|
Внешняя политика России: 1991-2000
Начиная с середины 90-х годов российское внешнеполитическое мышление невозможно представить себе без концепции многополярного мира. Фактически это была важнейшая теоретическая новация постсоветского периода [1]. Несмотря на то, что с началом президентства Владимира Путина рассуждения о многополярном мире звучат приглушеннее, официально российская внешняя политика продолжает (как открыто, так и "по умолчанию") преследовать ту же цель - "формирования многополярной системы международных отношений"[2].
Этот тезис рефреном проходит через большинство официальных и полуофициальных публикаций. Он воспринимается как аксиома, не требующая доказательств своей видимой обоснованности и ожидаемой практической полезности. Для одних речь идет об очевидном, для других - о желаемом. Между тем концепция многополярности - это не описание состояния системы международных отношений и не прогноз ее эволюции. Она имеет активную направленность и реализуется во внешней политике. Тем удивительнее отсутствие серьезной критики теории на фоне частой критики практики. Многополярность не только предлагает упрощенную и искаженную картину мира, но и ориентирует внешнюю политику России на цели, часто не отвечающие российским национальным интересам.
В этой статье я анализирую концепцию многополярности, разбираю ее действие на ряде примеров и предлагаю альтернативу.
Этот многополярный, многополярный мир…
Отправной тезис рассматриваемой концепции - утверждение, будто после окончания холодной войны в мире установилась (или устанавливается) безраздельная гегемония США, ставших единственным "полюсом" всей системы международных отношений. Американское господство объявляется неприемлемым, ибо оно порождает у Вашингтона чувство вседозволенности (безнаказанности), делает все остальные страны беззащитными перед американским диктатом и унижает Россию, ставя ее в положение побежденной страны.
Выход из этой ситуации авторы концепции видят в формировании самостоятельных центров силы и влияния в мире, которые бы уравновешивали мощь Америки и тем самым умеряли ее претензии. Это позволило бы ослабить давление США на Россию, которая, кроме того, получит шанс вернуть себе статус великой державы и обретет новую роль мирового балансира, от позиции которого будет во многом зависеть международное равновесие. Даже многие представители умеренных сил в российской элите полагают, будто это - верная оценка сложившейся неудовлетворительной международной ситуации и разумный путь к изменению положения в пользу России. Так ли верно очевидное?
Начну с тезиса об однополярном мире. Многие российские политики и комментаторы страдают почти патологическим преклонением перед американской силой и решимостью эту силу применять. Они прямо-таки с мазохистским наслаждением продолжают сравнивать современную Россию с США по основным показателям национальной мощи (величина ВВП, размеры федерального бюджета, и особенно объемы военных расходов, и пр.), хотя такие сравнения давно утратили практический смысл и служат лишь нагнетанию обиды, чувства национального унижения и т. п. Весь мир - за исключением Китая, отчасти Индии, а также небольшой группы государств-"изгоев" (Ирак, Иран, Северная Корея, Куба, Ливия) и до недавнего времени Югославии - включают в состав глобальной американской империи. Вооруженные силы США, американский доллар, Нью-Йоркская фондовая биржа, Си-эн-эн, Интернет и "макдоналдсы" выступают важнейшими несущими элементами этой имперской конструкции. МВФ и НАТО, Гаагский трибунал и "семерка" изображают лишь номинально международными институтами, которые на деле выполняют волю Вашингтона - целеустремленную и безжалостную при продвижении к цели.
Это, как минимум, заблуждение, потому что однополярный мир - фикция. США действительно обладают абсолютной мощью, какой не было ни у одного государства в истории; многие американские политики и комментаторы без стеснения подчеркивают, что в мире нет силы, способной бросить вызов Соединенным Штатам. Для россиян, наверное, убедительно звучит сравнение, которым часто пользуется директор Института США и Канады РАН Сергей Рогов: Пентагон тратит на военные нужды больше, чем десять стран, следующих за США, вместе взятые. Но даже столь внушительная абсолютная мощь не гарантирует подлинной гегемонии, не говоря уже о монополии на принятие важнейших решений.
Действительно, многие американские авторы говорят о наступлении всемирной гегемонии США, но эта точка зрения не является однозначно господствующей. Даже Евгений Примаков, с именем которого связывают концепцию многополярности, считает, что США -"это не сверхдержава", ибо отсутствует система межблокового противостояния и внутриблокового подчинения, характерная для холодной войны [3]. Министр иностранных дел РФ Игорь Иванов осторожно называет однополярность усиливающейся тенденцией.
