год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Сегодня большую актуальность приобретает обращение к религиозно-духовному опыту нашего народа. Осмысленный в историческом контексте, в неразрывной связи с тысячелетней практикой русского православия, он призван помочь оздоровлению культуры (и общественной жизни в целом) в современной России.

Духовная культура имеет религиозные истоки. Но очевидность этого факта пока не воспринимается массовым сознанием в результате атеистической обработки умов на протяжении десятилетий. Плоские представления о “первичности материи”, принижающие роль духовно-психологических факторов в общественной жизни, доминируют в умах тех, кто “движет” историческую науку. В нынешней историографии по-прежнему силен социологический детерминизм: духовно-психологические параметры привлекаются для анализа исторических явлений редко и бессистемно. Методологической базой для использования этих параметров способны плодотворно служить труды представителей русской религиозно-философской школы. Ее заслуга состоит, прежде всего, в выделении духовного компонента в спектре движущих сил истории. К.Леонтьев, В.Соловьев, Н.Федоров, С.Булгаков, И.Ильин, Л.Карсавин, В.Розанов, П.Флоренский и другие мыслители углубили философское знание, связав его с национальным характером и образом мысли, с духовным опытом народа. В их философии отразилась многовековая русская культура, раскрылась русская душа со всеми ее сложностями и с ее устремленностью к Богу. Это философия творчества, любви, святынь и ценностей. Русские религиозные философы убедительно доказывали, что на историческое творчество народов накладывается отпечаток особого национального мироощущения, напрямую зависящего от устойчивости и единства религиозных представлений. Для того чтобы успешно использовать религиозно-духовный фактор при объяснении исторических явлений, историкам необходимо осознать важность по меньшей мере трех условий. Во-первых, пора отказаться от тотально-критической оценки роли религии в становлении и функционировании человеческих обществ. Вместо того чтобы по заданной схеме клеймить религию, обвиняя в реакционности, нужно объективно изучать ее роль в конкретно-исторических обстоятельствах. Во-вторых, следует отойти от убеждения в том, что история разных стран подвержена механическому воздействию изначально предопределенных так называемых “универсальных” законов. Один из частных вариантов этого убеждения сводится к представлению о религии как о структурно и мировоззренчески единой системе (или о христианстве как о системе, где философские и мировоззренческие расхождения между конфессиональными ветвями сводятся к малосущественным нюансам). Необходимо признать, что религиозные взгляды разных народов определяли (и определяют) их различное мировоззрение, а значит — и различные “шифры” их исторического поведения. В-третьих, нужно, разумеется, знать содержание и мотивацию конкретных религиозных систем. Без этого история разных стран и народов выхолащивается, лишается специфической эмоциональной окраски. Полноценное изучение истории России без понимания смысла русского православия просто невозможно.

