год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Политологические понятия - явление сложное. Будучи инструментом политического процесса, они постоянно подвергаются целенаправленной шлифовке, наполняясь содержанием, далеким от первоначального. В одних случаях они преобретают облик сакрального сосуда, не терпящего неосторожных прикосновений. В других - превращаются в жупел, в клеймо, само упоминание о котором может быть сочтено неприличным.

Поэтому одна из задач политической науки - время от времени наводить порядок в своем хозяйстве. В том числе отчищать от ангажированного налета инструментарий, возвращая ему первозданный смысл. Это относится ко всем основополагающим категориям, которыми она располагает, в том числе к такому понятию как консерватизм.

В условиях России судьба этого понятия была не из легких. В застойной атмосфере, характерной для нее на протяжении значительной части Х1Х века, просвещенное общество воспринимало консерватизм, в своем большинстве, негативно. В ХХ веке, на разных его этапах, одно лишь подозрение в консерватизме служило чем-то вроде “каиновой печати”. И напротив, начиная с середины 80-х гг. , консерватизм стал политически и личностно престижным. Появляются сначала неформальные, а затем и официальные группы и объединения, откровенно бравирующие консерватизмом. Консервативные авторы прошлого возносятся на пьедестал классиков, а критика консерватизма приравнивается чуть ли не к отсутствию патриотизма.

Тем более полезно разобраться в том, что же такое консерватизм в прошлом и настоящем.

Немного теории

С самого начала определение консерватизма наталкивается на методологические трудности. Связаны они с утвердившимся широким пониманием консерватизма. По сути дела, произнося это слово, обычно имеют в виду не одно понятие, а их совокупность. Нередко, начиная разговор о консерватизме, его участники вообще не понимают друг друга, поскольку говорят о разном. Поэтому для ясности полезно наметить, хотя бы пунктирно, различия между смыслами, которые объединяются словом консерватизм.

Естественно, что такое членение будет в значительной степени условным. Реальные различия обычно тоньше и многообразнее, чем их логический отблеск. Кроме того, в жизни явления настолько переплетены, что любое членение представляет собой своего рода интеллектуальное насилие. И тем не менее такое членение необходимо.

При ближайшем рассмотрении бросается в глаза, что слово консерватизм объединяет, по крайней мере, три феномена. Первый - функциональный. В любой системе - физической, биологической, общественной - реализуются две основные функции, поддерживающие ее существование. Одна - накопление и передача накопленной информации. Другая - восприятие новой информации и адаптация к ней. Первая функция может быть охарактеризована, и обычно характеризуется, как консервативная, вторая - как обновленческая.

Поскольку существует консервативная функция, наличествуют и ее носители. В структурированном общественном организме - это социальные и демографические группы. В отдельно взятом индивиде - специфические психофизические механизмы. Такой консерватизм, проявляясь прежде всего в позиции по отношению к процессам, происходящим в обществе, в больших и малых группах, в ближайшем и дальнем окружении, может быть общественным, политическим или бытовым. Его главная отличительная черта гипертрофированная ориентация на существовавшее и существующее, то, что обычно называется традиционализмом. Он органичен и будет существовать пока существует человеческое сообщество и "гомо сапиенс".

Второй феномен, описываемый словом консерватизм, проявляется в поведенческой сфере и определяет формы и методы поведения при решении общественных проблем. Любая политическая сила, любое движение должны считаться с необходимостью реализации названных выше функций. Полностью игнорируя одну из них, они обрекли бы себя на общественное небытие. Разным является лишь значение, придаваемое одной из функций. Исключения, на которые можно было бы сослаться в данном случае, при ближайшем рассмотрении обычно оказываются вербальными.

Отсюда следует, что в каждой общественной системе, к какому бы идейному, политическому и социальному направлению она не относилось, а также у каждой личности имеется специфическое соотношение консервативных и обновленческих сил. Эти силы обычно противостоят друг другу. И развитие системы или личности представляет собой результат такого противостояния. В тех случаях, когда верх берет готовность к выполнению консервативных функций, система ( или личность) воспринимаются как консервативные. И наоборот. При этом в каждой сохраняются консервативные и обновленческие фракции. Все это может быть отнесено к любым идеологическим и политическим течениям. В данной связи правомерно говорить о консерватизме, в том числе в крайне радикальном варианте, и либералов, и сторонников социализма, и, как это не парадоксально, самих консерваторов.

