год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Б. Бессонов
Доктор философских наук,
профессор, проректор МГУК

"Жизнь есть счастье только тогда,
когда человек может вполне
и свободно пользоваться своими силами
в расширяющемся направлении,
и самая полная и всесторонняя жизнь
есть самая счастливая жизнь.
А всесторонняя жизнь - только общественная".
(Н.В. Шелгунов)

1. Неразрывность философии и политики
Как известно, во все времена человеческой истории философия и политика всегда были тесно связаны, всегда выступали во взаимодействии, всегда оказывали сильнейшее влияние друг на друга. Не всегда эта связь была плодотворной. Нередко философия была гонимой, преследуемой стороной. Но и это подтверждает неразрывность философии и политики. В любом случае действенность философии и политики обусловлена их взаимосвязью, их взаимодействием, философские революции не раз предшествовали радикальным политическим переменам, в свою очередь политические перевороты либо открывали простор для развития философии, либо, напротив, оказывались ее большим тормозом.
Конечно, не всегда сами философы и политики понимали необходимость, неразрывность связи философии и политики. Одни считали, что философ - это только любитель созерцания. Однако другие, и прежде всего представители классической немецкой философии, решительно подчеркивали деятельную сторону философии. По Канту, знать - это не просто понимать, а управлять. Фихте также утверждал, что философия - это не созерцание, а деятельность, труд. Ту же мысль проводил Гегель, говоря, что дух, по существу дела, действует, и если дух требует чего-нибудь, то его не одолеет никакое насилие.
И, разумеется, на диалектическую связь философии и политики постоянно указывали К. Маркс и Ф. Энгельс. Они критиковали Л. Фейербаха, который, по их мнению, слишком много уделял внимания природе и слишком мало политике. Между тем, считали они, это - единственный союз, благодаря которому теперешняя философия стала истинной.
Выдающиеся мыслители XIX века окончательно открыли философии путь из сферы "чистого мышления" в действительный мир, мир политики. Они пришли к выводу, что для философии отнюдь недостаточно только объяснять действительность, философы должны давать ответ на вопрос о том, как в интересах людей изменить действительность и участвовать в процессе изменения действительного мира. И хотя еще и сегодня мы можем встретить философов, которые "запираются" в "башне из слоновой кости", и политиков, которые отвергают философию, тем не менее они нуждаются друг в друге.
Разумеется, философ, в известном смысле, более свободен, чем политик. Более далекий от политической повседневности, философ может критически осмысливать основные принципы политики и общества.
Отталкиваясь от прошлого, от философских традиций, от назревших проблем современности, он набрасывает картину будущего зачастую гораздо раньше, чем к будущему обратится политик, привязанный к современной ситуации.
Именно поэтому политика явно нуждается в философии. И чем богаче и содержательнее философия, тем больше политика сможет извлечь для себя пользы, тем больше политик может найти основы для своих убеждений, для своих политических решений.
Во всяком случае, так или иначе перед политиком встает вопрос о мировоззрении. Он должен в поиске ответа на новые, сложные вопросы социального развития постоянно разрабатывать программу политических действий, намечающую и обосновывающую перспективу. Он должен знать, как может измениться существующее в настоящее время положение, выявить, какие политические проекты реальны, а какие - нет, какие надежды, идеалы могут быть осуществлены, а какие иллюзорны, обманчивы. В любом случае политик должен предусматривать неизбежные и вероятные следствия тех или иных политических действий. Но это можно сделать лишь опираясь на определенные мировоззренческие, философские принципы.
Понятно, что и правильная социально-философская теория, и метод анализа отнюдь не предохраняют от ошибок в сфере практики, в сфере политики. Ибо политика - это в конечном счете и наука, и искусство. Она должна вытекать и опираться на научные выводы и положения, сформулированные в теории, но в то же время быть, в известном смысле, искусством "возможного": строго учитывать диалектику необходимости и случайности, необходимости и свободы, все многообразие реальных условий и возможностей; более того, политика не только искусство "возможного", но и искусство "невозможного"; она включает в себя способность и умение сознательно идти на риск, чтобы осуществить прорыв рамок возможного в текущий, данный момент с тем, чтобы перевести политические отношения на более высокий уровень (кажущийся сегодня невозможным) и тем самым содействовать прогрессу.
М. Вебер, например, так описывает политику: политика есть не что иное, как сильное, медленное бурение твердых досок - бурение со страстью, но одновременно с точным глазомером. Весь исторический опыт подтверждает, что возможного не достигали бы, если бы постоянно не вторгались в мир невозможного.
Пример тому - нынешний прорыв к осознанию взаимозависимости и целостности мира, который был невозможен, если бы международная ситуация оценивалась с позиций старых стереотипов, с позиций лишь возможного в данный момент. Поэтому вполне справедливо утверждение, что в политике никаких патентованных рецептов не существует, как справедливо и то, что никакая философия не может дать готовые ответы на все проблемы общественного развития, не может с абсолютной точностью ответить на все вопросы относительно настоящего и перспектив будущего.
Не претендуя на разработку патентованных рецептов на будущее, не стремясь указать формы и темпы быстроты развития социальных преобразований (решающие указания в этом плане может дать только социальная практика), философия, тем не менее, может служить основой для разработки научно обоснованного политического курса. И именно потому, что она ориентирована на постоянное изучение действительности, реального положения человека в обществе, всей совокупности общественных отношений, вытекающей отсюда перспективы движения к будущему.
Современная социальная философия исходит из того, что за категориями "цивилизация", "общественно-экономическая формация", "культура", "базис" и "надстройка" и т.п. всегда стоят реальные люди, реальные индивиды, которые так или иначе влияют на развитие общества и, в конечном счете, творят его. Человек в обществе и общество, отраженное в человеке, - вот, пожалуй, никогда не теряющий своей актуальности подлинно философский алгоритм социально-политических исследований.
Люди, разумеется, делают свою историю сами. Но в любом случае они делают ее не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. И это отнюдь не превращает индивида в "винтик", какое-то незначительное орудие в общем развитии человечества.
Признание объективной реальности, объективных общественных закономерностей ни в малейшей степени не освобождает людей от ответственности за направление социального развития, не превращает будущее в результат реализации некоей заранее предопределенной сущности. Напротив, вопреки Гегелю, у которого человек не творец истории, а ее слепое орудие, орудие "абсолютного духа", нужно исходить из того, что в истории, обществе действуют люди, одаренные сознанием, поступающие обдуманно или под влиянием страстей, стремящиеся к определенным целям. Тем не менее, только выделив цивилизационные, культурные и социально-экономические основы жизнедеятельности общества, найдя первопричину действий личности в социальных взаимоотношениях, учтя общественную психологию, можно дать правильную оценку действий личностей, понять их потребности" ценности и идеалы, верно оценить реальную социальную ситуацию, вскрыть тенденции общественного развития. В любом случае необходимо учитывать объективную реальность и ее закономерности; лишь их познание дает единственное основание для выбора наиболее оптимальных возможностей воздействия на социальные процессы и тем самым сокращает ошибки и необоснованные "опыты" в политической деятельности. Для правильной политики отнюдь не существует альтернативы: либо глобальные проекты, либо конкретные социальные преобразования. Политика всегда должна предполагать соединение перспективных целей с решением непосредственных, конкретных задач. Однако в любом случае путь должна освещать перспектива.
В конце концов можно спорить о долгосрочных перспективах, но истиной остается то, что человечество не может существовать без "видения будущего". И тем, кто отказывается сегодня от определения дальних, перспективных целей, ориентируется лишь на сиюминутный метод "проб и ошибок", следует вспомнить слова Гегеля о том, что "лишь с высоты возможно хорошо обозревать предметы и замечать все, но этого нельзя сделать, если смотреть снизу вверх через небольшую щель" .
Вместе с тем, оценивая реальный ход нашей жизни, мы видим сегодня, насколько важны для определения перспективы исторический подход, историческое сознание, реалистическая оценка исходных предпосылок для будущих преобразований. Мы же, к сожалению, сделали чрезмерный акцент на разрыв с прошлым, не учли в полной мере действие факторов прошлого, которые, как выясняется, оказывали (и оказывают) сильнейшее влияние на формирование событий, социальных структур в строящемся обществе, на поведение политических лидеров (сознавали они это или не сознавали).
