Впервые за 47-летнюю историю Организации Объединенных Наций ее Генеральная Ассамблея исключила из челнов ООН страну-участницу этой организации — Югославию. 22 сентября 127 стран — чуть больше необходимых для принятия такого решения двух третей членов ООН — проголосовали за лишение Сербии и Черногории права занимать место Югославии, которой ныне как будто бы и не существует вовсе.
Истоки современной югославской трагедии можно отыскивать в истории. Можно говорить о принадлежности югославских народов к различным культурно-историческим мирам: православному, католическому и мусульманскому. Можно вспоминать о многовековой борьбе сербов за независимость от турецкого гнета и выводить отсюда корни нынешних сербо-мусульманских и сербско-албанских распрей. Истоки сегодняшних сербо-хорватских междоусобиц и в давнем историческом соперничестве за лидерство в объединении южнославянских народов, и в великосербской национальной политике королевской Югославии в 1918—1941 гг., и в геноциде сербского населения Хорватии и Боснии и Герцеговины хорватами и мусульманскими пособниками Гитлера. Все это, конечно, помогает понять предпосылки и исторический фон давних межнациональных конфликтов, но не объясняет причин и характера кровавого распада Югославии сегодня.
Вторую половину 60-х годов в Югославии можно назвать по аналогии с советской историей, периодом «югославской перестройки». В 1964 г. начинается экономическая реформа, ориентированная на создание рыночной экономики при сохранении общественной собственности на средства производства. В 1966 г. в результате «дворцовых интриг» вынужден был подать в отставку второй после Й.Броз Тито человек в партии и государстве, всесильный патрон органов безопасности А.Ранкович — организатор массовых репрессий в 40-х—50-х гг. После его ухода начинается кампания по демократизации в партии и в обществе: уменьшается роль югославской тайной полиции, демократизируется кадровая политика, смягчается цензура... Однако объективные трудности и субъективные ошибки в проведении экономической реформы приводят к социально-экономическому и общественно-политическому кризису, первым выражением которого стали студенческие волнения 1968 г. в Белградском, Загребском и Люблянском университетах. Авторитарный режим почувствовал себя неуютно и либерально-демократическому подъему югославского общества противопоставил политику национального возрождения, позволявшую раздробить оппозицию. Под покровительством партийных и государственных структур Хорватии формируется «массовое движение», ориентированное на борьбу с «засильем центра», за экономическую самостоятельность Хорватии, восстановление национальной самобытности. Правда, попытка открытого выступления осенью 1971 г. была пресечена, покровители «движения» были устранены из партийно-государственных структур, а многие активисты, в том числе и Ф.Туджман — нынешний президент Хорватии, отправлены за решетку. Однако все основные их требования были удовлетворены в ходе конституционной реформы, завершившейся принятием конституции 1974 г. «Суверенизация» республик и автономий (Косово и Воеводины) и «обновление федерации» на этой основе получили конституционно-правовое оформление в конфедерализованной по сути структуре государственного устройства и в аналогичной организации партии. Постоянное национально-территориальное противостояние было легитимировано и институциализировано. Прежде единая партократия преобразовалась в коалицию «нациократий», в конкурентной борьбе друг с другом отстаивающих национальные интересы своих республик. Национализм — дозированный, подконтрольный и управляемый — был узаконен в общественной жизни. Политика «разделяй и властвуй» позволила сохранить монополию номенклатуры на власть, укрепить позиции самого Й.Броз Тито как верховного арбитра и гаранта целостности страны, а нарождавшийся идейно-политический плюрализм подменить соперничеством республиканских элит под национальными флагами.
После смерти Й.Броз Тито из сооруженной конструкции выпал удерживавший ее в равновесии замковый камень. Соперничество республиканских партийно-государственных элит привело к параличу центральной власти.
Между тем сложившийся механизм межреспубликанского соперничества и игры на национально-территориальных противоречиях позволил вновь предотвратить консолидацию оппозиции и направить потенциал недовольства в русло межреспубликанских и межнациональных конфликтов. Но, если в начале 70-х гг. источником националистического брожения была Хорватия, с начала 80-х гг. эта роль перешла к Сербии.
Государственное устройство СФРЮ по конституции 1974 г. было воспринято сербским общественным мнением как умаление роли этой крупнейшей югославской республики — ядра югославской государственности, и сербов как наиболее многочисленного народа, принесшего наибольшие жертвы в борьбе за независимость.