На самом деле окончание советско-американского противостояния привело не только к перераспределению силы, но и к изменению ее качества. Военная составляющая уступила первенствующую роль экономической, научно-технической, информационной. Хотя США во всех трех областях безусловно лидируют, конкуренция других центров силы очевидна. Удельный вес Америки в мировой экономике продолжает медленно снижаться. Европейский союз по этому показателю впереди США, а Китай постепенно, но неуклонно увеличивает свою долю. Доллар уже сталкивается с альтернативой в виде евро. Вашингтон не смог предотвратить появление ядерного оружия у Индии и Пакистана, хотя его нераспространение - важнейший приоритет американской внешней политики. Косовский кризис подтолкнул европейцев к утверждению собственной военной и внешнеполитической идентичности не только в рамках НАТО, но и наряду с ней. Наконец, процесс глобализации, о котором обычно говорят как о факторе усиления американского верховенства, на самом деле ведет к перераспределению влияния от правительств (в том числе и США) к неправительственным игрокам. Пресловутый "культурный империализм" США вообще фантом. Экспансия американской масс-культуры носит чрезвычайно поверхностный характер. По существу, ни одна нация не подверглась "ассимилирующей" американизации. Наиболее яркий пример - англо-канадская община.
Полицентризм международной системы был заметен даже в период холодной войны [4]. Парадоксально, но после снятия военно-идеологического противостояния создались условия не для утверждения однополярного мира, а как раз наоборот - для развития полицентризма. Это не игра слов. Разница между полицентризмом и многополярностью в том, что первый вырастает естественным путем, а вторая индуцируется. Еще раз подчеркну, что концепция многополярности носит операциональный характер и занимает центральное место в действующей концепции российской внешней политики. Поэтому особенно важно проанализировать практический смысл концепции многополярности.
Считается, что российские политики заимствовали ее у Китая. Возможно, это так, но только если речь идет о самум термине. В Пекине идея многополярности нацелена на создание благоприятных внешних условий для превращения Китая в ведущую державу Азии. В принципе КНР не стремится к конфронтации с США, которые остаются ее важнейшим экономическим партнером, но готова все более жестко отстаивать свои интересы. Она намерена последовательно решать задачу своего возвышения (создание современных вооруженных сил, возвращение Тайваня, закрепление позиций в Южно-Китайском море), используя "бреши" в позициях основных игроков. Как любая страна, наращивающая свой международно-политический вес, Китай не хотел бы спровоцировать соседей на формирование антикитайской коалиции. Концепция многополярности превосходно служит этой цели.
Содержание московской многополярности иное. Российская элита стремится психологически адаптироваться к утрате Россией статуса сверхдержавы, определить свою новую международную роль, а также новую цель внешней политики. В этом смысле многополярная концепция носит явно инструментальный характер: она - средство достижения консенсуса элит по проблемам внешней политики. Многие из тех, кто в начале 90-х годов выступал за партнерство с США (а фактически за несбыточный российско-американский кондоминиум), выразили свое разочарование "коварством" Америки разворотом против нее.
Психотерапевтическую функцию многополярности можно было бы в принципе приветствовать, если бы речь шла только об организованном отходе от комплекса сверхдержавы на более реалистические позиции. Между тем вместо этого происходит утверждение геополитического детерминизма. Отбросив давно выхолощенный коммунизм, элита с готовностью восприняла традиционную (в духе конца XIX века) геополитику в качестве "науки и искусства для государственных мужей". Даже процессы глобализации многие интерпретируют как неоспоримое свидетельство наступления эпохи однополярности. В этом смысле показателен рост влияния таких теоретиков, как Александр Дугин.
Сегодня значительная часть элиты убеждена, что Россия может существовать только как великая держава. Что именно это означает в начале XXI века, они не очень понимают, зато убеждены, что российской державной роли угрожают прежде всего США, стремящиеся максимально ослабить бывшего конкурента. А поскольку у России нет ресурсов, чтобы уравновешивать США в одиночку, ей следует заняться созданием геополитических "контрбалансов". Отсюда - регулярно выплывающие идеи осей или треугольников: азиатского (Россия-Китай-Индия), европейского (Россия-Франция-Германия), экзотически-эпатирующего (Россия-Иран-Ирак) и т. п. Главное в российской многополярности - стремление к всемерному и активному ограничению международного влияния США. В отличие от Китая, готового к "пробе сил" в том случае, если задеты его важнейшие национальные интересы, Россия то и дело скатывается к конфронтации с Америкой от обиды и "из принципа". Старый враг, выходит, лучше новых.
Итак, многополярность - современное обозначение политики баланса сил. В его восстановлении состоит практический смысл концепции. Исторический опыт свидетельствует, однако, что поддержание такого баланса требует периодических испытаний его на прочность. Тем самым программируются международные кризисы с участием ведущих держав. Классический пример такой ситуации - Европа XVIII - начала ХХ века. В нашем случае речь идет о создании всемирной коалиции под флагом политической и дипломатической борьбы с американской гегемонией - даже несмотря на то, что Кремль не раз заявлял о своем нежелании доводить дело до конфронтации с США.
