год 2010-й - более 30.000.000 обращений

(Статья опубликована в журнале "Вопросы философии" (1990. N 9. С. 3-15). Возможны небольшие расхождения этого текста с журнальным вариантом.)

Европейская наука /наука Нового времени/ стала ключевой частью современной культуры. На ней основана методология мышления /менталитет/, система образования, взгляды на мир, на человека и на общество. На ней основана технология и определяемый ею стиль жизни, который предлагается всему миру как образец /как его антипод представляется и высмеивается "мизерабилизм" большевизма и уравнительной психологии/.

Одновременно с наукой возникли и на научном менталитете основаны ключевые категории идеологии индустриального общества том числе социал-демократии и марксизма/. Для нашей темы особенно важны категории свободы и прогресса. Они представляются идеологией как вечные категории, имманентно присущие человеку /вспомним полемику вокруг книг Гроссмана и его обвинение в адрес русского народа, "утратившего" категорию свободы/.

Однако идея свободы в ее нынешнем понимании возникла недавно, лишь в буржуазном обществе. Представление европейца Средневековья о человеке и обществе базировалось, прежде всего на категориях справедливости, веры, чести, верности. Филогенетически присущая человеку потребность свободы ("свободолюбие Разина") имеет совершенно иную природу, чем идея свободы якобинцев или Джефферсона. Кстати, вся история России показывает, что "свободолюбие Разина" всегда имело здесь глубокие корни, о чем говорит, например, такое специфическое и крупномасштабное явление, как казачество. С другой стороны, категория свободы, порожденная промышленной цивилизацией, не только не отрицает, но даже предполагает ограничение или подавление "инстинктивной" свободы. Рабство в США уживалось с демократией в почти современном смысле слова. Эта демократия, основанная на интересе большинства, даже в управляемых социал-демократами "государствах благосостояния" предполагает вытеснение из общества и лишение многих типов свободы для некоторого меньшинства. Отнюдь не означает "свобода предпринимательства" и всестороннего раскрепощения человека, как настойчиво утверждают сторонники экономики "свободного рынка". Напротив, история промышленной цивилизации вплоть до недавнего времени обнаруживает в человеке "западной цивилизации" крайний конформизм и склонность к подчинению власти и авторитету.

Современная категория свободы /и связанное с ней нынешнее понятие демократии/ не могли возникнуть, пока в картине мира не стали господствовать: атомистические представления, уверенность в обратимости фундаментальных процессов и идея бесконечности. Другими словами, пока менталитет человека не стал базироваться на механистической" картине мира.

Свободен лишь человек-атом. И не просто атом, а атом как механическое тело, лишенное химических свойств /сродства, валентности/. Атом, вступающий в обратимые процессы столкновений, определяющие давление, температуру и т.д. Атом-человек имеет атом-голос в демократическом обществе (1). П.П.Гайденко пишет о культурно-историческом контексте идеи атомизма в XVIII в.: "Популярность атомизма, по-видимому, обусловлена и культурно-историческими факторами, в частности, тенденцией к "атомизации" самого общества в XVII-XVIII вв. На первое место все больше выступает частный капитал, т.е. индивид ведет себя как отдельный атом, и из хаотического движения атомов складывается равнодействующая - тенденция развития общества". Это состояние индивидов-атомов, преследующих лишь свой собственный интерес, Гоббс называет "войной всех против всех". По природе каждый такой атом равен другому, и характерно гоббсово определение равенства: Равными являются те, кто в состоянии нанести друг другу одинаковый ущерб во взаимной борьбе /2, с. 17-18/. Как видим, представляя личность как "атом" человечества, наука радикально отходит от христианства в толковании равенства людей.

Разрушительная сторона скрытого симбиоза науки и идеологии, обеспечившая победу индустриальной революции и вытеснение в дебри "третьего мира" остатков аграрной цивилизации, но во многом определившая и нынешние болезни цивилизации, состоит в неизбежном при "атомизации" человечества замене традиций, моральных норм и табу ощущением свободы (2). Но это такая свобода, которая делает человека беззащитным перед внедряемыми в его сознание доктринами . И чем более "научную" оболочку принимают эти доктрины, тем беззащитнее человек. Нельзя не вспомнить проведенные в 60-е годы в США эксперименты, продемонстрировавшие степень подчинения среднего нормального человека власти и авторитету эксперименты Мильграма/.

