год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Последние десятилетия жизни человечества связаны с бурным и динамичным наступлением демократии. С. Хантингтон писал в этой связи о "третьей волне" демократизации, которая после 1974 года существенным образом изменила и облик, и сущность современного мира. Демократия в настоящее время отражает в себе в той или иной степени социально - политическую практику 117 государств, она же представляет собой и одну из центральных проблем мирового обществоведения. Дело в том, что Д. Колльер и Ст. Левицки обнаружили в теоретической и эмпирической литературе по демократии свыше 550 ее "подвидов", что было оценено ими как проявление "концептцального хаоса и беспорядка". Западногерманский политолог Б. Гуггенбергер, между тем, полагает, что "любой концепции демократии, удовлетворяющей современным стандартам науки, необходимо быть достаточно комплексной и одновременно гибкой…

Теория демократии не может ограничивать себя одной из каких-либо двух целей (соучастия или эффективности, свободы или равенства, правового или социального государства, защиты меньшинства или власти большинства, автономии или авторитета), наоборот, она должна комбинировать возможно большее число тех представлений о целях, которые выкристаллизовались в западной философии демократии, а также в демократической практике и оказались социально значимыми.

Теория демократии не должна просто отражать, воспроизводить действительность или безнадежно растворяться в крайне далеких от действительности утопиях. Она нуждается в комлексных предпосылках, в принципах, занимающих как бы серединное положение между образами демократии и действительностью. Нужна теория демократии, которая постоянно опережает свою реальность, но никогда не теряет ее из виду".

"Политический словарь", изданный в 1989 году мюнхенским издательством "Пинер", выделил, в сооответствии с подходом Гуггенбергера, шесть направлений в изучении феномена демократии:

• традиционно - либеральные теории рассматривают ее как "ответственное правление" - правительство, способное принимать решение и нести отвественность перед народом;
• плюрастические концепции демократии исходят из того, что центральной проблемой политики является как можно более полная представительность (репрезентация) различных по своей природе и направленности интересов и мнений;
• элитарные теории демократии основываются на примерах политической практики, согласно которой даже в условиях господства демократии политические решения все равно приниматся преимущественно меньшинством;
• критические концепции демократии исходят из принципа партиципации (участия). Демократия в таком случае рассматривается как участие в принятии решений через право голоса, при этом исключается существование каких-либо частных или общественных "пространств", которые были бы вне политики;
• экономические теории демократии строятся на основе рациональной деятельности человека, который стремится к достижению максимальной личной выгоды и только в условиях свободы экономической (рынок) и свободы политической (демократия) способен принимать правильные, рационально выверенные решения;
• системные версии теории демократии строятся на основе ее структурно - функционального анализа. В таком случае демократия рассматривается не как "наиболее гуманная" форма организации властных отношений, а прежде всего как форма организации государственной жизни, именно в современных условиях позволяющая с наименьшими затратами сохранить общественную систему.

Тем не менее реальностью является тот факт, что развитие теории демократии пошло в ином направлении: западные ученые к 90-м годам перестают пытаться разрешить важнейшую для понимания природы демократии проблему соотношения свободы и равенства, объявив их антиномией.

Они теряют интерес к исследованию сопряжения свободы и справедливости, остановившись на мысли А. Камю относительно того, что "абсолютная свобода - это насмешка над справедливостью. Абсолютная справедливость - это отрицание свободы.

Животворность обоих понятий зависит от их взаимного самоограничения. Никто не сочтет свой удел свободным, если он в то же время несправедлив, и справедливым - если он не свободен".

"К счастью, сегодня (в отличие, например, от 1960-х и 1970-х годов), - пишет один из соредакторов известного в научных кругах "Journal of Democracy" Ларри Даймон, - большинство исследователей видят в демократии систему политической власти и не обусловливают ее наличием каких бы то ни было социальных или экономических характеристик".