Советская наука истоки религии и ее эволюцию связывала исключительно с социальными отношениями, утверждая, что религия не имеет самостоятельной истории вне истории социальной. В этом лишний раз проявлялся неизменный атрибут марксистской социологии — жестко обозначенный детерминизм любых процессов (кстати, весьма близкий к фатализму в его религиозной трактовке). Упрощение и схематизация в науке имеют право на существование, но только как методические приемы. Переходя на уровень методологии, они наносят науке вред. Это в полной мере касается и таких явлений, как религия и религиозное сознание. Живая практика показывает, что в религиозном сознании могут столкнуться влечение к прекрасному, тяга к светлому началу, к духовной красоте и темные суеверия, давящие на психику, элементы фанатизма и схоластической жесткости. Очевидно, что история духовного опыта народов, связанная с историей религий, была полна противоречий и что опыт был неод-нозначным, подпитывался как положительными, так и негативными уроками. Религиозно-духовный опыт человечества — это поле столкновения субъективных позиций, разных оттенков мироощущения, разного эмоционально-содержательного наполнения внешних одинаковых формул, это арена борьбы между оптимизмом и “мраколюбием” (термин употреблялся некоторыми богословами для характеристики религиозного формализма с его отрицанием земных радостей), жизнеутверждением и духовным рабством, созидательным и разрушительным началами, свободным состоянием духа и жестким мистическим фатализмом. Эмоциональная окраска тех или иных религиозных догматов часто менялась в зависимости от исторических условий и местных особенностей. Религиозный опыт человечества огромен. Атеисты же рассматривали преимущественно негативные аспекты этого опыта. Бесспорен тезис о том, что в центре религиозных систем находится вера в божественное (или признание божественного, святынь, абсолютных ценностей). При этом понятие “божественное” может заполняться различными смыслами — в зависимости от уровня развития религиозного сознания. У одних религиозность не поднимается выше суеверий, доверия к магической силе амулетов или бездумно-механического выполнения обрядов (кстати, под воздействием атеистической пропаганды религия в массовом сознании и ассоциируется с подобным уровнем религиозного отражения). Других такая религиозность не удовлетворяет, для них религия связана с поиском истины, а категория “божественное” объемлет глубину смыслов, заданных всей гаммой многосложных космических сил. Русский философ В.С.Соловьев трактовал религию как “связь человека и мира с безусловным началом и сосредоточением всего сущего”. Узкосоциологическая трактовка религии не затрагивает смыслы, олицетворяющие связь человека с вечностью и мирозданием, внушает, что любая религия тормозит общественный прогресс. Но если обратиться к глубинам сознания, в котором мысль ищет пути к “началу всех начал”, отражая своего рода удивление человека перед многообразием жизненных форм, то становится очевидной убогость такой трактовки. Религия — не столько система догматов, сколько особое состояние человеческой души, особый эмоциональный строй, в котором видение сущностей определяет не рассудочная логика, а обостренная интуиция. Для этого “душа обязана трудиться”, но разве это может быть тормозом для прогресса? Или понятие “прогресс” не вмещает в себя духовных субстанций?

Человек, связывая себя с “началом всех начал”, уходит от примитивно-прямолинейного мышления, включает в работу воображение, одухотворяется, тем самым отрываясь от животного начала в себе. При этом одухотворенный человек вовсе не противопоставляет дух и материю — он благоговеет перед материей, но благоговеет именно потому, что одухотворяет ее, а значит — очеловечивает. Религия — это вариант поиска ответов на вечные вопросы. Она удовлетворяет потребность человека в мировоззрении, помогает духовно освоить мир, базируясь при этом не на рефлексии, а на интуитивном постижении окружающего. Религиозная вера означает, по сути, психологическую установку в ее цельности. Не стоит высокомерно упрощать суть религиозного мировосприятия, ибо устремленность к вере заложена в психологической природе человека. Потребность в шкале ценностей не терпит вакуума: на место отвергнутого (непознанного, непонятого) Абсолюта приходят кумиры, идолы, вожди, фетиши, вещи, деньги, политические догмы, партийные лозунги или смесь из разных компонентов.

В сегодняшнем российском обществе оживает интерес к религии, к христианским ценностям. Здоровое стремление людей к возрождению традиционной духовности объяснимо и понятно. Однако отчетливо обозначилась тенденция если не противостоять в открытую этому стремлению, то хотя бы утопить его в хаотической разноголосице различных конфессий и сект, направить религиозное возрождение в плюралистическое русло. Немало бед людям принесли тоталитарные секты с их агрессией и изощренной методикой зомбирования. Повсеместно под флагом христианства выступают деятели, чуждые исторической России. Баптисты, адвентисты, свидетели Иеговы, курсируют по стране в поисках пополнения своих организаций. Из-за рубежа в Россию приезжают протестантские проповедники как в некую “духовную пустыню” и навязывают свои воззрения потомкам самого религиозного некогда народа. Попустительство сектантам сопровождается риторикой об “актуальности” религиозного модернизма, подлинная цель которой — перекрыть людям доступ к традиционному православию. Не секрет, что и внутри церковной организации сторонникам святоотеческой православной веры приходится противостоять влиянию иудео-христианства с его тяготением к экуменизму и апокалипсического (катакомбного) христианства с его наглядно проявляющимися элементами асоциальности.