Наконец, существует консерватизм как ценностная и идеологическая система, некий “общественный проект”. Вот о нем-то и пойдет речь дальше, хотя и первый, и второй феномены тоже заслуживают подробного обсуждения.

Неоправданно широкая трактовка консерватизма, при которой одним словом характеризуются различные явления, дала пищу представлению, будто консерватизм - это нечто неопределенное, не поддающееся научному анализу. Его, де, нельзя рассматривать в одной плоскости с либерализмом и социализмом, ибо это нечто такое, что растворено в обществе и наличествует повсюду.

Подобная точка зрения, укоренившаяся и среди части специалистов, оправдана только в том случае, если отказаться от дифференциации различных феноменов, объединяемыми словом консерватизм. Если же провести такую дифференциацию, выделив консерватизм как совокупность ценностей, идеологию и “общественный проект”, то он вполне укладывается в ту же систему координат, что и либерализм, и социализм.

Но если консерватизм - действительно система ценностей, идеология и “общественный проект”, то в нем должна наличествовать некая определяющая, структурирующая ценность, из которой могут быть выведены все остальные. Не определив этой ценности, мы не сумеем понять суть явления и будем вынуждены ограничиться перечислением признаков, чаще всего неполным.

Какова же главная, структурирующая ценность консерватизма в том смысле, о котором говорилось выше? Представляется, что она может быть определена, как подход к человеческой личности, как к несовершенному продукту творения, "сосуду греха", нуждающемуся во имя собственного блага в твердой, руководящей руке. Данное определение не является оценочным и не ставит своей целью указать на оправданность или неоправданность такого подхода. Оно представляет собой исключительно констатацию.

На названную ценность, как на стержень, нанизываются все остальные ценности, свойственные консерватизму. Среди них ограничительно-негативное отношение к разуму, неприятие абсолютизации его возможностей, его гордыни, заводящей тупик человеческое сообщество.

Из отношения к человеческой личности вытекает и отрицание принципа равенства. Несовершенство и греховность человеческой натуры делает необходимым вычленение (или целенаправленное формирование) группы людей, способной подняться над обыденностью, приблизиться, если не к совершенству, то к более высокому состоянию, а, следовательно, призванной взять на себя бремя руководства обычными людьми.

Несовершенство человеческой натуры обуславливает необходимость строго пирамидального построения общественных структур. Отсюда же вытекает потребность в лидерах, наделенных особыми полномочиями, в одних случаях - идущими от потусторонней силы, в других - от способности выразить потребности сообщества, а также в системе жестко контролирующих институтов: управленческих, идеологических, религиозных, традиционалистских и т.д. Отсюда и такие производные ценности консерватизма как строгая иерархия, беспрекословное следование установленным в прошлом нормам, правилам поведения и запретам, подчинение низших высшим, исполнительность, дисциплина, порядок.

Правда не все ценности можно прямо вывести из структурообразующей. Для современного консерватизма характерно, например, рассмотрение нации как основного фактора человеческой истории, некой константы, обладающей набором определенных качеств, неизменной, хотя и подверженной жизненным циклам. Но эта ценность - не типично консервативная. Консерватизму изначально был свойственен универсализм. А нация, как ценность, - в своей основе детище Просвещения. В ХУШ веке борьба между консерватизмом и либерализмом проходила как раз на площадке универсум - нация. Однако уже в ХIХ веке, особенно в его конце, консерватизм инкорпорировал этот либеральный подход и органически вписал его в свою систему ценностей.

В Х1Х веке консерватизм считался носителем государственной идеи и яростно громил “безродных” либералов и социалистов. В последние годы он - в своих отдельных проявлениях - взял на вооружение антиэтатистские установки либералов. Заимствовал он у либерализма и некоторые другие идеи. Вообще, по мнению многих специалистов, если в прошлом консерватизм отличался особой замкнутостью, неспособностью прислушиваться к новациям, исходящим из иных источников, то в ХХ веке, особенно во второй половине, он стал проявлять в этом смысле несвойственную ему “открытость”.

Если консерватизм ( в том смысле, в каком мы решили подвергнуть его анализу) - специфическая система ценностей, идеология и “общественный проект”, то он не может оставаться монолитным. Ведь монолитной не является ни одна доминирующая идеология: ни либеральная, ни социалистическая. При всей общности исходных ценностей внутри каждой из них существуют большие различия. Консерватизм не составляет исключения.Отсюда потребность в его типологии.

Возможны два подхода к структурированию вариантов консерватизма. Первый из них горизонтальный, второй историко-вертикальный. В ряде случаев вертикальные и горизонтальные характеристики накладываются друг на друга.