Испытуемым предлагалось выполнять роль преподавателя, наказывающего ученика с целью добиться лучшего усвоения материала. Ученик находился в соседней комнате и отвечал на вопросы. При ошибке учитель наказывал его электрическим разрядом, каждый раз все более сильным /от 0 до 450 вольт с инрервалом в 15 вольт/. Сам учитель перед этим получал разряд в 45 вольт, чтобы знать, на сколько это неприятно. При разряде уже в 75 в. учитель слышал стоны учеников, при 150 в. - крики и просьбы прекратить наказания, при 300 в. крики становились нечленораздельными. Разумеется, ученик не получал разряда, и цель эксперимента заключалась не в исследовании влияния наказания на запоминание, как говорилось испытуемым, а в изучении поведения "учителя", подчиняющегося столь бесчеловечным указаниям руководителя эксперимента.

При этом руководитель не угрожал сомневающимся, а лишь говорил безразличным тоном, что следует продолжать эксперимент. Перед этими опытами психиатры дали прогноз, согласно которому не более 20 % испытуемых продолжат эксперимент до половины /до 225 в./, и лишь один из тысячи нажмет последнюю кнопку. В действительности 80% испытуемых дошли до половины и более 60% нажали последнюю кнопку, приложив разряд в 450 в. Эти результаты сами по себе потрясают, но для нас здесь важен тот факт, что такое слепое подчинение наблюдалось в том случае, когда руководитель эксперимента был представлен испытуемым как ученый. Когда же руководитель представал без научного ореола, число лиц, нажавших последнюю кнопку, снижалось до 20%. Авторитет науки заменил моральные нормы и табу /4, с. 68-72/.

Идея свободы могла выйти на передний план лишь в мире линейных отношений и обратимых процессов. Действительно, допустимы лишь такие действия, которые соизмеримы с эффектом и не приводят к нарушению равновесия, так что ошибка всегда мажет быть исправлена. Необратимость со свободой несовместима. Идеология представляет нам окружающий мир как мир обратимых /или квазиобратимых/ процессов, обещая жесткий контроль над всеми аномалиями, приводящими к необратимым последствиям. Очень серьезно относимся мы, например, как к убийству, так и к смертной казни /если, конечно, речь не идет об "атомах" второго и третьего сорта/. Свободен мир рынка, поскольку все обратимо: деньги - товар - деньги. Основанное на идее обратимости мощное средство мышления - циклы /начиная с циклов Карно/ - оказали большое влияние на культуру XIX в. и вошли в методологию анализа политэкономических процессов /например, у Маркса/.

Очевидно, что подобное представление и природы, и общества - это крайняя идеализация. Большинство процессов, которые нас окружают, нелинейны и необратимы. Они носят ярко выраженный автокаталитический характер и сопряжены с синергическими эффектами. Совершая в данный момент небольшое, казалось бы, воздействие на систему, мы, быть может, порождаем цепную реакцию следствий, эффект которой будет совершенно несоизмерим с действием /см. 5/ (3).

Редукционизм, мощное средство анализа сложных объектов путем расчленения их на части и сведения к простым формализуемым и измеримым системам, вышел за пределы науки, стал частью вашей культуры и во многом определяет видение человека и общества. Вместе с идеей атомизации человечества он стал вековым средством "освобождения" человека от моральных норм. К. Лоренц пишет о разрушительной стороне склонности, "абсолютно законной в научном исследовании, не верить ничему, что не может быть доказано. Борн указывал на опасность такого скептицизма в приложении к культурным традициям. Эти традиции содержат огромный запас информации, которая не может быть проверена научными методами. По этой причине юноши с "научным талантом" не верят никаким культурным традициям"/3,С.258/. Многие процессы в нашей жизни с очевидностью показывают опасность подхода с научным методом к объектам, неразрывно связанным с моральными ценностями.

Например, в медицине возникло глубокое противоречие: "ученый" стал теснить "врача". Очевидно, что сама философская основа действий этих двух фигур различна. Для "врача" важен сам пациент как целое, с его неповторимыми особенностями и биографией. Для "ученого" же пациент - объект изучения, несущий скрытую информацию о чем-то общем /болезни, реакции на лекарства и т.д./. Чтобы получить это позитивное знание, надо очистить его от превходящих индивидуальных черт. Сейчас, когда многое сдвинулось в вашем сознании, вам трудно представить себе, что сравнительно недавно, в конце XIX в. в медицинских кругах всерьез обсуждались результаты имплантации пациентам тканей удаленных у них же раковых опухолей (4).

Вероятно, особенно большой урон абсолютизация научного метода нанесла психиатрии, где врач имеет дело с такими трудно формализуемыми и неизмеримыми понятиями, как чувства, мысли, душа. Психиатрия нередко сводилась к "neuroscience", то есть науке о мозге, о нервной системе, хотя человек - система гораздо более сложная. "Грубые, механистические формулировки весьма распространены среди биологизирующих психиатров", - пишет один из историков психиатрии /8/. Уже в 1938 г. Уайтхед видел причину господства механистичных, редукционистских взглядов в западной психиатрии в "катастрофическом разделении тела и разума, которое было внедрено в европейскую мысль Декартом" (5).