Мы спешили строить "светлое будущее", и все "неприятные" последствия этого созидания рассматривали лишь как "пережитки прошлого", которые вот-вот исчезнут без следа, не понимая, что действие исторических факторов прошлого достаточно долгосрочно, не думая, что во многом так называемые "пережитки" во многом уже результат нашей послереволюционной деятельности.
Именно поэтому так важна для нас сегодня "встреча с прошлым". Политологи и философы должны стремиться глубоко понять исторические обстоятельства, в которых развертывались события прошлого, уметь их творчески "проецировать" на настоящее, брать у истории необходимые уроки познания, глубоко осмысливать их.
Мы, к сожалению, это делать не умеем. Мы исходим из * : прошлое - всегда нечто черное, достойное разрушения, наше настоящее и наше будущее мы пытаемся рисовать только в розовых тонах. Между тем наша история противоречива (как, впрочем, история любого народа); все в ней было: и падения, и взлеты. Неслучайно русские мыслители на протяжении XIX и XX в.в. ожесточенно спорили о судьбе России, о том правильным ли путем она шла, имеет ли она будущее. Вспомним славянофилов: А.С. Хомякова, К.С. Аксакова, И.В. Киреевского. Их славянофильство явилось симптомом глубокой озабоченности судьбой России в условиях кризиса крепостнической системы. (Ведь речь шла о смене векового уклада жизни. Но что должно прийти на смену? Естественно, возникал вопрос о приемлемости пути Запада. Славянофильство явилось также и реакцией на реформы Петра I, сопровождавшихся крутой, жесткой ломкой традиционного национального строя жизни, насильственным насаждением чужеземных обычаев, языка, засилием иностранцев в государственном аппарате, в армии, в науке. Последовавшие затем откровенная симпатия Петра III и Павла к пруссачеству, офранцуживанию дворянства - все это не могло не вызвать обострение патриотических чувств, потребность в национальном самоуважении и достоинстве. Решающее значение в этом смысле имела война 1812 года, которая всколыхнула народную энергию, заставила передовых людей того времени по-новому взглянуть на историческую роль русского народа и на международное значение России. Славянофилы страстно защищали идею великой исторической миссии России. Бесспорно, они слишком идеализировали все русское. Если на Западе государство возникало на базе насилия, то в России оно возникло в результате "естественного" развития национальной жизни; если на Западе - разделение на враждебные классы, то в России мы видим их единодушие; если на Западе частная собственность - основа гражданских отношений, то в России - она "случайное" выражение личных отношений.
Если западный человек - рационалист; он отказался от поисков вечного, бесконечного, он всегда доволен собой, его совесть спокойна, то русский всегда недоволен собой, всегда ищет бесконечное.
Славянофилы верили в сельскую общину, которая, сочетая личную свободу со свободным подчинением отдельных личностей абсолютным ценностям, основанным на любви к своему народу, церкви, государству и т.п., обеспечивает "соборность", "органическую цельность общества". Ставя своей задачей - пробудить национальное самосознание русских, славянофилы отнюдь не были безоговорочно "ненавистниками" Запада. Они полагали, что Россия только тогда выполнит свою задачу, когда не будет отграничивать себя от других , наций, когда сознательно отдаст себя служению всему человечеству, всему миру.
Славянофилам противостояли западники (Герцен, Белинский, Тургенев, Грановский, Анненков, Кавелин и др.). Западники считали. что продвижение России вперед невозможно, если она предварительно не усвоит результаты европейского образования и европейские формы жизни. По мнению, в частности, А.И. Герцена, Европа выработала много человеческого. В признании личности - один из великих человеческих принципов европейской жизни - подчеркивал А. И. Герцен, - у нас нет ничего подобного. У нас лицо всегда подавлено, поглощено государством; человек пропадал в государстве... Чем сильнее становилось государство, тем слабее лицо. Свобода лица - величайшее дело, на ней и только на ней может вырасти действительная воля народа. В себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить ее не менее, как в ближнем, так и в целом народе. Герцен весьма остро критиковал сельскую общину. В ней слишком мало движения: она не получает извне никакого толчка, который побуждал бы ее к развитию - в ней нет конкуренции, нет внутренней борьбы, создающей разнообразие и движение и т.д. и т.п.
И все же, отмечая недостатки общины, он вместе с тем видел в ней возможность гармоничного сочетания принципа личности и принципа общественности.
Резко критикуя крепостнический строй в России, ценя гуманистические достижения Европы, Герцен в тоже время клеймил нарастающий эгоизм, мещанство Запада.
Ф.М. Достоевский, осмысливая судьбу России, выступил в качестве идеолога "почвенничества", представляющего собой своеобразную попытку синтеза взглядов славянофилов и западников. Подобно славянофилам, Достоевский полагал, что у России есть свой особый исторический путь, отличный от западноевропейского, и вместе с тем - что у Европы имеется постоянная враждебность к России, даже некоторый суеверный страх перед ней и давнишний приговор ей: русские вовсе не европейцы. С другой стороны, в духе западников он, в целом, положительно оценивал петровские реформы и прививку западноевропейской культуры на русскую почву. "У нас - русских - две Родины: наша Русь и Европа... Нам от Европы никак нельзя отказаться... Европа нам почти так же всем дорога, как и Россия..." (Достоевский Ф.М. Дневник писателя: Избранные страницы. - М., 1989. - С. 375). Обосновывая историческую миссию русских, Достоевский утверждал: "Русский народ, как никто иной, несет в себе настоящее социальное слово, в идее нашего народа, в духе его заключается живая потребность воссоединения человечества. Мы впервые объявили миру, что не через подавление личностей иноплеменных нам национальностей хотим мы достигнуть собственного преуспевания, а, напротив, видим его лишь в свободнейшем и самостоятельнейшем развитии всех других наций и в братском единении с ними". Русский народ, глубоко чувствующий неправду самозамыкающегося индивидуализма, живущий по принципу "все виноваты за всех", заключает в себе огромные возможности "высшего развития", он способен жить в духе идеалов "Добра и Красоты", подчеркивал Ф.М. Достоевский.
В сущности все русские мыслители так или иначе, в той или иной степени обращались к проблеме: Россия - Запад, Запад - Восток. И консерваторы и либералы, и революционеры. По-разному разрешали они эту проблему Если Н.Я. Данилевский отрицательно отвечал на вопрос: Европа или Россия, то Ф.И. Тютчев настаивал: Россия - это Европа, Европа Восточная. Если Вл.С. Соловьев призывает к примирению с Западом, то К.Н. Леонтьев в своей критике Европы не знает меры, не признает умеренности, доходит до последней черты, до края. Восставая против "западного прогресса", К.Н. Леонтьев призывает "подморозить" Россию, требует сохранить и укрепить российское жестко сословное государство, монархическое правление и православие.
Особенно много русские мыслители: философы, ученые, писатели, поэты писали о судьбе России, о русской идее, осмысливая революционные события в России в 1905 и 1917 гг. Так, Н.А. Бердяев утверждал, что специфическая роль России в мировой истории носит духовный характер и отнюдь не ориентирована на внешнее государственное могущество. Мистическое призвание России состоит не в осуществлении великой империи, а в религиозном путеводительстве. Размышляя о судьбе России, Г.П. Федотов указывал на роковую роль в жизни русского народа интеллигенции. Характерная черта русской интеллигенции - вечная жажда самосожжения. Русская интеллигенция всегда стремится к идеалу, служит ему, подчиняет ему всю свою жизнь.
Очень резко, очень критично говорит о России, о русской интеллигенции Г.Г. Шлет. Он отвергает разговоры о "молодости" России. Они надоели. В них много лицемерия. Россия физически давно созрела, она отстала умственно.