Среди тех почти 70-ти государств мира, которые "накрыла" "третья волна" демократизации, была и наша страна. Не столько теория, сколько практика мировой демократии оказались в центре внимания не только "прорабов реформирования" и российского ученого сообщества, но и всей общественности страны, на собственной судьбе испытывавшей все издержки и тяготы перехода к новой парадигме общественно - политического развития. Россия начала приобщаться к западной демократии в период, когда там возобладали так называемые минималистские дефиниции этого общественного феномена, что означало сведение демократии к элкторальным механизмам формирования и смены властных систем, полностью или почти полностью абстрагируясь от их ценностных характеристик. Считается, что родоначальником подобного подхода к демократии стал Й. Шумпетер, определивший ее как систему "достижения политических решений, при которой индивиды обретают власть решать путем конкурентной борьбы за голоса народа".

Он сформулировал четыре условия, которые необходлимы для функционирования демократии:

а) наличие квалифицированных представителей, способных осуществлять государственные функции;

б) высокая легитимность решений властных структур, необходимая для стабильности демократического режима;

в) профессиолнальная бюрократия, рекрутируемая из среднего класса;

г) демократическое самоограничение, то есть понимание всеми участниками политического процесса приоритета национальных интересов над интересами личными, частными.

Со временем шумпетерианская формулировка демократии потребовала уточнений, в связи с чем появилась масса ее разнообразных трактовок, в том числе и разработанная Р. Далем концепция "полиархии", которая предполагала не только широкую политическую конкуренцию и участие, но и солидные уровни свободы (слова, печати и т.д.) и плюрализма, позволяющих людям вырабатывать и выражать свои политические предпочтения зримым и авторитетным образом. Вместе с современными разновидностями теоретических моделей либеральной демократии, все они составили тот идейный багаж, который оказался в распоряжении российских реформаторов и их ученых консультантов. Показательно, что творческое наследие российских мыслителей, внесших существенный и оригинальный вклад в разработку фундаментальных проблем теории демократии - П. И. Новгородцева, Б. П. Вышеславцева, П. Сорокина, М. Я. Острогорского, И. А. Ильина, - до сих пор недостаточно исследовано в современной научной литературе Российской Федерации. Следует отметить и то обстоятельство, что идеи этих мыслителей так и остаются вне реального поля реформирования страны, не используются даже как отправные моменты для отечественного теоретизирования в области моделей демократии.

В частности, совершенно напрасно предана забвению концепция творческой демократии, разработанная И. А. Ильиным. Он полагал, что для посткоммунистической России наиболее приемлемой формой правления будет монархия. Это обстоятельство как бы подчеркивает не случайный характер демократических размышлений Ильина. Как человек и ученый, он был твердо убежден в неприменимости в России западной модели демократии. Однако это не остановило его пытливую мысль перед исследованием других вариантов демократизации, хотя бы и чисто гипотетических.

Его размышления поучительны, актуальны и сегодня, несмотря на то, что работа "Предпосылки творческой демократии" была им написана 50 лет тому назад, 15 - 30 мая 1951 года.

Но прежде чем приступить к воссозданию выдвинутой И. А. Ильиным концепции творческой демократии, необходимо хотя бы тезисно охарактеризовать исходные методологические установки, использованные им при анализе форм государства и демократии.

Во-первых, достаточно широко известно убеждение Ильина, что "каждый народ и каждая страна есть живая индивидульность со своими особыми данными, со своей неповторимой историей, душой и природой", которым "причитается поэтому своя, особая, индивидуальная государственная форма и конституция".