Иудео-христианство отличается космополитической направленностью. Сторонники космополитизма в христианстве ссылаются на практику ранних христианских общин, утверждавших идеологию тотального равенства всех перед Богом — не только людей разного социального положения, но и разной этнической принадлежности (“нет ни эллина, ни иудея”). В конкретно-исторической обстановке идея равенства всех перед Богом была по-своему оправдана, ибо направлена была на развенчание ветхозаветных тезисов об особой исключительности одного народа, о его “богоизбранности”, подразумевающей отверженность (второсортность) других народов. Однако современное христианство нельзя отождествлять с его ранней моделью. Мощно повлияв на историю европейских народов, христианство само становилось объектом истории, впитывало в себя соки реальной жизни, в той или иной степени “переваривало” мировоззренческие и организационно-практические противоречия, эволюционировало. В ходе своей эволюции христианство перестало быть единым. Мотив равенства всех смертных перед Богом остался определяющим в православии и, с некоторыми оговорками, в католицизме, но оказался отвергнутым в большинстве протестантских течений. Расколы христианства стали результатом — помимо прочих факторов — воздействия на него национальных культур и цивилизованных особенностей разных народов. Трещина между восточным и западным вариантами христианства повторила линию разлома между византийской и западноевропейской цивилизациями. Реформация на Западе разделила романские народы, сохранившие в основном большинстве верность католической церкви, с народами германскими, выбравшими (с рядом исключений) протестантизм.

Христианские конфессии в средневековье приобрели ярко выраженную национальную окраску. Каждый народ, обратившийся к христианству, “пропустил” его через призму тех культурных традиций, тех стереотипов и представлений, которые в дохристианский период закрепились на уровне “коллективного подсознания”. Национальный психологический склад задавал “матрицу” религиозного переживания. Христианство не разрушило индивидуальность того или иного народа, напротив — усилило ее. Не случайно Мартин Лютер употреблял формулу “немецкий Бог”. О конкретном воплощении христианства в русском народе говорил С.Булгаков, пользуясь выражением “русский Бог” и “русский Христос”.

Православие, заимствованное Русью у Византии, попало в русло отчетливо проявившейся трансформации и превращения его в русское православие. Уже в 40-х годах XI в. митрополит Иларион в “Слове о законе и благодати” излагает видение христианства с позиций русского человека. К XVI в. религиозные взгляды русских настолько откристаллизовались, что память о византийских корнях православия на русской почве фактически стерлась. Иван Грозный выразил общую для русских точку зрения: “Греки нам не Евангелие. У нас не греческая, а русская вера”. Эта позиция была общей для всех русских и потому, что Византия, войдя в унию с католичеством в 1439 г., потеряла в их глазах право на первенство в православном мире. На Руси же осознанно и целенаправленно строилось Православное Царство (Православная Держава). Космополитическая струя в христианстве несет в себе заряд отчуждения традиции православной государственности. Между тем Русь и принимала крещение прежде всего для того, чтобы утвердить свой державный статус, добиться равноправия в отношениях с другими государствами (в том числе и с Византией). Православие определило лицо и душу русской цивилизации, а государство со времен Владимира Крестителя до катаклизмов начала XX в. — так или иначе, успешно или не совсем — выполняло роль структуры, скрепляющей эту цивилизацию. Писатель Л.Бородин назвал государство “способом существования народа-нации”, говоря, что “альтернативой этого существования может быть только несуществование”. Православное мироощущение тесно связывалось с патриотическими настроениями. В период удельного раздробления Руси, несмотря на кризис центральной власти — благодаря единству веры — сохранилось “общеземское чувство”. Церковная организация дублировала утраченную государством функцию скрепления общественной жизни. Святой Александр Невский, выбирая внешнеполитическую стратегию, в центр выбора поставил защиту православия, русской культурной самобытности от экспансии католического Запада.

Сложившаяся в XVI в. “школа” преподобного Сергия Радонежского способствовала утверждению патриотического варианта православия. Раннехристианская формула прощения врагов была вытеснена призывом “отдать душу за други своя”. Сергий благословил князя Дмитрия Донского на воинский подвиг перед Куликовской битвой. Собирание русских территорий вокруг Москвы стало возможным потому, что она стала церковной столицей Руси. Географическое расширение государства также связывалось с деятельностью церкви: в движении русских на север и на восток мощно была представлена струя монастырской колонизации. В период Смутного времени в настроениях русских людей усилилось неприятие неправославных вероучений, а после Смуты церковная проповедь была поставлена на службу государственному и национальному единству. Церковь укрепляла державную идеологию.