При этом она постоянно впадает в утопизм. Россия - не просто в будущем, но в будущем вселенском. Задача ее - всемирная, и она сама для себя - мировая задача. Отсюда и специфическая национальная психология: самоедство, ответственность перед призраком будущих поколений, иллюзионизм, вызываемый видением нерожденных судей, неумение и нелюбовь жить в настоящем, суетливое беспокойство о вечном, мечта о счастье, непременно всеобщем; наряду с этим, - самовлюбленность, безответственность перед культурой; кичливое уничижение учителей и разнузданная уверенность в превосходной широте, размахе, полноте, доброте "душ" и "сердец" русского человека, в приятной невоспитанности воображающего, что дисциплина ума и поведение есть узость, "сухость" и односторонность.
Мы школы не проходили, - заявляет Г. Шлет. - Запад прошел школу, а мы только плохо учились у Запада. Мы все время подражали... Напротив, поэт М. Волошин отвергает Запад, западные образцы. Каждое государство вырабатывает себе форму правления согласно чертам своего национального характера и обстоятельствам своей истории. У России - свой государственный путь.
В этой связи он утверждает: большевики - национальное русское явление. Свергнув самодержавие, принявшись за созидательную работу, они возводят стены, совпадающие с только что разрушенными стенами низвергнутой Империи. В конечном счете, подчеркивает М. Волошин, лишь на государственных путях сумеем мы преобразить земное царство в взыскуемый Град Божий.
Оглядываясь назад, мы видим, что многие суждения, сомнения и предостережения русских мыслителей относительно нашей истории, революции оказались обоснованными. В нашей революции было много насилия, жестокости, крови. В послереволюционное время также было много произвола, насаждались конформизм, психология "винтика", уравнительность. Почему? Революция произошла в отсталой стране; капитализм был не развит, отягощен пережитками феодальных отношений; гражданское общество, правовое государство в сущности не существовали, самодержавие, власть "не блюли" право, политическая культура населения была на чрезвычайно низком уровне. Важные последствия имел тот факт, что революция фактически родилась из империалистической войны, которая "стерла" ценность человеческой жизни, притупила нервы, разучила ужасаться количеству жертв.
Большевики, победив в революции, в гражданской войне, после победы оказались в труднейшем положении. Как строить в отсталой разрушенной стране новое общество? Как строить его в изоляции? Где взять средства? Как мобилизовать людей? Как действовать?
Объективные условия, как очевидно, создавали предпосылки для жесткой централизации власти, мобилизационных способов решения хозяйственных проблем, суровых административных мер контроля. Этому способствовали привычка россиян жить под "железной рукой", а также огромный энтузиазм народа, готового идти на жертвы во имя нового, справедливого общества. И если В. И. Ленин понимал, что чрезвычайные меры - это чрезвычайные меры и постоянно искал путь и средства для достижения "нормальной" общественной жизни, то И.В. Сталин и его сторонники чрезвычайные меры сделали нормой нашего общества. Постепенно они создали колоссальную командно- административную систему.
В конечном счете, многое из того, что было в нашей стране до и при Советской власти, с культурно-цивилизационной точки зрения можно оценить как авторитарную попытку модернизации России, ликвидации ее отсталости от Запада.
То есть в истории России все или почти все попытки модернизации были "догоняющими" и авторитарными; как правило, осуществлялись сверху (пример тому, Иван Грозный, Петр Первый, Александр Второй и т. д.). Их главная цель всегда прежде всего заключалась в том, чтобы обеспечить России статус великой державы, решить военно-политические задачи (оборона и собственная имперская экспансия), а отнюдь - не подъем народного благосостояния и культуры. Их типичной чертой были подражание западным образцам, их внешнее заимствование, а отнюдь не прорыв к высшим достижениям и ценностям цивилизации и культуры, обеспечивающим не сиюминутный успех, а длительное и мощное поступательное развитие страны.
И поскольку для любой модернизации и особенно - для догоняющей - нужны средства, то все это вело к укреплению централизма, к концентрации власти в руках правящей элиты и, естественно, к эксплуатации народа.
В результате уровень жизни народа не рос или улучшался весьма незначительно, становление гражданского общества, укрепление прав и свобод, воспитание и самовоспитание граждан также затормаживались. В конечном счете, общество лишалось импульсов и стимулов к саморазвитию. Так было до Советской власти, так было при Советской власти. Н.С. Хрущев начал было демонтаж "тоталитарной" системы, отказался от насаждения террора и страха. Но поскольку не сделал ставку на подлинное раскрепощение, освобождение человека, связанное с утверждением хозяйственной самостоятельности, соревнованием различных форм собственности, внедрением рыночных отношений, с реорганизацией политической системы, направленной на утверждение политических прав и свобод, постольку подлинной модернизации, подлинного обновления вновь не получилось. Поскольку не внедрялись экономические стимулы, постольку производительность труда по-прежнему не росла или росла медленно, уровень жизни народа не повышался, народные массы становились все более равнодушными к провозглашаемым социалистическим ценностям; к тому же, сталинская бюрократия, движимая страхом, но умная, теперь превратилась в "номенклатуру", большей частью неумную, ленивую и коррумпированную. Эта номенклатура затем и свергла самого Хрущева. Система изживала и изжила себя.
Постсоветские реформаторы, сделавшие ставку на <европеизацию>, <американизацию> России, ввергли ее в состояние глубокого экономического, политического, духовного кризиса. Нужны усилия всех россиян, любящих свою родину, болеющих за нее, чтобы возродить ее былое достоинство. Сегодняшнее Правительство Е.М. Примакова имеет исторический шанс вернуть доверие народа. Для этого оно должно отказаться от ставки на монетаризм и другие исключительно экономическо-финансовые доминанты. Посредствам усиления государственного регулирования оно должно придать экономике четкую социальную направленность.
Оно должно преодолеть правовой и моральный беспредел, покончить с коррупцией, с организованной преступностью; оно должно способствовать подъему, развитию национальной экономики, поддерживать отечественных производителей. Оно должно вернуть людям чувство уверенности в их сегодняшнем и завтрашнем дне.
Без этого у него нет будущего, без этого оно не сможет использовать данный ему исторический шанс. А с точки зрения социально-экономической и политической, по нашему мнению, у чисто рыночного капитализма, отвергающего регулирующую роль государства, игнорирующего социокультурные доминанты, исторические традиции, особенности страны, в России нет перспективы. Он вновь себя и экономически, и морально дискредитировал.
Россия принадлежит к другой цивилизации, она не нуждается в американских и европейских моделях. Реальностью и идеалом ее народа всегда были коллективистские ценности: социальная справедливость, социальное равенство, независимость, свобода, объединенный труд, единение и в бедах, и в победах.
Если бы гайдары, чубайсы, шахраи, шумейки, черномырдины и прочие знали философию, понимали ее социальное значение, возможно, они не довели бы страну до такого катастрофического состояния (правда для этого надо любить свою страну, а не говорить о ней - <эта страна>).
Ведь философия является одним из важнейших духовных теоретических инструментов управления общественным развитием, выступает в качестве теоретико-методологической основы политики. Философия требует и ориентирует на познание объективных закономерностей и условий развития общества. Одно из главных ме- тодологических требований материалистической философии, материалистической диалектики при изучении общественных процессов - требование объективного рассмотрения. Не поддаваться самообману, не принимать желаемое за действительное - это требование вытекает о необходимостью из самой сущности материализма, признающего независимую от сознания и познания объективную реальность, объективную закономерность природы и общества, познаваемость этой реальности и ее закономерностей. Объективность рассмотрения - это строго научное, проверяемое постоянно практикой изучение дел в обществе, выявление реальных противоречий, трудностей и тенденций развития, основанные на этом формулировка целей и определение темпов продвижения к ним.
Анализируя эту функцию по отношению к политике, необходимо обратить внимание на то, что в современных условиях, когда развитие общества в значительной степени осуществляется как сознательно управляемый процесс, значение ее особенно важно. Изменение роли субъективного фактора, его "возвышение", может порождать иллюзии о всемогуществе субъектов политики. Отсюда возможны тенденции к переоценке преобразования, к субъективистскому искажению действительного положения дел. Философия, если с ней правильно считаться, представляет собой важнейший и решающий теоретический и методологический барьер, преграду против субъективизма в политике, в оценке реального положения дел и определении целей и темпов общественных преобразований.