Все исследователи и последователи этого русского ученого любят цитировать его слова: "Какое же политическое верхоглядство нужно для того, чтобы навязывать всем народам государственную форму монархии, даже и тем, у которых нет и тени монархического правосознания…Однако не столь же безответственно загонять в республиканскую форму жизнь народа, выносившего в долгие века монархическое правосознание (например, Англию, Германию, Сербию и Россию)?! Какое политическое доктринерство было нужно было для того, чтобы в 1917 году сочинять в России некую сверхдемократическую, сверхреспубликанскую, сверхфедеративную конституцию и повергать Россию с ее наииндивидуальнейшей историей, душой и природой в хаос бессмысленного и бестолкового распада, который только и мог закончиться тиранией бессовестных интернационалистов!"Но мысль, зафиксированная им спустя два года в работе "Об органическом понимании государства и демократии", почему-то считается менее презентативной, не столь уж и характерной для Ильина. Он писал в этой связи: "Государство состоит из народа и ведется правительством; и правительство призвано жить для народа и черпать из него свои живые силы, а народ должен знать и понимать это, и отдавать свои силы общему делу. Верное участие народа в жизни государства дает этому последнему его силу. В этом выражается демократическая сила истинной государственности.

Настоящее государство "демократично" в том смысле, что оно черпает из народа свои лучшие силы и привлекает его к верному участию в своем строительстве. Это означает, что должен происходить постоянный отбор этих лучших сил и что народ должен уметь строить свое государство". И чтобы явный демократизм подобных воззрений не контрастировал с отстаивавшимся им мнением о необходимости монархического правления в посттоталитарной России, Ильин завершает вышеизложенную мысль следующим образом: "Не следует думать, будто самый способ этого отбора лучших сил раз навсегда найден и будто этот способ применим во всех странах и у всех народов. На самом деле каждый народ в каждую эпоху своей жизни может и должен находить тот способ, который наиболее подходящ и целесообразен именно для него. Всякое механическое заимствование и подражание может дать здесь только сомнительные или прямо гибельные итоги".

Во-вторых, И. А. Ильин подвергает тщательному анализу практикуемую на Западе либеральную демократию, которую, вслед за очень многими теоретиками из демократических стран, он определяет прежде всего как формальную. Более или менее оригинальной является расшифровка русским философом сущности этого вида демократии. Он считал, что формальная демократия основывается на молчаливом политическом догмате, укоренившемся в мире и выдаваемом за само собою разумеющуюся суть демократии: "все формально свободны, все формально равны и все борятся друг с другом за власть, ради собственных интересов, прикрываемых общею пользой". Такая демократия, по мнению Ильина, предоставляет гражданину право на "кривые и лукавые политические пути, на нелояльные или предательские замыслы, на продажу своего голоса, на гнусные мотивы голосования, на подпольные заговоры, на незаметную измену, на тайное "двойное подданство" - на все те низости, которые бывают людям столь выгодны и столь часто их соблазняют"; "пока не пойман - он не вор; пока не взят с поличным - он требует к себе всеобщего уважения; кто еще не попался на месте преступления (например, предательства, иностранного шпионажа, вражеской агентуры, подготовки заговора, взятки, растраты, подлога, шулерства, торговли девушками, выделки фальшивых документов или монет) - тот считается политическим ""джентльменом" независимо от своей профессии и полноправным гражданином (про "его художества" все знают, да не докажешь)"; "гражданину дается неограниченное право тайного самообмана и соврашения других, а также незаметной самопродажи; ему обеспечивается свобода неискреннего, лживого, коварного, инсинуирующего слова и двусмысленного, расчетливого замалчивания правды; ему дается свобода "верить" лжецам и негодяям или же притворяться поверившим (корыстно симулировать такое-то или противоположное политическое настроение)".

Это весьма нелицеприятное для либеральной демократии мнение пятидесятилетней давности русского ученого интересно сравнить с тем, как описывают слабости этого типа демократий современные российские политологи В. П. Пугачев и А. И. Соловьев в учебном пособии "Введение в политологию", обобщая всю известную им современную западную и отечественную литературу:

• либеральная демократия не является властью народа в полном смысле этого слова, она не распространяется на большинство населения;
• она формальна и декларативна для так называемых слабых слоев населения, имущественная поляризация обесценивает для них фундаментальные права и свободы личности;
• ставка на представительные органы и лишь периодическую электоральную активность людей фактически выводит органы власти из-под контроля народла и превращает демократию в форму господства политической элиты;
• принижение роли госмударства в управлении обществом и укреплении социальной справедливости;
• чрезмерный ценностный индивидуализм, игнорирование коллективной природы человека, его принадлежности к различным социальным группам, что препятствует общественной самореализации личности, ее развитию, стимулирует эгоизм и эгоцентризм, подрывающие основы государства и общества.

