год 2010-й - более 30.000.000 обращений

В основу этого материала легли записи, сделанные пять лет тому назад. Я назвал их тогда "Памяти Владимира Высоцкого. Двадцать лет спустя". С тех пор материал "пролежал" в компьютерном архиве автора, и в полном виде не публиковался. По разным причинам. Одна из них состояла в том, что не хотелось выкидывать из текста даже незначительных деталей, которые казались автору личными и при этом важными. Да и текст песен при случае хотел сверить - писал по памяти, но так и не сверил. Ну а что до деталей, то их было совсем немного, но если выбросить - что-то терялось. И вот происходит такой, казалось бы абсолютно не относящийся к делу "нелепый" случай. Журналист Хинштейн опубликовал свои сведения о дотоле почти никому не известном местечке "Сосновка". А там, волею судьбы, автор прожил как раз четверть века, но до поры до времени говорить об этом не собирался, да и повода не имел. Самое же любопытное, с точки зрения мотива публикации, для меня, как автора, состояло в том, что Владимира Высоцкого, с которым общался один единственный раз, повстречал именно там, при выходе из ворот "Сосновки" (об этом чуть ниже). Вспомнил о записях и стал копаться в своем файле (old records), записанном еще на старой версии "Ворда". Надо сказать, что записи мои там плохо упорядочены и так и не конвертированы. А кто работал с прежней версией, знает, что в заголовке могло размещаться не более восьми знаков. Сейчас-то я думаю, знал бы, что делать даже и при таких ограничениях, а тогда "лепил" условные названия, как бог на душу положит, не думая, что когда-нибудь через много лет стану разыскивать свои записи. И все-таки нашел и довольно быстро, хотя боялся, что буду искать иголку в стогу сена. И вот что отыскал.

В этом году исполняется ровно 20 лет со времени смерти Владимира Высоцкого. Имя это не забыто, а песни его продолжают звучать и будоражить слушателей и по сей день. В короткой восторженно-бестолковой энциклопедической справке (БСЭ, 1998г.) о Высоцком есть такие слова: "сильная личность", а также "бунтарь-одиночка, сознающий свою обреченность, но не допускающий мысли о капитуляции". Там же одинаково часто неоднократно перемежаются слова "трагический" и "комический". И еще, что в нем "пробивалась наружу бурлящая под спудом глубинная сила" и у него "мощный, лавинный темперамент". Самое главное, что вроде бы все правильно, и ничего толком не сказано. В результате - не образ, а какая-то мешанина. А годы тем временем идут и, думается, есть опасность, что скоро его образ вконец "заболтают" литераторы или вообще неизвестно кто из числа его почитателей с разными вкусами и интересами. И постепенно он превратится либо, по одним его стихам и песням, в какой-то сгусток малопонятных эмоций, либо, по другим, в писаную средней рукой стандартную икону. Тут самое время успеть высказать о нем свое, а может и от имени некоторых его сверстников, слово. Для нас он был и остается прежде всего человеком, за бурными перепетиями жизни которого мы внимательно наблюдали и сопереживали. Иначе говоря, он остается одним из нас, со всеми его слабостями и проблемами, но при этом человеком очень незаурядным, с огромным, ярким талантом.

Москва, 60-е годы. Одно из зданий Московского инженерно-физического института (МИФИ, ныне государственный технический университет) на Малой Пионерской улице близ Павелецкого вокзала. Небольшое помещение в мансарде под чердаком, где помещалась одна из лабораторий кафедры Электронных вычислительных машин. Здесь я сидел с десятком молодых специалистов-выпускников МИФИ, разрабатывавших элементы и блоки вычислительных машин. Часть из этих разработок, как говорят ушла в лету, но зато другая долгие годы использовалась потом на наших атомных подводных лодках, а какие-то устройства оформлялись и демонстрировались на международных выставках аж в Бразилии, Индонезии и не помню в каких других странах. Большое количество всякого электронного оборудования, щедро поступало к нам тогда в лабораторию, благодаря финансированию Минсредмаша (его теперешний наследник, Минатом - партнер Венского агентства по атомной энергии, где я располагаюсь ныне, как журналист и в каком-то смысле, как бы продолжаю свою карьеру). Среди этого оборудования-прекрасные студийные магнитофоны, только вот отечественная лента к ним была невысокого качества. Народ в лаборатории, в основном, молодой. Музыка с казенных магнитофонов звучала почти постоянно, благо не мешала работе с паяльником и отладке электронных схем, а высокое начальство, способное это запретить, нас почти не посещало - больно высоко, да и в дверях с кодовыми замками запутаешься.