Начиная с 80-х годов источником постоянного раздражения сербского национального самосознания стало положение в автономном крае Косово, для сербов — святыни национальной истории, а для албанского большинства населения края — колыбели национального возрождения. В этом наиболее отсталом регионе Югославии, хронически страдавшем от аграрной перенаселенности и массовой безработицы, доля славянского населения в силу демографического, экономического и силового давления албанцев при попустительстве властей автономного края постоянно сокращалась, в то время как республиканские власти Сербии, опутанные конституционными ограничениями, были лишены возможности повлиять на развитие событий. Когда же в 1981 г. начались массовые выступления жителей-албанцев за предоставление Косово статуса республики, отток сербского и черногорского населения принял массовый характер, а межнациональные отношения подошли к грани вооруженного конфликта.
На этом фоне в общественно-политических кругах Сербии вызревает замысел государственного переустройства — создания «третьей Югославии»1, в которой Сербия вновь займет исторически ей принадлежавшее первое место.
Вопреки расхожим представлениям, именно руководящие круги Хорватии и Словении догматически отстаивали незыблемость конституционного устройства Югославии, в то время как инициатива и настоящее давление с целью его пересмотра исходили от сербских лидеров во главе с С.Милошевичем. Он же был и инициатором вынесения политики на улицу и разрешения конституционных проблем «площадными» аргументами. Напуганные необузданным напором С.Милошевича и его готовностью к игре без правил руководители Боснии, Герцеговины и Македонии все чаще дистанцируются от Сербии, хотя ранее постоянно выступали вместе против промышленно-развитого севера (Словении и Хорватии).
Силы, заинтересованные в демократическом обновлении и рыночных преобразованиях, становятся вскоре преобладающими в Союзах коммунистов Хорватии и Словении. Благоприятные условия для радикальной реформы создают энергичные и поначалу успешные действия нового федерального правительства во главе с А.Марковичем. В декабре 1989 г. он представляет свой план экономической стабилизации, который собственно был первой попыткой «шоковой терапии» в странах Центральной и Восточной Европы. К середине 1990 г. гиперинфляция, составившая в 1989 г. 3000%, была сведена почти к нулю, введена внутренняя конвертируемость динара и стабилизирован его курс, вырос экспорт, валютные запасы страны увеличились до 10 млрд. долл., внешний долг сократился с 21 до 16 млрд. долл., были достигнуты договоренности о значительных займах и кредитах со стороны ЕС и международных финансовых институтов. Однако для продолжения успешно начатой экономической реформы в стране не оказалось политической силы. Те же, что имелись, не смогли подняться над узконационалистическими интересами.
В этот момент становится окончательно ясно, что антибюрократическая риторика и требование конституционной реформы служат лишь средством восстановления сербского преобладания в федерации и удовлетворения властолюбивых амбиций С.Милошевича. Необузданная националистическая пропаганда поставленных С.Милошевичем под жесткий контроль белградских средств массовой информации вызывает аналогичную ответную реакцию, страсти распаляет беспрецедентная экономическая блокада Словении со стороны Сербии, постоянные попытки Белграда, не стесняясь в средствах, дискредитировать и низвергнуть руководящих деятелей других республик. Пробужденный сербским руководством сербский национализм унитаристского толка логично вызывает к жизни словенский и хорватский национализм сепаратистской направленности. Развязанная пропагандистская война загоняет в национализм руководящие партийные и государственные органы республик, заставляя их соревноваться в жестокости в защите национальных интересов и все больше уступать националистическим требованиям в своей республике в надежде перехватить политическую программу своей антикоммунистической оппозиции. И если в Сербии и Черногории этот маневр удался главным образом потому, что централизм необольшевистского чекана вполне отвечал и унитаристской программе сербских националистов, то именно поэтому в других республиках коммунисты-реформаторы, оказавшись под двойным ударом — собственного антикоммунистического национализма и сербского необольшевизма, были обречены на поражение. Последний отчаянной попыткой избежать его был XIV съезд СКЮ (январь 1990 г.), где делегации Словении и Хорватии после полного провала их попыток придать Союзу коммунистов облик демократической реформистской партии заявляют о выходе своих организаций из состава СКЮ. После короткой агонии Союз коммунистов, подведя страну к грани развала, распадается сам. Поражение коммунистов-реформаторов в Словении, Хорватии, Боснии, Герцеговине и Македонии на первых многопартийных выборах, нанесенное националистическими партиями, и победа правопреемниц Союза коммунистов, перехвативших лозунги националистической оппозиции, в Сербии и Черногории придают конфликту новое измерение.