При горизонтальном подходе обычно вычленяются три основных направления. Во-первых, традиционалистский консерватизм. В нем превалирует фундаменталистский подход к происходящему, особо подчеркиваемая ориентация на сохранение устоявшихся порядков, на историческую преемственность, воспринимаемую как воспроизведение сложившихся образцов, стремление максимально подавить ту функцию, которая связана с получением новой информации и адаптацией к ней. Во-вторых, реформистский консерватизм. Он проявляется в разных вариантах: в консервативно-либеральном, обновленческом, технократическом. Для всех них характерно стремление сочетать основополагающую ориентацию на традиции и преемственность с умеренным приспособлением к переменам, происходящим в обществе. И наконец, в-третьих, революционаристский консерватизм. В его основе лежит неприятие того общества, которое сложилось в результате адаптации к новой информации, готовность разрушить его во имя первичных, исконных ценностей. Одной из форм революционаристского консерватизма является правый радикализм.

При историко-вертикальном подходе нетрудно различить универсалистско-легитимистский консерватизм, сложившийся в ХV111 веке в качестве реакции на серию буржуазных революций, феодально-бюргерский консерватизм времен промышленной революции и серии либерально-демократических реформ второй половины Х1Х века, консерватизм времен глубоких социальных потрясений ХХ века, и, наконец, современный неоконсерватизм, по ряду параметров слившийся с неолиберализмом. Все они весьма отличаются друг от друга, несмотря на близость исходных идейных, структурообразующих установок.

Мыслители и практики

Представление о консерваторах, как ограниченных ретроградах, тупо пережевывающих старые истины, утвердившееся среди части нашей общественности, не имеет ничего общего с действительностью. Истории этого идейного и политического течения известно немало выдающихся мыслителей, разрабатывавших основы консервативной системы ценностей, а также политических деятелей, руководствовавшимися ими на практике.

В числе выдающихся теоретиков консерватизма обычно с полным основанием называют английского политического философа Э Бэрка (1729-1797). В развернутой и обоснованной им системе взглядов фактически содержатся все те теоретические построения, которыми оперируют до сих пор сторонники консерватизма, вне зависимости от специфики отстаиваемых ими взглядов и национально-государственной принадлежности.

Ключевой элемент воззрений Э.Бэрка составлял традиционализм. Преклонение перед святостью традиций пронизывает все его представления о человеке и обществе. В прямой конфронтации с Просвещением Бэрк противопоставляет традицию разуму, ставит ее над ним. Соблюдать традицию, согласно Бэрку, - значит действовать в соответствии с естественным ходом вещей, т.е. с природой, с вековой мудростью, аккумулированной в традиции. Отсюда следует, что политика должна быть не столько результатом глубоких размышлений, сколько “счастливым эффектом” следования природе, которая является мудростью без рефлексии и стоит выше рефлексии.

Именно следуя природе, Э. Бэрк крайне негативно относился к принципу равенства как таковому. По его мнению, равенство противоречит конкуренции, а, следовательно, и естественным стимулам человеческой активности.

В отличие многих других теоретиков консерватизма , в том числе живших и действовавших значительно позже, Бэрк не исключал необходимости и даже неизбежности реформ. Однако, включая концепцию реформ в свою систему взглядов, он придавал ей весьма своеобразное, традиционалистское истолкование. Основная задача при проведении реформ состоит, по Бэрку, в том, чтобы не нарушать естественные, традиционные устои. Тот, кто заинтересован в сохранении спокойствия и порядка, неоднократно подчеркивал он, должен, подобно садовнику, время от времени бережно удалять с вечно зеленого дерева старые, засохшие побеги и пестовать новые. Так, медленная, постепенная эволюция сочетается с принципом сохранения. В этой связи Бэрк различает понятия реформы и изменения. Если первые не подрывают сущности объектов, являясь вынужденным средством, то вторые меняют эту сущность, что само по себе чревато опасными последствиями.

Особым признанием Бэрка пользовались реформы, нацеленные на восстановление традиционных прав и принципов. Другим приемлемым типом консервативной реформы он считал превентивные реформы, предназначением которых было бы упреждение назревающей революции. “Ранние, своевременные реформы - это дружеское соглашение, когда у власти еще друг; запоздалые же реформы - это уже соглашение на условиях, навязанных победившим врагом”.

