год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Покушение на Ленина

Вопрос о смерти Ленина следует считать величайшей государственной тайной, отправным моментом советской истории. Но для того, чтобы эта на первый взгляд маловероятная версия стала убедительной, нужно проанализировать историю антиленинских выступлений в большевистской партии по крайней мере с 1917 г.

Достоверно известно, что внутри ЦК большевистской партии Ленин постоянно сталкивался с оппозицией. Так, Зиновьев и Каменев публично высказались против организованного Лениным и Троцким переворота (и именно потому, что представляли мнение широких партийных кругов не были покараны, хотя в советских учебниках выступление Каменева и Зиновьева называлось предательством). По вопросу о формировании коалиционного “однородного социалистического правительства” от народных социалистов до большевиков в начале ноября 1917 г. Ленин с Троцким оказались в одиночестве. Коалиционное социалистическое правительство должно было быть сформировано без участия Ленина и Троцкого, как организаторов незаконного переворота. С огромным трудом Ленину с Троцким удалось в те дни перетянуть на свою сторону большинство большевистского ЦК и, заручившись поддержкой части левых эсеров, сформировать правительство, вошедшее в историю как “Совет народных комиссаров “.

Мы знаем об оппозиции Ленину в вопросе о Брестском мире, самую сильную и самую многочисленную из всех оппозиций. Теперь уже речь шла не о революции в “отсталой” России, а о шансах на революцию в Германии, т.е. о революции МИРОВОЙ. Гениальный мастер политической игры, Ленин и здесь сумел обойти своих политических противников – и Троцкого, за которым шло большинство партии, и левых коммунистов, во главе с Н.И.Бухариным и Ф.Э.Дзержинским. Тем не менее очевидно, что именно Брестский мир привел к падению авторитета Ленина в партийном и советском активе. И именно после марта 1918 г. антиленинские заговоры в партии начинают носить почти открытый характер. Мы знаем об обсуждении весной 1918 г. планов ареста Ленина и создания нового большевистско-левоэсеровского правительства во главе с Пятаковым (1). Мы знаем и об убийстве германского посла графа Мирбаха 6 июля 1918 г. с целью срыва Брестского мира и о том, что к этому покушению имели непосредственное отношение не только чекисты Блюмкин и Андреев, но и сам Дзержинский, отстраненный Лениным от должности председателя ВЧК сразу же после теракта (2).

Менее чем через два месяца после убийства посла, покушение совершается на самого Ленина. Нужно ли считать это проделкой эсеров и полуслепой Каплан или же правильнее предположить, что левый коммунист Дзержинский, не сумевший сорвать Брестский мир убийством Мирбаха, пробовал устранить самого Ленина? Или может быть Я.М.Свердлов, конкурент Ленина на власть в стране, удивительным образом заинтересованный в стремительном расстреле Каплан и уничтожении ее трупа, пытался замести следы совсем другого заговора, о котором сегодня мы все еще ничего не знаем?

Отдельно следует поставить вопрос об охране Ленина в день покушения. “День 30 августа 1918 года начался скверно, вспоминал комендант Кремля П.Д.Мальков. – Из Петрограда было получено мрачное известие” – убит М.С.Урицкий. Дзержинский “сразу же выехал в Петроград, чтобы лично руководить расследованием”. Ленин “должен был выступать в этот день на заводе быв. Михельсона. Близкие, узнав о гибели Урицкого, пытались удержать Ленина, отговорить его от поездки на митинг. Чтобы их успокоить, Владимир Ильич сказал за обедом, что, может, он и не поедет, а сам вызвал машину и уехал” (3).

Столь не типичное для осторожного Ленина поведение, видимо, диктовалось тем, что 29 июня Свердлов направил Ленину директиву, которая не была отменена, несмотря на убийство Урицкого:

“Владимир Ильич! Прошу назначить заседание Совнаркома завтра не ранее 9 часов вечера. Завтра по всем районам крупные митинги по плану, о котором мы с Вами уславливались; предупредите всех совнаркомщиков, что в случае получения [приглашения] или назначения на митинг, никто не имеет [права] отказываться. Митинги начинаются с 6 часов вечера” (4).

“Совнаркомщик” Ленин отправился на выступление, о котором заранее были извещены в районе (5). Он уехал без охраны, причем охраны не оказалось и на заводе, где Ленин должен был выступать: “Как-то получилось, что никто нас не встречал: ни члены завкома, ни кто-нибудь другой” свидетельствует шофер Ленина Гиль (6). Удивимся вместе с Гилем: как же так получилось, что в день убийства Урицкого Ленин на митинг отправлялся без охраны?

Фактическая сторона дела Каплан следующая (7). Каплан была арестована, подверглась нескольким коротким весьма общим допросам разными людьми, и, не ранее 31 августа и не позднее 3 сентября – взята заместителем Свердлова Аванесовым по приказу Свердлова в Кремль. В Кремле она то ли была, то ли не была подвергнута дополнительным допросам, а 3 сентября то ли была, то ли не была расстреляна Мальковым. А поскольку Свердлов по причинам достаточно мистическим дал указание останки Каплан “уничтожить без следа” (8), никакими вещественными доказательствами казни Каплан мы не располагаем, кроме утверждения писателя Юрия Давыдова, что труп Каплан был облит бензином и сожжен в железной бочке в Александровском саду (9).