Редукционизм и "освобождение" науки от этических ценностей во многом определили и "внеморальный" характер свободы в индустриальной цивилизации. К.Лоренц писал в 1965 г.: "Ценности нельзя выразить в присущей естественным наукам терминологии количества. Одна из наихудших аберраций современного человечества заключается в распространенном убеждении, будто то, что невозможно представить в количественном измерении и выразить на языке так называемой "точной" науки, не имеет реального существования; отрицается реальность всего, что связано с ценностью, и отрицает ее человечество, которое, как прекрасно сказал Хорст Штерн, "знает цену всего и не знает ценности ничего" /3, с. 33/ (6).

Свобода становится доминирующей идеей лишь в том случае, когда не чувствуется близости предела, непреодолимых ограничений. Картина мира человека индустриальной цивилизации складывалась под влиянием географических открытий, освоения американских просторов, колонизации земель с неисчерпаемыми ресурсами. Позже пришла уверенность, что земные пределы несущественны: надо будет, выйдем в космос, используем термоядерный синтез и т.д. Идея свободы предполагает возможность непрерывной экспансии.

Очевидно, что реальная экспансия индустриализма означала свободу сильного и разрушение "слабых" культур. Американские просторы не были пусты, они были заселены индейцами. В Индии собирали высокие урожаи, возделывая поля деревянной сохой. Возмущенные такой отсталостью колонизаторы заставили внедрить современный английский отвальный плуг, что привело к быстрой эрозии легких лессовых почв /10/. Как пишет К.Лоренц, "неспособность испытывать уважение - опасная болезнь нашей цивилизации. Научное мышление, не основанное на достаточно широких познаниях, своего рода половинчатая научная подготовка, ведет, как верно указывал Макс Борн, к потере уважения к наследуемым традициям. Всезнающему педанту кажется невероятным, что в перспективе возделывание земли так, как это делал крестьянин с незапамятных времен, лучше и рациональнее американских агрономических систем, технически совершенных и предназначенных для интенсивной эксплуатации, которые во многих случаях вызвали опустынивание земель в течение немногих поколений" /3, с.302/.

С идеей свободы и предполагаемой при этом экспансии тесно связана категория прогресса. Это - тоже весьма недавний продукт духовного развития человека, продукт индустриальной цивилизации. Сама идея прогресса возникла лишь в XVIII в. и стала доминирующей лишь в прошлом столетии. Для ее возникновения необходимо было, прежде всего, коренное изменение понятия времени, переход от циклического времени аграрной цивилизации к "стреле времени" индустриального общества /см. 11/. Эволюционная концепция - и порождение, и мощный стимул для развития идеи прогресса.

На категории прогресса базируется вся идеология индустриального общества, капиталистическое расширенное производство и связанный с ним стиль жизни. 3десь уже идея свободы выступает как защитное средство, позволяющее игнорировать пределы и необратимость. Эволюционная концепция также вернулась в идеологию в виде социал-дарвинизма, как мощное оправдание для преодоления многих пределов и освобождения "сильной личности" от моральных ограничений /см., например, "Антихристианин" Ницше, из которого черпают свои постулаты наши нынешние социал-дарвинисты/ (7). Возникла система обратных связей, которая приводит не к коррекции системы, а к углублению кризиса: основанный на культуре индивидуализма стиль жизни усиливает этот индивидуализм. Лидер Социалистического интернационала Вилли Брандт пишет: "Индустриальное общество Запада в течение длительного времени испытывает тенденцию к беспрецедентному индивидуализму, которая может иметь фундаментальное значение для всего будущего. Истоки этой тенденции в повышении социального благосостояния, в расширении возможностей образования и наличии основных социальных гарантий. Исчезают традиционные образы жизни с глубокими корнями. Это же можно сказать и о старой жизненно важной культуре рабочего движения, в течение почти целого века обеспечивавшей тот коллективизм, который давал трудящимся и их семьям ощущение надежности и защиты с колыбели до гробовой доски. Эта культура солидарности потеряла свое характерное значение... Консервативные и неолиберальные круги обычно с успехом используют этот новый индивидуализм в своей политике, результаты которой, однако, могут означать снижение достигнутого уровня жизни, устранение социальных гарантий и возможностей образования" /13,с.23/.

К этому надо добавить, что и для ощущения свободы, и для ощущения безграничности прогресса было необходимо, чтобы в картине мира человек был выведен за пределы природы, чтобы он противостоял ей, побеждал ее, познавал и извлекал из нее нужные ресурсы. Если человек и венец природы, то независимый от нее венец. Это ощущение вызывает тоску одиночества, но и делает ощущение свободы максимально полным .