В отличие от Бэрка, пытавшегося в своих рассуждениях не выходить за рамки умеренности, его младший современник и почитатель французский мыслитель Ж. де Местр ( 1753-1821), как и его интеллектуальная тень Л. де Бональд придавали этим рассуждениям четко экстремальный облик. Человек для де Местра - существо “слишком злобное, чтобы быть свободным”. Этому существу свойственно быть “моральным в своем уме и развращенным в своей воле”, которая делает его недальновидным рабом желаний. Он не знает того, чего он хочет, и хочет того, что не хотел бы желать. Обусловлено это, по мнению де Местра, коллективным грехом людского рода, упадком, последовавшим за “эдемским искушением”, сделавшим преступность и неискоренимую подверженность страданиям “основным родовым свойством человечества”. Поэтому и война в некотором смысле это обычное состояние: человеческая кровь должна непрерывно течь по земному шару.

Для того, чтобы нивелировать низменные устремления человека, необходимо, согласно де Местру, заменить индивидуальное существование на совместное бытие, подчинить частный разум общему. Идеальная модель Европы, в представлении де Местра, - воссоздание средневековой монархической системы под эгидой Ватикана. На континенте должна утвердиться консервативная теократическая власть, которая избавит народы от источника всех их бедствий: избытка свободы и дефицита веры. В результате возникнет состояние, которое де Местр называл “эквилибром”, предполагавшим обоюдное сдерживание власти и народа. Основанное на “эквилибре” статическое равновесие обеспечит долговременное сохранение консервативного порядка вещей, обеспечит европейским светским государям власть над поданными и в то же время поможет убедить последних в том, что подчинение не исключает свободы, но даже предполагает ее.

Логика теократического подхода приводит де Местра к апологетике самых жестких форм насилия, которые он образно изображает в виде “палача”. И воспевает он своего метафорического героя, прибегая к самым высоким оценкам: “ Все величие, все могущество, все подчинение возложены на него: в нем воплощены ужас и нить связи между людьми. Лишите мир этой непостижимой силы - в одно мгновение порядок обратиться в хаос, троны рухнут и общество исчезнет”.

Консервативных взглядов, в своей основе совпадавших с изложенными выше, придерживались многие видные государственные деятели того времени. В Великобритании - лидер консервативной партии и премьер-министр Р. Пиль, а позднее многолетний премьер- министр Б. Дизраэлли, в Австрийской Империи - канцлер К. Меттерних, во Франции премьер-министр Ф. Гизо, в Испании - команда, сгруппировавшаяся вокруг сына короля Фердинанда V11 принца Карлоса, в Пруссии - будущий объединитель Германии канцлер О. фон Бисмарк. В Северной Америке ключевыми фигурами консерватизма в годы становления Соединенных Штатов были двое из так называемых отцов основателей - Дж. Адамс и А. Гамильтон.

У каждого из названных политиков можно найти свои, нетривиальные высказывания о смысле и значении консерватизма. Однако их основная деятельность проходила в сфере практики и именно в этом качестве они вошли в историю консерватизма как общественного проекта.

Если обратиться к теоретикам следующего поколения, то, наряду с Ф.Р. де Шатобрианом, которого с полным основаниям считают родоначальником самого термина “консерватизм” ( от наименования издававшегося им журнала), особого упоминания заслуживают швейцарский правовед К. Л. Галлер, германский консервативный романтик А. Мюллер, прусские публицисты братья Герлахи и испанский дипломат и политический мыслитель Х. Доносо Кортес.

Галлер сделал себе имя не только свойственным ему “сочным легитимизмом” ( как охарактеризовал его деятельность К. Маркс), но и особенно страстным прославлением мелкодержавного абсолютизма. Власть государей, согласно отстаиваемым им взглядам, проистекает не из пресловутого “общественного договора”, о которым так любили рассуждать либералы, а в силу естественного превосходства сильных над слабыми. Право на власть сильных и одаренных не нуждается в какой бы то ни было общественной санкции. Частно-правовой характер этой власти подкрепляется благословением церкви, поскольку духовная власть изначально доминирует над светской.

А. Мюллер, отвергая, подобно другим сторонникам так называемой романтической школы, чрезмерный рационализм в оценке общественных процессов, выступал в качестве непримиримого критика не только принципа равенства, как многие из его предшественников, но и против либерального понимания свободы. Свобода в рационалистически-либеральном смысле, считал он, разрушает существующие устои и не несет им на смену никакого нового позитивного содержания. Причину этого А. Мюллер видел в том, что демократическое понимание свободы представляет собой чисто умозрительную конструкцию, созданную идеологией Просвещения и лишенную связи с конкретной действительностью.