Религия русского народа — не христианство вообще, а православие в его русском варианте. К.Леонтьев писал: “Чтобы быть православным, необходимо Евангелие читать сквозь стекла староотеческого учения, а иначе из самого святого писания можно извлечь и скопчество, и лютеранство, и молоканство, и другие лжеучения, которых так много, и которые все сами себя выводят прямо из Евангелия (или вообще из Библии). ...Какое же именно христианство спасет будущую Россию, первое, неопределенно-евангельское, которое непременно будет искать форм, или второе с определенными формами, всем знакомыми?.. Прекрасный сосуд (православия. — Авт.) не разбит еще, не расплавлен дотла на пожирающем огне европейского прогресса”. К.Леонтьев протестовал против национальной нивелировки и обезличивания, считая, что только верность православию позволит России сохранить свою самобытность. Он так высказывался по поводу идеи “всеобщего братства”: Христос ставил милосердие личным идеалом. Он не обещал нигде торжества поголовного братства на земном шаре... Для такого братства необходимы прежде всего уступки со всех сторон. А есть вещи, которые уступать нельзя”.

Русский народ вполне осознавал свое особое место в многообразном мире. Как отдельная личность интуитивно стремится уберечь свою индивидуальность, так и целому народу здоровая интуиция велит дорожить лучшими из его неповторимых черт и свойств. Отказ от них ведет к новому качественному состоянию нации, к новой антропологической сущности. Тяжелым испытанием для народного самосознания стал церковный раскол в XVII в. Реформа патриарха Никона умаляла своеобразие русского православия; духовный багаж Руси в свете ее утрачивал былую ценность, неделикатно затрагивался народный дух православной веры. Отрицание привычных идей и прежде незыблемых аксиом переживалось многими как национальная и личная катастрофа, в насаждении иностранных стандартов люди видели извращение отеческой традиции. Трагизм раскола в том и состоял, что ставилась под сомнение незыблемость патриотических ценностей. Потенциал русского православия позволял совмещать патриотизм с терпимостью к другим народам; перерастания патриотизма в этническое или религиозное высокомерие не было. Еще в XI в. Феодосий Печерский в послании к князю Изяславу Ярославичу, предостерегал православных от “прилучения” к католическим обычаям, обрядам и нравам, призывал проявлять милость ко всем — независимо от вероисповедания: “Увидишь нагого или голодного или бедой одержимого, пусть то будет жидовин, или сарацин, или болгарин, или еретик, или латинянин, или от поганых — всякого помилуй и от беды избави, если можешь...”. Эту “милость к падшим” можно отметить как характерную черту русского национального характера на протяжении столетий.

В сознании русского человека этничность рядом с православными ценностями уходила на второй план. Само понятие “русский” с исторической точки зрения шире элементарной этнической характеристики. В старой России оно сливалось с понятием “православный”, обозначая в первую очередь определенное качество сознания, мироощущения. Не будет натяжкой сказать, что русский этнос оформился благодаря православию. Славянские (кривичи, поляне, радимичи, вятичи, ильменцы, полочане и др.) и финно-угорские племена (карела, весь, меря, мещера, мурома, печора, пермь и др.) стали “сплавляться” в этнический коллектив, единство которого обеспечивалось православной ментальностью. Нация образовывалась как общность святынь. Крещение по православному обряду давало любому человеку общественные права, и никому не приходило в голову выяснить “состав крови” этого человека. После 1917 г. деление общества по конфессиональным признакам было заменено этнонациональной “классификацией”, заложившей заряды межэтнических страстей, разыгравшихся на глазах нынешних поколений. Многие народности России (карелы, мордва, коми, удмурты, чуваши, якуты, хакасы, марийцы, алтайцы и др.) на протяжении веков разделяли с русским народом общую историческую судьбу, образовывая уникальное православное сообщество. Результатом размывания православных ценностей может стать “голая” этничность, влекущая за собой пренебрежение к этой судьбе. Русская культура формировалась как культура православная. Обладая свободой при выборе веры, Россия не могла отдать предпочтение католицизму с его мертвой латынью перед кирилло-мефодиевским православием, обеспечившим русскому языку динамичное развитие. Древнерусские авторы воспевали “сладость книжной грамоты”. Расцветали храмовая архитектура, иконопись, литургия. Шла скорая творческая переработка эллинско-византийского культурного наследия. Но христианство на Руси было воспринято народом, уже обладавшим сложившимися представлениями о мире, о природе. Церковь не стала уничтожать весь дохристианский духовный опыт, ликвидируя только наиболее одиозные пережитки (кровная месть, жертвоприношения). Элементы язычества, не враждебные христианству, перешли в него: культ предков с его прочным родовым инстинктом, братские пиры, хороводы, свадьбы, поминки, древняя мифология. В духовной жизни русской деревни вплоть до XX в. немалую роль играли земледельческие праздники, уходящие истоками в языческие времена: масленица, радуница, святки и др.