Получалось, что привезли Каплан в Кремль единственно для того, чтобы расстрелять. И здесь, конечно же, есть какое-то отсутствующее звено, мешающее понять, что же было на самом деле. Ведь если Каплан расстреливали в Кремле, значит действительно торопились. Почему? В каком случае нужно было Свердлову немедленно расстреливать Каплан и уничтожать ее останки? Только в одном: если важно было не просто заставить Каплан замолчать, но и не допустить процедуры опознания трупа Каплан свидетелями террористического акта.

Если из описания ареста женщины с зонтиком и портфелем безошибочно следовало, что стреляла не задержанная, а кто-то еще (10), то из описаний Малькова получалось, что кому-то (очевидно, Свердлову), важно было замести следы преступления: уничтоженный труп нельзя опознать. После 3 сентября определить нельзя уже было ничего. Именно Свердлов закрыл дело Каплан, уничтожив наиболее важную улику – саму арестованную. Он мог это сделать только в том случае, если лично был не заинтересован в расследовании и если лично был причастен к заговору. Других объяснений поведения Свердлова не существует.

К официальной версии о выстрелах Каплан Ленин отнесся недоверчиво. По свидетельству Свердлова уже 1 сентября Ленин “шутя” устраивал врачам перекрестный допрос (11) (конечно – же не шутя). 14 сентября Ленин беседовал с Мальковым (12). Здесь допустимы две версии. Первая: Мальков рассказал, что расстрелял Каплан по указанию Свердлова, а труп уничтожил. Вторая: по приказу Свердлова Мальков Ленину ни о чем не рассказал. В первом случае Ленину должно было стать ясно, что Свердлов заметал следы и что заговор организовывался Свердловым. Во втором приходится допустить, что от Ленина (о чем в те годы ходили слухи) утаили факт расстрела Каплан, дабы не компрометировать Свердлова. Но держать в секрете эту информацию долго вряд ли представлялось возможным, так как о расстреле Каплан официально сообщала советская пресса, которую Ленин и Крупская штудировали достаточно внимательно.

Оказалось, однако, что даже раненый Ленин, пока он в Кремле, Свердлову все равно мешает. Здесь сама собой напрашивается аналогия: Ленин, Сталин и Горки в 1922-23 годах. Официально в 1922-23 годах Ленин был отправлен в Горки на выздоровление. Но мысль о Горках впервые зародилась не у Сталина, а у Свердлова. И когда, читаешь о том, как Свердлов “заботился” о здоровье раненого “Ильича”, это слишком напоминает “заботу” Сталина о больном Ленине в 1922-1923 годах. Обратимся к мемуарам Малькова: “Ильич начал вставать с постели. 16 сентября он впервые после болезни участвовал в заседании ЦК РКП(б) и в тот же вечер председательствовал на заседании Совнаркома. Ильич вернулся к работе! “(13)

Какая радость! Перегруженный работой Свердлов мог наконец-то отдохнуть? Не тут-то было. Мальков продолжает:

“В эти дни меня вызвал Яков Михайлович. Я застал у него председателя Московского губисполкома; Яков Михайлович поручил нам вдвоем найти за городом приличный дом, куда можно было бы временно поселить Ильича, чтобы он мог как следует отдохнуть и окончательно окрепнуть.

– Имейте в виду, – напутствовал нас Яков Михайлович, – никто об этом поручении не должен знать. Никому ничего не рассказывайте, действуйте только вдвоем и в курсе дела держите меня.”

Свердлов “велел подготовить Горки к переезду Ильича”, – вспоминает Мальков. “Снова подчеркнул, что все нужно сохранить в строгой тайне. [...] Дзержинский выделил для охраны Горок десять чекистов, подчинив их мне. Я отвез их на место [...], а на следующий день привез в Горки Владимира Ильича и Надежду Константиновну. Было это числа 24-25 сентября 1918 года” (14).

Так были впервые сосланы в Горки Ленин и Крупская.

Как неоднократно было в 1922-23, Ленин рвался в Кремль, а его не пускали. Чтобы задержать Ленина в Горках в кремлевской квартире Ленина был начат ремонт. Мальков пишет:

“К середине октября Владимир Ильич почувствовал себя значительно лучше и все чаще стал интересоваться, как идет ремонт и скоро ли он сможет вернуться в Москву. Я говорил об этом Якову Михайловичу, а он отвечал:

– Тяните, тяните с ремонтом. [...] Пусть подольше побудет на воздухе, пусть отдыхает” (15).