Преодолели ли мы сегодня упрощенчество, схематизм, вульгаризацию в политологии и философии? Нашли ли, выработали ли гибкий механизм взаимодействия теории и практики, философии и политики? Добились ли того, чтобы философия и политика стали союзниками, чтобы их союз был плодотворным? Безоговорочно сказать "да" достаточных оснований пока нет.
Нашей философской науке слишком долго были присущи отставание от запросов жизни, приверженность сложившимся стереотипам мышления. Под флагом укрепления связи, с практикой многие философы из конъюнктурных соображений занимались комментаторством политических решений, оправдывали застойные тенденции в общественной жизни, провозглашали всякого рода "табу" на анализ острых, злободневных проблем. Вместо научного анализа действительных причин тех или иных явлений, коренящихся в общественном бытии, на первый план нередко еще и сегодня выдвигается умозрительное морализаторство, идущее вразрез с реальным ходом жизни.
Конечно, здесь дело не только в теории, в философии, но и в практике, политике. Если в общественном развитии, в политической жизни замедленность и застой, то, как правило, застойные явления и в философии (обществоведении в целом). Застойная практика не нуждается в общественной теории как духовном катализаторе прогресса, она нуждается скорее в апологетике, в оправдании. Так что сегодня практика и политика должны изменить свое отношение к теории, философии. Не требование комментировать, разъяснять и пропагандировать уже принятые задания (в обосновании и разработке которых наука, ученые зачастую и не принимали никакого участия), не ироническое: "что там опять выдумали "ученые мужи"?, а уважение к теории, понимание ее возрастающей роли в обществе, не нарекания и проработки, а стимулирование творческой активности ученых, формулирование широкого и перспективного социального заказа, привлечение ученых к разработке и гуманитарной экспертизе важнейших народнохозяйственных и социально-политических проектов - вот принципы отношения практики (политики) к теории (философии).
И все же в конечном счете, несмотря ни на какие негативные явления в самой реальной жизни, философия (благодаря своей мировоззренческой функции, своему диалектическому методу), если она желает быть подлинной духовной квинтэссенцией времени, должна противостоять попыткам подчинить ее текущим, сиюминутным запросам практики, превратить ее в апологета плохой политики. Она должна противостоять узкому практицизму. философия должна быть путеводителем, намечать ориентиры, она должна прогнозировать реальное общественное развитие, более того, должна предвидеть нарастание в общественной практике негативных, застойных явлений и тем самым способствовать их недопущению или возможно быстрому устранению, должна указывать путь практики, политые, отвечать на вопросы, которые ставит общественное развитие.
Но что для этого должны делать философы? Прежде всего мыслить и действовать, базируясь на диалектической методологии, на основе постоянного взаимодействия с практикой, конкретизировать, углублять, развивать фундаментальные положения философской науки.
На современном этапе и для развития теории, и для решения политических задач, выдвигаемых практикой, необходима особенная настойчивость в овладении важнейшими элементами или чертами диалектики. Одно из главных требований диалектики при изучении общественных процессов - это объективность рассмотрения.
Это требование вбирает в себя богатое содержание. Здесь и необходимость в правильной оценке истинного положения дел в обществе, и трезвое понимание расхождений между теорией и практикой, между словом и делом, и гласность, направленная на то, чтобы истинное положение дел было известно людям и служило исходным пунктом их активного действия.
Нетрудно видеть, что разработка правильной и эффективно-политической линии, повышение возможностей политики быть инструментом руководства обществом включает прежде всего требование непредвзятого анализа сложившейся обстановки и соответствующей разработки теоретических положений. Объективность рассмотрения - это строго научное, проверяемое постоянно практикой изучение положения дел в обществе, выявление реальных противоречий, трудностей и тенденций развития, основанное на этом формулирование целей и определение темпов продвижения к ним. Иначе говоря, объективность рассмотрения несовместима с упрощенным практицизмом, пренебрежительным отношением к теории, философия предупреждает политиков, всех нас: общественный мир сложен, и все мы не должны смешивать сущность и явления.
Сегодня философам и политикам, как никогда прежде, важно помнить это предостережение. Наше общество столкнулось ныне с такими проблемами, уяснить которые нельзя иначе, как лишь анализируя их объективно.
Прежде всего нам надо видеть, надо учитывать, что мировоззренческая ситуация нашего современного общества неоднородна. В условиях коренного обновления, может быть, даже и слома различных сфер социальной жизни весьма резко обнаруживается разнообразие и противоречивость духовных установок тех или иных конкретных групп и слоев населения. Без объективного анализа своеобразной мозаичности общественного сознания, в основе которой лежат жизненные интересы людей, нельзя рассчитывать на эффективное воздействие мировоззрения, ибо оно как раз и отражает специфические установки и ценностные ориентации, складывающиеся в обществе.
Однако, как, каким образом зафиксировать это многообразие? Согласно каким критериям провести хотя бы первичную классификацию различных установок, образцов мысли и поведения? Нет сомнений в том, что принадлежность индивида к тому или иному классу, социальному слою помогает выявить особенности его поведения, мироощущения. В той же мере общность профессиональных черт содействует определенной консолидации сознания. Наряду с этим, изменения в характере и содержании труда рабочих, колхозников, фермеров, предпринимателей, служащих и интеллигенции, в уровне их благосостояния, в соотношении их интересов порождают вполне очевидную дифференциацию жизненных ориентаций людей. Мы воспринимаем отныне течение общественной жизни не только как взаимодействие, но и, в определенной мере, столкновение интересов социальных групп и слоев, занимающих разное положение в обществе.
Но в этом противостоянии жизненных целей обнаруживается не только беспредельная дифференциация групповых установок. Возникают и общие духовные ориентации, к которым тяготеют подчас представители различных социальных групп и слоев. Рождаются субкультурные и кроскультурные тенденции, требующие отвлечься от однобоко трактуемой классовой структуры общества. В мировоззренческой практике кристаллизуются характерные умонастроения, присущие многим группам и выражающие специфические типы мировосприятия. Все это требует соответствующего философского осмысления и отражения в политических программах и решениях.

2. Технократизм и гуманизм в философии и политике
К числу стойких духовных ориентаций, которые постоянно обнаруживают себя в современной мировоззренческой практике (и которые мы хотели бы специально рассмотреть), можно отнести технократизм и гуманизм как два полярных, противостоящих друг другу идейно-ценностных комплекса. Мы различаем эти ориентации в общественной психологии, в конкретном практическом сознании. Поэтому, строго говоря, речь идет не столько о феноменах философского и политического мышления, сколько о массовом проявлении идеологии, о жизненных, постоянно преобразующихся установках. Эти стандарты мысли и поведения возникают в контексте напряженного противостояния различных ценностных ориентаций.
Что представляют собой технократизм и гуманизм в широком философско-идеологическом плане? В технократических концепциях описывается развитие общества на базе научно-технического прогресса. Гуманизм же - это совокупность взглядов, выражающих достоинство и ценность человека, его право на свободное развитие, утверждающих человечность в отношениях между людьми.
Генезис нынешних вульгарно-технических концепций общественного развития связан с зарождением буржуазного прогрессизма. Еще в эпоху Просвещения возникли представления о прогрессе, якобы возможном лишь на базе расцвета науки и техники.
Пафос разума, знания и основанного на них прогресса наиболее полно и последовательно выразился именно в идеологии Просвещения. Вневременная, внеисторически понятая, всегда тождественная себе "разумность" в противоположность "заблуждениям", "страстям", "таинствам", рассматривалась просветителями как универсальное средство совершенствования общества. Прогресс осмысливался ими как результат распространения истинных, рациональных идей, которые постепенно устраняют загадки мира, пропитывая его светом разумности.
В дальнейшем этот подход в оценке общественного развития начал вырождаться в апологическую по своей сути "прогрессистскую" концепцию с характерным для нее представлением о науке (а затем и о технике) как единственном и всесильном средстве разрешения любых человеческих проблем и достижения социальной гармонии на путях рационально спроектированного миропорядка.