Под давлением республик, где сербскому руководству принадлежала едва ли не ведущая роль, правительство было вынуждено разморозить заработную плату, вновь вырастает инфляция, падает курс динара, республики срывают программы приватизации и перестают вносить свою долю в федеральный бюджет. Федеральное правительство, лишившись поддержки всех республик, утрачивает дееспособность.
Иначе складывается ситуация в Хорватии, где, в отличие от национально однородной Словении, в довольно компактных анклавах проживает 600-тысячное сербское население (11% жителей Хорватии). Примириться с утратой Словении сербскому руководству было достаточно легко. Но независимость Хорватии ставила под вопрос не только создание «третьей Югославии» (программы-максимум необольшевиков и сербских националистов), но и проект Великой Сербии, включающей в себя все земли Югославии, населенные сербами или исторически им когда-либо принадлежавшие. Суть проекта в митинговом переложении сербских лидеров проста: «Сербия там — где живут сербы». И реализация этого проекта была уже не только удовлетворением внешнеполитических интересов Сербии. От успехов и неудач в осуществлении этой идеи зависела и стабильность режима С.Милошевича и правящей Социалистической партии Сербии — правопреемницы Союза коммунистов, которые под этими лозунгами пришли к власти и победили не первых многопартийных выборах.
К тому же сербское население Хорватии, для которого геноцид сербов во время второй мировой войны являлся напоминанием о постоянной опасности, восприняло победу националистических сил в Хорватии, многие из которых и не скрывали своей преемственной связи с профашистским режимом «Независимого Государства Хорватии» 1941—1945 гг., как угрозу.
В результате в начале 1991 г. вскоре после принятия новой конституции Хорватии сербские районы Хорватии провозглашают себя Сербской автономной областью Краина. После объявления Сабором Хорватии 21 февраля 1991 г. о начале разъединения с Югославией власти Краины объявили о свое намерении остаться в федерации. 12 мая 1991 г. в Краине проводится референдум о ее присоединении к федерации под лозунгом «Все сербы — в одном государстве», на котором 80% участников высказываются за федерацию. В июле 1991 г. провозглашается еще одна Сербская автономная область Славонии, Бараньи и Западного Срема. В автономиях формируется полностью самостоятельная от Загреба администрация, образовываются свои вооруженные формирования. После ряда столкновений между хорватской полицией и сербскими формированиями, в которые вскоре втягивается и федеральная армия, межнациональные конфликты перерастают в полномасштабную войну. Формально она являлась войной Хорватии за независимость от Югославии, фактически сербо-хорватской войной, поскольку и Македония, и Босния, и Герцеговина по мере усиления боевых действий отмежевались от Сербии и Черногории и также взяли курс на выход из федерации. В условиях фактически начавшейся войны предложения хорватского руководства о готовности расширить административные права сербских автономий (август 1991 г.) и позднейший (декабрь 1991 г.) закон о сербской автономии, принятый под нажимом мирового сообщества, уже не внушали доверия.
О великодержавных планах сербского руководства и двусмысленном отношении к будущему Югославии свидетельствовала и его позиция по вопросу о Македонии, Боснии и Герцеговине. Ни давнее компромиссное предложение президентов Боснии и Герцеговины А.Изетбеговича и Македонии К.Глигорова и преобразовании Югославии в конфедеративное содружество, ни более поздняя инициатива А.Изетбеговича о ее переустройстве по образцу СНГ не устроили Белград, как подрывающие единство югославской федерации. Когда же Македония, а вслед затем и Босния, и Герцеговина, заявили о нежелании оставаться в съежившейся Югославии, тактика изменилась. Македонии, с незначительным сербским меньшинством, было позволено мирно выйти из Югославии, и федеральная армия покинула ее без военных действий. Учитывая сложный узел межгосударственных противоречий сопредельных с Македонией Болгарии, Греции и Албании и особую заинтересованность Турции, вооруженный конфликт в Македонии означал бы не только открытие для Сербии еще одного южного фронта, но и весьма вероятную интернационализацию внутриюгославской войны.