Можно допустить, что какая-то мировая коалиция появится. Однако даже теоретически нельзя предположить, что ее возглавит Россия. Гипотетически на роль лидера мог бы претендовать лишь Китай. Подчеркиваю: гипотетически, поскольку Китай пользуется другими методами защиты и продвижения своих интересов и, следовательно, у него совершенно иная концепция многополярности. Россия как "младший полюс" внутри коалиции вынуждена будет примкнуть к старшему - Китаю. Круг, таким образом, замыкается. Отказавшись стать младшим партнером США, Россия может превратиться в вассала КНР.
Концепция многополярного мира побуждает Россию к попыткам оторвать от Америки ее союзников, прежде всего Западную Европу, укрепить - в первую очередь в военном отношении - Китай как наиболее реального конкурента США, поддерживать и защищать антиамериканские режимы в мире. Первое бесперспективно, второе в долгосрочной перспективе чревато неприятными неожиданностями для России, а третье просто опасно.
Внешняя политика России ориентируется прежде всего на установление определенной формы миропорядка, а не на обеспечение собственно национальных интересов страны. Независимо от намерений авторов и проводников концепции (например, Примакова и Путина), которые, думаю, искренне выступают за партнерские отношения с США и даже призывают к "предотвращению конфронтации со сторонниками противоположного подхода"[5], концепция многополярности де-факто продлевает инерцию холодной войны, дает козыри в руки тех кругов, которые хотели бы вернуть Россию в накатанную колею советской внешней политики, поощряет антиамериканизм и помогает разного рода обскурантам. За пределами же РФ эта концепция придает убедительность аргументам тех, кто видит в современной России новое издание СССР, сильно сокращенное и ослабленное, но по-прежнему враждебное Западу.
Поскольку концепция многополярности - это конкретная внешнеполитическая линия, ведущая к определенным последствиям, разберу ее результативность на нескольких примерах: общие вопросы европейской безопасности; кризисы на Балканах и вокруг Ирака; отношения с Китаем и Ираном.
На баррикадах многополярного мира
В проблематике европейской безопасности Москва к середине 90-х годов резко сменила приоритеты. Отказавшись от сближения с НАТО, она начала противодействовать вступлению в альянс ее бывших союзников. Москва возражала не столько из-за возросшей военной угрозы, сколько из-за так называемой изоляции России в Европе. На деле Россия не могла смириться с тем, что она лишается возможности решать военно-политические проблемы стран Центральной и Восточной Европы на равных с Западом. Именно на равных, то есть либо на паритетной основе (была даже выдвинута идея позитивной биполярности в форме соглашения НАТО - СНГ), либо на основе российского права вето (идея создания Совета Безопасности для Европы по модели ООН). Речь шла, в частности, об определении военно-политического статуса бывших соцстран и бывших советских республик, а также о применении военной силы. Фактически Москва добивалась права блокировать нежелательные для себя решения.
В борьбе за это право Россия пыталась консолидировать СНГ, провозгласила курс на стратегическое партнерство с Китаем, угрожала созданием всемирного антиамериканского фронта, понижением порога применения ядерного оружия, размещением тактического ядерного оружия у границ стран НАТО и т. п. В конечном итоге Москва добилась от Брюсселя заверений, которые ослабили ее опасения относительно размещения ядерного оружия, иностранных вооруженных сил и модернизации военной инфраструктуры НАТО вблизи российских границ. Соответственно вместо сотрудничества пришлось заниматься проблемой ограничения ущерба. Основополагающий акт Россия - НАТО, который в других условиях мог бы стать основой долгосрочного партнерства, стал прикрытием российского политического поражения и потому фактически замороженным с самого начала.
Что же касается разделительных линий в Европе, то они возникают скорее под влиянием экономических, а не цивилизационных и тем более военно-политических реалий. Наиболее разительный разрыв на континенте существует между развитыми странами (в основном членами ЕС) и бывшими социалистическими. Внутри последней группы самый огорчительный и обидный для России рубеж пролегает между быстро переналадившими свою экономику странами Центральной Европы и Балтии, с одной стороны, и государствами СНГ - с другой. Наиболее зримый водораздел в этом смысле - восточная граница Шенгенской зоны.
Итак, безотносительно к рассуждениям о том, чту могло бы оказаться стабильнее - реформированная биполярная система (СНГ - НАТО), новый европейский "концерт" (СБ для Европы) или панъевропейское объединение (ОБСЕ), приходится констатировать неэффективность выбранного Москвой курса. Вместо постепенного и терпеливого создания возможного - системы партнерств России с западными институтами, в рамках которых можно было бы влиять на принятие решений изнутри и подготавливать интеграцию России в Европу, курс был взят на поиск противовесов.