Все эти культурные основания создала для человека индустриальной цивилизации наука Нового Времени. Чтобы выполнить эту функцию, она и сама должна была возникнуть и вырасти в условиях эмансипации от ценностных, моральных ограничений, определив свою компетенцию изучением "того, что есть" и не претендуя на то, чтобы указывать "как должно быть". Кант сказал о "границах" науки: "существует царство, которое находится вне ее, царство, в которое она никогда не сможет проникнуть". В начале века Макс Вебер сказал еще определеннее: "Эмпирическая наука неспособна никому указать, что он должен делать, а лишь что он может делать и, в некоторых случаях, что желательно делать" /см.1/.

Но в XX в. тезис о свободе науки от ценностей был фактически подменен. И Кант, и Вебер говорили об ограниченности науки как способа познания, о ее неспособности задавать ориентиры и идеалы. Сейчас, напротив, этот тезис утверждает безответственность науки за последствия использования знания. В том же, что касается указаний и ориентиров, всякие ограничения забыты. Трудно найти социальную группу, которая бы более активно отстаивала в политике свои идеалы и интересы, чем научная элита, используя при этом сугубо научные /то есть якобы ценностно нейтральные/ атрибуты как мощное оружие именно в столкновении идеалов и моральных норм. Достаточно посмотреть на дебаты Съезда народных депутатов СССР.

Сама категория свободы как "свободы познания" составила важную часть этоса науки Нового времени, и это было тесно связано с формированием всего обреза индустриальной цивилизации. Г.Радницки пишет: "Основу свободного образа жизни составляет конституционное государство, капиталистическая рыночная экономика и автономная наука" /1,с. 10 /.

Святость этого вида свободы просто скандально было бы поставить под сомнение. Между тем, противоречие лишь слегка скрыто при помощи мифологизации понятия свободы. Ведь с момента зарождения современной науки было сказано, что "знание - сила". Но можно ли допустить, чтобы приобретение силы какой-то группой людей или даже индивидуумом было свободным, неподконтрольным? Вряд ли кто-то может на это претендовать, ибо накопление силы какой-то группой наверняка должно существенно влиять на жизнь других людей.

Сторонники свободы познания обычно утверждают, что на жизнь людей влияет не полученное ученым знание, а его приложение, превращение в технологию - а этот процесс лежит уже вне сферы науки и определяется социальной системой. Это - предельная идеализация ситуации. Информация всегда была важным фактором в жизни систем, включающих человека /вспомним, какое значение придавалось всегда разведке и контрразведке/. Тем более теряют силу подобные аргументы в "информационном обществе", где значение информации сравнялось со значением энергии даже в количественных терминах. Яркий пример - исследование генетического профиля человека. Очевидно, что в этом /как и в любом другом / случае процесс познания неразрывно связан с созданием метода, технологии. Ученые, начавшие поиск корреляций между структурой ДНК и здоровьем человека, не могли не знать, что они одновременно создают мощный инструмент исследования людей, что знание о людях - сила, которая неизбежно и непосредственно будет на них влиять. Один тип свободы /"свобода познания"/ здесь неизбежно включает в себя опасность для многих других типов свободы. На деле речь идет о том, что в современной цивилизации установлена определенная иерархия типов свободы и ее распределения между людьми. Демифологизация понятия "свободы" неизбежно выводит на передний план понятие ответственности с требованием открытого изложения всех видимых ограничений и сфер неопределенности при принятии существенных решений (9).

Суд в ФРГ запретил концерну "Хоехст" достраивать установку по производству инсулина с помощью генно-инженерной технологии Е.сoli , хотя концерн уже вложил в нее более 60 млн. долл. и такой инсулин уже производится в других странах. Формулировка суда: генная инженерия представляет собой "новое измерение и качество" в технологии, связанное с "риском для человеческого существования, который не мажет быть адекватно оценен в настоящее время". Важно отметить два момента: такое понимание пришло очень недавно, до этого долгое время внедряли или планировали внедрить технологии с риском для самого существования, в принципе не поддающимся адекватной оценке /ядерная энергетика и ядерное оружие, планы геофизической войны, массовое использование фреонов, создание холодных пламен для освещения северных городов и т.д./. Второе: критерии немецкого суда отнюдь не являются распространенными. В такой плоскости, например, вопрос не ставится в США при выдаче лицензий на генно-инженерное производство. Сама оценка риска новых технологий пронизана "научным подходом", а он в данном случае сходится, прежде всего, к оценке риска, о котором знаем. Основная же опасность заключается именно в последствиях, о которых мы не знаем и которых не предполагаем. В действиях персонала Чернобыльской АЭС не было ничего чрезвычайного, было лишь последовательное накопление привычных ошибок и запрещенных действий. Это значит, что развитие событий, которое привело к катастрофе, было вполне вероятным. Тем не менее, даже ведущие ученые не могли поверить в случившееся, пока не увидели реактор своими глазами. А начальник смены В.Г.Смагин вспоминает о том, как мучались, уже в больнице, работники АЭС: "У многих в голове торчало слово "диверсия"". Потому что когда не можешь объяснить, на самого черта подумаешь" /15/. Значит, вполне возможные ситуации просто были исключены из рассмотрения. Это - крайний, но сравнительно простой случай. Многие категории риска не поддаются прямому прогнозированию. Наука должна существенно перестроиться, чтобы обратиться к исследованию риска именно такого типа /16/.