Как тут не вспомнить заявление И. А. Ильина о том, что "о демократии мы мыслим гораздо выше и лучше, чем господа формальные демократы". И он демонстрирует это в своей концепции творческой демократии, основы которой раскрывает в шести предпосылках. Автор открыто полемизирует с "фанатизмом формальной демократии" (сведением "всего государственного устройства к форме всеобщего и равного голосования, отвлекаясь от качества человека и от внутреннего достоинства его намерений и целей, примирясь со свободою злоумышления и предательства, сводя все дело к видимости "бюллетеня" и к арифметике голосов"). Первая предпосылка сводилась Ильиным к следующему: народ должен понимать свободу, нуждаться в ней, ценить ее, уметь пользоваться ею и бороться за нее. Все это вместе может быть обозначено как искусство свободы, без которого не может быть демократии.

Народ, лишенный искусства свободы, будет настигнут двумя классическим опасностями: анархией и деспотией. "Если он, - пишет Ильин, - воспримет свободу как вседозволенность и начнет злоупотреблять ею (попирать все законы, вторгаться в чужие жизни, грабить чужое имущество, убивать своих действительных или мнимых врагов, разрушать, жечь и громить), то настанет анархия, которая сначала поведет страну и государство к гибели, а потом сменится тиранией - иногда своей, внутренней, иногда иностранной, завоевательной. Если же он не поймет, на что ему нужна свобода и не сумеет ею воспользоваться, то он отдаст ее любому авантюристу за обещание частного или классового прибытка. Он продаст ее тому деспоту, который сумеет разжечь его страсти, соорганизовать свои беззастенчивые кадры, увлечь людей несбыточными планами и "наградить" толпу "хлебом" и "зрелищами"

Вторая предпосылка творческой демократии заключалась, по мнению русского философа, в необходимости наличия у граждан высокого уровня правосознания. Его он определял как совокупность "правосознания - чувства, правосознания - доверия, правосознания - ответственности, правосознания - дисциплины, правосознания - действенной воли, правосознания - характера". "Если в народе нет здравого правосознания, - констатировал И. А. Ильин, - то демократический строй превращается в решето злоупотреблений и преступлений. Беспринципные и пронырливые люди оказываются продажными, знают это друг про друга и покрывают друг друга; люди творят предательство, наживаются на этом и называют это "демократией".

Третьей предпосылкой настоящей демократии в его представлении была хозяйственная самостоятельность гражданина, не обязательно связываемая с собственностью и богатством, но прежде всего выступавшая в виде способности и общественной возможности кормить свою семью "честным, хотя бы и наемным, трудом". "Только тот, кто чувствует себя самокормильцем, приносящим пользу своему народу, - утверждал Ильин, - имеет основу для независимого суждения в политике, для неподкупного волеизъявления и голосования. Он имеет под ногами некую творческую почвенность и в душе тот реальный образ мыслей, который возводит к верному пониманию государственного хозяйства и к верному ощущению государственных нужд и польз. Без этого демократия быстро вырождается в непрерывную схватку беспочвенных рвачей: о государстве и его устроении, о родине и ее спасении не думает никто, потому что все заняты личной добычей".

