год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Тема компромисса оставалась одной из самых болезненных в марксистской традиции. Для молодых Маркса и Энгельса компромисс в сущности был равнозначен уклонению политика от решения своих исторических задач: "либо партии доводят свою борьбу до конца, либо они откладывают ее помощи какого-нибудь компромисса" (т. 7, с. 215, Neue Rheinische Zeitung, Politisch-oekonomische revue, 1850, N2, Про Л.Симона из Трира).

"Фактическое противоречие" должно быть разрешено в результате "фактической борьбы". Компромисс останавливает эту борьбу и тем самым не является способом изменения общества. Компромисс для Маркса синоним "страха перед борьбой" (т.8, с. 180, 18 брюмера Луи Бонапарта).

Разумеется, на уровне практической политики Маркс не исключает возможнось компромиссов, причем здесь он превращается в очевидного циника и прагматика: "В политике ради известной цели можно заключать союз даже с самим чертом, - нужно только быть уеренным, что ты проведешь черта, а не черт тебя"( т. 8, с. 410, Кошут, Мадзини и Луи-Наполеон, New York Dayly Tribune, 1.12.1852). Иными словами, компромисс, даже если он продиктован политическим расчетом и необходимостью все равно относится к категории низменного. Используя средневековые фольклерно-христианские мотивы, Маркс сознательно или бессонательно подразумевает заведомую греховность и одновременно фиктивность любого компромисса. Единственным оправданием является то, что договор с чертом заключается исключительно с целью обмануть последнего.

Разумеется Маркс делает различие между компромиссом в политике и в мышлении. Если для политика компромисс допустим, то мыслителя должен предохранить от него "простой моральный такт" (т. 16, с. 31, Маркс о Прудоне в Sozial-Demokrat, 1865). Компромисс воспринимается Марксом в лучшем случае как неизбежное зло, связанное с практической политикой, альтернативой которой может быть только сектантство или "политический инифференциализм" (т. 18, с. 296). Энгельс, который был ближе к практической политике, относился к компромиссу более терпимо, а главное, признавал в нем не только неизбежную форму политического действия, но и исторически необходимое проявление классовой борьбы. Оъясняя принципиальное различие между коммунизмом и бланкизмом, он писал: "Немецкие коммунисты являются коммунистами потому, что они через все промежуточные станции и компромиссы, созданные не ими, а ходом исторического развития, ясно видят и постоянно преследуют конечную цель: уничтожение классов и создание такого общественного сроя, при котором не будет места частной собственности на емлю и на все средства производства." Бланкисты же, напротив, "хотят перескочить через промежуточные станции и компромиссы" (т.18, с. 515, эмигрантская литература - II). Надо признать, что в данном случае Энгельс проявляет себя гораздо большим диалектиком, а Маркс в данном вопросе является скорее моралистом. Там где его моралистический подход к проблеме оказывается невозможным, исчезает всякое моральное обоснование (кроме КОНЕЧНОЙ ЦЕЛИ). Тем самым закрытым остается вопрос о моральной приемлимости или неприемлимости компромисса (вне вопроса о сохранении верности принципам). Как ПРОЙТИ ЧЕРЕЗ КОМПРОМИСС?

И для Маркса и для Энгельса компромисс есть нечто, возникающее в отношениях с чужими. Нет вопроса о компромиссе как части политической культуры в рамках ОДНОЙ организации, ВНУТРИ движения, класса. Вообще вопрос о неоднородности пролетариата остается совершенно за пределами классической марксисткой социологии (что и предопределило ее уязвимость для критики сначала со стороны социологов-эмпириков, а позднее - со стороны пост-модернистов).

Вопрос о неоднородности социальной базы движения, а следовательно - о внутренних компромиссах стоит гораздо острее для Ленина - в контексте фракционной борьбы внутри революционного движения. Создание партии из разнородных групп во многонациональной Российской империи требовало определенной культуры компромисса, которой всем участникам движения постоянно нехватало. Поэтому, кстати, многие принципиальные размежевания (как между большевиками и меньшевиками в 1903 году) на поверхности выглядели как мелочная стычка по частному вопросу (формула членства в партии). В принципе Ленин, видя неизбежность компромиссов в политике, определял их формулой "для избежания большего зла" (Шаг вперед, ва шага назад, 3 изд. т. 6, 293). К тому же он видит необходимость в компромиссе по частностям условие единства (или, напротив, размежевания) по принципиальным вопросам.