Каков результат развития человечества при господстве культуры индустриального общества и европейской науки как ее ключевого элемента? Результатом явилась потеря человечеством инстинкта самосохранения (10). Можно даже говорить о выраженной склонности человечества к самоубийству как вида. Выделение в качестве "атома" человечества не коллективов, не общностей /например, этносов/, а индивида, привело к утере видового инстинкта самосохранения (11). Разные проявления современного кризиса индустриального общества выглядят как симптомы медленного, "наркотического" вползания человечества в необратимые самоубийственные процессы. Каковы эти симптомы?

Ресурсоемкость "основанного на научной технологии" стиля жизни, предлагаемого за образец всему человечеству, превышает естественные ограничения нашей среды обитания. Практиковать этот стиль жизни можно лишь за счет других живущих на земле людей и за счет потомков.

Этот стиль жизни /общество потребления/ практикует в настоящее время около 13 процентов населения Земли. Они поглощают около 70 процентов невозобновляемых ресурсов и выбрасывают примерно такую же долю загрязняющих веществ (12). Можно в качестве критических ресурсов выделить минеральное топливо и атмосферный кислород. Их совместное использование "первым миром" уже сейчас вызвало качественные изменения в климате /"парниковый эффект"/. В результате человеческой деятельности в атмосферу выбрасывается ежегодно пять миллионов тонн углекислого газа, и 95% этого количества "производится" в северном полушарии. Развитые страны поставляют в атмосферу и другие газы, ответственные за "парниковый эффект" /50 млн. тонн метана и 13 млн. тонн окислов азота в год/. Хотя еще и находятся ученые, которые стараются доказать, что паника напрасна" и существенного потепления климата планеты в ближайшее время не предвидится /см., например, 18/, само поведение правительственных органов многих стран показывает, что обстановка приближается к критическому уровню.

Федеральный департамент сельского хозяйства США уже не только считает убытки и предполагаемые потери пахотных площадей /прогнозируется выведение из оборота до половины земель юго-восточных штатов/, но и приступило к разработке планов адаптации всего сельского хозяйства США к изменениям, прежде всего к переходу на внедрение субтропических культур. Для этого придется пойти на фантастические затраты, но американцам они, видимо, по карману. Не может, однако, не вызывать удивления то спокойствие, с которым прогнозируется катастрофа в третьем мире. Здесь огромные массы населения сосредоточены в дельтах крупных рек /Нил, Нигер, Ганг, Янцзы и т.д./. Эти дельты будут в первую очередь затоплены при таянии льдов Антарктиды /19/. Какова же реакция правительств? В ноябре 1989 г. в Нордвике /Нидерланды/ собрались представители 70 развитых стран с целью попробовать договориться о замораживании выбросов в атмосферу углекислого газа на уровне 1988 г. Договориться не удалось, и в окончательной резолюции этот вопрос даже не ставился /там же/.

Примечательно и отношение общественного мнения к проблеме сохранения тропических лесов Амазонии. Бразильцы, всерьез приняв пропаганду образа жизни "первого мира" как единственной достойной человека модели, принялись вырубать леса, чтобы воспользоваться плодородными землями /то есть, принялись повторять путь, пройденный развитыми странами/ - и сразу предстали перед миром чуть ли не как враги человечества. "Амазония - легкие Земли", "Бразильцы лишают нас кислорода" - вот лейтмотив западной прессы. Но стоит кому-нибудь в дебатах за многочисленными "круглыми столами" заикнуться о том, что было бы логично заплатить бразильцам за производимый их лесами кислород, так нужный "цивилизованным" людям для их автомобилей, это вызывает взрыв возмущения. Странное противопоставление равноценных агентов сгорания: за нефть платить не зазорно, а кислород третий мир обязан выдавать бесплатно.

Миграция атмосферных загрязнений в наиболее холодную часть над Антарктидой /эффект криоскопической "ловушки"/ уже сейчас вызвала почти несовместимое с жизнью разрушение озонового слоя: концентрация озона к 1987 г. снизилась вдвое, а размеры "дыры" вдвое превысили площадь США. А ведь это действие загрязнений, выброшенных десятилетия тому назад. Выбросы 70-80-х годов еще не начали свое действие, а действуют они в течение 100 лет. В настоящее время в мире производится около миллиона тонн фторхлоруглеродов, основных разрушителей озона /30% в США, столько же в ЕЭС, 15% в Японии/.