Основной задачей Свердлова было продемонстрировать партактиву, что советская власть вполне обходится без Ленина. Весь сентябрь и первую половину октября Свердлов и А.И.Рыков по очереди председательствовали в Совнаркоме. Все остальные руководящие посты: председателя ВЦИК и секретаря ЦК, председателя Политбюро и председателя ЦК – у Свердлова уже были. Иными словами, в сентябре 1918 года Свердлов сосредоточил в своих руках всю полноту власти. “Вот, Владимир Дмитриевич, и без Владимира Ильича справляемся”, – сказал как-то Свердлов Бонч-Бруевичу (16). Нужно ли сомневаться, что Бонч-Бруевич сообщил об этом замечании Ленину?

В октябре ремонт квартиры был закончен. Видимо, Бонч-Бруевич, личный друг и секретарь Ленина, был единственным человеком, не хотевшим, чтобы Ленин отдыхал и дышал свежим воздухом: он немедленно сообщил Ленину, что можно возвращаться в Кремль. Мальков вспоминает:

“Недели через три после переезда в Горки Владимир Ильич встретил меня при очередном моем посещении с какой-то особенно подчеркнутой любезностью.

– Ну как, товарищ Мальков, ремонт в моей квартире скоро закончится?

– Да знаете, Владимир Ильич, туго дело идет. [...]

Он вдруг посуровел.

– [...] Ремонт в Кремле уже два дня как закончен. Я это выяснил. [...] Завтра же я возвращаюсь в Москву и приступаю к работе. Да, да. Завтра. Передайте, между прочим, об этом Якову Михайловичу. Я ведь знаю, кто вас инструктирует. Так запомните – завтра!

И, круто повернувшись ко мне спиной, Владимир Ильич ушел в свою комнату. На следующий день он вернулся в Москву” (17).

Так, с помощью “плохого” Бонч-Бруевича, желавшего Ленину зла, Ленин возвратился из ссылки, в которую он был отправлен “добрым” Свердловым для отдыха под нежными взорами десятка чекистов Дзержинского.

К этому времени у Бонч-Бруевича и получавшего через него соответствующую информацию Ленина появилась еще одна причина для конфликта со Свердловым. Если у заговорщика Свердлова были планы расправиться с раненым Лениным, этому мешали в Кремле находившиеся при Ленине Бонч-Бруевич и его жена Величкина. И слишком уж подозрительным совпадением кажется то, что 30 сентября, т.е. через 5-6 дней после отъезда Ленина в Горки, Величкина умерла в Кремле, по официальной версии от “испанки”.

Эзопов язык мемуаров старой гвардии большевиков, умудрившейся уцелеть даже в сталинскую чистку, не всегда понятен. В воспоминаниях Бонч-Бруевича читаем:

“Осень 1918 года. [...] В Кремле в течение двух дней от испанки умерли три женщины. Владимир Ильич находился за городом на излечении после тяжелого ранения. Получив известие о смерти женщин, он выразил самое душевное соболезнование семьям и сделал все распоряжения об оказании им помощи. ...Той же испанкой заболел Я.М.Свердлов [...]. Надо было видеть, как был озабочен Владимир Ильич. [...] В это время он уже жил в Кремле [...]. Несмотря на предупреждения врачей о том, что испанка крайне заразна, Владимир Ильич подошел к постели умирающего [...] и посмотрел в глаза Якова Михайловича. Яков Михайлович затих, задумался и шепотом проговорил: – Я умираю... [...] Прощайте” (18).

И действительно, 16 марта в 4 часа 55 минут Свердлов умер, причем получается, что Ленин вошел к еще живому Свердлову, а ушел уже от мертвого.

Внешне невинная цитата из воспоминаний Бонч-Бруевича говорит об очень многом. Прежде всего, зная Ленина, он “в интересах революции” никогда не пошел бы к Свердлову, если бы тот был болен заразной “испанкой”. Не менее важно, что одной из трех женщин, умерших в Кремле в течение двух дней, была жена Бонч-Бруевича, о чем Бонч-Бруевич “забыл” упомянуть. И понятно почему: три человека за два дня в Кремле больше похоже на устранение нежелательных людей, чем на смерть от испанки, пусть даже в период пандемии. Так как это случилось ровно через месяц после покушения на самого Ленина, Ленину было из-за чего беспокоиться. Приходится домысливать, что цитата из Бонч-Бруевича не столь уж невинна, что нам намекают сначала на устранение Свердловым Величкиной и еще двух женщин, возможно – медицинских работников, а затем – от “той же испанки” на устранение Свердлова, но уже по указанию Ленина, оправившегося от августовского покушения 1918 года.

Из очередной поездки в провинцию Свердлов вернулся в Москву 8 числа. О том, что он “тяжело болен” было сообщено 9-го, т.е. сразу же после его приезда. Считалось, что он простудился. Однако в вышедшем в 1994 г. в Москве (изд. Терра) справочнике “Кто есть кто в России и бывшем СССР” о Свердлове было написано следующее:

“Согласно официальной версии умер после внезапной болезни. [...] Как утверждает Роберт Масси, в то время ходили настойчивые слухи о том, что его смерть в молодом возрасте последовала за нападением на него рабочего на митинге [...]. В ноябре 1987 по советскому ТВ был показан документальный отрывок о его похоронах [...]. В гробу совершенно ясно была видна голова, которая была забинтована.”