Если в вопросе о расширении НАТО многополярность вкупе с ошибочной политикой Запада вызвали призрак "холодного мира", то на Балканах Россия и Запад сделали уже шаг к военному столкновению. Безусловно, руководство США и НАТО совершили колоссальный просчет, пытаясь принудить Слободана Милошевича к уступкам в Косово теми самыми средствами, которые за четыре года до этого сработали в Боснии. Применение силы в обход Совета Безопасности ООН создало опасный прецедент и нанесло огромный ущерб отношениям между Россией и Западом. Многочисленные жертвы среди мирного населения, разрушения гражданских объектов в Югославии не имеют оправдания. Реальные масштабы гуманитарной катастрофы выяснились только после окончания военных действий и фактического изгнания сербского меньшинства, а цена временного сотрудничества с албанскими экстремистами стала очевидной после начала кризиса в Македонии.
Тем не менее очевидно, что неуступчивость Милошевича отчасти основывалась на его расчетах использовать Москву в конфликте с Западом. Он верно оценил, что Россия считала Сербию своего рода форпостом против "ползучей натоизации Европы", и успешно играл на этом, в частности используя внутренний расклад политических сил в нашей стране. В Москве Милошевича любили не все (Борис Ельцин, правда, задним числом назвал его "самым циничным" из всех политиков, с которыми ему приходилось иметь дело) [6]. Однако для военных он был "своим сукиным сыном", а для коммунистов и национал-патриотов просто своим. Милошевича не только терпели, но и поддерживали как "бойца многополярного мира". Он должен был тормозить дальнейшее расширение геополитического влияния Америки и давать России возможность выступать равновеликим партнером в возможном балканском урегулировании. В итоге Милошевич обыграл Москву, заставив ее действовать в своих интересах и практически на своих условиях.
Россия оказалась на пороге прямого вооруженного столкновения с Западом. Дело не только и не столько в рейде 200 десантников на Слатину, который мог бы окончиться стрельбой, выполни британский генерал Майкл Джексон указания американского главкома ОВС НАТО в Европе Уэсли Кларка [7]. К моменту броска из Боснии в Косово главная опасность уже миновала. Если бы, однако, несколькими днями раньше Милошевич решил не капитулировать перед Виктором Черномырдиным и Мартти Ахтисаари, а идти до конца, то НАТО, скорее всего, вынуждена была бы начать массированное наземное вторжение в Югославию. Трудно предположить, чтобы в условиях лета 1999 года (резкий всплеск антиамериканских, антизападных настроений в элите и обществе, очевидная слабость Ельцина, начало острой борьбы за наследование первому президенту РФ, рост влияния и активности военных) Россия могла бы остаться в стороне от настоящей войны на Балканах. Как минимум, Москва, вероятно, попыталась бы поддержать Белград поставками вооружения и военной техники. НАТО сразу же оказалась бы перед дилеммой: перехватывать российские транспорты и идти на столкновение с ядерной державой или же пропускать их, уничтожая поставки сразу после выгрузки. Таким образом, в июне 1999-го миру грозило скатывание к новой версии Карибского кризиса. При этом у демократически избранного Ельцина парадоксальным образом было бы гораздо меньше возможностей для отходного маневра, чем у авторитарного Хрущева.
При всех различиях очевидна параллель между отношением Москвы к Милошевичу и к Саддаму Хусейну - тоже не из-за симпатии к багдадскому режиму, а из-за геополитического расчета. Ближний Восток был для СССР второй по важности (после Европы) площадкой конфронтации с США. С окончанием холодной войны Москва перестала оказывать политическую и военно-техническую поддержку антиизраильскому (а фактически антиамериканскому) фронту. Однако вся региональная политика России была настолько завязана на противостояние американскому влиянию и израильской военной машине, что установление дружественных отношений с Израилем не оставило почти никакой основы для российского присутствия в арабском мире [8].
В этих условиях иракский президент намекнул Кремлю на возможность возврата семимиллиардного долга, обещал выгодные нефтяные и военные контракты в обмен на помощь в отмене санкций и политическую поддержку в противостоянии Америке. Многополярная политика вынудила Москву совершить в отношениях с Багдадом ту же ошибку, что и на Балканах: не имея надежных рычагов давления на страну-"изгоя", пытаться выступать посредником между Ираком и Америкой. В результате Россия вынуждена была бороться за чужие интересы, рискуя собственными. Особая пикантность ситуации заключается в том, что санкции ООН помогают удерживать высокий уровень мировых цен на нефть, а снятие санкций нанесло бы ощутимый удар по российскому бюджету.
В своем нынешнем виде санкции ООН, безусловно, продемонстрировали неэффективность как средства давления на Багдад, а американо-британские авиаудары блокировали возобновление инспекций иракских объектов, где может находиться оружие массового поражения. С Москвой во многом солидарны Париж и Пекин, но их иракская политика тесно увязана с интересами коммерческого или стратегического характера. У России же ведущими оказались именно геополитические соображения. В результате именно она, а не Франция или Китай оказывается основным оппонентом США в иракской проблеме.