Земледельческие культы, “перетекшие” в русское православие, передали ему тесную связь с природой, мирозданием, космосом. В русской культуре ярко проявилось такое явление, как космизм — предельно широкий взгляд на окружающий мир. Важной и своеобразной чертой русской православной культуры стала соборность. Она вошла составной частью в понимание русскими логики общественного устройства и расшифровывается как “единство в многообразии”, когда каждый имеет право на индивидуальность, но при этом не поощряется индивидуализм. Соборность — путь к гармонии в общественных отношениях: каждый должен найти место в коллективе согласно своим внутренним задаткам и возможностям, не пытаясь занять нишу, предназначенную для других, не насилуя природу, не играя чужую роль (“быть, а не казаться”). Соборность стала продуктом сплава общинной психологии и православного видения мира (в том числе — и общества) во всем его многообразии.

Православие глубоко отпечаталось на семейно-бытовой сфере русского народа. Церковь охраняла христианскую нравственность, защищала женскую честь, проповедовала святость семьи. Понятие нравственного долга было определяющим в семейных отношениях на Руси. Русские семьи отличались многодетностью — в этом отражалось убеждение людей в необходимости дарить потомкам жизнь по образу и подобию божьему. Главным устремлением русского христианина было спасение души. В публицистическом сборнике XV в. “Пчела” афористично подмечено: “Тот, кто о душе своей не заботится, а только о смертной плоти печется, подобен тому, кто рабыню кормит, а госпожу отвергает” (плоть тленна, а душа вечна). Крестьяне, отдавая будни трудам и промыслам, воскресный день посвящали духовной работе: чтению Священного писания, богообщению, раздумьям о бытии. Эти раздумья нужны были не сами по себе: важно было претворить духовный идеал в повседневные практические дела. Духовный идеал передавался в форме нравственной установки от поколения к поколению, являясь целью воспитания молодежи. Русский быт строился так, чтобы понятия добра и истины закреплялись на уровне подсознательных предпочтений. Авторитет религии с ее божественной санкцией призван был сделать поведенческие нормы безусловными. Понятие “святыня” у русских не замыкалось в рамках сакральной лексики, широко использовалось (“береги совесть как святыню”). Свою страну они видели в образе Святой Руси: понимание государственности носило устойчивый религиозно-этический характер. “Спасение души” для русских было не узкорелигиозной, а глубоко нравственной категорией, соответственно и религия воспринималась не столько как комплекс обрядов, сколько как нравственная дисциплина. Православная мораль не имела ничего общего с фанатизмом, не диктовала отвлеченные правила, направляясь на ясное понимание житейского смысла христианских норм: милосердия, благочестия, великодушия и т.п. Религиозно-нравственное подвижничество русских поражало приезжавших из-за границы и в XV, и в XVII вв.