Загрязнения почв тяжелыми металлами, не вызывая видимых изменений привычных Для агрономов параметров, сдвигают геофизические константы почв до такой степени, что даже целенаправленная эволюция культурных растений за ними не поспевает. Происходит сокращение посевных площадей при снижении урожайности пригодных угодий.

Количество загрязнений, сбрасываемых в океан, уже становится сравнимым с массой воды в мономолекулярном слое раздела "океан - атмосфера". Этот слой не только оказывает решающее влияние на климат и погоду, в нем осуществляются важные этапы воспроизводства биомассы океана, но в нем же и накапливаются многие загрязнения. Под угрозу ставится само существование мирового океана как целостного организма, а значит, и существование всей биосферы и второго после тропических лесов источника кислорода. К.Лоренц писал: "Можно считать психическим заболеванием, коллективным помешательством тот факт, что люди, опьяненные своими технологическими победами, делают глупость прилагать технические средства к живой Природе, разрушая таким образом основы своей собственной жизни. Но если они упорствуют в этом образе действий, зная уже, что таким образом отнимают у своих собственных внуков уже не только море, но даже и кислород, то это более чем грех, Это преступление" /3,с.32/.

Прогресс техносферы, на которой основана экономика свободного рынка в "первом мире", подчиняется критериям оптимизации, игнорирующим естественные ограничения. Цены, по которым изымаются ресурсы из недр стран третьего мира, не имеют ничего общего с истинной ценностью этих ресурсов для человечества на разумную перспективу. Боливии не нужно олово, а арабам не нужна нефть. Цена на это сырье определяется затратами на подкуп элиты развивающихся стран, и если эта элита становится слишком жадной, иногда оказывается дешевле применить военную силу или разрешить очередной переворот.

Даже в 6О-е годы физики и математики корпорации РЭНД (США), разрабатывая методологию системного анализа, ввели понятие "истинной стоимости" ресурса, основанное на учете лишь сиюминутной выгоды лишь небольшой части человечества - США. В пояснение этого понятия дан анекдот о правильно понимающем критерий эффективности офицере, у которого в подразделении оказался большой запас кофе. Он приказал чистить им пуговицы, поскольку для него "истинная стоимость" этого ресурса была ниже стоимости порошка для чистки; то, что этот кофе мог выпить кто-то другой, офицера не волновало и не должно было волновать /см.20/.

Следуя этому критерию, фермеры США используют исключительно энергоемкие технологии земледелия, сжигая нефть, изъятую у арабов. Американское сельское хозяйство представляется миру как образец, хотя в действительности оно лишилось самого исходного смысла земледелия - превращения при помощи растения энергии солнца в пищу. В США на получение одной пищевой калории затрачивается 10 калорий ископаемого топлива. Если же принять наличие естественных ограничений для экспансии, то критерием эффективности любого хозяйства следует считать удельные затраты некоторых критических ресурсов. Американские же аналитики предлагали считать таким критерием затраты невозобновляемых источников энергии. В этом случае сельское хозяйство США оказывается исключительно неэффективным: только механической энергии на единицу продукции здесь тратится в три раза больше, чем в Индии /21/. Зато гораздо меньше тратится пота.

Здесь мы нащупываем важное расщепление путей в развитии цивилизации: символом прогресса стало повышение производительности труда и уменьшение количества "пота" (13). Наука и технология в буквальном смысле отвергли предупреждение, содержащееся в религии: человек должен есть хлеб свой в поте лица своего. Между тем эта максима - важная часть того механизма, который призван был обеспечить самосохранение человека как вида.

Неограниченный рост искусственно связанных потребностей и соответствующая экспансия производства создали реальную угрозу разрушения не только среды обитания. Стало очевидным, что они разрушают и само человечество как систему. Какое-то время можно было критиковать колониализм и ранний капитализм, надеясь в то же время, что сейчас, в демократическом обществе все уладится и развитые страны помогут бывшим колониям восстановить равновесие. Задержки в организации такой помощи рассматриваются как зло, как проявление жадности или неэффективности. В действительности же стало очевидным, что дело не в нежелании помочь развитию третьего мира. Первый мир просто не может допустить этого развития: естественные ограничения вашей планеты в принципе не позволяют распространить сложившийся в первом мире тип потребления на все человечество. Совесть среднего западного гуманиста пока что успокаивает тот очевидный факт, что средний африканец или индус не мечтает да и не может жить так, как он. И все будет хорошо, если часть расходов на вооружение удастся направить на то, чтобы немного подкормить самых бедных. Но ведь дело не в этом. Совесть основывается не на тактике. Наш гуманист должен представить себе, что он ответит, если вдруг явится ангел /или дьявол/ и спросит его: "Хочешь, я дам каждому человеку на Земле по автомобилю, чтобы он жил, как ты?". Очевидно, что гуманист вынужден ответить "Ни в коем случае!". Слаборазвитость 70% человечества - печальная необходимость, без которой не может существовать общество потребления для 13%. Как ни прискорбно, придется даже искусственно сдерживать развитие, допуская порой деградацию значительной части человечества в биологическом отношении. Объективно таким средством послужило, например, резкое сокращение детской смертности без создания условий для минимального потребления белка выжившими детьми. Вторжение науки, пусть с самыми лучшими намерениями, в сложившуюся систему с изменением лишь одного ее элемента /детской смертности/ привело, как это ни страшно признать, к ухудшению положения.