Среди тогдашних исполнений особенно выделялись романтические "туристские" песни Юрия Визбора (помню: -снег, снег над палаткой кружится...) и Булата Окуджавы (ода Арбату; песни военной серии). Именно тогда как-то незаметно для меня все чаще и в большем количестве стали вдруг звучать "озорные" иронические, сатирические песни Владимира Высоцкого, которые постепенно, но методично стали вытеснять многие другие. Его романтико-лирические и патриотические песни, порой с политической подоплекой, наполненные гражданским содержанием, пришли позднее. Но это был уже другой Высоцкий. Безусловно, очень интересный и талантливый, но другой. Тогда же мы со сверстниками постоянно повторяли как бы точеные куплеты его песен. Делились впечатлениями об услышанном и удачными четверостишиями, поражаясь точно схваченным бытовым сценкам, которые автору удавалось "упаковать" в удивительно емкие, обычно короткие, хорошо зарифмованные строчки и превосходно передать в сопровождении гитары в собственном исполнении. Кажущаяся легкость, с которой создавались эти стихи, не оставляла сомнений в исключительной одаренности автора, а специфический голос с хрипотцой хорошо гармонировал с характером песен и покорял своим своеобразием. Тех песен, которыми мы увлекались тогда, теперь почему-то почти не услышишь (или мне не везет?). Может быть дело просто в техническом несовершенстве записей, выполненных на некачественных магнитофонах того времени, которые трудно воспроизводить. Не знаю. Но особенно после выхода "парижского альбома" Высоцкого с его высоким профессиональным качеством "старые" песни первого периода, случайно или нет, куда-то ушли и оказались незаслуженно забытыми. Часть его творчества оказалась как бы отсеченной, и хотя даже после этого песен осталось чрезвычайно много, но для многих из нас, его ровесников, Высоцкий начинался именно с тех самых "озорных" куплетов.

В песне о состоявшейся накануне вечеринке, исполнитель-рассказчик с некоторым "напрягом" вспоминает:

Ой, где был я вчера, не припомню ей-ей!
Помню только, что стены с обоями.
Помню Катька была и подружка при ней
Целовался на кухне с обоими.
Помню голым плясал, помню песни орал.
А отец, говорил, у меня генерал!

Выпив, начал куролесить. Когда его, пытаясь утихомирить, дружки связали, кажется успокоился. Стал уговаривать: "...Развяжите, кричал, да и дело с концом! Развязали, но вилки попрятали". Но не утих наш "герой-сильная личность" и "бунтарь-одиночка...". Вновь всех разметал, разбросал, а под конец "...и балкон уронил". Где еще, кроме гоголевского описания сцен в Запорожской Сечи у вольных русских козаков с их "лавинным темпераментом" встретите такое?

А вот трагически-комическая исповедь работяги-неудачника, которого зажиточный сосед приглашает на свадьбу дочери: "...Невеста-дочка, вся в прыщах, cозрела, значит...". Но работяге не до гулянки. Все, вдруг, не складывается, и он делится своими проблемами: "А у меня пастены появились. Я их давлю и так и сяк, они опять! Да в неудобном месте чирий вылез. Пора пахать, а тут ни сесть, ни встать!". И далее:

Сосед маленочка прислал. Он от щедрот меня позвал.
Ну я, конечно, отказал. А он сначала.
Должно литровую огрел, ну и, понятно, подобрел.
Ну я пошел, попил-поел. И полегчало.

А потом, когда полегчало, лихое разгульное русское озорство берет свое:

...И посредине этого разгула я пошептал на ухо жениху.
И жениха как будто ветром сдуло. Невеста, вон, рыдает наверху!

Следующая "озорная" тема - забег на длинную дистанцию. Бегун-стайер, в силу обстоятельств не явился на соревнования ("десять тысяч и еще один забег остался; в это время наш Бескудников Олег зазнался..."). Короче, нету его. "...Сгинул. Тут наш тренер мне и говорит: беги, мол". Но "я" - спринтер. Сил явно не расчитал: "...А я увлекся. Я на десять тыщь рванул, как на пятьсот, и спекся."

Подвела меня, (ведь я предупреждал!), дыхалка.
Пробежал всего два круга и упал. А жалко!
А наш тренер экс- и вице-чемпион ОРУДа
Не пускать меня велел на стадион! Иуда.
Лишь вчера мы только брали с ним с тоски по банке,
А сегодня, говорит, меняй коньки на санки...