Сторонники либерально понятого прогресса пытаются ассоциировать духовно-религиозную доминанту в истории русского народа с тягой к консерватизму, с невежеством, с отрицанием науки. Эти попытки по меньшей мере недобросовестны. Русские люди не отвергали науку, но при этом они не ценили отвлеченного знания, ставили дух выше интеллекта, видели в науке путь к правде, к нравственному совершенству. Православие видит в человеке носителя высшего духовного начала, а не функцию в общественном механизме. История в традиционно религиозной трактовке — это “вечность в настоящем”, т.е. поток времени, в котором каждый имеет свое четко обозначенное место и несет ответственность за все им содеянное. Духом православия был пронизан “Домострой” — свод бытовых рекомендаций. Прививая людям бережливость и добросовестность, он нацеливал их на отношение к труду как к нравственному деянию, как к добродетели и высшему мерилу богоугодности человека. Труд выражал целостность бытия русских людей, носил преимущественно духовный характер, был направлен на обеспечение благополучия, но не на стяжание и накопительство. Считалось, что лишние деньги обедняют душу. Попытки урвать незаслуженные блага вызывали в обществе неприязнь. В крестьянских, купеческих, посадских семьях детей приучали презирать паразитизм, любое неправедное обогащение, особенно — ростовщичество и обман в торговых делах. Ф.М.Достоевский называл русский народ единственным из европейских народов, устоявших перед властью денежного мешка. Одним из доминантных качеств русского национального характера был коллективизм. Общинность ориентировала людей на солидарность и взаимопомощь (среди крестьян говорили: “На Руси никто с голоду не помирал” — человеку, попавшему в беду, помогала община). Для православного человека ближний не мог быть орудием и средством достижения корыстных целей, поскольку являлся “образом божьим”. Индивидуализм западного типа был чужд русским людям. Православное мировоззрение оптимистично, хотя русская история знала немало трагических моментов, неизбежно усиливавших в сознании людей апокалиптические настроения.

В раннем (“катакомбном”) христианстве сильны были эсхатологические, мистико-аскетические настроения, проповедовались мученичество и отречение от “плотского” мира, гибель которого предсказана в “Апокалипсисе”. Окружающий мир первых христиан имел трагическую окраску. Эволюционируя, христианство освобождалось от преобладания эсхатологизма. И православные, и католики довольно сдержанно относились к Апокалипсису, предпочитая другие части Нового Завета. Складывалось понимание, что христианство — не религия устрашения, а религия божественного примера борьбы за справедливость, за общественное благо. Представление о жестком предопределении для всего происходящего на Земле, сменилось сочетанием веры в Волю Божью и убеждение в возможности свободного выбора человека (у русских распространенной была пословица: “На Бога надейся, да сам не плошай”). Обещание кары за грехи, конечно, не ушло из церковных проповедей, но в то же время возникло понимание, что не надо страшиться соблазнов, нужно познать их природу и смысл — с тем чтобы увереннее их преодолевать. Вера в Бога стала сочетаться с верой в духовное совершенство человека. Христианство в ходе своей эволюции расширяло представления о мире, но некоторые ранние мотивы удерживались в нем. Один из них был выражен формулой: “Страдание есть высшая заповедь”. Подразумевалось, что страдание, раскаяние — это наиболее короткий путь к очищению души, ее спасению. Мотив страдания в христианстве — не главный, но заметный. На практике он наиболее наглядно проявился в монашеском аскетизме, отшельничестве. Православные верили, что Христос избавил их от страха перед смертью: “Бог не есть Бог мертвых, но живых”. “Апокалипсис” рассматривался только как предостережение и предречение человечеству нового преображения, которое произойдет в космических масштабах. Поэтому личное, индивидуальное спасение не “вымаливалось”. Страшный суд для православных был нравственной категорией, метафорическая глубина которой была труднодоступна католикам и протестантам, далеким и от космизма, и от соборности.

Мир в православном сознании биполярен: божественное начало противостоит сатанинскому. Бог венчает сложный ассоциативный ряд, куда входят Истина, Добро, Красота, Любовь, Совершенство, Творчество, Созидание и т.п. Главной иконой православия является Полнота Сущего. Православный человек ощущает жизнь как главную, величайшую ценность. Нет прощения греху отчаяния, перед высшим даром — жизнью — все меркнет и теряет значение. В ощущениях православного человека Дьявол олицетворяет тьму, зло, ложь, ненависть, деградацию. Его наиболее полное выражение — вакуум, бездна, ничто. Человеку вменяется моральная ответственность: он должен делать выбор между двумя полярными силами, подключая тем самым свою судьбу к судьбе мировой. Трагический опыт пережила и русская духовность. Начало угасанию уникального религиозного подвижничества русских положила бюрократически проведенная никоновская реформа. Церковь и сама пострадала после раскола, лишившись возможности морально-этического контроля за действиями светской власти. К примеру, она не смогла повлиять на решение Петра III (первоначально воспитанного в лютеранстве и не имевшего укорененного православного сознания) освободить дворянство от обязательной государственной службы при сохранении всех крестьянских повинностей. Был грубо нарушен православный принцип неразрывности прав и обязанностей, т.е. принцип соборности. Казенное пренебрежение народным пониманием справедливости, как равенства всех перед Богом, стало еще одним ударом по русской религиозности. Это усугублялось тем, что духовенство, попав в зависимость от госаппарата, одновременно превращалось в наследственную касту (в древнем православии любой мог стать священником). Наблюдалось “закоснение в обряде”, когда пастырь подменялся “требоисправителем”. Формальное благочестие, проникновение схоластики нередко заслоняли подлинную духовность. Все это подрывало народное религиозное чувство, внося в поведение людей элемент безучастности, снижая нравственное подвижничество.