В Боснии и Герцеговине, где сербы составляли 31,3% населения (1,2 млн. чел.), хорваты 17,7% (0,7 млн. чел.), а мусульмане 43,7% (1,9 млн. чел.) и сосредоточены основные объекты югославского военно-промышленного комплекса, был избран сценарий, уже опробованный в Хорватии. В ответ на намерения боснийского руководства выйти из Югославии из Белграда последовал недвусмысленный силовой шантаж. Б.Йович — член президиума СФРЮ от Сербии — заявил о том, что провозглашение независимости Боснии и Герцеговины приведет к новой балканской войне («Известия», 10 февраля 1992 г., с. 7). Еще более категоричен был Б.Костич — председатель Президиума СФРЮ: федеральная армия никогда не покинет Боснию и Герцеговину («Известия», 17 февраля 1992 г., с. 4).
На проходивших в Брюсселе под патронажем ЕС переговорах о будущем устройстве Боснии и Герцеговины сербская община настаивала на конфедеративном устройстве республики из трех этнически однородных национально-территориальных частей, словно забыв о том, что для Югославии конфедерация считалась абсолютно неприемлемой моделью, а для Сербии и автономии были помехой. Мусульманская сторона была готова согласиться с созданием национальных кантонов по типу швейцарских, но предложила сформировать две мусульманские, четыре сербские и четыре хорватские национально-территориальные единицы в надежде, что такая дробная структура сохранит целостность республики.
Неуступчивость сторон привела к патовой ситуации на переговорах, и тогда бессилие аргументов решили восполнить аргументом силы. После референдума о независимости (29 февраля—1 марта 1992 г.), который сербская община бойкотировала, лидеры боснийских сербов провозгласили создание Сербской республики Босния и Герцеговина, как составной части Югославии. После серии вооруженных столкновений, охотников спровоцировать которые в такой ситуации у каждой стороны было в избытке, события начинают разворачиваться по хорватскому сценарию, что делает малореальным предположение о стихийном их ходе.
Действия Сербии облегчила двусмысленная позиция Хорватии, фактически подталкивавшей к разделу Боснии и Герцеговины. Так, еще в феврале 1992 г. В.Леротич — советник Президента Хорватии Ф.Туджмана, высказался за раздел Боснии и Герцеговины между Сербией и Хорватией при образовании и самостоятельного мусульманского государства («Известия», 10 февраля 1992 г., с. 7). Позднее и сам Туджман фактически солидаризировался с сербской позицией, заявив, что Босния и Герцеговина могут быть лишь конфедеративными государствами из трех национально-территориальных частей, что вызвало одобрение лидеров боснийских сербов («Известия», 6 мая 1992 г., с. 4). Хорватские вооруженные формирования начали проникать в республику еще во время войны в Хорватии. С провозглашением независимости Боснии и Герцеговины и созданием Сербской республики число их возросло. К началу июня хорватская сторона взяла под свой фактический контроль большинство населенных хорватами районов Боснии и Герцеговины и провозгласила создание Хорватской общины Герцег-Боснии.
Несмотря на однотипность действий Сербии и Хорватии их противоречия не позволили им достичь согласия. В то же время мусульманская сторона, оказавшись под давлением превосходящих сил федеральной (сербской) армии, вынуждена была искать союза с хорватами. В июне между ними было достигнуто соглашение о том, что хорватские силы в Боснии и Герцеговине ставятся в подчинение президента А.Изетбеговича, которое легализовало их присутствие В июле 1992 г. в Загребе был подписан договор о дружбе и сотрудничестве между Хорватией и Боснией и Герцеговиной, а хорватские формирования в республике были номинально включены в состав вооруженных сил Боснии и Герцеговины.
Уже к маю 1992 г. раздел Боснии и Герцеговины был фактически осуществлен, при том, что сербы взяли под свой контроль две трети территории республики. Однако сохранение прежней Югославии, из которой вышли 4 из 6 ее членов, стало невозможным. Нарастало давление ЕС и США. К тому же и в самой Сербии рост влияния оппозиции требовал отказа от «социалистического» фасада реально несуществующего государства. В этих условиях Сербия и Черногория образуют Союзную Республику Югославию и принимают новую конституцию, предусмотрев в ней возможность добровольного присоединения новых членов. Таким образом признание де-факто независимости других республик и создание основы для международной правопреемственности прежней СФРЮ вместе с тем позволяло оставить открытым вопрос о судьбе сербских образований в Хорватии и Боснии и Герцеговине. Было заявлено о выводе федеральной армии из Боснии и Герцеговины, что, однако, не меняло фактического соотношения сил, поскольку 80% военнослужащих в республике были ее уроженцами. После отзыва из рядов граждан Сербии и Черногории армия была объявлена вооруженными силами Сербской республики Босния и Герцеговина под командованием Р.Младича — бывшего командующего корпусом федеральной армии в Краине.
