год 2010-й - более 30.000.000 обращений

"Я люблю Россию до боли сердечной", - говорил М.Е. Салтыков-Щедрин, и в этом горячем и скорбном признании писателя выражен весь пафос его художественного творчества. Семья, родовое гнездо помещиков-крепостников, воссозданное позднее в образе "семейной твердыни" господ Головлевых, пробудило в мальчике "тревожное чувство", "зачатки общечеловеческой совести". Чтение произведений писателей "натуральной школы", знакомство с философией Гегеля и Фейербаха, с учением социалистов-утопистов, посещение знаменитых пятниц Петрашевского, где спорили и мечтали о будущем переустройстве общества, наложили отпечаток на мировоззрение Салтыкова-Щедрина. Вплоть до 1868 года писатель пытался совмещать литературный труд с государственной службой, не считая себя вправе пренебрегать любой возможностью непосредственно участвовать в судьбах русского общества, стремясь облегчить собственными усилиями положение тех, кому он хоть чем-то мог помочь. В кругу своих сослуживцев писатель прослыл "вице-Робеспьером", поскольку неизменно вникал в рассмотрение дел, строго наказывая за всякого рода злоупотребления, довольно частью в практике чиновничьего поведения. Сатирику подчас приходилось слышать упреки, что его обличения пишутся "чернилами с вице-губернаторского стола", но знание механизма российской государственности и чиновничье-бюрократического аппарата пригодилось ему при создают "Истории одного города".

Писатель называл "Историю одного города" книгой, чувствуя узость всех возможных ограничивающих жанровых определений. Щедрин своеобразно связал в этом произведении прошлое и настоящее. Во многих персонажах нетрудно угадать тех, кто правил Россией в XVIII или в начале XIX века. Не вызывает сомнения сходство Беневоленского со Сперанским или Угрюм-Бурчеева с Аракчеевым (сама близость фамилий наводит на такие аналогии). Внимание сатирика привлекало то, что давно должно быть изжито, но сохранялось в русском обществе и после отмены крепостного права, поэтому Щедрин и настаивал на том, что он имея в виду не историческую, а "совершенно обыкновенную сатиру, направленную против тех характеристических черт русской жизни, которые делают ее не вполне удобною". Писатель начинает свою "Историю..." с отказа от рабски-несамостоятельного следования традиции, будь то даже такой великий памятник культуры, как "Слово о полку Игореве". Он знает, что понять ход истории можно, лишь освободившись от любых привычных оценок.

Город, где происходит действие, назван Глуповым. Первым в ряду его градоначальников был Брудастый, правитель с органчиком в голове вместо нормального, человеческого ее устройства. А далее последует Прыщ с фаршированной головой и другие, им подобные. Хотя внешне они выглядят похожими на людей (произносят речи, ходят в гости, поглощают яства, господствуют и угнетают), писатель отказывает им в звании человека, ибо не мог он признать людьми тех, "которых все существование исчерпывается... двумя романсами": "Не потерплю!" и "Разорю!"

Градоначальники показаны не только в государственном деле. О Прыще, например, сообщается, что он "травил на городском выгоне зайцев, лисиц, а однажды заполевал очень хорошенькую мещаночку". "Животненность", по слову писателя, пронизывает все интересы и возможности щедринских персонажей. Впрочем, Прыщ был единственным из градоначальников, кто не преследовал глуповцев своими распоряжениями и опекой, - и "они не успели и оглянуться, как всего у них очутилось против прежнего вдвое и втрое". Таким образом, естественный ход жизни оказывается гораздо продуктивнее, чем радение глуповских правителей. Но все это не прошло Прыщу даром: он был съеден предводителем дворянства. Съеден и в буквальном смысле (голова-то у него фаршированная!), и в метафорическом, так как "съесть" кого-нибудь - в переносном значении - "убрать", "устранить".

В завершение всего ряда градоначальников появляется Угрюм-Бурчеев. Он аттестуется Щедриным как "бывалый прохвост". В этой характеристике писателем сводятся и старое, еще петровского времени, наименование должности полкового палача, и более позднее бранное обозначение мошенника.

Угрюм-Бурчеев берется остановить реку, что равнозначно попытке прекратить саму жизнь. Ответная реакция глуповцев неизменна - они безгласны и безмолвны. Но все-таки правление Угрюм-Бурчеева вызывает катастрофу. Является откуда-то Оно и кладет конец истории Глупова. Щедрин не решается предсказать, чем может смениться глуповское царство, коль скоро сами глуповцы еще не способны на самостоятельное действие. Возможно, что катастрофа не принесет ничего хорошего: в "описи градоначальникам", где, правда, не всегда соблюдается хронологическая последовательность, за Угрюм-Бурчеевым следует последний по описи "Перехват-Залихватский, Архистратиг Стратилатович, майор", который "въехал на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки".