В XVIII в. проявились настроения религиозного пессимизма, ставшие причиной возникновения асоциальных сект (хлысты, скопцы и др.), ушедших от жизнеутверждающего духа православия, заменивших земной подвиг вычурными фантазиями, терявших цель и нить существования. Однако в основной массе русских людей выжила вера в благодать: психологическая, духовная энергия, накопленная поколениями, не могла исчезнуть. Дух народного православия, хотя и не связываемый так прочно с официальной церковью, как это было в древности, продолжал определять суть русского характера с его оптимистической доминантой. В ответ на мрачные пророчества о приближающейся власти антихриста над Русью звучали призывы постоять за православную веру и не дать торжества антихристу.

В XIX в. дух “живого православия” определил расцвет русской культуры, проявившись в живописи, музыке, литературе (особенно отчетливо — у Пушкина, Гоголя, Достоевского). У лучших представителей русского общества божественное начало ассоциировалось с творческим. Хотя православное мировосприятие не так ревностно, как раньше, закреплялось ритуалом, оно охранялось и оберегалось. И.А.Крылов сказал: “Чтоб Бога знать — быть надо Богом, любить и чтить — довольно сердца одного”. Любовное отношение к православной традиции со стороны общества находило отклик у церкви: усиливается проповедь “живого христианства”, возрождается монашеское подвижничество. Во второй половине XIX в. заявила о себе уникальная русская философия, построенная на православном осмыслении мира.

Многие русские публицисты и общественные деятели (А.С.Хомяков, И.В.Кириевский, И.С.Аксаков, Н.Я.Данилевский и многие другие) стали анализировать особенности православной ментальности, приходя к выводу о различии духовных основ русской и западной цивилизаций. Разницу между русским и западным мироощущением ясно осознавали и европейцы. Немецкий ученый В.Шубарт писал: “Англичанин хочет видеть мир как фабрику, француз — как салон, немец — как казарму, русский — как церковь. Англичанин хочет зарабатывать на людях, француз хочет им импонировать, немец — ими командовать и только один русский не хочет ничего. Он не хочет делать своего ближнего средством. Это есть ядро русской мысли о братстве и это есть Евангелие будущего.

Западноевропейский человек рассматривает жизнь как рабыню, которой он наступил ногой на горло. Он не смотрит с преданностью на небо, а полный властолюбия злыми враждебными глазами глядит вниз на землю. Русский человек одержим не волей к власти, а чувством примирения и любви. Он преисполнен не гневом и ненавистью, а глубочайшим доверием к сущности мира. Он видит в человеке не врага, а брата”. В XIX в. выявилась вся глубина мировоззренческого раскола в России. Народно-православная культура отдалялась от культуры элитарной, “распахивающейся” навстречу западным влияниям, импортируемым в “упаковке” модерна. В трещину расколотого общественного сознания протекали рационализм, нигилизм, атеизм, идеи подчинения органической природы технологическим моделям, элементы протестантских концепций с их потребительским отношением к жизни, эгоизмом, прикрытым либеральной фразой.