Определенной новацией во взглядах А. Мюллера было стремление дать консервативный ответ на бурное и крайне болезненное развитие капитализма. Критикуя его социальные издержки ( в частности, свойственную капиталистическому хозяйству тенденцию к превращению людей в “колесики, винтики, валки, спицы и прочие детали”) Мюллер стал одним из первых консерваторов, уделивших серьезное внимание обострившейся социальной проблеме. Ему, в частности, принадлежала мысль, что аристократия, романтическая интеллигенция и пролетариат едины в том, что они не буржуазны и находятся в противоречии с товарным обществом. Близкий к А. Мюллеру прусский консервативный деятель Й-М Радовиц даже советовал королю Фридриху -Вильгельму 1V использовать рабочее движение против либеральной буржуазии.

Братья Герлахи, особенно наиболее яркий и деятельный Эрнст-Людвиг, будучи сторонниками той же романтической школы, постоянно держали в центре внимания консервативную трактовку государства и его общественной роли. Полемизируя с либеральной концепцией “общественного договора” и чисто силового подхода, свойственного Галлеру, Э.Л. фон Герлах характеризовал государство как “царство закона божьего на земле”.

Поскольку реальное государство, в котором Герлахам довелось жить и действовать, мало походило на тот идеал, который они создавали в своих работах, они, особенно Эрнст-Людвиг, готовы были отказаться от столь дорогого консерваторам принципа неприкосновенности сущего, и даже легитимизма, подчеркивая при этом, что верность системе (строю) несравненно важнее преданности личности суверена. Особенностью представлений Герлахов о государстве было также глубокое убеждение в том, что у государства ( и, соответственно, суверена ) имеются не только права, но и обязанности перед обществом. Отсюда сложности, которые возникали ( особенно у Эрнста-Людвига) с реальными прусскими властями.

Особое место среди консерваторов-теоретиков этого поколения принадлежало Доносо Кортесу. Многие исследователи не без оснований относят его к предтечам более позднего консервативного радикализма. В то время, как большинство единомышленников Кортеса все еще считали главным противником либерализм, он видел его в социализме. Обратившись к теократически-традиционалистским идеям де Местра, Кортес придал им актуально-практический характер. По его мнению, социальные и экономические реформы, которыми пытаются умиротворить население власти, уже не избавят существующее государство от революций. Единственное спасение европейской цивилизации - в религии и морали. Но, чтобы утвердить порядок, одной религии недостаточно. Только церковь и армия, священник и солдат могут спасти цивилизацию. В этом духе и были сформулированы рекомендации, которые Доносо Кортес, выступая в роди дипломата и политического консультанта, давал власть имущим в Испании и Франции.

Великое грехопадение

За более чем столетнее существование как системы ценностей и общественного проекта консерватизм накопил солидный теоретический и практический багаж, сделавший его одним из идейных и политических столпов как в Европе, так и за ее пределами. Вместе с тем с конца Х1Х века его все заметнее оттесняли на обочину духовной и общественной жизни. Решающую роль в этом сыграли два обстоятельства. Во-первых в обстановке быстрых и все нарастающих технологических и общественных перемен консерватизм не проявил той степени гибкости, необходимой для того, чтобы осмыслить и переварить происходящее. Многие из его основополагающих установок стали выглядеть анахронизмом на фоне обновляющегося мира. Во-вторых, чрезмерная ориентация на традиции и преемственность, свойственная тогдашнему консерватизму, превратила его в защитника интересов некогда доминировавшего, но терявшего свои позиции социального меньшинства, в препятствие на пути новых, набирающих влияние общественных сил.

Кризис консерватизма, с которым он вступил в ХХ век, привел к зарождению в его рядах крайне радикального, “обновленческого” крыла, взявшего на вооружение консервативный революционизм. Постепенно в этом направлении стал сдвигаться и консерватизм в целом.

Одним из проявлений этого стала постепенная праворадикальная трансформация виднейших консервативных теоретиков, в том числе считавшихся представителями мягкого, консервативно-либерального течения: одного из создателей теории правящих элит Г. Моска, первооткрывателя “железного закона олигархии” Р. Михельса и других. В ряде случаев произошел прямой переход консервативных теоретиков на праворадикальные позиции. Наиболее заметными среди них были известный правовед К. Шмитт и философ О. Шпенглер. К явлениям этого ряда можно отнести и выдвижение на передний план группы политических публицистов, назвавших себя “младоконсерваторами”.