Между тем растущая международная изоляция Югославии, экономические трудности, вызванные войной и эмбарго, значительное число жертв войны и потоки беженцев способствовали росту влияния оппозиции в Сербии, которая получила возможность активизировать свои действия. Если в марте 1991 г. С.Милошевичу удалось довольно легко разогнать демонстрации оппозиции в Белграде, хотя и с выводом танков на улицы, в марте 1992 г. власти уже не решились применить силу. В митинге оппозиции приняло участие 30—49 тыс. человек, а за отставку С.Милошевича было собрано около 300 тыс. подписей. От С.Милошевича отворачиваются даже те, кто до недавнего времени был его надежной опорой. В мае 1992 г. архиерейский собор Сербской Православной Церкви выступил в заявлением, где церковь впервые отмежевалась от властей и призвала к формированию правительства национального согласия. В июне 1992 г. 46 видных деятелей Сербской академии наук и искусств, в том числе многие авторы памятного «Меморандума» 1986 г., призвали С.Милошевича подать в отставку.
Возникли трещины в сербо-черногорском союзе: черногорский президент М.Булатович дистанцировался от белградского режима, а черногорская скупщина призвала к созданию правительства гражданского единства во главе с людьми безупречной международной репутации, закрыв тем самым путь к высшей власти самому С.Милошевичу. Неономенклатурный режим был вынужден пойти на новые маневры. На пост президента СРЮ был предложен и избран писатель Д.Чосич — фигура приемлемая и для оппозиции, как давний диссидент, исключенный из Союза коммунистов еще в 1968 г., и для самого С.Милошевича в силу общей приверженности сербской национальной идее. Отсутствие политического опыта и номенклатурных связей позволяли предполагать, что он окажется удобным и легко управляемым президентом. Но новый стотысячный митинг оппозиции 28 июня 1992 г. с участием патриарха Павла и принца А.Карагеоргиевича, наследника династии сербских королей, побуждает к новым уступкам. Пост премьера Союзного правительства вверяется М.Паничу — американскому бизнесмену сербского происхождения, чье преуспевание стало основой его популярности. Нарастает оппозиция режиму в дотоле полностью подконтрольных средствах массовой информации. Критическую оценку официальному курсу выносит даже наиболее авторитетная в Сербии газета «Политика» — верный рупор идей С.Милошевича с момента его прихода к власти.
Между тем раздробленность оппозиции, отсутствие у нее ясной программы и авторитетных лидеров не обеспечивают ей необходимого перевеса сил. С.Милошевич продолжает пользоваться популярностью в сербской «глубинке». На первый взгляд, неожиданную, но в сущности логичную поддержку он получает со стороны откровенно шовинистической Сербской радикальной партии, которая на выборах в мае 1992 г. сумела получить треть мандатов. Большинство осталось у правящей Социалистической партии Сербии. Крупнейшие партии оппозиции — Сербское движение обновления и Демократическая партия Сербии выборы бойкотировали, но их результаты показали, что для победы на выборах сил у них не достаточно.
С.Милошевич, хотя и отступил с авансцены югославской политики, сохраняет пока в своих руках контроль над ее важнейшими рычагами. Правда, давление оппозиции и острая потребность в международном признании вынудила власти согласиться на новые выборы осенью 1992 г., дать обещание пересмотреть совместно с оппозицией недемократический избирательный закон и обеспечить более демократичный режим функционирования средств массовой информации.