И снова Москва. Близкий мне и по духу и по работе Институт Атомной Энергии им. Курчатова (ИАЭ). Многотысячный коллектив. Здесь какими-то немыслимыми путями удалось организовать творческий вечер Высоцкого. Вечер стал, в известным смысле, крупным культурным событием в столице. Попасть на концерт было не просто. Но все же удалось. Есть что вспомнить. Артист доброжелательно иронизирует над учеными и модными тогда увлечениями в области парапсихологии в песенке о лекции в "психушке" по Бермудскому треугольнику. От имени героя песни-пациента, на которого угнетающе действует выбранная тема, Высоцкий поет:

Уважаемый редактор! Может лучше про реактор?
Про любимый лунный трактор...

Держался на сцене в институте Высоцкий, как и всегда, блестяще. Зрители принимали его за "своего", и он, несмотря на все различие в профессиях, прекрасно это чувствовал. Именно после этого вечера осталась и получила широкое распространение целая гамма его "озорных" песен, разошедшихся скоро в любительских записях по всей стране. Озорные песни сменялись лирическими, а то и просто "дворовыми", порой с криминально-блатным оттенком (кто не пел их тогда, особено сразу после войны?):

-Где мои 17 лет? На Большом Каретном.
-Где мои 17 бед? На Большом Каретном.
-Где мой черный пистолет? На Большом Каретном.
-А где меня сегодня нет? На Большом Каретном.

Наверное, личные, хотя и детские или полудетские наблюдения того времени вместе с духом подобных песен помогли Высоцкому затем великолепно сыграть характерную роль в запоминающемся детективе "Место встречи изменить нельзя". К теме послевоенного становления он возвращается постоянно и позднее рассказывает, опять же в песнях, историю своего детства и взросления в коммунальной квартире все на том же Большом Каретном, среди таких же, как он, пацанов, наблюдающих за начавшимся расслоением людей в трудных условиях послевоенной жизни.

Высоцкий мужал и постепенно стал входить в "политику", но опять же по-своему. Впрочем, задатки сатиры на политические события текущей нашей жизни проявлялись уже в относительно раннем его творчестве. В период так называемой "хрущевской оттепели" и сразу после нее, началась пора эмиграции из СССР в Израиль. Высоцкий тут как тут.

Мишка Шихман - эрудит, у него предвиденье.
Что мы видим, говорит, кроме телевиденья?
Смотришь конкурс в Сопоте и глотаешь пыль.
А кого не-поподя, пускают в Израиль...
Мишка Шихман сообщил по дороге в Мневники:
Голду Меир я словил в радиопремнике.
И такое рассказал, ну до того красиво,
Что я чуть было не попал в лапы Тель-Авива.

Но отношение к тогдашним событиям, которые вскоре получат новый мощный всплеск, в тот период у Высоцкого иронически-критическое:

Мишка-врач, он вдруг затих, там в Израиле прорва их.
Там гинекологов одних, как собак нерезаных.
Нет зубным врачам пути, слишком много просятся.
А где ж на всех зубов найти? Значит-безработица!

А уже позже, после этого звучала, в "стиле Галича", лирически-трагичная песня "Протопи ты мне...":

Протопи, ты, мне баньку, хозяюшка. Раскалю я себя, распалю.
На полоке, у самого краюшка я сомненья свои истреблю.
Пропотею я до неприличности. Ковш холодный и все позади.
И наколка времен культа личности засинеет на левой груди.
Сколько веры и лесу повалено. Сколь изведано горя и трасс.
А на левой груди-профиль Сталина, а на правой - Маринка-анфас.
Эх, за веру мою, беззаветную, сколько лет потерял я в раю.
Променял я на жизнь беспросветную несусветную глупость свою.

И совсем уже позже пришли известные, полные гражданского пафоса, песни, такие как "Охота на волков", ... "Лучше гор могут быть только горы, на которых никто не бывал"... Но это уже другой, умудренный Высоцкий.

Ваганьковское кладбище в Москве. В начале восьмидесятых здесь практически не было официозных захоронений. Это сегодня все перемешалось, и оно стало знаменитым и престижным, а тогда ценилось место только у Ново-Девичьего монастыря. Ваганьковское же долгое время было интересно своими захоронениями начала века. Большинство более поздних могил и памятников были скромные. Сейчас ситуация быстро меняется. Пышные могилы всякого рода современных авторитетов не могут заслонить, однако, всегда утопающего в цветах памятника Высоцкому. Перед кладбищем - ларьки с бесчисленным числом музыкальных кассет барда. Они с самыми разными этикетками, но почему-то почти все песни в основном опять же из последнего репертуара. Отчего так, не понятно. То ли случайно, то ли мне просто не везет, то ли кто-то формирует удобный для власти образ песенника-трибуна, в произведениях которого слышится "рвущая душу тоска по справедливости" (там же, БСЭ, 1998г.), протестующего против тогдашней (неужели нынешняя-то лучшее?) бюрократии.