Устранение Свердлова лишь оттянуло потерю Лениным власти. В 1922 г. место Свердлова в партаппарате занял его напарник по ссылке, десять лет назад введенный в ЦК лично Лениным: Сталин. Случайно или нет, приход Сталина к власти в должности генерального секретаря ЦК совпал с первым открытым московским процессом – над партией эсеров. Одним из основных преступлений, вменяемых эсерам, была организация покушения на жизнь Ленина, причем советское правительство пошло на разглашение государственной тайны о том, что покушение на Ленина 30 августа 1918 г. готовили сотрудники ВЧК, проникшие в эсеровскую организацию: Г.И.Семенов-Васильев и Л.В.Коноплева.

Кем же были Семенов и Коноплева? Очевидно, что они не были эсеровскими боевиками. С начала 1918 г. оба они являлись сотрудниками ВЧК. В дореволюционной России их считали бы классическими провокаторами, типа Азефа. В современном мире их назвали бы агентами разведки в стане врага, нелегалами. Их расстреляли только в 1937 г., когда расстреливали “всех”. Именно поэтому совершенно бессмысленно пересказывать многостраничные истории о том, в каких эсеровских боевых отрядах трудились сотрудники ВЧК Семенов и Коноплева и на каких именно большевистских руководителей, каким способом и в какие сроки планировали Семенов и Коноплева произвести покушения. Благодаря агентурной работе Семенова и Коноплевой вся псевдобоевая работа эсеров, контролируемая, руководимая и организуемая двумя чекистами, была ни чем иным, как капканом, расставленным для сбора материалов для будущего процесса над партией эсеров. Все остальное, что окружало деятельность этих агентов, их рассказы об арестах большевиками, о сопротивлении при этих арестах, о планируемых побегах и о раскаянии мы обязаны назвать чекистской фабрикацией, предпринятой с целью дезинформации. Это было составной частью подготовки первого открытого политического процесса.

Разбираться в стенограммах процесса 1922 г. не проще, чем в стенограммах процессов 1930-х годов. Но даже если предположить, что расписанный в ЧК на процессе эсеров сценарий верен, то и в этом случае единственный вывод, который можно сделать, это вывод о том, что организацией покушения на Ленина занималась ВЧК, под руководством Дзержинского, а подозрительное поведение Свердлова вместе со столь стремительной его смертью от “испанки” в марте 1919 г. возвращает нас в ту точку круга, с которой мы начали этот очерк.

Семенов и Коноплева всегда были сотрудниками ЧК, а не перевербованными эсерами. Семенов вступает в большевистскую партию в 1919 г. Коноплева в феврале 1921 г. После того, как в конце 1921 г. было принято решение об инсценировке открытого судебного процесса над партией эсеров, Коноплеву и Семенова попросили подготовить соответствующую компрометирующую документацию. Семеновым 3 декабря 1921 г. было закончено написание брошюры о подрывной деятельности эсеров. Рукопись этой брошюры хранится в материалах эсеровского процесса с чернильной пометкой Сталина: “Читал. И.Сталин. (Думаю, что вопрос о печатании этого документа, формах его использования и, также, о судьбе (дальнейшей) автора дневника должен быть обсужден в Политбюро). И. Сталин “ (19).

Брошюра вышла в Берлине в типографии Г.Германна, и тут же была переиздана в РСФСР. Нравы тогда еще были простые, даже у чекистов, поэтому на изданной в советской России книжке Семенова было откровенно указано, что она отпечатана тиражом в 20.000 экз. в типографии ГПУ, Лубянка 18.

Коноплева, в свою очередь, написала ряд документов, подкрепляющих ее легенду эсерки-перебежчицы, эсерки-предательницы, перевербованной советской властью. Чекистам важно было иметь в архиве материалы, говорящие о том, что Коноплева бывшая эсерка, а не просто сотрудник ВЧК. 15-16 января такие документы были составлены. Тогда же, 15-16 января было составлено личное письмо Коноплевой секретарю ЦК Л.П.Серебрякову (20). В этом письме Коноплева объясняла как и почему она переметнулась от эсеров к большевикам. По смыслу письма, оно должно было быть датировано задним числом, например, январем 1921 г., как если бы письмо писалось до вступления Коноплевой в РКП(б). Видимо, письму решили не давать хода, и дата на нем осталась настоящая. В письме “Дорогому Леониду Петровичу” обсуждается вопрос о том, готова ли Коноплева только еще вступить в партию или нет. И это писал член партии с более чем годичным стажем!

Удивительно, что Коноплева, бывшая террористка, по легенде убивавшая большевиков, обращается к секретарю ЦК “Дорогой Леонид Петрович”. Очевидно, что это письмо – неиспользованный черновик, часть общего сценария эсеровского процесса. Но адресовано письмо старому хорошему знакомому, если не другу. Подтверждение этому мы находим в мемуарах жены Серебрякова:

“Впоследствии она постоянно бывала у нас: желтоволосая, неприметная внешне, молчаливая женщина, похожая на сельскую учительницу, с тяжелым взглядом едва окрашенных женских глаз. Она, как оказалось, под этой заурядной непривлекательностью прятала бурный темперамент и специфический изворотливый ум ловкого конспиратора.

