 году парламент страны одобрил право Японии посылать подразделения ССО за пределы страны под эгидой ООН. В 1995 г. при Хасимото была сформулирована новая (9-я) среднесрочная программа строительства “базовых сил обороны” и Новые основные направления программы национальной обороны (военная доктрина). С 1996 г. зона ответственности японо-американского договора впервые вышла за 1000-мильную границу, распространившись фактически на весь АТР.

Таким образом, анализ концепций национальной безопасности Японии позволил выявить как бы четыре основных этапа в ее формулировании. При этом, наблюдались две основные тенденции в эволюции концепций национальной безопасности. Во-первых, это “ползучая” глобализация роли Японии в мире, а во-вторых, – постепенная автономизация ее в рамках союза с США. При этом, чем более Япония видит себя глобальной державой, тем меньше консервативных и реалистических аспектов остается в ее доктрине национальных интересов.

Необходимо также отметить, что основная роль, которую исполняла Япония во внешнем мире была роль “бесплатного наездника США” в военно-стратегическом плане и роль их младшего партнера в политическом и экономическом планах. При этом в настоящее время наблюдается тенденция постепенного отказа Японии от роли “младшего партнера” в сфере как экономики, так и политики. Страна пытается занять место лидера не только на уровне Азиатско-Тихоокеанского региона, но и на глобальном уровне.

Рассмотрение концепций национальной безопасности Японии позволяет сделать также ряд заключений относительно перспектив их формирования в XXI веке. В целом, альтернативы КНБ Японии будут образовываться в двух главных аспектах.

Сохранение опоры на союз с США или отказ от него.

Проведение односторонней, самостоятельной политики глобального уровня, либо ориентация на взаимодействие с главными центрами экономической мощи (трехсторонность), либо проведение преимущественно региональной политики.

Альтернатив КНБ, получающихся на пересечении различных аспектов, шесть. Они поддерживаются теми или иными политическими или экономическими элитами страны.

1. Пан-японизм. Он ассоциируется с правыми или националистическими кругами в стране (представителями фракций ЛДП Ватанабэ (ум. в 1995 г.), Р.Хасимото, Одзава и др.), ориентирующимися на превращение Японии в “нормальную” державу. Это наиболее влиятельная альтернатива во время обострения американо-японских отношений. Пан-японизм предполагает отказ от 9-ой статьи конституции страны и массированное наращивание военного потенциала, вплоть до приобретения ядерного статуса и самостоятельной военной роли в мире. Данная концепция строится на идеологии первенства специфической японской культуры, предполагающей скорый крах либеральных западных ценностей.

2. “Новые реалисты”. Они придерживаются сходных с пан-японистами взглядов. Однако, не спешат разрывать связи с США, а считают необходимым повысить роль Японии в обеспечении международной безопасности и развитии регионального сотрудничества. В основе их программы лежит тезис о необходимости пересмотра конституции с позиции “ответственного пацифизма”, приобретения достаточной военной мощи и расширения числа своих союзников. К числу “новых реалистов” относится группа, возглавляемая Я.Накасонэ.

“Новые реалисты” и “пан-японисты” определяют т.н. “голлистское крыло” взглядов на роль Японии в XXI веке.

3. Современные традиционалисты, сторонники совместного с США глобального гегемонизма, фактически отстаивают доктрину Ёсида в ее современной трактовке. По их взглядам, Япония должна придерживаться умеренной международной роли с приоритетом торгово-финансовых интересов. Основным идеологическим бастионом сторонников этой концепции выступает министерство внешней торговли и промышленности, руководители которого видят основу эффективной дипломатии в финансовых результатах. В международном распределении ролей Япония должна остаться “бесплатным наездником США” при обеспечении оборонной безопасности. В настоящее время это - доминирующая точка зрения японского истеблишмента, считающего необходимым отстаивать место Японии в Западном мире.

4. Сторонники концепции “глобальной невоенной державы” в целом ориентируются на военный нейтралитет Японии с сохранением дружественных связей с США и увеличение роли Японии в Западном мире. При этом они во многом сходятся со сторонниками совместного глобального гегемонизма, но на более паритетных началах как с США, так и с Западной Европой. Т.е. Япония могла бы разделить с США бремя глобальной ответственности. Основные сторонники данной модели КНБ относятся к Социалистической партии Японии.

5. Концепция совместного регионального гегемонизма основывается на тесном союзе с США и прочих направлениях деятельности в рамках обновленной доктрины Ёсида, действие которой распространяется только на АТР. При этом признается необходимость дальнейшего развития американоцентричной системы безопасности АТР, в рамках которой Япония лидировала бы совместно с США.

6.“Неоазияцентризм”. Имеет ярко выраженную японоцентричность с региональным уклоном. В основе “неоазияцентризма” лежит положение о том, что все региональные структуры формируются на основе сравнительного превосходства, то есть АТР должен стать японоцентричным. Сторонники этой концепции представлены прежде всего деловыми кругами страны, бизнес которых ориентирован на Восточную Азию. Они придерживаются культурологического подхода и идеи о доминировании “японской” культуры в Азии. При этом подчеркивается близость японской и других азиатских культур, что является предпосылкой широкого азиатского объединения, отторгающего чуждые ценности западного мира.

При этом предполагается либо полное японское лидерство в регионе без всякой опоры на союз с США, либо разделенное лидерство с Китаем через втягивание последнего в многосторонние системы безопасности в АТР. Другим направлением “неоазияцентризма” является более тесное сближение с государствами АСЕАН, ориентированное на создание в регионе силы, балансирующей усиление Китая.

Фактически безальтернативная ориентация Японии на США и исполнение роли “младшего партнера” или даже “бесплатного наездника” очень сходна с позицией Франции. Как в японском, так и во французском случаях широкая националистическая риторика служит прикрытием неспособности обеих стран играть "роль Соединенных Штатов" в своих регионах и необходимости следовать в кильватере американской глобальной политики.