В ряду "баррикад многополярного мира" Иран более сложный случай. Это крупная региональная держава, наш сосед на Каспии, влиятельный политический фактор в Центральной Азии (партнер РФ по межтаджикскому урегулированию, политический союзник по афганской проблеме) и на Кавказе (сдержанное отношение к Чечне). Это потенциально важный экономический партнер, покупатель российских вооружений, атомных реакторов, гражданских самолетов. В отличие от российских политиков и публицистов официальная Москва в целом осторожно подходит к идее общего фронта с Тегераном на антиамериканской основе [9]. Тем не менее поставки российских вооружений Ирану и строительство АЭС в Бушере превратились за последние годы в мощнейший раздражитель российско-американских отношений. Именно общий фон многополярности, прочитываемой как сознательное противодействие США, мешает доверительному российско-американскому диалогу по Ирану. Речь идет прежде всего о снятии озабоченностей Вашингтона по вопросам ракетно-ядерного распространения. Ясно, что Россия еще меньше, чем США, должна быть заинтересована в приобретении Тегераном способности наносить ракетно-ядерные удары.
Китай - страна, отношения с которой будут иметь огромное значение не только для российской внешней политики, но и для будущего нашей страны. Для Москвы отношения с Пекином - безусловный и долгосрочный приоритет. Китай - серьезный фактор, в обращении с которым противопоказаны и всяческие фобии, и эйфория. С этой точки зрения непрекращающиеся спекуляции на тему антиамериканского альянса Москвы и Пекина искажают реальность, уводят российских политиков в мир иллюзий, подталкивают к пагубным для нас решениям в сфере военно-технического сотрудничества.
Практика концепции многополярности показывает: от противодействия Вашингтону на международной арене Россия гораздо больше проигрывает, чем выигрывает. Если же реальная многополярность работает против наших национальных интересов, то стоит ли ей следовать? Отказ от этой концепции не означает, однако, что Москва отрекается от самостоятельной внешней политики. Есть вполне конструктивная альтернатива.
Альтернатива
На первый взгляд традиционная геополитика прочно утвердилась в качестве ориентира российского внешнеполитического мышления. В стремлении найти для международной системы новое организующее начало российская мысль последовательно идет по направлению от биполярности к кондоминиуму, а от него к директории. По существу, это означает сохранение ориентации на конструирование замкнутого мира. В отличие от экономики, где сторонники рыночных отношений отстояли свои позиции и победили (в теории и отчасти на практике), в сфере международных отношений такого же разрыва с прошлым не произошло. Непреодоленные советские комплексы и иллюзии начала 90-х годов, разбившиеся о расширение НАТО и бомбардировки Югославии, скомпрометировали российское западничество, так что многие его недавние адепты перекрасились в "патриотов". На развалинах козыревской дипломатии не возникло ничего подобного гайдаровскому Институту экономических проблем переходного периода, а в резерве у Кремля не оказалось чего-то вроде "питерской" школы экономистов.
Отчасти "западники" виноваты сами, потому что в начале 90-х это направление российской общественной мысли и политики было поверхностным и нестойким. Оно не смогло сформулировать, в чем именно состоят современные национальные интересы России, и дало повод обвинять себя в пренебрежении интересами страны ради абстрактных "ценностей мирового сообщества". Политическая беспомощность "западников" выразилась в неумении выстраивать коалиции; слабость и беспринципность толкали на уступки национализму.
Однако полного отката назад все же не произошло. Российская внешняя политика сохранила известную рациональность, более того, на практике идеи многополярности реализуются в довольно "разбавленном" виде. С приходом в Кремль Путина в международных делах стало больше последовательности и прагматизма. Определены принципы, обозначены ориентиры внешней политики. Приоритетным постепенно становится европейское направление. Дана общая установка избегать конфронтации с США. На этом фоне сделаны удачные ходы, на отдельных направлениях можно отметить успехи. В целом, однако, дипломатия явно берет верх над внешней политикой. Тактика превалирует над стратегией. Государственный визит на Кубу, денонсация российско-американской договоренности по Ирану, облеты американского авианосца одушевили "многополярников", но принесли России больше проблем, чем пользы. Международный дрейф страны продолжается.
Парадоксально, но основные условия для того, чтобы определить генеральное направление внешней политики, уже созданы. Дело не только в укреплении института частной собственности или становлении элементов демократии и практике идеологического плюрализма. Главное - исчезли материальная основа, ресурсные возможности для особого пути развития России. Именно эта идея всегда была сутью евразийства. Ведь оно - не причудливое сочетание элементов Европы и Азии на российской территории. Такое буквальное восприятие поверхностно и уводит от существа проблемы. По происхождению и культуре Россия была, есть и останется европейской страной, - это факт, а не предмет для дискуссий. Если русский не всегда ощущает себя европейцем в Ивангороде или Выборге, то во Владивостоке или Иркутске такая самоидентификация естественна. Россия - это Восток географический, но никак не цивилизационный. Иначе говоря, East, но не Orient.