В многочисленных работах Шмитта, вышедших в 20-е гг., стали четко прослеживаться две основные, взаимосвязанные мысли. Во-первых, развивая взгляды, которые отстаивал Э-Л Герлах, Шмитт считал необходимым существование не просто сильного, но всевластного государства, влияние которого должно быть всепроникающим и распространено на экономику, образование, культуру, религию и на все остальные сферы общественной жизни. Во-вторых, в интересах повышения эффективности такого государства всячески подчеркивалась необходимость максимального ослабления влияния индивидов и общественных структур на государственные институты.

Шпенглер, воспринимавшийся первоначально главным образом как автор популярного философского трактата “Закат Европы”, превратился в одного из ярых сторонников жесткой иерархической государственной системы, покоящейся на строжайшей дисциплине, предполагающей беспрекословное подчинение лицам, стоящим на более высокой иерархической ступени. Цель, которую он при этом преследовал, состояла, по его собственным словам, в том, чтобы направить явно назревавшую революцию в русло “неискаженных консервативно-прусских государственных традиций”, поженив пруссачество с социалистическими идеями, получившими широкое распространение в годы первой мировой войны. Отсюда и пущенное им в ход понятие: консервативный, прусский социализм.

Один из наиболее активных “младоконсерваторов” А. Меллер ван ден Брук, в отличие от Шпенглера, видел консолидирующую общество силу не в социализме, а в национализме. Он одним из первых сформулировал концепцию “консервативной революции”, которая бы материализовала активное стремление граждан к переменам, направив их в русло консервативной системы ценностей. Важнейшая задача “консервативной революции” состояла, по мнению Меллера ван ден Брука, в том, чтобы покончить с либерализмом и положить конец демократии - этому детищу “либеральных хамелеонов”. Парламентская система, согласно его взглядам, должна быть заменена сословной, существующие политические партии разогнаны и заменены новым массовым движением, способным объединить общество и быть одновременно и национальной и социальной силой.

Впоследствии арсенал идей, обоснованных Шмиттом, Шпенглером, “младоконсерваторами” и их единомышленниками, был заимствован национал-социалистами и составил ядро их идеологических построений. Многие из консервативных деятелей Германии и Италии примкнули к фашистам или оказали им поддержку. Симпатии к правым радикалам фашистского типа проявляли консервативные идеологи и политики во многих других странах, в том числе в тех, которые вскоре стали жертвой фашистской агрессии - в Великобритании, Франции и Соединенных Штатах. Естественно, что в первые годы после разгрома гитлеровского фашизма и его союзников, консерватизм, ассоциируемый во многих случаях, хотя и не всегда обоснованно, с фашизмом, оказался отодвинутым на обочину общественной жизни, если не всех, то, по меньшей мере, большинства экономически развитых стран.

Победное шествие неоконсерватизма

Пребывание консерватизма на положении идейно-политического маргинала, продолжавшееся около трех десятилетий, сменилось его интенсивным взлетом, пришедшемся на 70-е гг. Первоначально этот взлет наметился в публицистике, затем нашел отражение в научной литературе, в настроениях части общественности, а затем и в сдвигах в расстановке политических сил. Поскольку пришедшие в движение консервативные силы, как правило, делали упор на обновление своих исходных установок, их все чаще стали называть неоконсерваторами, а само явление получило наименование “неоконсервативной волны”.

“Неоконсервативная волна” увлекла за собой не все силы, составлявшие консервативный лагерь. Немало было и тех, кто не захотел расстаться со старыми, привычными позициями. В неоконсерваторы подались наиболее современные и динамичные представители этого идейного и политического течения.

С самого начала неоконсерватизм был неоднородным. Так, в США под маркой “неоконсерватизма” развернули деятельность многие отринувшие прежних идолов бывшие либералы, а также те из консерваторов, которые, включив в свою систему взглядов либеральные ценности, практически слились с неолибералами. В Великобритании ядро неоконсерваторов составили представители новых поколений, пытавшиеся таким образом вернуть своему движению ускользавшее влияние. В Федеративной Республике Германии неоконсерватизм стал трамплином, с помощью которого пытались вырваться из изоляции старые правые радикалы. То же самое можно сказать о Франции, где стержень неоконсерваторов образовали так называемые “новые правые” - то есть группировки откровенно праворадикального типа.