Четвертая предпосылка, как писал Ильин, касалась того минимального уровня образования и осведомленности, без которого всякие выборы становятся собственной карикатурой, так как на них голосует не народ, а обманываемая толпа. "Здесь нужно, - подчеркивает Ильин, - понимание самого выборного процесса и предлагаемых программ, умная оценка кандидатов, разумение государственного и экономического строя страны и его нужд, верное видение политических, международных и военных опасностей; и, конечно, приобщенность к источникам правдивой информации". Пятая предпосылка посвящалась политическому опыту масс, без которого живая и действительная демократия, как утверждал Ильин, невозможна. "Какая наивность, какая безответственность, какая историческая слепота нужны для того, - в полемическом задоре восклицал русский мыслитель, - чтобы воображать, будто навыки тоталитарного приказчика и тоталитарного поденщитка могут создать на что-нибудь пригодную "демократию"… Как низко расценивают современные "демократы родом из России" тот режим, которому присягают! Годы и годы должны пройти до тех пор, пока русский человек опомнится, стряхнет с себя эти унизительные навыки и, встав во весь рост, найдет опять свой уклад, свое достоинство, свою русскую самостоятельность и свою независимую талантливую сметку. Есть такая политическая неопытность, при которой "народное самоуправление" невозможно и при котором демократия может быть только сфальсифицирована".

Наконец, шестая предпосылка в авторской интерпретации касалась целого ряда свойств и качеств человека, без которых творческая демократия становится "обманным лицедейством и разбазариванием национального достояния". "Участнику демократического строя, - полагает И. А. Ильин, - необходимы личный характер и преданность родине, черты, обеспечивающие в нем определенность воззрения, неподкупность, ответственность и гражданское мужество.

Нет этого - и он пустое место, картонный кирпич в стене, гнилое бревно, проржавевшее кольцо в цепи, заранее обеспеченный предатель. Демократический режим, в котором такие люди преобладают - не рушится только тогда, если некому толкнуть его".

Свою концепцию творческой демократии И. А. Ильин создал, полемизируя с теми своими сотоварищами по эмиграции, которые связывали выход России из коммунистического состояния с установлением в стране политического и экономического строя либеральной демократии. Он предвосхитил, таким образом, ту общественную дискуссию, которая возникла в постсоветской России в связи с серьезными неудачами в демократизации Российской Федерации и рыночным реформированием ее экономики.

В ильинских предпосылках творческой демократии предсказаны многие из трагедий, которые пришлось пережить и которые продолжает переживать российское общество, предпринимая решительные шаги по самотрансформации в соответствии с объективными "вызовами истории".

Эти беды были столь многочисленными и болезненными, что привели к опошлению и дискредитации самого понятия демократии до такой степени, что у многих отечественных аналитиков возник вопрос о том, а возможна ли в принципе демократия в России? Их мысли и чувства оказались созвучными убеждениям И. А. Ильина, высказанным в работе "О грядущей России": "После большевиков Россию может спасти или величайшая государственная дисциплинированность русского народа, или же национально - государственно - воспитывающая диктатура. Какая же психологическая наивность нужна для того, чтобы верить, будто русский народ, всегда страдавший недостатком характера, силы воли, дисциплины, взаимного уважения и доверия, найдет в себе именно после этих долгих лет рабства и растления эту сверх-выдержку, эту сверх-умеренность, сверх-волю и сверх-солидарность для осуществления демократического строя?

Подорваны все духовные и социальные основы демократии - вплоть до оседлости, вплоть до веры в труд, вплоть до уважения к честно нажитому имуществу. В клочки разодрана ткань национальной солидарности. Повсюду скопилась невиданная жажда мести. Массы мечтают о том, чтобы стряхнуть с себя гипноз подлого страха и ответить на затяжной организованный террор бурным дезорганизованным террором. И в этот момент им предложат:

1."Демократическую свободу";

2."Право всяческого самоопределения" и

3."Доктрину народного суверенитета". Кто же будет отвечать за неизбежные последствия этого?".