Перед Серебряковым она и ее друг (забыла его фамилию) [Семенов] доподлинно благоговели. После суда над эсерами оба они уехали за границу с секретными поручениями” (21).

Совершенно очевидно, что секретарь ЦК Серебряков мог дружить с Коноплевой только в одном случае – если она была и оставалась коммунисткой. С бывшим эсеров-боевиком Серебряков дружить бы не мог. Посмотрим, кто еще был вхож в дом Серебрякова в это время и с кем еще он дружил: “Большая братская любовь на протяжении многих лет соединяла Свердлова с Леонидом. Они долго находились в одной ссылке, а с первых дней Октябрьской революции работали вместе. Вся многочисленная семья Свердловых, его сестры, братья, жена сохраняли короткие дружеские отношения с Леонидом и после смерти Якова Михайловича” (22).

Итак, друг № 1 это Свердлов. Читаем дальше: “Валерий Межлаук как-то сказал мне, после того, как поссорился из-за какой-то мелочи с Леонидом (оба работали заместителями наркома путей сообщения Дзержинского), что Леонид хитер и лицемерит “(23).

Здесь нам важна не личная характеристика, может быть к тому же не объективного свидетеля Межлаука, а тот факт, что Серебрякова взял к себе заместителем Дзержинский. Поэтому правильно предположить, что Серебряков был его правой рукой. Совместная работа была скреплена и личными дружескими отношениями. Серебрякова пишет:

“Среди ближайших друзей Леонида было очень много грузин, абхазцев и армян. [...] Постоянно из Тбилиси, Кутаиси, Еревана присылались подарки: вина, виноград, чурчхела, сыры и мед,- которые мы, в свою очередь, раздавали таким ближайшим друзьям Леонида, как Дзержинский, Григорий Беленький, Бухарин, Воронский, Сергей Зорин, Рудзутак, А.С.Енукидзе и Калинин. Редкий вечер кто-нибудь из этих людей не бывал у нас, а в дни пленумов и съездов ночевало с десяток человек” (24).

Итак, в период 1918-23 годов Серебряков дружил со Свердловым и Дзержинским. И в этот дом, куда ежедневно приходили или могли прийти Дзержинский, Бухарин или Калинин заходили еще и бывшие эсеры Коноплева и Семенов, готовившие по приказу ЦК ПСР покушение на Ленина 30 августа 1918 г., чуть не лишившего Ленина жизни.

Добавим, что арестованная 30 апреля и расстелянная 13 июля 1937 г., Коноплева была реабилитирована 20 августа 1960 г., когда реабилитировали только коммунистов. Иными словами, советское правительство даже после смерти Сталина смотрело на Коноплеву и Семенова не как на предателей и перебежчиков, а как на героев-разведчиков. Тем более, оно не смотрело на них, как на террористов, организовывавших направленные против советской власти теракты. Если б это было так, реабилитация бы не состоялась. Тот факт, что реабилитация произошла не в общем потоке 1956 г., а позже, означает, что исключена случайная ошибка. Семенов был реабилитирован тоже не в потоке: 22 августа 1961 г. (25).

В конце 1920 г. началась болезнь Ленина, от которой он так и не смог оправиться. 3 марта 1921 г. Ленин пишет записку Каменеву, впервые опубликованную в 1989 году:

“Вижу, что на съезде, вероятно, не смогу читать доклада. Ухудшение в болезни после трех месяцев лечения явное [...]. На съезде и пленуме Цека важен и мой доклад. Очень боюсь, что ни там, ни здесь не смогу. [...] Имейте в виду, что обмен коротенькими записочками [...] нервы выносят лучше разговоров (ибо я могу обдумать, отложить на час и т. д.). Оч[ень] прошу поэтому завести стенографистку и чаще посылать мне (перед Пол[ит]Бюро) записки в 5-10 строк. Я подумаю час-два и отвечу”(26).

Думать час-два над запиской в 5-10 строк – это уже не Ленин октября 1917 года!

Отметим также, что 1921 г., когда писалась записка Ленина – год введения НЭПа – второго, после Бресткого мира, оппортунистического шага Ленина. По непопулярности в кругах партийно- коммунистической номенклатуры НЭП мог сравниться только с Брестским миром. Точнее – компромисс на внутреннем фронте (НЭП) явился следствием компромисса на фронте внешнем (Брестское соглашение). А поскольку именно об этом и предупреждали многочисленные противники Бресткого мира, от Троцкого до левых коммунистов, провозглашение НЭПа, по их мнению, было со стороны Ленина обманом и издевательством над партией. Ленин создавал систему при которой всевластный, но голодный коммунист должен был мирно сосуществовать с бесправным, но сытым нэпманом.