Возникающее позднее стереотипное представление о "технической рациональности" (разработанное М. Вебером), якобы органически присущей буржуазной цивилизации, активно содействовало последующему оформлению сциентистских, т.е. связанных с наукой, иллюзией. В социологии XX века складывались различные направления, изучающие "метафизику", что также укрепляло идеологию индустриализма.
Вместе с тем со всей определенностью можно говорить о раздвоенности буржуазного сознания, тяготеющего к прагматической рациональности и в то же время жаждущего некоего "романтического" восполнения. В свое время К. Маркс подметил, что трезво расчетливая, безгранично эгоистическая атмосфера буржуазного мира с господствующим в ней духом наживы требует некоего противовеса себе, который обретается сознанием в виде романтического взгляда на окружающий мир и человеческую историю.
Буржуазное сознание и по сию пору не может преодолеть собственную внутреннюю раздвоенность, ибо в ее основе - раскол культурно-исторической целостности. Более того, эта рассогласованность углубляется, окрашивается в драматические и даже трагические тона. В общественном сознании образ науки, интерпретируемый в различных значениях, порождает сциентистские и антисциентистские настроения. Сциентизм и антисциентизм все чаще оказываются характеристиками обыденного сознания, выводы которого основываются на жизненном опыте и здравом смысле.
Однако данные типы ценностных ориентаций воспроизводятся и сознанием, общественным и индивидуальным, в нашем обществе. Восстановление утраченной культурно-исторической целостности на новом витке общественного развития - процесс длительный. Он постоянно развертывает новые противоречия и коллизии.
Но именно эти сложные феномены и игнорировали наше обществоведение, наша философия в недавние десятилетия. Они исходили из посылки, будто появление общественной собственности на средства производства автоматически гармонизирует диаметрально противоположные ценностные ориентации, обеспечивает целостно гуманистическое измерение общественных отношений.
Между тем общественная психология, вопреки оптимистическим надеждам, чутко воспроизводила отмеченные духовные коллизии именно в качестве противостояния полярных ценностных ориентаций. Вера в беспредельные возможности науки, в господство аналитического разума постоянно порождала тоску по аксиологической "восполненности" сознания. Обнаруживалась тяга к романтическим аспектам бытия в виде поэтизации душевной хрупкости, сострадания, человеческой боли. Выявляло и выявляет себя и стремление вступиться за "утесняемую природу".
Тем не менее, в общественном сознании укреплялось убеждение, будто техника способна радикально преобразовать мир, решить все мучительные и сложные социальные проблемы. Ученые, инженеры и другие специалисты, образующие слой научно-технической интеллигенции, естественно, видели, что в нашем обществе немало труд-ностей, стихийных, плохо контролируемых процессов, консервативных тенденций. Но они верили в то, что проникновение науки и техники во все сферы общественного бытия, утверждение методов точного расчета устранят негативные явления, косность, помогут отрегулировать все человеческие связи.
В действительности же уже в середине века, едва стала набирать темпы научно-техническая революция, обнаружили себя и первые признаки намечающейся контртенденции. Рождающиеся ценностные ориентации как бы защищали право человека на суверенность, на его стремление жить по собственным запросам, а не по велениям абстрактной науки. Бурный натиск технического прогресса нередко воспринимался общественной психологией как разрушение сложившегося уклада жизни. Энтузиазм таежных строительных эпопей, романтика палаточных городков, наступление на природу порождали одновременно сложный комплекс человеческих переживаний. Гитарная авторская песня, творчество бардов 60-х годов отразили мотивы внутренней неустроенности, одиночества, тоски по природе, которая стала объектом "индустриального наступления". Именно тогда развернулась памятная дискуссия между "физиками" и "лириками". Первые настаивали на приоритете знания, абстрактного расчета, не совместимого со стихийными душевными излияниями. "Лирики" подчеркивали роль гуманитарных подходов, морали, человеческих чувств. Они предлагали оценивать результаты научной деятельности через призму человеческой субъективности.
К сожалению, выявившиеся полярные ценностные ориентации не стали предметом глубокого теоретического осмысления в общественных науках, в философии, в мировоззрении. Разумеется, проблема "физиков" и "лириков" продолжала подспудно обнаруживать себя в общественной психологии, в идеологической пропаганде. Однако господствующие сциентистские настроения оказали шальное воздействие на формирование технократических тенденций, о негативной роли которых столь резко идет речь сегодня.
"Спор между физиками и лириками", - писал Валентин Распутин, - казалось бы, должен был подогреть физиков духовным светом, а лирикам, явить лицо реально изменившегося мира и закончиться к общей пользе, в действительности же из аудиторий .перешел на рабочие площадки и из точки зрения превратился в способ действия... На сей раз человек, вставший у конвейера технического прогресса, выгоду своего места употребил на то, чтобы добиться не одной лишь моральной, но полной и окончательной победы. Не прошло и двадцати лет, как симпатичный "физик", напоминавший гусара, вырос в опасного и самовластного технократа, ловко лавирующего между долгом, целью, выгодой и моралью". "Технократы" - ученые и "технократы" - политики абсолютизируют технический прогресс, производительные силы сводят к технике и технологии, а производственные отношения - только к технико-организационным структурам, авторитарным методам руководства и управления. Такой подход привел к принижению роли человека в общественном развитии, в выявлении целей и смысла прогресса. Сооружение индустриальных гигантов не сопровождалось на протяжении многих лет должной социальной политикой, развертыванием собственно человеческого потенциала.
В "государственном социализме" все сильнее обнаруживал себя функциональный подход к формированию человеческой личности, а также и в оценке ее социальных качеств. Предполагалось, согласно бюрократическим и догматическим технократическим воззрениям, что собственно человеческие проблемы являются производными от производственных вопросов. Они и подлежат решению в последнюю очередь, как некий довесок к воплощаемым технократическим проектам. Практически и сам человек все заметнее выступал как средство, хотя на словах и оставался целью производства. Все это, в конечном счете, неизбежно вело к серьезным нравственным деформациям.
Быстрый рост экономики спровоцировал в свое время возрастание комплекса технократического мышления. Но парадокс состоит в том, что наиболее значительный всплеск этих умонастроений выпал на время застойных, кризисных процессов, сложившихся в нашем обществе. Характерно, что как раз в период снижения темпов роста, усиления бюрократических тенденций индустриалистические, технократические иллюзии обрели стойкое и массовое распространение. Абстрактная вера в машину, вторгающуюся во все сферы человеческой жизни, приглушила иные "резоны", идущие от стихийной человеческой субъективности, от запросов духа, от гуманистических традиций. К тому же нередко господствовала установка, ориентирующая на использование не столько постиндустриальных, сколько устаревших достижений науки и техники эпохи индустриализма.
Отсюда вытекает важный мировоззренческий вывод: технократическое мышление порождается вовсе не техникой как таковой, а специфической ориентацией, своеобразной оценкой ее роли в обществе. Любое техническое усовершенствование не только дает приращение знаний и навыка, усиливает могущество человека. Оно оборачивается также и неизбежными утратами, потому что влечет за собой неожиданные социальные следствия, которые должны выявляться напряженным., всесторонним анализом, экспертизой с позиций совокупного практического и духовного опыта человечества.
Платон полагал, что изобретение письменности окажет разрушительное воздействие на устную речь, приведет к атрофии памяти. Он был в чем-то прав, хотя именно рождение письменной культуры позволило человечеству сохранить накопленные духовные богатства. Английский поэт Мильтон в поэме "Потерянный рай" называет изобретение артиллерии дьявольским искусом, самым бесчеловечным и кошмарным орудием убийства. Торквато Тассо, как бы вторя ему, призывает уничтожить все средства войны, кроме "благородных" - меча и шпаги.
В сущности, современное сознание также тяготеет к двум полюсам. С одной стороны, безоглядная вера в каждое новое техническое приобретение человечества, открытие науки. А с другой - желание вернуться к "благородным" инструментам преобразователя жизни, отвергающим негативно окрашенные стереотипы техники, рациональности. Конечно, человеческую мысль нельзя остановить. Ныне и информатика входит в быт. Но не она порождает технократическое мышление. Техника может сделать человека рабом, исполнителем чужой воли. Она же способна расширить его инициативу, развернуть неслыханные возможности.