Аналогичные процессы происходят и в той части человечества, которой повезло жить в "первом мире". И здесь идея прогресса трансформировалась в такие критерии, которые приводят к маргинации все более значительных контингентов людей. Рост производительности труда за счет ускоренного расхода ресурсов делает ненужным все большее число рук и голов. "Удачливая" часть общества ищет сравнительно дешевые способы "дезактивации" этого взрывоопасного материала, следуя опять же экономическим критериям и проявляя значительную изобретательность. Социальным изобретением является, например, вывоз безработной молодежи ФРГ на Канарские острова и "складирование" ее на теплых пляжах, где можно прожить на пособие по безработице, питаясь бананами. И контролировать легко. В сущности, Это распространение на социальную сферу идеи "вывоза в тропики" вредных отходов производства.

На фоне развития концепции "государства благосостояния" примечательны некоторые процессы в США. Примерам служит бездомность, которая перестала казаться странным нонсенсом в этой богатой стране: за 1984-1986 гг. чисто квартиросъемщиков с доходом менее пяти тысяч долл. в год выросло в США на 55%, и в то же время число дешевых квартир уменьшилось более чем на 1 млн. /23/. Существенно увеличилось в США число детей, живущих за чертой бедности. Социологи объясняют это тем, что в США как нигде система социальной помощи основана на концепции человека как атома. Даже такой небольшой коллектив, как семья, оказывается вне поля зрения системы - помощь получает лишь человек, ставший активным индивидуальным членом общества. Дети же получают средства к жизни через семью /пусть неполную/.

Наука помогает обосновать неизбежность селекции и безопасного разрушения части населения. Социал-дарвинизм нашел сейчас мощное оружие в виде определения генетического профиля личности. Первыми ухватились за технологию анализа ДНК страховые компании: началась экономическая дискриминация людей с повышенным риском каких-то болезней. Большой интерес проявляют также правоохранительные органы, которые получили возможность сегрегации людей, "предрасположенных к преступлению". Научную базу получила также сегрегация в школе: незачем тратить ресурсы на образование детей с "генетически обусловленной" неспособностью к учебе. Быстрое внедрение этой наукоемкой технологии позволило американским социологам заявить, что речь идет о создании "биологического класса" угнетаемых людей /24/.

Очевидно, что такое разрушение человечества как системы приведет рано или поздно к острым социальным конфликтам. Они будут все более разрушительными по мере того как усиливается мощность и доступность технологических средств отмщения и растет организованность маргинальной части человечества. И остановить этот процесс невозможно. Уже сейчас вовлечение радикально настроенных специалистов в террористическую деятельность может дать в руки террористам средства, ставящие под угрозу существование человечества. Например, модифицированный генной инженерией резистентный вирус СПИДа/. Производством наркотиков в Андах занято около миллиона человек, которые уже объединены мощной организацией, превратившейся в самовоспроизводящуюся социальную систему, со своим жилищным строительствам, здравоохранением, полицией и т.д. И это - не просто бизнес. Это способ мщения "первому миру", оправданный целым этосом.

Какие взаимоотношения с обществом могли породить столь необычные "мягкие" формы мщения, как, например, впрыскивание из шприца едкой щелочи в пластиковые бутылки с питьевой водой? Дырочку от иголки в такой бутылке обнаружить трудно, бутылки стоят открыто в магазинах, и эпидемия таких случае" прокатилась по Испании в ноябре 1989 г. В какой то степени аналогичен этому "безобидный" терроризм интеллектуалов, которые заражают программы компьютеров оригинальными "вирусами" (14).