Югославский премьер М.Панич развернул активную дипломатическую кампанию и выступил с серией миротворческих инициатив, включающих признание независимости бывших югославских республик, отказ от ревизии границ, демократизацию и восстановление автономии Косово. Между тем продолжающаяся артиллерийская канонада в Сараево служит не слишком благоприятным фоном для этих миролюбивых жестов, заставляя подозревать, что образ нового премьера используют для чисто внешнего прикрытия неизменившейся реальной политики. Впрочем, конртолируя 2/3 территории Боснии и Герцеговины, сербская сторона имеет основания вполне искренно стремиться к прекращению боевых действий. Можно предполагать, что и хорватская сторона, также реализовавшая свои цели в Герцеговине, по-видимому, готова к переговорам. На сегодняшний день наименее к ним готова мусульманская община, которая окажется на переговорах в роли слабейшего участника. Именно этим можно объяснить и ее воинственность, и активные поиски вооруженной поддержки как в мусульманском и арабском мире, так и со стороны НАТО, ЗЕС и ООН. Между тем западные державы, наращивая давление на Югославию и усиливая угрозы применения силы, вместе с тем воздерживаются от прямого вооруженного вмешательства в события в Боснии и Герцеговине. Примечательна и эволюция, которую претерпели позиции западных держав, с начала югославского кризиса к сегодняшнему дню. Когда Югославия начала превращаться в «больного человека Европы», Европейское Сообщество приложило максимум усилий для сохранения ее целостности. Правительству А.Марковича была обещана многомиллиардная финансовая поддержка в случае удержания страны от распада. Открывались перспективы для приоритетного среди государств Центральной и Восточной Европы сотрудничества с ЕС. Югославия становится членом и, учитывая географическое положение, фактически ядром так называемого «пятиугольника» (организации регионального экономического сотрудничества Италии, Австрии, Югославии, Венгрии и Чехословакии). Лидеры ЕС едва ли не ежемесячно навещают Белград, стараясь найти компромисс между рассорившимися членами югославской семьи, а председателю Комиссии ЕС Ж.Делору приходилось даже брать на себя инициативу по созыву Президиума СФРЮ (коллективного главы государства), неспособного собраться из-за взаимной нетерпимости своих членов. И страны-члены ЕС и США предупредили о непризнании независимости отдельных югославских республик в случае их самовольного выхода из федерации.
Между тем к осени 1991 г. позиции их радикально меняются. К этому времени стало окончательно ясно, что югославская федерация фактически прекратила свое существование, поскольку ее органы власти и управления реально контролируются одной республикой, а одна часть страны воюет с другой. Восстановление Югославии оказывается возможным в одном случае — как результат военной победы в разгорающейся гражданской войне неономенклатурного национал-коммунистического режима Сербии. Понятно, что и политические предпочтения, и обусловленные чувством религиозной и историко-культурной общности симпатии к Словении и Хорватии, мешали подобному выбору. Существеннее однако, что длительные вооруженные действия на территории Югославии грозили вовлечь в войну за «югославское наследство» сопредельные государства, имевшие с ней давние счеты. Великосербские акценты в политике Белграда и нежелание считаться с существующими межреспубликанскими границами прямо провоцировали соседей к тому, чтобы поставить вопрос и о межгосударственных границах, справедливость которых в их глазах вовсе не была бесспорной. Результатом явилась бы всеобщая дестабилизация в Центральной и Восточной Европе с перспективой перекройки политической карты, не говоря уже о том, что дополнительные стимулы получили бы сепаратистские движения и в странах Западной Европы. Именно этими опасениями была продиктована особая забота о сохранении целостности СФРЮ на первом этапе кризиса. И те же самые, но ставшие еще более реальными угрозы обусловили изменение подхода в последующем. Когда предотвращение распада страны и развязывания войны оказалось невозможным, усилия были переориентированы на прекращение военных действий и обеспечение цивилизованного развода при максимально возможной локализации конфликта. Цель же осталась прежней: не допустить «балканизации» Центральной и Восточной Европы.
Преследуя подобную цель, политика западных держав в принципе не была ни антисербской, ни прохорватской или промусульманской. Нелепо и предполагать, что страны ЕС вдохновляет перспектива образования исламского государства в Боснии и Герцеговине. Именно в этом обвиняет лидеров боснийских мусульман сербская пропаганда. Но поскольку именно Сербия была не только инициатором, но и наиболее сильным по своему потенциалу нарушителем европейского правопорядка, она объективно оказалась и главной жертвой миротворческих усилий мирового сообщества. Действия же других участников конфликта (хорватской и мусульманской сторон), хотя и были достаточно двусмысленны, но формально не ставили под вопрос принципы СБСЕ и вызывали меньше беспокойства, учитывая их сравнительную слабость.