Евразийство во внешней политике представляет собой, в сущности, имперский изоляционизм. В результате горбачевской перестройки, хаотических ельцинских реформ и прагматической политики Путина, но еще больше под влиянием объективных мировых процессов (в том числе глобализации) Россия перестала быть замкнутым самодостаточным сообществом и бесповоротно стала открытой страной. Почти все отметили, что она уже утратила способность не только к имперской интеграции ("восстановлению Союза"), но еще мало кто пока осознал, что она не способна и к "одиночному плаванию" в океане мировой политики. Однако рано или поздно наследникам канцлера Горчакова придется последовать максиме его соперника Бисмарка: политика есть искусство возможного. Исходить можно из чего угодно, даже из традиционной геополитики, но в конце концов всегда приходится признавать реальности. Реально же перед Россией, столетиями инкорпорировавшей княжества, ханства и другие территории в свое историческое тело, сейчас встала задача приобрести способность к интеграции самой себя в более крупное образование.
Примером может служить "святая святых" - сфера национальной безопасности. В современной России стал популярным лозунг Александра III: "У России есть в мире только два друга - ее армия и флот". Однако на деле страна не в состоянии в одиночку противодействовать новым вызовам ее безопасности: международному терроризму, наркоторговле или распространению ракетно-ядерного оружия. Через 10-15 лет этот процесс, по-видимому, приведет к результатам, которые сделают противоракетную оборону критически необходимой. Между тем создание национальной системы ПРО будет настолько обременительным для России, что неизбежно заставит ее искать партнеров. Создание предложенной Москвой международной системы "ЕвроПРО" логически ведет к созданию военного альянса, более тесного, чем НАТО [10]. Другой пример - судьба российского ВПК. Сейчас он поддерживает себя, как минимум, на 50 проц. за счет военно-технического сотрудничества с зарубежными странами. Резервы такого сотрудничества, однако, ограниченны: бульшая часть советского технологического "задела" уже реализована, а новых разработок крайне мало. Представляется, что в будущем ВПК может сохранить себя с помощью совместных разработок и совместного с европейскими фирмами производства, например, самолетов и вертолетов. Ресурсы не позволяют России сохранять ядерный паритет с США, содержать инфраструктуру военного противостояния с НАТО в Европе, участвовать в вооруженных конфликтах на юге и "держать порох сухим" на востоке. Это либо невозможно, если заниматься всем этим всерьез, а не просто изображать активность, либо приведет к тому, что все ресурсы уйдут на оборону и защищать будет нечего.
Строго говоря, речь может идти только об интеграции в образование, которое принято называть Западом. Экономически и политически это можно сделать в рамках Большой Европы, в области безопасности - в пределах так называемого Севера (Северная Америка, Большая Европа, Япония). Формирование новых объединений уже идет в непосредственной близости от России. Расширение ЕС и НАТО на Восток - важнейший фактор, влияющий на внешнюю и внутреннюю политику Москвы. Но здесь предпочитают рассматривать прежде всего проблему расширения НАТО, причем узко, вне исторического контекста. Между тем, если Россия так или иначе включится в "евростроительство", эффект может оказаться весьма благотворным. По сути дела, это было бы равнозначно снятию политического и идеологического противостояния Запада и Востока в рамках единой европейской цивилизации.
Основные постулаты альтернативной концепции
Если концепция многополярности строится на геополитике, то ее альтернатива исходит из того, что важнейшим содержанием современного мирового развития является формирование глобальных пространств - в экономике и финансах, в информационной и коммуникационной сферах, в экологии и сфере безопасности. Альтернативное видение российской внешней политики отнюдь не "розовое". Оно открывает широчайшие новые перспективы, но и не исключает таких тяжких испытаний, как ракетные кризисы и ядерные войны.
Роль государства существенно меняется, развивается региональная интеграция, а параллельно с ней идет регионализация внутри государств-наций. Резко возрастает роль негосударственных, неправительственных участников международных процессов, в частности финансовых институтов. Например, в мире существует семь ведущих финансовых центров, и ни один из них не контролируют участники гипотетической антиамериканской коалиции. Становится очевидно, что национальные правительства уже не способны в полном объеме выполнять прежние функции - например, обеспечивать условия для экономического процветания своей страны. Растет и значение проблем национальной и международной безопасности, которая все чаще доминирует над традиционными задачами обороны.
Границы государств практически не сдерживают глобализации. Отдельные районы и группы людей по всему миру вовлекаются во всемирные сети связей. Из множества анклавов складывается "архипелаг XXI века". Этот конгломерат отнюдь не синоним Запада. Отдельные островки Третьего мира лучше вписываются в новую модель, чем одряхлевшие пионеры индустриализации в странах Европы и Северной Америки.
США - ведущий актер, если угодно, звезда мирового театра, но не режиссер и не драматург идущей в нем пьесы. Америка - это главная площадка глобализации. Вход для "посторонних" на эту площадку не свободный, но и не запрещен. Американцы оказывают мощное проникающее воздействие на остальной мир, но и граждане этого мира могут в какой-то мере влиять на Америку. Одни делают это через лояльное союзничество (Великобритания), другие опираются на этнические лобби (еврейское, польское, армянское), третьи, наконец, рассчитывают на экономическую взаимозависимость (Китай).