По другую сторону знаменитого Серебряного Бора в Москве с его дачами и деревянными особняками тридцатых годов, довольно близко от ИАЭ, не так давно еще было расположено на высоком берегу село Троице-Лыково с красивой, издали видной, хотя и плохо ухоженной церковью. Рядом - музыкальное суворовское училище, где обучали игре на духовых инструментах. Дальше - большой лесной массив, куда еще в начале семидесятых годов захаживали лоси. Здесь "затерялось" несколько правительственных дач, среди них, ставшая нынче знаменитой "Сосновка". Одну из дач, рядом с дачей жившего здесь одно время великого маршала Жукова, помню, готовили в свое время к приезду тогдашнего американского Президента генерала Эйзенхауэра. После инцидента с разведывательным самолетом Пауэрса, сбитого ракетой над нашей территорией, визит не состялся. Через некоторое время в дачу въехал тогдашний член Политбюро Д.Полянский. В семье его, благодаря артистическим увлечениям детей, поддерживался дух, скажу так, хотя возможно и ошибусь, отчасти богемный. Кто-то из семьи исполнял в сопровождении американского банджо детские песенки в популярной телепередаче "Баю-бай". Говорили, что артист Высоцкий имел контакт с семьей Полянского. И действительно, выйдя раз из "Сосновки" (это рядом, метров триста от ворот дачи Полянского), к далекой автобусной остановке и проходя случайно в том месте я как-то раз увидал Высоцкого в небольшой группе его сверстников из семьи Полянского прямо перед дачей. Не узнать Высоцкого было невозможно. Хоть и не был знаком, поздоровался, и, пользуясь тем, что мне ответили, с любопытством попытался разглядеть знаменитого артиста и исполнителя. Ничего такого, что привлекло бы особое внимание увидеть не пришлось. Внешность - самая обычная. Роста невысокого, в джинсах. Когда смотрел его в театре в образе Хлопуши, тоже не увидел чего-то необычного. В памяти сохранился очень хриплый голос, цепи, метание по сцене и ощущение какого-то надрыва.

Но было у Высоцкого, конечно, и необычное, о котором уже знала вся страна. Необычными были песни, какой-то особый ореол, который уже создался в ту пору, и вся его судьба с поездками в далекие, недоступные тогда экзотические страны и дружбой с именитыми иностранцами и в первую очередь, конечно же, с очаровательной Мариной Влади, образ которой отложился в памяти после фильма "Колдунья". И все же именно его "озорные" песни раннего периода почему-то крепче всего закрепились в памяти, и их слова запомнились навсегда. Ирония, сатира, но в основном мягкая, доброжелательная, порой резкая, но вовсе не злобная. Когда вскоре Высоцкий в 42-х летнем возрасте умер, были боль, ощущение несправедливости и бестолковости происшедшего. С другой стороны и удивления по поводу столь неестественно ранней смерти у знакомых мне людей тоже не было. Говорили, он выпивал. К здоровью своему относился чуть ли не наплевательски, да разве ж он один такой на Руси?

Некоторое время назад был в Болгарии, в Софии. Там один за другим прошли концерты в память о Высоцком. Билетов не достать. Помог близкий друг, работавший в "период Высоцкого" в Москве в моем институте. Репертуар был выбран очень неровно и в общем-то не создавал цельного впечатления ни о личности Высоцкого, ни о времени, которое отражено в его стихах. Помимо прекрасных исполнителей, были и вовсе бесцветные, случайно попавшие на эту сцену. Пожилая полная дама, потрясая телесами, прыгала по сцене с песней "Водочка! Эх, русская водочка!". Публика ее освистала, топала ногами и выкрикивала "Высоцкого! Исполняйте Высоцкого!". Она тогда: а я и пою вам не про Гяурова… Я захохотал. Позднее объяснил своим друзьям, что почти в точности повторилась описанная Зощенко сцена, посвященная юбилею Пушкина, когда поверхностный и неподготовленный докладчик ушел от основной темы. Ему кричат: -расскажите про Пушкина! А он в ответ: -а я вам и говорю про Пушкина, а не про Лермонтова… Но видно было, что Высоцкого здесь любят и помнят, как и в нашей огромной стране. Впрочем, сейчас его приходится слышать реже. Видно у каждого поколения свои кумиры и свои барды.

И вот нынче, как у Александра Дюма, в романе "Двадцать лет спустя". В стране перемены. Трудно сказать, каким бы он был сегодня. Пусть об этом судят те, кто знал его близко. Его настоящее место в жизни разных поколений еще будет уточняться. Знаю только, что без "озорного периода" для меня, как, думаю, и для некоторых других его сверстников, Владимира Высоцкого в нынешнем понимании просто бы не было.