Мы уже знаем многие ответы на вопросы, поставленные И. А. Ильиным в его постоянных раздумьях и реалистических предвиденьях посткоммунистического будущего России. Мы чтим в нем великого патриота и пророка и можем только сожалеть, что о множестве его предупреждений узнали только после того, как оказались перед свершившимися фактами. Мы знаем имена тех, кто под знаменами демократизации исторической России фактически способствовал ее расчленению. Мы помним почти всеобщий протест интеллигенции и "прорабов перестройки" в 1990-м году против высказанной А.Миграняном и И. Клямкиным мысли, что путь России к демократии лежит через определенный период демократически ориентированной автократии, но и то, что затем дважды на всеобщих выборах был поддержан автократический режим Б.Н.Ельцина. Мы стали свидетелями и участниками событий тех нескольких дней 1991 года, которые обессмыслили несколько веков российской истории для того, чтобы построить в расчлененной России не демократический строй, а, как оказалось, в соответствии с признаниями первого рыночного преобразователя страны Е. Т. Гайдара, "вороватый капитализм", или, по более дипломатичному определению Г. Г. Водолазова, "номенклатурный капитализм". Казалось бы, мы можем с полным основанием присоединиться к заключению, сформулированному И. А. Ильиным еще в 1950-м году: "Страна, лишенная необходимых предпосылок для здоровой творческой демократии, не должна вводить у себя этого режима до тех пор, пока эти предпосылки не будут созданы. До тех пор введение демократического строя может быть только гибельным для этой страны".

Как это ни парадоксально, но советами Ильина воспользовались не в России, к которой они были обращены, а в Китае, где рыночная модернизация была предпринята в условиях политики, получившей название "нового авторитаризма".

Суть этой модели реформирования заключается в сохранения сильной власти центра и партии для перестройки на рыночных основаниях экономики и постепенной трансформации тоталитарных политических структур. Продемонстрировав после 1978 года свою экономическую и социальную эффективность, эта модель фактически создает многие предпосылки для возникновения демократии, формально не вводя в практику общественных отношений политические институты западного образца. Взятый же Россией путь на быструю и радикальную либерализацию всех сторон жизни общества по западному образцу был избран словно бы для того, чтобы продемонстрировать правоту и прогностическую прозорливость И. А. Ильина. Значит ли это, что мы были и остаемся обреченными на "национальную, патриотическую, не тоталитарную, но авторитарную - воспитывающую и возрождающую - диктатуру"?

И в ответе на этот вопрос, ответе отрицательном, мы вынуждены разойтись с И. А. Ильиным по крайней мере по нескольким причинам. Во-первых, переход России к демократии начался не с отметки тоталитаризма, как это представлял себе русский философ в 1950-м году, а с позиций авторитаризма, которым характеризовалась советская власть в 70-80-е годы.

После осуждения в СССР культа личности И. В. Сталина и "хрущевской оттепели" Зб. Бжезинский, по существу основоположник концепции левого, коммунистического тоталитаризма, со второй половины 60-х годов не использовал больше этот термин для характеристики советского политического режима. В 60-80-е годы в СССР разворачивались процессы, позволившие некоторым социологам утверждать о начавшемся формировании среднего класса, в эти годы возникает диссидентство, возрастает степень воздействия западного демократического мира на мироощущение советских людей.

Во-вторых, начавшийся в 70-е годы переход человечества к принципиально новой, постиндустриальной фазе своего цивилизационного развития, не мог оставить в стороне СССР, где прошла серия пусть половинчатых и всегда практически неудававшихся реформ, но все же ориентировавших нашу страну на опыт лидеров постиндустриализма. Постепенно становилось ясно, что демократия и рыночное хозяйствование - не просто объекты идеологических сражений социализма и капитализма, не только конкурентно трактуемые действительные или ложные цели общественного прогресса, но прежде всего инструменты, необходимые для созидания информационного общества. Овладение ими в наиболее короткие сроки становилось реальным ответом на "вызовы истории", которые в противном случае грозили СССР маргинализацией. И в этом соревновании со временем, как оказалось, не нашлось места:

• ни тщательной калькуляции всех предпосылок, необходимых для решения объективно вызревших и даже перезревших задач;
• ни общественному обсуждению плана или хотя бы стратегии реализации необходимых перемен, которых, как выяснилось впоследствии, не было даже и в помине;
• ни поиску и выдвижению молодых лидеров, способных соответствовать масштабам и сложности требуемых исторической перспективой общественных преобразований.