Будучи практическим политиком Ленин великолепно осознавал необходимость компромиссов и в его публицистике этому уделено немало места. Ленинский анализ проблемы был связан сначала с полемикой проив "бойкотистов" и "отзовистов", призывавших партию отказаться от борьбы за депутатские мандаты в Государственной Думе. Затем Ленин возвращается к этому вопросу в связи с защитой принятого большевиками решения подписать Брестский мир, который даже значительная часть революционеров считали позорным. Ленин характеризует этот мир как "компромисс с бандитами", заключенный ради спасения жизни ("Детская болезнь "левизны" в коммунизме"). При этом Ленин постоянно подчеркивает разницу меду подобным вынужденным компромиссом и сговором, заключаемым, например, ради раздела добычи (напрашивается сравнение Брестского мира с последующим пактом Сталина с Гитлером).

Ленин неоднократно повторяет, что компромисс нужен, но не гнилой. Правда, добавляет он, "все границы подвижны" (25, с. 209, "Детская болезнь "левизны" в коммунизме"). Практические компромиссы, обосновыанные Лениным в годы пребывания у власти включали не только Брестский мир (классический случай "избегания худшего"), но и коалицию с левыми социалистами-революционерами, впрочем распавшуюся как раз из-за вопроса о Брестском мире в июле 1918 года, политику союза рабочего класса с крестьянством в России, противоречившую первоначальным представлениям большевиков, особенно с того момента, когда в раазгар Гражданской войны ставка была сделана на союз с середяком (т.е. с мелкой буржуазией). Наконец, принципиальным компромиссом была новая экономическая политика. Нэп преследовал цели экономической стабилизации и создания нового соотношения сил, в момент когда большевистский режим рисковал оказаться в полной изоляции. Первоначальная схема "друзья - враги" была пересмотрена, на смену ей пришла политика, ориентированная на "промежуточные" социальные силы. Однако Ленин четко ставил и границы компромисса. Такой границей для него был вопрос о власти, которю партия ни делить, ни отдавать не должна.

Сопоставление текстов показывает, что в данном случае не видно заметной эволюции. Между "ранним" и "поздним" Лениным фактически нет разницы, лишь увеличивается число практических примеров. Он неоднократно повторяет полюбившуюся ему мысль Энгельса про "навязываемые жизнью компромиссы", которые необходимы, но не должны затемнять "целей борьбы"(Помещики о бойкоте Думы, т.8, с. 271). Главное, что осуждает Ленин, что отличает "гнилой" компромисс от "хорошего", это ДВУСМЫСЛЕННОСТЬ. Марксист должен постоянно осознавать историческую задачу и историческую ограниченность каждого конкретного компромисса.

"Отношение марксизма к зигзагообразному пути истории сходно, по существу дела, с отношением их к компромиссам. Всякий зигзагообразный поворот истории есть компромисс, компромисс между старым, уже недостаточно сильным для полного отрицания нового, и между новым, еще недостаточно сильным для полного свержения старого. Марксизм не зарекается от компромисов, марксизм считает необходимым использование их, но это нисколько не исключает того, что марксизм в качестве живой и действующей исторической силы со всей энергией борется против компромиссов. Кто не умеет усвоить себе этого, якобы, противоречия, тот не знает азбуки марксизма" (т.12, с. 21-22: Против бойкота).

В вопросе о коалициях в наибольшей степени проявился "революционный прагматизм" Ленина (иногда даже характеризовавшийся современниками как "революционный оппортунизм").

Кроме необходимости постоянного осознания ограниченности компромисса и его цели Ленин не видит других моральных и политических ограничений. Обязательства перед партнерами по соглашению для Ленина не являются морально обязывающими. Есть лишь обязательства по отношению к классу и его исторической миссии (т.е. по отношению к человечеству в целом).