Вместе с тем при всех различиях у большинства неоконсерваторов было и нечто общее, позволившее рассматривать их как явление, относящееся к единому типу. Естественно, всеми ими руководило стремление взять реванш за годы идейного и политического прозябания. Но к этому дело не сводилось. Гораздо важнее было иное. Наиболее динамичная часть консерваторов своевременно ощутила, что в мире, и прежде всего в экономически развитых странах, возникли объективные обстоятельства, сделавшие консервативные установки востребованными частью общества.

Наиболее существенную роль среди этих обстоятельств сыграли следующие:

• заинтересованность качественно усложнившихся экономических структур в более гибких формах управления народным хозяйством;
• появление постиндустриального производства, основанного на “мягких технологиях” и, соответственно, нового типа рабочей силы с иными, чем прежде, ценностными установками и интересами;
• чрезмерное распухание и низкая эффективность чиновничьего аппарата, с помощью которого осуществлялось государственное управление экономическим развитием и социальный патронаж над обществом;
• потребность в ослаблении государственного контроля над товарными потоками, обусловленная дальнейшей глобализацией экономических процессов;
• растущее раздражение значительной части общества в странах с высокой степенью государственного вмешательства в социальные и экономические процессы, своеволием, низкой компетентностью и коррумпированностью бюрократических управленческих инстанций;
• разочарование в леволиберальных и леворадикальных ценностях, скомпрометированных в ходе молодежного движения 60-70-х гг. и совпавшим с ним разгулом левого терроризма.

Все это сделало общественность значительно восприимчивее к модернизированным консервативным постулатам, основу которых составили, в отличие от прежних установок, призывы к свертыванию роли государства, как регулятора процессов в экономической, социальной и иных сферах, к децентрализации государственной власти, к радикальному сокращению управленческого аппарата, к отказу от практиковавшегося прежде перераспределения общественного продукта в пользу нуждающихся и социально слабых, к всемерной ориентации на индивидуализацию усилий, направленных на выживание и обеспечение приемлемых условий жизни. Разработка этих постулатов стала делом целой когорты неоконсервативных теоретиков и публицистов, наибольшую известность среди которых приобрели И. Кристол и Н. Глезер в США, Р. Скратон в Великобритании, Х. Шельски в Федеративной Республике Германии.

Когда-то аналогичные требования выдвигала наиболее радикальная (манчестерская) фракция в либерализме и решительно отвергали сторонники консерватизма. Теперь, написав эти требования на своих знаменах, неоконсерватизм двинулся на завоевание власти. И это, в ряде случаев, ему удалось. Неоконсервативные постулаты легли в основу рейганомики в США, тетчеризма в Великобритании и оказали существенное влияние на социальную и экономическую политику в некоторых других странах, где неоконсерваторы либо не принимали участия в осуществлении власти, либо принимали лишь частично.

Правда, в ходе реализации неоконсервативных рецептов стало очевидным, что в полном объеме осуществить их невозможно: этому препятствовали и экономические императивы и мощное сопротивление значительной части граждан. В ряде случаев слишком рьяные попытки буквально применить эти рецепты стоили соответствующим политическим силами власти. Тем не менее определенные, в том числе объективно необходимые коррективы в социальную и экономическую политику были внесены, что в ряде случае принесло не только негативные, но и позитивные результаты. Вопрос лишь в том, достаточно ли оснований считать теперь силы, вносящие эти коррективы, интегральной частью того, что принято называть консерватизмом.

Российский вариант

Детальное рассмотрение становления консерватизма в России выходит за рамки поставленной задачи. Представляется достаточным показать, что при всей своей специфике российский консерватизм питался теми же источниками, что и консерватизм в остальном мире, и характеризовался аналогичными ценностными установками.

Зародившись как более или менее выраженное идейное течение во второй половине ХV111 века, российский консерватизм почти сразу распался на три разновидности: первую, делавшую упор на критику чрезмерного подражания Западу и на восхваление русской национальной традиции, вторую, отражавшую упорную борьбу дворянства против центральной власти за свои сословные привилегии, и третью, представлявшую собой реакцию на проникавшее извне “вольтерянское безбожие”, подрывавшее основы традиционной нравственности и морали. В ряде случае все эти три разновидности причудливо переплетались во взглядах наиболее именитых защитников консерватизма.

К числу идейных основоположников российского консерватизма обычно относят А.С. Шишкова и С.Н. Глинку. Оба они с неподдельной страстью защищали основы сложившейся государственности и ее принципы - самодержавие, сословную иерархию, крепостничество и православие. Для Шишкова главной при этом была неразрывная связь сложившейся общественной системы с культурой русского народа и с национальной стариной. Отсюда его экзальтированный языковый пуризм, вызывавший насмешки современников. Для Глинки, как ярого противника Французской революции, главным было доказательство естественности и органичности сословной системы, которую он рассматривал как аналог семейных отношений.