Такое униженное положение партийного актива было самой благоприятной почвой для новых заговоров, конкретными предпосылками которых были, во-первых, оставление Дзержинского – извечного политического противника Ленина во главе ГПУ и на посту наркома внутренних дел; во вторых – выдвижение Сталина на пост генсека весной 1922 г.; в третьих первый удар у Ленина, происшедший 25- 27 мая.

Не позднее 10 июня Ленин оказывается изолированным в Горках людьми Дзержинского (разумеется, под предлогом необходимости покоя и лечения). Об этом становится известно из письма Л.П.Серебрякова от 10 июня наркому социального обеспечения А.Н.Винокурову. Загадочным образом письмо это оказалось в редакции “Тайме” и, разумеется, было опубликовано (2 августа 1922 г. в обратном переводе с английского берлинской белоэмигрантской газетой “Руль”):

“Возвращайтесь, как можно скорее. Дела пришли в такую путаницу, что необходимо будет напряжение каждого нерва для группы, чтобы восстановить ее старое положение. Левые настаивают на немедленном созыве партийного съезда, но если это будет сделано, мы будем банкротами и получим жалкое меньшинство. [...] С Ильичем дело так плохо, что даже мы не можем добиться к нему доступа. Дзержинский и Смидович охраняют его как два бульдога от всех чужих и никого не допускают к нему, или даже во флигель, в котором он живет. Я считаю эту тактику бессмысленной, так как она ведет только к распространению легенд и самых невероятных слухов.

Еще не совсем ясно, кто эти трое, которые должны составить директорию. ЦИК снял кандидатуру Рыкова. Правда, что Каменев сильно за него борется, но мы хорошо понимаем, что Рыков ему нужен только как ширма, как лояльная креатура. Что касается Сталина, то он решительно отказывается работать с Каменевым, поведения которого в Лондоне он еще до сих пор не забыл. В то же время среди нас закипают семейные ссоры, как раз в момент, когда они нам менее всего нужны. Более всего раздражает меня Радек, занявший таинственную позицию в одно и то же время по отношению к ЦИКу и к нам, в особенности в отношении Троцкого. Он и Склянский всегда вместе. Он вертится вокруг Лебедева, вообще конспирирует или может быть что-то подготовляет. Были слухи, что эти люди создают новое трио, с Троцким во главе, но я думаю, что это все клевета, так как в настоящее время никто не может выступать открыто, кроме Дзержинского, а хваленая популярность Троцкого просто миф.

В провинции что-то начинается. Во всяком случае Кремль ежедневно осаждается всякого рода делегациями и носителями петиций из отдаленнейших углов и они являются не от имени советских учреждении, а от всякого рода кружков и групп, которые возникли независимо от контроля партийных органов. Многие из них самые настоящие русские крестьяне, отношение которых к правительству теперь совсем не так благоприятно как оно было раньше. Чувствуется, что там в этих далеких их углах созрело новое настроение и я вовсе не уверен, что оно в нашу пользу. Меня очень смущает мысль, что мы были слишком поглощены нашими действиями за границей и недавним нашим первым “министерским кризисом”, что мы потеряли контакт с крестьянским настроением и не будем в состоянии приноровить его в надлежащий момент к нашим целям. Я уже обращал на это внимание, но все наши глубоко поглощены собственными ссорами и соперничеством и не обращают внимания на мои слова, за единственным исключением Сталина, который, кажется, единственный человек, видящий вещи так, как они есть.

Мы среди острого экономического кризиса, Москва перегружена товарами. Никто их не покупает и они циркулируют среди узкого кольца спекулянтов, которые в конце концов исчезают с горизонта. Спекулянтский элемент начинает теперь утекать из России за границу. Это симптом, не очень благоприятный, для новой экономической политики. Действительно, Ларин уже давно нас об этом предупреждал. С каждым днем положение становится все более запутанным. Я не знаю и не вижу, каков будет конец всей этой поразительной кутерьмы. Необходимы самые героические средства, чтобы дать событиям благоприятное направление. Именно поэтому я и пишу вам и прошу приехать в Москву как можно скорее. [...] С коммунистическим приветом. Ваш Серебряков “.

Итак, уже 10 июня речь шла об изоляции Ленина Дзержинским, о том, что Дзержинский единственный партийный руководитель, открыто претендующий на пост Ленина, о создании в противовес Ленину, с одной стороны, и притязаниям Дзержинского, с другой, “директории” (как мы знаем, туда вошли Сталин, Зиновьев и Каменев).

Можно было бы считать, что “Таймс” опубликовала фальшивку. Однако 18 июня, всего через 8 дней после написания письма Серебряковым, все та же газета “Руль” опубликовала следующую заметку:

“Официальное сообщение о болезни Ленина.

Опубликованное советским правительством сообщение о болезни Ленина гласит:

Бывший председатель Совета народных комиссаров Владимир Ильич Ленин-Ульянов страдает тяжким переутомлением, последствия которого осложнились отравлением. Для восстановления своих сил товарищ Ленин должен на продолжительное время, во всяком случае до осени, удалиться от государственных дел и отказаться от всякой деятельности. Его возвращение к политической работе представляется вероятным после продолжительного отдыха, так как по мнению медицинских авторитетов восстановление его сил возможно.”