Но, пожалуй, самый глубокий кризис - это кризис идентичности самих "атомов" индустриальной цивилизации. Как бы мы ни избегали об этом говорить, нельзя не видеть, что сохранить привычный стиль жизни и старую траекторию прогресса можно лишь полностью порвав с системой норм христианской морали, на которой и возникла наша цивилизация. Достоевский поставил этот вопрос в легенде о Великом Инквизиторе. Сейчас мы пришли к тому, чего боялся Иван Карамазов. Чтобы сохранить общество потребления, мы должны убить Христа. Человек, имеющий мужество доходить до конечных вопросов, не может не видеть" уже происшедшей трансформации. Средний современный американец, увидев гибнущего ребенка, бросится спасать его с риском для жизни. В этом он христианин. Но миллионы детей в третьем мире погибают от гепатита Б. Сейчас созданы генно-инженерные вакцины стоимостью один доллар прививка. Но корпорации не желают их производить, так как некому платить. И в то же время средний американец в год тратит 267 долларов на алкогольные напитки и не желает тратить меньше.

Выход из кризиса и даже хотя бы небольшое отступление от края пропасти требует изменения самой картины мира. Это прямо заявили в 20-е годы Вернадский и Тейяр де Шарден, но только сейчас мы стали вдумываться в их концепции. Человек не может быть выведен из картины мира - без ноосферы он уже не существует. И свобода действий в ноосфере весьма ограниченна т.к. антропогенное воздействие на биосферу уже сравнимо с ее способностью адаптироваться к этому воздействию. Индивидуализм, определяющий поведение "атомизированного" человека, рассматривается Тейяром де Шарденом как космический фактор, ставящий под угрозу выживание вида (15).

Следующим важным шагам в создании навой картины мира, была термодинамика необратимых процессов, возвращающая науку к явлениям, соизмеримым с размерами человека. В этой новой картине мы видим не столкновения идеальных атомов, а самоорганизацию, необратимость, возникновение порядка из хаоса; важные последствия небольших /"допускаемых в свободном обществе"/ действий.

Иная идеология возникает на базе такой картины мира. Ответственность приобретает приоритет перед свободой, солидарность коллективов - перед индивидуализмом. Системный взгляд на любое действие заставляет прогнозировать цепочку последствий, а значит, запрещает действия, вызывающие необратимые автокаталитические процессы - даже если ближайший эффект кажется незначительным. Это, например, заставляет гораздо строже относиться к любому насилию и ставит под сомнение приемлемость рынка рабочей силы как основы производственных отношений. Ведь когда этот рынок отвергает "продавца рабочей силы", что вполне нормально для рынка, этот продавец испытывает отнюдь не механическое столкновение. Психологическое воздействие неудачи огромно, и у большинства людей оно вызывает обратную связь, быстро превращающуюся в порочный круг: человек, потерпевший при устройстве на работу неудачу два- три раза, приобретает психологические черты /почти биополе/, которые делают каждую последующую попытку все более трудной. Процесс становится необратимым. Более того, как показали исследования, проведенные за последнее десятилетие в США, основной удар наносится не по самому безработному - он, как правило, уже защищен сформировавшимся характером и культурой, а по его детям. Необратимое разрушающее воздействие переносится на будущие поколения, которым придется платить и за разрушения среды обитания.

Советское общество, в силу особенностей своего исторического развития, осуществило первичную индустриализацию в рамках культурных структур, свойственных традиционному обществу аграрной цивилизации. В картине мира и общества человек еще не превратился в "атом", и крайний индивидуализм еще не вытеснил филогенетически присущие человеку групповые отношения и чувства солидарности. Русская наука конца прошлого века восприняла дарвинизм, "очистив" его от мальтузианства, и социал-дарвинизм вплоть до конца 80-ч годов нашего века не имел в обществе благодатной почвы. Понеся за последние 70 лет огромные потери, мы, тем не менее, имеем возможность сейчас строить наше будущее, не впадая в тот тяжелый кризис идентичности, который переживает общество, основанное на свободном рынке рабочей силы. Это общество ищет выход из кризиса, уже видны структуры новой науки и новых, постиндустриальных отношений в производстве и распределении. Насильно внедрив сейчас у нас отживающие структуры "манчестерского" капитализма, заменив в идеологии Маркса и Достоевского на Ницше и Мальтуса, мы не только сами погрузимся в разруху и насилие для большинства населения, но и углубим кризис всей цивилизации.

15) Конрад Лоренц пишет: "Стремление принадлежать к группе так сильно, что юноши, не находящие для себя подходящего коллектива, прибегают к суррогату. И возникают сообщества, удовлетворяющие определенные инстинктивные потребности... Молодежный психолог Аристид Эссер, изучая молодежную преступность и наркоманию в восточных штатах США, пришел к ужасному выводу, что подростки из благополучных семей становятся наркоманами не из-за скуки и не в поисках острых ощущений, как думают многие, а из потребности принадлежать к группе, обладающей комплексом общих интересов. Потрясающее свидетельство силы группового инстинкта в том, что эти несчастные юноши согласны скорее принадлежать к сообществу самых отверженных, чем быть одинокими" /3,с.323-324/.