Понятно, что без прогресса науки и техники человечество не выживет. Но выживет оно только в том случае, если придаст этому прогрессу человеческий, гуманистический смысл. Звучит, возможно тавтологично. И тем не менее, прогресс должен быть подчинен гуманистической стратегии, он должен быть органически пронизан духом социальной полезности и справедливости, демократичности. Его конечная цель - полное и всестороннее развитие возможностей и способностей, заложенных в человеке, обеспечение здоровой и достойной жизни для каждого.
Стихийность, "обесчеловеченность" прогресса науки и техники, беспардонное отношение к природе незамедлительно обернулись зловещими симптомами. Налицо признаки экологической катастрофы, захватившей человечество. В нашей стране возникли "проблема Байкала", "проблема Ладоги", "проблема поворота рек", "забайкальских таежных пожаров", затем страшная "проблема Чернобыля" и др. Только человеку, беспредельно далекому от земли, обработка почвы может казаться сугубо технологической операцией. Но именно здесь критерии нравственности обнаружили свою неодолимую силу. Земля и человек, его отношение к ней, его поведение в поле и в целом в природе - какие актуальные мировоззренческие проблемы! Отсутствие широкой гуманистической, философской культуры порождает нередко примитивное социальное мышление. Так, технократ-политик мыслил категориями, освобожденными от критериев человечности. Он был озабочен тем, как истратить выделенные ему капиталовложения. На березки и тополя миллиарды не истратишь. Так рождались гигантомания, различные "грандиозные" природопреобразовательные проекты. Проблема состоит не только в том, чтобы различные программы "преобразования" природы, решения хозяйственных проблем получали более основательную проработку. Ведь под такой проработкой часто подразумевается уточнение расчетов, более точная инженерная экспертиза. Речь идет о том, чтобы такого рода программы соотносились не только с такими показателями, как "рентабельность", "польза", "эффективность", но и с критериями человечности, требованиями разносторонней культуры. Не приведет ли та или иная "акция" к ущемлению природы, не нанесет ли ущерб человеку, не разрушит ли нравственную атмосферу? Наконец, не вызовет ли технократическое мышление обостренную, преувеличенную реакцию со стороны вытесняемых компонентов культуры?
Отсутствие глубокой цивилизованности существенно тормозит сегодня развертывание позитивных процессов в нашем обществе. Владычество однобоких ценностных ориентаций вырастает на конкретной почве. Что же лежит в фундаменте такой односторонности? Элементарная неграмотность, узкий профессионализм, догматизм, забвение "корней и истоков", отсутствие гуманитарной культуры.
Технократизм, лишенный человечности, вырождается в делячество, в бескрылый прагматизм. Он чреват обессмысливанием прогресса. Многократно отмеченные в нашей литературе формальные подходы к экономике - увеличение показателями по валу, пренебрежение к качеству продукции - все это, равно как и экологическое бедствие, наглядные проявления данного феномена. Но и гуманизм, лишенный бесстрашного научного поиска, практического содержания, преобразующего социального пафоса, утрачивает свое реальное содержание. Нельзя обеспечить благоденствие человека, развитие его способностей без достижений современной науки, без модернизации всей материально-технической базы, без обновления общественной жизни. Новый подход к социальной политике конкретизирует гуманистическую традицию, во многом определяет новизну современной системы социально-экономических, духовных, нравственных установок. В этой преображенной системе ценностных координат в центр реально выдвигается человек как самоцель прогресса. Объективные законы общественного развития не есть нечто отдельное от деятельности людей, а являются законами их собственных действий. Следовательно, успех общественно-производственной практики обеспечивается не ограничением неких отрицательных сторон проявления объективных общественных законов, а прежде всего устранением несогласованных действий людей, их способностью учитывать объективные материальные предпосылки своей деятельности.
Именно поэтому прогресс нашего общества - это прежде всего вопрос о сознательности, о все более заинтересованном участии миллионных масс во всех общественных преобразованиях; это вопрос о просторе для развития личности, инициативы и творчества человека как хозяина, работника и гражданина. Во всех сферах жизни - в экономике, технике, управлении, культуре, образовании - началом всех начал является человек - и как высшая ценность общества, и как главная производительная сила, и как мера всех вещей, определяющая степень нашего продвижения вперед в экономическом, социальном и духовном отношении.
На современном этапе развития такой подход, как никогда прежде, должен стать основой нашего теоретического мышления и практического, политического действия. Ни техника, ни материалы, ни продукты сами по себе при всем их значении не могут гарантировать социальный прогресс; только человек с его трудовой деятельностью, основанной на передовой технике, технологии, сознательной дисциплине; творческим отношением к труду, четкой и умелой его организацией, культурой, полноценным использованием свободного времени может и должен обеспечить овладение новыми важными рубежами социального прогресса. Именно поэтому стоит сегодня столь остро вопрос о все более инициативном, заинтересованном участии всех наших граждан во всех общественных преобразованиях.
Ведь примечательно, что уже в 60-е годы в нашей стране заговорили о необходимости реформ: более того, они стали было осуществляться, но постепенно угасли. И причины этого в решающей степени заключались в том, что их организаторы "забыли" о человеке, не обратились к массам, не соединили экономические реформы с политическими, с процессом демократизации, привлечения самих трудящихся к решению назревших задач.
История доказала, что самые передовые идеи только тогда реализуются успешно, когда назревает широкое понимание необходимости их практического осуществления, когда они становятся настоятельным требованием самых широких масс народа. Сегодня наш народ, как никогда прежде, нуждается в новых идеях. На нынешнем этапе развития нашего общества гуманистические ценности должны, наконец, перестать быть декоративным украшением технократического здания, должны стать органичной и неотъемлемой характеристикой мировоззренческой общественной практики.
Возрастание роли информации в обществе, НТР предполагают творческий, поисковый характер труда, открывают простор для личного самовыражения, результаты труда в значительной мере зависят теперь от нестандартности подхода. Вместе с тем, бюрократизация по-прежнему пронизывает многие сферы деятельности, регламентируя не только общий процесс, но и его звенья.
Догматическая абсолютизация государственной собственности на деле обернулась приматом администрирования, расширением пространства для всесилия бюрократизма. Бюрократизм нуждается в догматизме, а догматизм ощущает свое партнерство с бюрократией. Догматизм - это скопление мировоззренческой структуры, сведение ее к примитивизму, к набору абстрактных положений, игнорирующих реальное богатство ценностных ориентаций в обществе.
Не случайно, что в ряду болезней, поразивших мировоззренческую, духовную практику, научную мысль" особое место занимает догматизм. Он не является, как может показаться на первый взгляд, простой предрасположенностью ума. Речь идет о такой ориентации, которая вырастает как бы в противовес названным уже качествам подлинной интеллигентности - способности к творчеству, подвижничеству и гуманистическому самосознанию.
Догматизм отрицает развитие. Он опасен и масштабами своего распространения, и силой своего мертвящего воздействия. Догматическое мышление есть неспособность или нежелание охватить явления объективного мира во всей полноте и динамике, противоречивости развития. Вот почему догматизм можно охарактеризовать как жизненную позицию, которая диктуется личными и групповыми интересами.
Сегодня, когда речь идет о развитии, об обогащении общественной .мысли на качественно новом витке мирового развития, о непрестанном обновлении и совершенствовании мировоззрения, важно подчеркнуть, что разнообразие, целый спектр мнений, духовное изобилие не имеют ничего общего с сектантской, догматической замкнутостью. Между тем сегодня во многих творческих коллективах усилились эгоцентрические, сектантские тенденции. Разумеется, они часто являются реакцией на еще недавнее господство диктаторских методов руководства. Однако групповщина, разъедающая творческий процесс, во многом обусловливает дегуманизацию жизни. Подобная практика еще недавно навязывала различные искусственные ограничения, что приводило к закреплению монопольного положения отдельных лиц, группировок, жанров в ущерб развития других.