Итак, важнейшие задачи России лежат вне традиционной геополитики. Страна со столь сильными традициями и государственничества, и бытового анархизма нуждается в коренном переосмыслении отношений между обществом и государством.
Ориентиры
России выгоднее стать успешной страной XXI века, чем оставаться архаичной великой державой XIX столетия. Но для этого нужно изменить самовосприятие, перестать обижаться на превратности судьбы и более удачливых соперников, отказаться от мистики и миссионерства. Необходимо понять, что в эпоху глобализации преобладают игры с ненулевой суммой, а право вето - это далеко не единственная и не самая эффективная гарантия защиты интересов. Надо перенести акцент с традиционной геополитики на приспособление к глобализации, развитие сравнительных преимуществ перед другими странами и поиск выгодной ниши в этом процессе.
Приоритеты реальной, а не трансцендентальной России - простые, но важные для ее граждан вещи: здравоохранение, образование, наука. Избавившись от непосильной имперской ноши, Россия впервые за столетия получила исторический шанс сосредоточиться на самой себе. На языке глобализации девиз начала XXI века мог бы звучать так: Russia’s business is Russia. Он не зовет к самоизоляции, напротив. Его можно сформулировать и иначе: не спрашивайте, что еще Россия может дать остальному миру; спрашивайте, чем мир может помочь развитию и процветанию России. Такой подход можно назвать подходом открытого мира.
Контуры практической политики
Внешнеполитическая стратегия могла бы состоять из нескольких взаимосвязанных проектов. Формально я группирую их по географическому принципу, а фактически - по функциональным направлениям.
Первым в этом ряду стоит проект Большая Европа, преследующий такие важнейшие цели:
- достижение сопрягаемости с ЕС в экономической, правовой и политической сферах (зона свободной торговли, единое правовое пространство, институционализованное политическое сотрудничество), что откроет возможность полной интеграции России в Европейский союз, когда для этого созреют условия и появится обоюдное стремление;
- демилитаризация отношений с НАТО, открывающая путь к тесному партнерству в вопросах безопасности с Европой, Америкой и Японией.
Надо четко уяснить себе: интеграция с Евросоюзом возможна только при условии отказа от концепции многополярности. Иначе даже в искреннем стремлении Москвы к сближению с остальной Европой ее партнеры будут видеть попытку вбить клин в трансатлантические отношения, и желаемые результаты не будут достигнуты. Американской политике можно и нужно оппонировать - для ее же пользы. Но делать это лучше так, как делают европейцы: с позиций общих ценностей и совпадающих интересов. Вопреки распространенному мнению в отношениях между Россией и США массив общности и совпадения намного превосходит потенциал различий и расхождений.
Европейский проект принципиально важен. Будущее России - даже не с Европой, а в Европе. Россия - последняя великая европейская империя, возвращающаяся домой.
Американский проект должен быть нацелен на стимулирование инвестиций в Россию. Именно масштабное участие корпораций США в российской экономике способно создать необходимый запас прочности в американо-российских отношениях. Российское лобби в Америке, если таковое когда-нибудь сформируется, должно будет представлять собой не клуб бывших советских (российских) граждан, а неформальную ассоциацию менеджеров и акционеров корпораций, заинтересованных в тесных экономических связях с Россией. Развиваясь на столь прочной основе, двусторонние политические отношения - при всей асимметрии положения обеих стран - могли бы приобрести партнерский характер.
Главное содержание Азиатского проекта состоит в нейтрализации угрозы прогрессирующего ослабления российских позиций в Азии. Речь идет прежде всего об азиатской части самой России. Колониальная (царская) и мобилизационная (советская) модели развития Северной Азии изжили себя. Будущий подъем Сибири и Дальнего Востока потребует привлечения массированных инвестиций и технологий, а также трудовых ресурсов. Решение этих задач явно выходит за национальные рамки. Предстоит коренным образом улучшить инвестиционный климат, создать финансовую, транспортную и коммуникационную инфраструктуры, перейти к активной иммиграционной политике. Речь идет о политике открытых дверей на востоке страны, основанной на убеждении: если Россия хочет сохранить себя в Азии, она должна открыться ей. Если же она попытается строить крепостные стены и рвы, то в конечном счете наверняка проиграет и вынуждена будет отступить за Урал. Политика открытости означает не отказ от контроля над ситуацией, а повышение уровня управления ею и расширение набора соответствующих инструментов. Особо подчеркну: чтобы устоять и укрепиться, России нужно развивать отношения взаимозависимости со всеми ведущими странами Восточной Азии и региона Тихого океана.