В современной ему реальности сатирик видел разоблаченных им властителей "блаженствующими на свете". Но их грядущая участь предрешена, и превращая их в нечто неизменное, внечеловеческое, писатель утверждал свою нравственную победу.

Горек щедринский смех, когда рассказывается, как радуются жители Глупова очередному "батюшке". Обыватели как бы лишены индивидуальных черт, чаще всего они представляют собой безликую массу. Произнеся приговор государственной системе градоначальничества, обреченной исчезнуть навсегда, Щедрин полагал, что со временем глуповцы пробудятся от духовной спячки, устыдятся своей рабской покорности и, перестав быть глуповцами, начнут осмысленную, разумную жизнь.

Фантастика, виртуозное использование гротеска и гиперболы, способность улавливать "животные" проявления жизни обусловили органичность зарождения в художественном сознании писателя сказочного жанра. Обращение к этому жанру нельзя объяснить произволом цензуры, тем более что сказки проходили через цензуру очень трудно, а некоторые так и не появились при жизни Щедрина в легальной печати. Важными для писателя были содержательные возможности сказочного жанра.

Самая безудержная фантастика в сказочном мире Щедрина пронизана реальным "духом времени". Под влиянием действительности заяц оказывается "здравомыслящим" или "самоотверженным", волк - "бедным", баран - "непомнящим", орел - "меценатом". Появляются и не закрепленные традицией образы премудрого пескаря, карася-идеалиста и др. "Очеловеченные" животные вершат суд и расправу, ведут "научные" споры, дрожат, проповедуют... Писатель едко высмеивает всякого рода попытки самосохранения, убеждая читателей в бессмысленности любого компромисса с реакцией. Ни самоотверженность зайца, терпеливо ожидающего смерти по "волчьей резолюции", ни мудрость пескаря, дрожащего в своей норе, ни отчаянная решимость карася-идеалиста, дискутирующего со щукой о возможности достижения социальной гармонии мирными средствами, не спасают их от гибели. Уж на что лучше приспособилась к политике вяленая вобла:

"Теперь у меня ни лишних мыслей, ни лишних чувств, ни лишней совести, - ничего такого не будет", - радовалась она. Но по логике времени, "смутного, неверного и жестокого", и вобла была "слопана", поскольку "из торжествующей превратилась в заподозренную, из благонамеренной - в либералку".

Обобщенный образ народа с наибольшей эмоциональной силой воплощен в сказке "Коняга". И жизнь, и труд, и природа воспринимаются писателем через вековечные страдания мужика и Коняги. В сказке выражено не просто сочувствие и сострадание, но и глубокое понимание безмерной трагической безысходности жизни. "Из века в век цепенеет грозная, неподвижная громада полей, словно силу сказочную в плену у себя сторожит. Кто освободит эту сипу из плена?.. Двум существам выпала на долю эта задача: мужику да Коняге. И оба от рождения до могилы над этой задачей бьются, пот проливают кровавый, а поле и поднесь своей сказочной силы не выдало, - той силы, которая бы разрешила узы мужику, а Коняге исцелила бы наболевшие плечи". Мысль о необходимости пробуждения народного сознания, поисков правды и составляет пафос всей книги.

Особое место в ней занимают сказки о правдоискателях ("Христова ночь", "Рождественская сказка" и др.). Трудность приобщения к правде символизирована в "Рождественской сказке" в образе неокрепшего сердца мальчика: "Правда мелькнула перед ним и напоила его существо блаженством; но неокрепшее сердце отрока не выдержало наплыва и разорвалось". Знаменательно, что в большинстве сказок правдоискатели имеют человеческий облик.

Басенное начало, некая фантастическая призрачность происходящего, аллегории, иносказания, неожиданные переключения из реального плана в нереальный, гротескная заостренность - все эти особенности повествования синтезированы в сказках Салтыкова-Щедрина и отличают их от собственно фольклорных.

Сатира писателя насыщена публицистическим содержанием. Ведущим способом изображения в его творчестве становится реалистический гротеск - контрастное преувеличение, придающее образам условный, неправдоподобный, нередко фантастический характер.

Традиции Салтыкова-Щедрина нашли продолжение в творчестве писателей XX века (Платонова, Булгакова и др.).

ЛИТЕРАТУРА:

1. Бушмин А.С. Художественный мир Салтыкова-Щедрина. Л., 1987.
2. Николаев Д.П. Салтыков-Щедрин. М., 1985.
3. Трофимов И.П. Сказки Салтыкова-Щедрина. М., 1964.
4. Тюнькин К.И. Салтыков-Щедрин. М., 1989.
5. Прозоров В.В. Салтыков-Щедрин. М., 1988.

avtor