"Я думаю, что одна из актуальных обязанностей интеллигента, - отмечал С.С. Аверинцев, - противостоять распространяющемуся злу кружкового сознания, грозящему превратить всякую активность в сфере культуры в подобие игры за свою команду, а программы и тезисы, расхожие словечки и списки хвалимых и хулимых имен - в условные знаки принадлежности команде, вроде цвета майки. В этой сфере все переименовано, все значения слов для "посвященного" сдвинуты. Если открытый спор, в котором спорящий додумывает до конца свою позицию, не прячась ни за условные обозначения, ни за прописные истины своего круга, могут привести к подлинному пониманию, хотя бы и при самом серьезном несогласии, то оперирование знаками группового размежевания закрывает возможность понять не только оппонента, но и самого себя".
Другим проявлением обуженности ценностных ориентаций, содержательно схожим с догматизмом, является оценивание духовных процессов через призму борьбы "ортодоксии" с "ересью". Появление различных агрессивных группировок, усматривающих во всем элокозенное и тайное воздействие масонства, другие идейные выверты, достаточно наглядно характеризуют "теневые стороны" мировоззренческой практики, которые в условиях гласности вынесены на поверхность духовной жизни.
В чем причины широкого распространения технократических и умозрительно-гуманистических настроений в современной мировоззренческой практике? Уже говорилось о том, что обуженное представление о структуре мировоззрения, о статусе этой категории, естественно, рождало рассогласованность отдельных компонентов данного феномена. Но имеется еще одна важная причина утверждения технократизма и "псевдочеловечности" в духовной жизни нашего общества, речь идет об отставании философии, вcex общественных наук, которые могли бы быть действенным противоядием как против технократического строя мысли, пустевшего глубокие корни в сознании научно-технической интеллигенции, хозяйственных и государственных работников, так и против умозрительного гуманизма, нашедшего прибежище в сознании некоторых представителей творческой интеллигенции.
Бесспорно, сегодня не обойтись без углубленного изучения общих тенденций развития, противоречий, связанных с изменениями социальной структуры общества, с урбанизацией, научно-технической революцией, экологическими сдвигами. Но не в меньшей мере важно развитие гуманитарных сфер познания - человековедения, искусствоведения, проблем морали. С одной стороны, проникновение вглубь субатомных частиц, сознание неведомых ранее форм вещества во Вселенной, углубление в молекулярную биологию, кибернетика, а с другой - глобальная экология, новые представления об эволюции человека, его психики, языке и т.д. Не так давно многие были убеждены, что лингвистика отношения к технике не имеет, что можно допустить отставание в ней хоть на сто лет. Сейчас эти представления меняются. В сознание входит четкое представление о том, что лингвистика теснейшим образом связана с кибернетикой, с языком компьютеров.
Инженер будущего, безусловно, не ограничится прагматическим знанием технологий. Он станет в какой-то мере обществоведом, ибо нельзя решать технические вопросы без социальных. Возможно, ему понадобятся и те знания, которыми располагает сегодня искусствовед. Ведь кибернетическая система сложна, ею нельзя овладеть без творческого воображения, без изучения глубоких возможностей, заложенных в ней.
Между тем подготовка гуманитарных кадров у нас страдает серьезными изъянами. Высшая школа не воспитывает потребность непрерывного, постоянного самообразования всех категорий работающих, всех возрастов: и молодых, и зрелых. Сегодня огромные требования возникают к интеллектуальным силам и возможностям народа, к его интеллектуальному потенциалу. Требования к человеку, к качеству его убеждений, нравственности. В ходе исторического развития должен сформироваться новый социальный тип - интеллигентный работник, нравственный, смелый, убежденный человек, способный защищать свои взгляды, достоинство и честь. Но также честь и достоинство окружающих его людей.
Чтобы успешно решать встающие перед философской наукой задачи, укреплять ее связь с практикой, политикой, необходимо также более тесное, более органичное переплетение философских размышлений с конкретными социологическими исследованиями. Ведь философия - это фундаментальная, очень общая теория. И одна из причин просчетов в ее применении заключается в том, что мы часто склоняемся к тому, чтобы из ее общих положений переходить к конкретным выводам практического характера, не выяснив цепочку опосредований, не имея достаточно надежных конкретных данных о положении дел в обществе. Между тем для выработки научно обоснованных решений, например, применительно к сфере экономики, финансов и т.п., необходима система достаточно оперативной службы по сбору и анализу экономической, социальной, психологической, демографической и другой информации. Знание одних объективных законов развития экономики и общества в целом отнюдь недостаточно для выработки и принятия обоснованных на перспективу политических планов и решений. И это значит, что философская теория должна - все теснее взаимодействовать с дисциплинами, исследующими конкретные процессы (конкретная социология, статистика и т.д.). Кроме того следует более настойчиво укреплять сотрудничество философии с такими отраслями точного знания, как кибернетика, теория информации, теория моделирования, математические методы и т.д.
Это следует подчеркнуть, потому что в нашем обществе политики и некоторые подобострастные философы долгое время испытывали чувство враждебности к таким наукам, как социология, общественная психология, кибернетика и т.п. Им это было важно, поскольку позволяло игнорировать общественную практику в качестве критерия истины и создавать несуществующий мир, апологетически камуфлирующий негодную действительность, оправдывать застывшие формы организации общества.
Разумеется, политика тоже должна сотрудничать с конкретными общественными науками. Во всяком случае, между философией и политикой как сферой политической деятельности должно быть опосредствующее звено, должна стоять специальная политическая наука, базирующаяся на основе взаимодействия философии, политической экономии, социальной психологии, социологии, конкретных естественных и гуманитарных наук.

3. Философия, политика и нравственность
Понятно, что для укрепления плодотворного союза науки и практики, философии и политики в обществе должна быть соответствующая политическая и духовная атмосфера. Демократия, гласность, нравственность, терпимость - вот слагаемые этой атмосферы. История, наша собственная жизнь убеждают: когда насаждались униформизм, единообразие мнений, наступали застой в науке, упадок в политической жизни. Социальный и научный опыт давно уже доказал, что различие позиций, дискуссии стимулируют мысль, поиск наиболее эффективных решений научных и политических проблем.
Конечно, чтобы у нас многообразие (плюрализм) мнений стало эффективно работать на общество, необходимо в обществе утверждение терпимости.
Ведь, бесспорно, идея построения демократического общества - великая, великодушная идея. Но ее реализация требует умной, честной политики, требует культуры терпимости, компромиссов.
В нашей истории, в силу особенностей развития страны, политика, как правило, была агрессивна, нетерпима. Ее лозунгом был принцип "Кто не с нами, тот против нас".
Анализируя проблему нашей политической ожесточенности, правовед И. Покровский в начале XX века в статье "Над нами и сегодня Перуново заклятье" (сборник "Из глубины") воспроизводит старинную новгородскую легенду, о которой в курсе русской истории рассказал В. Ключевский. Суть легенды: когда новгородцы при Владимире Святом сбросили идол Перуна в Волхов, рассерженный бог, доплыв до моста, выкинул на него палку со словами: "Вот вам, новгородцы, от меня память". С тех пор новгородцы в урочное время сходятся с палками на волховском мосту и начинают драться...
Ключевский вспоминает об этой легенде в связи с даваемой им характеристикой древнерусского веча: "На вече, - говорит он, - по самому его составу не могло быть ни правильного обсуждения вопроса, ни правильного голосования, решения составлялись на глаз, лучше сказать, на слух, скорее по силе криков, чем по большинству голосов. Когда вече разделялось на партии, приговоры вырабатывался насильственным образом, посредством драки; осилившая сторона и признавалась большинством..." . Политическая ожесточенность вела к междоусобице, к пролитию крови.
Как преодолеть ожесточение? Русский мыслитель, философ и писатель В.В. Розанов считал необходимым разрушить политику, создать аполитичность. Оставить управление, "ход дела", но лишь в элементарном виде: факты - без всяких переходов в теорию и общую страсть. Принципы, по мнению В.В. Розанова, вообще не дело политиков, их дело управлять конкретным ходом вещей. А принципы - дело мыслителей, поэтов, священников.