Наступавший в конце XIX—начале XX в. капитализм вызвал психологическое неприятие в русском обществе. Оно во многом объяснялось проникновением вместе с капиталистическими отношениями чуждых русским религиозно-этических установок, свойственных западному менталитету. Капитализм западно-европейского образца стал продуктом протестантской этики, ориентированной на ветхозаветные мотивы богоизбранности. В отличие от иудаистской, протестантская богоизбранность носит не конфессиональный, а социальный характер, когда мерилом значимости человека становится достижение успеха, материального богатства. “Неизбранные” в протестантизме обречены на вечную гибель (ни их вера, ни их дела не могут им помочь), лишены права на живую душу: “Если бы отвергнутые богом стали жаловаться на незаслуженную ими кару, они уподобились бы животным, недовольным тем, что они не родились людьми” (М.Вебер). Крайний индивидуализм протестантского мироощущения — психологическая база западного капитализма. Соборное сознание русских неизбежно должно было отвергнуть такой капитализм.

Претензии на рукотворное перестроение мироздания носили по сути своей антиправославный характер. После 1917 г. они вылились в практику уничтожения природы, вытеснения деревни городом, регулировки жизни механической наукой, изначально сложившейся как наука о мертвой материи, подчинения морали меркам практической выгоды. Был произведен насильственный слом сознания: мир перестал восприниматься как место встречи человека с Богом. Бога заменил одномерный прогресс, одной из сторон которого стала тенденция к нивелировке и стандартизации жизни (причем классический марксизм и либерализм оказались сходны в том, чтобы нивелировку в рамках линейного прогресса довести до общепланетарных масштабов).

Марксизм в его русофобствующей редакции принес исторической России колоссальные потери (разгром православия, цивилизационная ломка). Но логикой истории он стал на российской почве “очищаться” через фильтр традиционного народного сознания. Укорененность православного духа в этом сознании отразилась во многих чертах советского социализма: социальная солидарность, неприятие грубой наживы, приоритет общественного блага над личным, высокий тонус духовной жизни, патриотизм.

Вставший ныне в авангарде потребительской цивилизации радикал-либерализм стремится окончательно разрушить духовную основу русского народа. Нынешние любители рукотворных общественных моделей отличаются полной оторванностью от культурного и духовного наследия российской истории. Реформы посредством дикой приватизации и финансовых пирамид, навязанные России в наше время, означают новую попытку протащить в российскую действительность протестантские религиозно-этические установки с их делением людей на “элиту” и “быдло”, с их нацеленностью на материальный успех, а на деле — на безостановочное потребление материальных благ. Усиленная мощью СМИ, эта попытка реально угрожает самому существованию русской цивилизации. Телереклама без устали воспевает “неукротимый огонь желаний”, в то время как наращивание бессмысленного потребления ведет к прожиганию земных ресурсов, к катастрофическому нарушению баланса между воздействием человека на природу и возможностям ее саморегенерации. И это при том, что значительная часть населения отсекается от потребительских благ.

Обрабатывая общественное сознание, либералы запустили суперсовременные информационные технологии, дали “зеленый свет” криминализации мышления людей, поставили барьеры на путях возрождения морально-религиозных ценностей исторической России. Под напором коммерции и примитива из масс-культуры вытесняются остатки духовности, опошляются смыслы бытия. России энергично навязываются протестантские этико-психологические модели. В соответствии с идеологией либерального прогресса русских убеждают, что прошлое мертво. Людей хотят лишить истории, закодировать по одному шаблону, а в конечном счете превратить в “стадо” и лишить права распоряжаться собственной судьбой. От смерти духовной до исторического небытия — один шаг.

Перспективой материально-потребительской гонки может стать гибель планеты. Эгоизм воинствующего потребительства — это вызов Божьему миру. Православная же модель взаимоотношений человека и мира, адаптированная к самоограничению и ориентированная на разумный достаток для всех, дает человечеству возможный вариант выживания. Противостоять духовной смерти нации нельзя без полноценного осмысления исторического наследия и духовного опыта поколений. Этот опыт учит сопротивляться любым попыткам растаптывания сакральных и нравственных ценностей, сопротивляться вырождению, деградации, вакууму. В народе — на подсознательном, генном уровне — живет историческая память огромной глубины. Очень важно освободить и реализовать потенциал этой памяти, хранящей в себе энергию православного духа с его импульсами сопротивления концу истории.

Not Found

The requested URL /hits/hits.asp was not found on this server.