Грамши, в отличие от Ленина не так много писал о компромиссе, но проблема для него представлялась гораздо более многогранной. Вопрос о компромиссе для Грамши неотделим от таких понятий как "гегемония", "пассивная революция", "гражданское общество", "позиционная война". Первым из марксистов он ставит вопрос о компромиссе не только как вненей (по отношению к "чужим" классам и партиям), но и внутренней (по отношению к собственному движению, классу) необходимости. В отличие от Маркса и Ленина он видит рабочий класс не как нечто изначально "данное" кономическим развитием, но как нечто непрерывно "становящееся" в процессе социальной и политической истории.

Грамши говорит о необходимости "освободить экономическое движение от пут традиционной политики". Зачастую изменившиеся потребности масс находятся в противоречии с их же традиционными лозунгами. На основе этих поребностей возникает "исторический блок" (см. А.Грамши. Избр. произведения в 3 томах, т.3, с. 157). Таким традиционным блоком для левых был "рабочий класс", но не на основе представлений Грамши сегодня можно говорить о происходящем становлении нового, более широкого и разнородного "исторического блока", который можно было бы назвать "миром труда" (включающем в себя как работников индустриального сектора, так и труженников пост-индустриального, неформального и традиционного секторов в "глобализированной" экономике). Превращение разнородной массы в исторический блок не происходит автомостически, это вопрос политической и социальной гегемонии. Соглашение, компромисс оказываются здесь необходимы как основа consensus making.

"Две "сходные" между собой силы могут слиться в новый организм только на базе ряда компромиссов", заявляет Грамши, причем он не исключает и "принуждения" к компромиссу(т. 3, с. 155). Создание новой формы происходит в результате сложного процесса слияния и взаимопоглощения различных сил. Иными словами нация, партия, организация, класс - всегда являются плодом компромисса, даже если сами не осознают этого. Принудительный компромисс это "арбитраж", нередко происходящий в форме "цезаризма" (может быть и прогрессивного, когда общество не способно к самоорганизации). Всякая коалиция представляет собой "началную ступень цезаризма"(с. 186). Таким образом принудительный компромисс есть социальная основа авторитаризма.

Однако любые подобные соглашения теряют силу, превращаясь в"пустую оболочку", когда меняются социально-исторические условия. Вместе с этими соглашениями "опустошаются" и воплощающие их институты, партии, идеологии. Это может легко быть отнесено к социал-демократии и коммунизму после 1989-91 годов, равно как и к Welfare State.

Отсутствие развитой концепции допустимого компромисса в политике способствовало к тому, что левая "реальная политика" зачастую оказывались не только беспринципной, но и неэффективной.

Мысли Грамши постоянно использовались идеологами Коммунистической партии Италии для обоснования собственной политики союзов и компромиссов вплоть до "исторического компромисса" в 70-е годы. Однако практика показала, что марксистская традиция не выработала ни четкой теории компромисса, ни специфического "морального кодекса", который регулировал бы вопрос о фоормах и границах допустимого компромисса. Идеи Грамши не получив развития, остались лишь общим ориентиром и сами стали объектом различных спекуляций. Не обладая политической интуицией Ленина и интеллектуальной мощью Маркса, практические политики последующих поколоений левого движения руководствовались в вопросе о компромиссе простыми предтавлениями о тактической целесообразности. Именно это предопределило тактические и стратегические зигзаги "Коммунистического Интернационала", колебания между обвинением всех остальных левых в "оппортунизме" и "социал-фашизме" и политикой "Народного Фронта". Вершиной этой беспринципности стала поддержка коммунистами пакта Сталина с Гителером во имя защиты "рабочего государства". Послевоенный опыт лвого движения оказался свободен от столь позорных страниц, но вряд ли может быть приведен в качестве примера высокой культуры компромисса. Отсутствие четкой концепции компромисса подвело в 1968 году и лидеров "Пражской весны", которые после вторжения советских войск в августе 1968 года на протяжении нескольких месяцев оккупации пыталис сохранить власть ценой уступок Москве, но не смогли ни удовлетворить ее, ни консолидировать собственные позиции. Вместо "избегания худшего" политика компромиссов, проводившаяся лидерами "Пражской весны" после вторжения, привела к эрозии их политических позиций и последующему установлению нео-сталинского режима, крах которого, в свою очередь, открыл путь для реставрации капитализма.

Not Found

The requested URL /hits/hits.asp was not found on this server.