Среди младших современников основоположников российского консерватизма следует прежде всего назвать Ф.В. Растопчина и Н.М. Карамзина. Их представления о сущем и долженствующем по ряду позиций отличались от взглядов Шишкова и Глинки. Россия рассматривалась ими не как образец, не подлежащий трансформации, а как страна, где варварство невежественных масс постоянно ставит под сомнение заслуженные привилегии просвещенного меньшинства и, вообще, общественное спокойствие. Отсюда ставка не на квазисемейные отношения высших классов - “отцов” и народа - “детей”, а на укрепление государственных структур, решительное отрицание “поспешных преобразований”, даже идущих сверху.

В последующем, на протяжении ряда лет принадлежность к консерватизму в России проявлялась главным образом в приверженности той форме самодержавного господства, которая практиковалась очередным сувереном.

В Х1Х веке консервативные идеи нашли убежище в популярном в то время идейном течении славянофилов. Отдельные представители этого, в своей основе умеренно-либерального течения обосновывали и развивали идеи, вошедшие впоследствии в арсенал консерватизма. Так, например, А.С. Хомяков активно разрабатывал так называемую византийскую патристику, один из стержней которой составляло консервативное понятие “соборности”. Вместе с тем в вопросах практической политики он, как и многие другие славянофилы, занимал вполне либеральные позиции, отстаивая отмену крепостного права и смертной казни, выступая за введение свободы печати и т.д.

Более жесткая форма консерватизма, утвердившаяся в конце Х1Х - начале ХХ веков, связана с именами К.П. Победоносцева и К.Н. Леонтьева. Большое влияние на развитие консервативной идеи в России оказала дальнейшая разработка Леонтьевым высказанных Хомяковым мыслей относительно российского “византизма”. Критикуя либерализм с его “омещаниваем быта” и решительно отстаивая церковность, монархизм и сословную иерархию, Леонтьев настойчиво призывал власти к ориентации на Восток, видя в ней наилучшее средство от революционных потрясений. Из более поздних идеологов консерватизма может быть упомянут И.А. Ильин, обосновывавший консервативные ценности с позиций неогегельянства.

Действовавшие в начале ХХ века практики консерватизма от П.А. Столыпина до А.И. Дубровина и В.М. Пуришкевича в теоретическом плане не представляют особого интереса.

* * *

Изложенное выше позволяет оценить, пусть в первом приближении, потенции и перспективы консерватизма в сегодняшней России. Очевидно, что консервативные установки и ориентации пустили в общественном сознании глубокие корни. Это - не исторически обусловленный феномен, но прежде всего результат деятельности радикал-либералов на протяжении более 8 лет пребывания у власти. Разрушение единого государства, население которого сократилось чуть ли не в два раза, унизительное обращение с Россией держав, диктующих моду в современном мире, развал пусть не очень совершенных, но тем не менее действовавших экономических структур, распространение массовой нищеты, небывалый всплеск преступности, всеобщее моральное одичание породили повсеместную тоску по прошлому, которая, как это обычно бывает, обернулась консервативной легендой об ушедшем в небытие “золотом веке”.

Казалось бы для консерватизма, как идеологии и социального проекта, распахнулись широкие ворота. В действительности все оказалось не так просто. Возвращаться в дореволюционное прошлое, в неграмотную, лапотную Россию с презирающей народ элитой и самовластным, авторитарным режимом, общество не хочет и не будет. Очень мало желающих безоговорочно прошествовать назад в потерявшую былую эффективность патерналистско-бюрократическую систему.

Неоконсервативный путь в неограниченно рыночное царство скомпрометирован убогими экспериментами радикал-либералов. Широкий спектр государственнических и патриотических идей оказался занятым первоначально левыми, а затем и остальными политическими силами. Конечно, еще остались небольшие политические щели, в которых может угнездиться политический консерватизм. Но, как показали результаты истекших выборов в Государственную Думу, и они начинают сужаться.

По иному, однако, складываются дела в идеологической сфере. Консервативные ценности все заметнее внедряются в иные ценностно-идеологические системы, способствуя их общей трансформации. Как далеко зайдет этот процесс и чем он завершится, пока сказать трудно.

Not Found

The requested URL /hits/hits.asp was not found on this server.