Внутри Югославии усилия ЕС не увенчались особым успехом, хотя и не были безрезультатными. Сербо-хорватская война вряд ли бы закончилась к февралю 1992 г., если бы не было признания Хорватии и Словении всеми ведущими мировыми державами и мощного дипломатического давления ЕС и США при поддержке России. С точки зрения локализации югославского очага европейского пожара действия ЕС и США оказались не напрасны. Несмотря на весомые интересы и исторические традиции, побуждавшие к вмешательству в югославский конфликт, обилие убедительных поводов для него (судьба соотечественников в охваченной гражданской войной стране, ущемление их прав, распад страны как подходящий довод для «восстановления исторической справедливости» и давних границ), вопреки давлению собственного национализма, ни Венгрия, ни Албания, ни Болгария не решились пренебречь мнением мирового сообщества и великих держав. При всей ограниченности принятых мер и нескором эффекте их воздействия все же международная изоляция и экономическая блокада при нарастающем политическом и военном давлении принесли свои плоды, трезвые голоса послышались и из Белграда, хотя националистический угар вряд ли пройдет быстро.
Неблагоприятный для Сербии поворот в политике великих держав, требующий внятных и доходчивых объяснений своим согражданам причин изоляции в мировом сообществе, вызвал в сербских средствах массовой информации необходимость найти подходящие мифы, которые могли бы примирить патриотическую патетику с ее катастрофическими результатами. У ультранационалистов, которые простодушием могут поспорить со своими российскими собратьями, ответ нашелся быстро: всему виной сионистско-масонский заговор. (Примечательно, что таких «аргументов» не чурается и противоборствующая сторона: сараевский муфтий в пропагандистской поездке по арабским странам мотивировал необходимость их вооруженной помощи боснийским мусульманам тем, что-де сербские боевики обучаются в Израиле). Впрочем, большее распространение получили не столь экзотичные версии, более соответствующие традиционным представлениям. Антисербская позиция навязаны-де ЕС, а затем и США, Германией, реализующей свою историческую мечту о выходе к теплым морям, пытающейся вновь утвердиться на Балканах и восстановить нечто подобное Австро-Венгерской империи.
Политическому сознанию, все еще мыслящему в категориях XIX века, а именно на этом уровне осознает мир даже большинство представителей интеллектуальной элиты балканского захолустья Европы, чему свидетельство сам кровавый развал Югославии, подобные объяснения могут искренно казаться убедительными. Но посчитать их логичными трудно.
Германия (а еще ранее Австрия) действительно были инициаторами признания независимости Словении и Хорватии, причем Германия сделала это, даже не дожидаясь партнеров по ЕС. Непонятно, правда, зачем Германии, имеющей свободный доступ ко всем портам стран ЕС, покушаться на пару маломощных портов в Словении и Хорватии. Столь же неясно, какая корысть могла побудить Германию утверждаться именно в этих двух республиках, когда для Югославии в целом Германия была первым экономическим партнером. Да и во всей Центральной и Восточной Европе, вожделенно ожидающей германской экономической экспансии, которая все задерживается, у Германии нет конкурентов. Более того, если посчитать позицию ФРГ в югославском вопросе первичным проявлением воскрешающего реваншизма, то его интересам более отвечал бы прямо противоположный образ действий: поддержка сербских требований перекройки границ, чтобы создать выгодный прецедент для сходных германских претензий.
Убедительнее представляется другое объяснение активной германской позиции. Германия, ощутив после объединения достаточно силы для роли одного из европейских лидеров и считая Центральную и Восточную Европу зоной своих экономических и политических интересов, более других заинтересована в стабильности региона, незыблемости и прозрачности существующих границ, нормальном функционировании его экономической инфраструктуры. Более того, можно предположить, что жесткость и бескомпромиссность официального Бонна объясняется как раз небеспочвенными опасениями роста собственного немецкого национализма и реваншизма, которые в условиях разгула национализма в Центральной и Восточной Европе в случае перекройки границ оказались бы перед слишком искусительными соблазнами. А это могло бы повредить не только политическому авторитету ФРГ, как демократического государства, навсегда покончившего с имперским наследием, но и экономическим интересам страны, которые и обеспечивают ей сегодняшнее ведущее место в формирующейся единой Европе.