Проект стабилизации Юга основывается на том, что угроза национальной безопасности России исходит не столько от международных террористов, экстремистов и сепаратистов, сколько от слабости новых государств. Эта слабость, в свою очередь, коренится не в неэффективности местных военно-полицейских структур, а в узости социальной базы поддержки постсоветских политических режимов, быстром росте бедности и нищеты при одновременном обогащении правящих кланов, в репрессивной политике правительств, создающей резервуар бойцов для оппозиции. Иными словами, не талибы слишком агрессивны, а Узбекистан слишком слаб. В этих условиях Москве нужно не столько создавать все новые антитеррористические центры, сколько использовать членство в "восьмерке", отношения со странами СНГ, нефтяные и газовые проекты для борьбы с бедностью в Кавказско-Каспийском регионе и содействия социально-политической консолидации новых государств.
Кому осуществлять эти проекты?
У меня нет иллюзий насчет возможности быстрого поворота от идеи многополярности к современному внешнеполитическому мышлению и адекватной внешней политике. За мягкий переход от коммунизма к капитализму приходится платить темпами продвижения, в том числе в международной политике. Консерватизм внешнеполитического и военного сообществ, высшие и средние эшелоны которых сформировались в советскую эпоху, очевиден и естествен. Первое лицо государства остерегается резких движений, способных спровоцировать саботаж и даже "бунт" элит. Внешняя политика по-прежнему остается уделом верхов, отражающим прежде всего их интересы и мироощущение. Нынешняя политическая элита адаптируется к постимперским реалиям неохотно, часто через силу и потому медленно. Время от времени возникает соблазн попытаться взять реванш за поражение конца 80-х - начала 90-х годов. Хотя переход к целенаправленной политике реванша маловероятен, его возможность все же нельзя исключать полностью. В этих условиях главный положительный момент то, что в целом движение пока идет в сторону адаптации к внешнему миру, а не самоизоляции. Тем не менее проблема внешнеполитического выбора уже отчетливо встала перед Путиным. Сумеет ли он ее решить или, наоборот, продолжит нынешний дрейф, пока не ясно, однако шанс сделать внешнюю политику России осмысленной и целеустремленной у президента есть.
Если эволюционное развитие страны сохранится, то поворот к позитивной внешней политике будет закреплен постепенной, но коренной (причем не только персональной) сменой элит. В решающей степени, однако, это станет возможным благодаря росту влияния средних классов и формулированию национальных интересов страны на гораздо более широкой, чем сегодня, основе.
Примечания
[1] О многополярном (или многополюсном) мире говорили и писали все министры иностранных дел РФ, начиная с Андрея Козырева (см.: Козырев А.В. Стратегия партнерства // Международная жизнь. 1994. #5; Примаков Е.М. Международные отношения накануне XXI века: Проблемы и перспективы // Международная жизнь. 1996. # 10; Иванов И.С. Россия и мир на рубеже тысячелетий // Международная жизнь. 2000. #6).
[2] Концепция внешней политики Российской Федерации (2000 г.), раздел II.
[3] Евгений Примаков: США - не сверхдержава // Время новостей. 2001. 26 марта. С. 6. Правда, Примаков делает оговорку, что "в политике США элементы сверхдержавности сохраняются".
[4] Уже в начале 70-х годов президент США Ричард Никсон и государственный секретарь Генри Киссинджер говорили о наличии пяти центров силы (США, СССР, КНР, Западная Европа и Япония). С 1973-го функционирует Трехсторонняя комиссия США, Западной Европы и Японии. В документах КПСС 70-х и 80-х отмечалось наличие "трех центров силы современного империализма". Наконец, вне жесткой биполярной структуры оставался ряд государств, включая Индию, которая заявила о своей стратегической автономии, испытав ядерное устройство в 1974 году.
[5] Иванов И.С. Проблемы формирования, эволюции и преемственности российской внешней политики на рубеже XXI века. Автореф. канд. дис. М.: МГИМО, 2000. C. 3.
[6] Ельцин Б. Президентский марафон. М.: АСТ, 2000. С. 292.
[7] В своих мемуарах Ельцин замечает, что эта акция "под занавес" ничего не решала и лишь должна была дать моральную компенсацию российским военным. В то же время само военное руководство, по-видимому, рассматривало захват аэродрома как необходимое условие для организации воздушного моста в Косово (Там же. С. 293).
[8] Попытки российского ВПК пробиться на рынок вооружений монархий Персидского залива имели весьма ограниченный успех из-за жесткой конкуренции со стороны США и Западной Европы.
[9] В ходе визита иранского президента Сейеда Мохаммада Хатами в Москву в марте 2001 года российский МИД дал понять, что он отверг предложения, исходившие из иранских клерикал-консервативных кругов (см.: Беленькая М. "Иранский Горбачев" в Москве // Независ. газ. 2001. 13 марта).
[10] На это указывает, в частности, в своем анализе российских предложений по созданию Европейской системы ПРО Алексей Арбатов.
|
Власть