Комментируя это сообщение в редакционной статье “Отставка Ленина”, газета писала:

“Когда же, однако, состоялась его отставка? Почему о ней не объявлено? Подал ли он сам в отставку или его заставили уйти? Болезнь Ленина классифицируется как переутомление, осложненное отравлением. [...] Но если так, если Ленин уже бывший председатель, если на его место не избрана тройка, то кто же его заместитель? Есть ли таковой? Почему об этом умалчивается в такой критический момент?”

Итак, газета “Руль” зарегистрировала два интересующих нас момента: первый – снятие Ленина с поста председателя СНК и, второй – ухудшение здоровья Ленина, осложненное отравлением. Понятно, что белоэмигрантская газета “Руль” не была и не могла быть самой информированной русской газетой. Тем не менее, сообщение – с фактической стороны точное – в газете появилось. И поскольку официальное сообщение советского правительства появилось только в “Руле”, следует предполагать, что кто-то из руководящих партийных работников умышленно подкинул в “Руль” сенсационный документ об отставке Ленина, нигде больше не обнародованный.

Поскольку отставка Ленина, объявленная одним лишь “Рулем”, произошла негласно и сам Ленин об этом не знал, мы вправе назвать происшедшее государственным переворотом, т.е. актом незаконным с точки зрения существующего главы правительства (самого Ленина). Но это, в конце концов, формальная юридическая тонкость. Важнее вопрос о яде. Читатели “Руля”, разумеется, считали, что речь идет о тех самых отравленных пулях, которыми “Каплан” стреляла в Ленина и которые, согласно чекистской литературе, смазывал ядом эсеровский боевик (а на самом деле агент ЧК) Г.И.Семенов-Васильев. Проблема лишь в том, что пули, ранившие Ленина, были самыми обыкновенными. Влияние яда ничем себя не проявило. Если пули действительно были смазаны ядом, яд этот был нейтрализован высокой температурой выстрела. Упоминаемое в официальном сообщении о болезни Ленина “отравление” не имело никакого отношения к выстрелам 1918 года. О чем же шла речь?

Обратимся к Троцкому. В 1939 г., после того, как состоялись в Москве открытые судебные процессы над руководителями коммунистической партии и государства, после того, как были расстреляны высшие военные чины армии, уничтожены соратники и друзья Троцкого, а также члены его семьи; наконец, после того, как Сталин пошел на союз с Гитлером, Троцкий написал статью, в которой рассказал о возможном отравлении Ленина Сталиным. Не исключено, что это была первая осторожная попытка Троцкого поведать правду. Если б его откровения, граничащие с разглашением государственной тайны, были бы приняты Западом и заинтересовали его, Троцкий, кто знает, мог оказаться более разговорчивым. Но общественные и политические круги свободного мира молчали. В разоблачениях Троцкого никто не был заинтересован. Сочувствовавшие Советскому Союзу “левые” не хотели компрометировать Сталина и социалистический строй. Антисоветские “правые” подозревали Троцкого во лжи точно также, как и любого другого коммуниста. И абсолютно все не понимали глобальности и масштабности сталинского уголовного режима. Статья, законченная для журнала “Лайф” 13 октября 1939 г. (27), так и не была там опубликована. 10 августа 1940 г., потеряв десять месяцев, отчаявшийся Троцкий издал статью в урезанном виде в журнале “Либерти” (28). Через десять дней он был убит агентом НКВД. Не потому ли, что раскрыл самую важную тайну Сталина?

Похоже, что и Дзержинский не избежал общей участи. Слухи о том, что Дзержинский умер не своей смертью, ходили давно. Вот что писал 1 сентября 1954 г. в письме Н.В.Валентинову-Вольскому известный историк и архивист эмиграции Б.И.Николаевский:

“Отравления с помощью врачей с давних пор были излюбленным приемом Сталина. [...] Относительно отравления Дзержинского я сам отказался верить [...]. Но после этого я слышал ту же историю от одной женщины, скитавшейся по самым секретным изоляторам [...] и слышавшей много доверительных исповедей от сокамерниц [...], а еще позже получил этот рассказ от человека, стоявшего во главе одной из групп аппарата Маленкова. А теперь наткнулся в заметках Райса (убит большевиками в сентябре 1937 г. в Швейцарии) на упоминание о словах [сталинского наркома внутренних дел Н.И.] Ежова, что Дзержинский был ненадежен. В этих условиях я теперь не столь категоричен в отрицании возможности отравления. [...] Я знаю, что Дзержинский сопротивлялся подчинению ГПУ контролю Сталина [...]. Я знаю, далее, что сталинский аппарат на большие операции был пущен с осени 1926 г., что аппарат за границей Сталин себе подчинил в 1927-28 гг. Что смертью Дзержинского Сталин воспользовался, это несомненно, т.е. смерть Дзержинского была ему выгодна” (29).

К эпистолярному свидетельству Николаевского следует добавить документальное. 2 июня 1937 г. Сталин выступил с обширной речью о раскрытии военно-политического заговора на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны. Касательно Дзержинского Сталин сказал следующее:

“Часто говорят: в 1922 году такой-то голосовал за Троцкого. [...] Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог бы оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный Троцкист и весь ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось “(30).