Впрочем, Англия и Франция, с которыми Сербию и Югославию связывают традиции боевого союза в двух мировых войнах, несмотря на некоторые нюансы, заняли по отношению к режиму С.Милошевича достаточно непримиримую позицию, жесткость которой лишь возрастала по мере разгорания югославского конфликта. Это и неудивительно: для паневропеистов национализм — нежелательный гость, не говоря уже о том, что никто в ЕС не заинтересован давать дополнительные стимулы баскскому, корсиканскому, северо-ирландскому, шотландскому, тирольскому или фламандскому сепаратизму. Примечательно, что и США, у которых балканские свары с самого начала не вызывали ничего, кроме брезгливого недоумения, вполне солидаризовались с подходом ЕС. Помимо собственно европейских забот, в позиции западных держав в югославском вопросе просматривалась и более серьезная обеспокоенность развитием событий на территории бывшего Союза, ибо во всем мире югославские события справедливо рассматривались как лабораторная модель возможного катаклизма в сердце Европы. Отстаивая незыблемость принципов СБСЕ в Югославии (абстракцию, которую там все еще никто не может принять всерьез), США и государства ЕС стараются предотвратить политический Чернобыль в геополитическом вакууме, обозначенном маловразумительным сокращением СНГ.
Россия действительно во многих отношениях оказалась перед тем же выбором, что и Сербия. Отсюда у определенных политических сил возникает импульсивное, хотя и небескорыстное, движение солидаризоваться с политикой Сербии, имея в виду, что и политика России на территории бывшего Союза должна руководствоваться теми же рецептами, что и курс С.Милошевича. Правда, сторонникам подобного мировидения цена и самоубийственные его результаты почему-то не служат уроком. Есть, однако, и другое сопоставление.
Россия в определенном смысле встала перед той же дилеммой, что и Германия. Следуя исторической традиции, унаследованным представлениям о сферах влияния и понятым в духе XIX века национально-государственными интересами, можно было бы стимулировать нестабильность в дальнем и ближнем зарубежье и воспользоваться ею для создания, в частности в Югославии, прецедентов и правооснований, выгодных России в территориальных спорах с соседями.
Можно, однако, встать на другой путь, избрав политику, на первый взгляд, преисполненную самоотречения, для многих непосильного, но в сущности более дальновидную, ориентированную не на крохоборство в бессмысленных препирательствах из-за клочков территории, а на создание максимально благоприятных условий для экономического возрождения России — залога ее политической мощи. Россия нашла в себе силы встать на этот путь и, хотелось бы надеяться, сумеет на нем удержаться. Естественным выражением такой политики является неуклонная приверженность нормам СБСЕ и бескомпромиссность к их нарушителям даже потенциальным союзникам — роль, на которую Сербия предлагала себя тем охотнее, чем сильнее становилась международная изоляция. Столь же естественно, что такая политика требует жертв, и немалых: излюбленные мифы кажутся поруганными, а политики, на исходе XX в. живущие в историческом времени XIX, чувствуют себя оскорбленными в самых святых порывах. Для тех, кому национализм и национальные интересы кажутся синонимами, подобная политика равносильна национальному предательству. Но Германию имперская политика дважды приводила к национальным катастрофам и, лишь отринув ее, в качестве демократического миролюбивого государства, она смогла обрести свое нынешнее величие. Этот путь не заказан ни для России, ни для Сербии.
Такая политика не является в принципе ни прогерманской, ни прозападной, но действительно создает условия для взаимовыгодного партнерства, не исключающего соперничества, и с Германией, и с ведущими западными державами.
В этом свете российская позиция в югославском кризисе не только логически совпадает с позицией западных держав, но и отвечает долгосрочным интересам России, хотя и противоречит узко понятым державным амбициям и традиционалистским представлениям о ее геополитических приоритетах.
Международная конференция по Югославии, проходившая в Лондоне в конце августа 1992 г., подтвердила небесполезность усилий великих держав, включая и Россию: все противоборствующие в Югославии стороны признали принципы СБСЕ как основу урегулирования кризиса. Иллюзией было бы думать, что югославская трагедия на этом заканчивается.
Потребуется еще немало миротворческих усилий ООН, великим державам придется еще не раз прибегать к военно-политическому давлению прежде, чем мир наконец вернется в страну, разоренную попыткой реализации националистической утопии.
"Духовное наследие"
01.08.2000
|
|
Власть