Соблазн, охвативший "орлов новой демократии, перепорхнувших прямо по верхам из "Правды", из журнала "Коммунист", а то - из ЦК КПСС", воспользоваться рецептами, оказавшимися благодетельными для процветающих стран Запада, привел к прямым заимствованиям, что не могло не привести к результатам, сфокусированным в знаменитой фразе В. С. Черномырдина: "Хотели как лучше, а получилось, как всегда".

Это вовсе не означает, что в принципе не было предпосылок, стратегий или общественных сил, способных обеспечить менее болезненные, более продуктивные результаты необходимых перемен, что не могло быть российского пути к информационному обществу через собственные модели демократизации и рыночных преобразований. И. А. Ильин был прав, когда определял демократию для России как творческую, то есть творимую в соответствии с исторической, политической, экономической и культурной спецификой страны. Но он не мог учесть, ибо в его время еще не было соответствующего исторического опыта, что если модель линейной демократизации (классический пример - Англия) для России не приемлема вообще, то циклическая модель (она предполагает чередование демократических и авторитарных форм правления при формально позитивном отношении к демократии элиты) или диалектическая модель (переход к демократии осуществляется под влиянием уже достаточно созревших для нее внутренних предпосылок) перехода к демократии подходят к условиям Российской Федерации и фактически уже использованы с видимыми результатами.

В-третьих, современный глобальный общественно - экономический прогресс превратил демократизацию в один из признаков постиндустриального мирового развития, он питает демократический менталитет и соответствующие ценностные ориентации уже миллиардных масс людей.

И дело здесь не только в том, что демократия может надежно обуздать власть, гарантировав неприкосновенность граждан от государственного произвола, но и сама политическая власть на современном этапе, в силу ослабления возможностей харизматической, традиционной и идеологической легитимации, нуждается в признании народом посредством демократических процедур.

С другой стороны, в настоящее время зафиксирована эволюция всех демократических форм государственной власти на Западе к модели плюрастической демократии (в ее репрезентативных или партиципаторных концепциях), которая, абстрагируясь от всех сложностей и противоречий ценностного и рационально - утилитарного обоснований демократии, концентрируется на процессе осуществления власти.

Это серьезно упрощает выявление критериев демократичности тех или иных обществ. Известный немецкий политолог Ральф Дарендорф утверждал в этой связи, что "демократия - не "правление народа"; такого на свете просто не бывает. Демократия - это правительство, избираемое народом, а если необходимо, - то народом и смещаемое; кроме того, демократия - это правительство со своим собственным курсом"20. Демократия в этом случае - правление элит, осуществляемое с согласия народа, сочетаемое с идеями партиципации граждан главным образом на местном уровне и частично - на производстве, периодически верифицируемое на выборах.

Именно такой подход позволил обнаружить в современном мире 117 демократических государств, квалифицировать как демократию и политический строй Российской Федерации. Л. Даймонд, который полностью разделяет подобный подход специалистов "Freedom House", ставит вопрос о необходимости консолидации режимов многих из "неофитов демократии". Поскольку весь сложный процесс демократической стабилизации частично связан с привыканием, как полагает этот американский автор, то время работает на них, но "только в том случае, если они смогут избежать серьезных кризисов, укорениться институционально и добиться некоего минимального уровня эффективного управления". Эти ориентиры, собственно, являются и задачами России на ближайшие десятилетия. Сегодня, вслед за И.А. Ильиным, сверяясь скорее со смыслом, чем с использованными терминами, мы можем и должны сказать: "Самое важное - это бытие России. Она должна прежде всего восстать из порабощения и возобновить свою хозяйственную и духовную жизнь. А потом только, в меру наличных способностей к корпоративно - государственной форме, она может думать о своем демократическом облачении. Россия должна продолжать свое великое, вековое, религиозно-национальное дело, свое общечеловеческое культурное служение".