“Не удалось” на языке Сталина означало, что Дзержинский был убран. И не удивительно, что когда 14 ноября 1932 г. председатель ОГПУ В.Менжинский подал в Политбюро проект постановления об учреждении нового ордена – “Феликс Дзержинский”, Сталин наложил резолюцию: “Против “(31).

Примечания
1. Правда. – М., 1923. – 15 дек.; 16 дек; 1924. – 3 янв.; Бюллетень оппозиции. – 1938. – № 65. – С.13-14.
2. См.: Фельштинский Ю. Большевики и левые эсеры: Октябрь 1917 – июль 1918: На пути к однопартийной диктатуре. – Париж, 1985. – Гл.8, 9; Он же. Крушение мировой революции: Брестский мир.: Октябрь 1917 – ноябрь 1918. – М., 1992, – Гл.14, 15.
3. Мальков П.Д. Записки коменданта Кремля. – Изд. 3-е. – М., 1967. – С.146.
4. Цит. по кн.: Выстрел в сердце революции / Ред.-сост.: Костин Н.Д. – М., 1983. – С.65.
5. См.: Soviet Russia Pictorial. – 1924. – Р.119.
6. Цит. по кн.: Выстрел в сердце революции / Ред.-сост.: Костин Н.Д. – Изд. 2-е доп. – М., 1989. – С.78-79.
7. Наиболее серьезными работами по вопросу о покушении на Ленина 30 августа 1918 года следует считать работу израильского историка Б.Орлова “Миф о Фани Каплан”, опубл. в журнале “Время и мы” (1975, № 2; 1976, № 3) и публикации А.Л.Литвина: “В Ленина “стрелял” Дзержинский?” (Родина. – 1995. – № 7); Источник. – 1993, № 2; “Две пули для Ленина и обе разные” (интервью с А.Л.Литвиным, опубл. в газ. “Новое русское слово”. – Нью-Йорк, 1997. – 19 дек. – С.10); Кто же стрелял в Ленина? (Труд. – М., 1998. – 10 апр.).
8. “Хоронить Каплан не будем. Останки уничтожить без следа...” – сказал по воспоминаниям Малькова, Свердлов. Мальков П. Записки коменданта Московского Кремля. – М., 1959. – С.160. Во всех изданиях мемуаров Малькова, кроме этого, описание расстрела Каплан убрано.
9. Источник. – 1993. – № 2. – С.73.
10. Подробнее см.: Фельштинский Ю. Вожди в законе: Ленин и Свердлов.// Новый журнал. – (Нью-Йорк), 1996. – № 205. – С.182-225.
11. “Больной шутит, заявляет врачам, что они ему надоели, не хочет подчиняться дисциплине, щутя подвергая врачей перекрестному допросу, вообще, бушует” (цит. по кн.: Выстрел в сердце революции... 1989. – С.148).
12. Там же. – С.181.
13. Мальков П. Записки коменданта Кремля... – С.150.
14. Там же. – С.151.
15. Там же – С.152.
16. Бонч-Бруевич В.Д. Три покушения наЛенина. – М., 1930. – С.102.
17. Мальков П. Записки коменданта Кремля... – С.152, 154.
18. Бонч-Бруевич В. Ленин в Петрограде и Москве. – М., 1982. – С.55-56.
19. Цит. по кн.: Фанни Каплан: Или кто стрелял в Ленина?: Сб. док. /Под ред. Литвина А.Л. – Казань, 1995. – С.19.
20. См.: Костин Н.Д. Суд над террором // Московский рабочий. – М., 1990. – С.11-12.
21. Серебрякова Г. Моей дочери Зоре о ее отце / Публ. Секребряковой З.Л. // Родина. – 1989. – № 6. – С.31. В 1922-24 годах Коноплева работала в 4-м управлении штаба РККА, затем – в Московском отделе народного образования, в издательствах “Работник просвещения” и “Транспечать”. Из крупных поручений, лежавших на Семенове до 1922 года были организация террористических актов против Колчака и Деникина. Известна его деятельность в Китае в 1927 году, куда он был послан как резидент советской разведки.
22. Там же.
23. там же.
24. там же. – С.32.
25. Подробнее см.: Литвин А.Л. Фанни Каплан: Или кто стрелял в Ленина?... – С.33-34.
26. Известия ЦК КПСС. – М., 1989. – № 1. – С.215.
27. Опубл. в кн.: Троцикий Л. Портреты революционеров // Московский рабочий. – М., 1991. – С.65-79.
28. Liberty. – 1940. – Vol.17, № 32.
29. Цит. по кн.: Валентинов Н.В. Наследники Ленина. – М., 1991. – С.214, 216-217.
30. См.: Речь И.В.Сталина в Наркомате обороны / Публ. Юрия Мурина // Источник. – 1994. – № 3. – С.72-88.
31. См.: Источник. – 1996. – № 4. – С.103.