Конечно, эти рассуждения В.В. Розанова наивны, утопичны. Но в них много и верного. Ведь политическая нетерпимость, действительно, разделяет, ожесточает людей. Политики в пылу борьбы "своим" проблемам придают характер всеобщности, признают только жесткие ответы: да или нет. В действительности, как показывает история, большинство политически альтернатив отнюдь не непримиримы и зачастую логически дополняют друг друга.
Поэтому в нормальном демократическом государстве наличие политических альтернатив должно признаваться нормой; оппозиция должна признаваться и уважаться. Поэт М. Волошин отмечал: "Мир строится на равновесиях. Две дуги одного свода, падая одна на другую, образуют несокрушимый упор. Две правды, два принципа, две партии, противопоставленные друг другу в устойчивом равновесии, дают точку опоры для всего здания. Полное поражение и гибель одной из партий грозит провалом и разрушением всему зданию".
К сожалению, и сегодня политика зачастую - это голое противостояние. Меньше всего и сегодня человек рассматривается как цель, всего больше - он средство достижения целей политики и политиков. Все это отвращает от политики многих людей.
Конечно, политика, политическая деятельность необходимы. Но они должны быть направлены на то, чтобы в нашей стране зарождалось гражданское общество, уважались права и свободы человека и гражданина, Конституция, законы.
И важно, чтобы правовой строй не был сведен лишь к поддержанию "благопристойности внешних отношений между людьми". Необходимо гарантировать социальную защищенность человека.
"Учтив, вежлив буду, а хлеба не дам", - раскрыл в свое время Ф. Достоевский идолопоклонничество перед юридическими формулами. Нам, конечно, же, еще далеко до подобного идолопоклонничества. Однако в любом случае подлинно гражданское общество должно отвергнуть принцип; "всякий за себя и для себя". Оно должно быть социальным, соединять, сплачивать людей, упрочивать их солидарность. Но, чтобы общество стало социально, оно, бесспорно, должно быть подлинно гражданским, функционировать в соответствии с правом.
Но что это значит? Это значит, что в центре государства, общества должен стоять человек, обладающий разумом. Все законы жизни общества должны быть лишь отражением требований разума - так считал основоположник теории гражданского общества - Т. Гоббс. Все, что совершается в соответствии с разумом, является правильным и согласным с правом. Одновременно действовать в духе разума и права - значит действовать свободно и справедливо. По Гоббсу, в конечном счете, право, свобода и справедливость - понятия, органично связанные друг с другом.
Государство, правительство должны базироваться на этих принципах. Лишь в этом случае они достойны уважения. Вместе с тем, граждане всегда должны иметь право и реальную возможность критиковать государство и тем более то или иное конкретное правительство.
У американского писателя Д. Стейнбека в его "Русском дневнике" зафиксировано интересное наблюдение. "Нам кажется, что одним из самых глубоких различий между русскими и американцами является отношение к своим правительствам, писал он. - Русских поощряют в том, чтобы они верили, что их правительство хорошее, что оно во всем безупречно. С другой стороны, американцы и англичане остро чувствуют, что любое правительство в какой-то мере опасно, что правительство должно играть в обществе как можно меньшую роль; и что любое усиление власти правительства плохо, что за существующим правительством надо постоянно следить, следить и критиковать, чтобы оно всегда было честным, деятельным и решительным.
Американцы боятся, если власть будет сосредоточена в руках одного человека или группы. Американское правительство живет компромиссами, предназначенными для того, чтобы власть не перешла в руки одного человека. У нас, в Америке, так боятся чьей-то власти, что охотно скинут хорошего лидера, чем допустят прецедент единогласия".
Сейчас, конечно, ситуация в России изменилась. Мы критикуем правительство, причем зачастую весьма остро. И оно это заслуживает .
Однако нормальной политической жизни, нормальной политической борьбе по-прежнему мешает отсутствие терпимости. Пока очевидны поляризация мнений и позиций, ожесточение и озлобление. Сегодня наше общество (в том числе философия и политика) держит экзамен на терпимость. Без терпимости, без уважения друг к другу невозможны ни плодотворное развитие философии, ни выработка и осуществление взвешенной политической линии.
Вместе с тем терпимость - это, конечно же, не есть равнодушие, пассивность. И в философии, и в политике необходимы споры, конкуренция и даже борьба мнений, но борьба цивилизованная и уважительная, не оскорбительная и не унижающая человека, высказывающего иную или даже конкурирующую точку зрения.
Разумеется, многообразие мнений отнюдь не исключает единство мысли и действий. Для науки обязательно стремление к истине, а истина все-таки одна. Конечно, истинность тех или иных суждений, выводов, концепций доказывает практика, причем не ежеминутная, а социально-историческая. Поэтому на пути к истине, в стремлении к истине и философ, и политик должны иметь право на свободу мнений; они должны иметь право высказывать самые различные мнения. Только из такого многообразия мнений и может возникнуть единство. Желание же постулировать единство априори не только не имеет само по себе ценности, но и может, как мы уже знаем, привести к опасным последствиям, в конечном счете, к духовному и физическому террору.
Поэтому и философ, и особенно политики должны защищать и претворять в действительность многообразие мнений и позиций. Они должны признавать и защищать также и право человека на заблуждение. Нам надо, наконец, научиться жить в соответствии с принципом Вольтера: "Я. ненавижу ваше мнение, но я умру за то, чтобы вы имели право его высказать". У нас же зачастую действует принцип: я не уважаю ваше мнение и я умру, но не дам вам. возможности его высказать. И здесь - в деле утверждения атмосферы терпимости - обязанности политика, на наш взгляд, более значительны, ведь он обладает властью и возможностью оказывать давление. В этой связи в сфере политики сегодня, как никогда прежде, возрастает значение нравственных принципов. Бесспорно, на политику всегда влияли господствующие в обществе нравственные ценности и идеалы. Уже Кант в своем трактате "К вечному миру" рассматривал мораль как политическую силу. Сегодня этические предпосылки, моральные движущие силы в политике приобретают еще больший вес, они становятся важнейшим элементом политики, в сущности, ее категорическим, императивом.
Конечно, речь не идет о том, чтобы свести политику исключительно к совокупности нравственно-этических принципов. Необходимо учитывать, что никакие призывы к свободе, справедливости, солидарности, человеческому достоинству, совести, чести и т.п. не могут заменить материальных основ политики. Более или менее готовые средства для устранения обнаруживающихся недостатков общественного строя заключаются прежде всего в материальных условиях производства, в caмих изменившихся производительных силах и производственных отношениях. Лишь с учетом этого формируется научная политика, выражающая как историческую необходимость, так и интересы прогрессивных, передовых сил общества.
Но, конечно же, сам политик должен быть человеком нравственным. В любом случае для него решающим должен быть фактор: как, каким образом, какими средствами будет достигаться та или иная политическая цель.
Думается, что вообще нельзя говорить о высокой политической культуре человека, если он нравственно ущербен.
Нравственность и политическая культура должны быть слиты воедино, должны быть органично присущи человеку. Больше того, именно нравственности должно отдать приоритет. В свое время об этом очень хорошо сказал Н.А. Бердяев: "Политика должна занять свое подчиненное" второстепенное место, должна перестать определять критерии добра и зла, должна покориться духу и духовным целям... Должна быть преодолена диктатура политики, от которой мир задыхается и исходит кровью. Духовная жизнь должна вновь занять подобающее ей иерархически - преобладающее место... Суровый исторический пессимизм освобождает нас от великих земных утопий совершенного общественного устранения. Но он не освобождает нас от долга осуществлять всеми силами Христову правду... Не легко победить радикальное зло человеческой природы и природы мира... Но отсюда не следует, что мы должны соглашаться на власть зла и на злую власть, что воля наша не должна быть направлена к максимуму правды в жизни" .
Политики должен быть честным. Иметь мужество уйти в отставку, если его программа отклоняется, или если он не в состоянии эффективно выполнять свои обязанности. Он должен обладать понятием чести, чувством собственного достоинства, быть способным идти на конфронтацию ради защиты своей чести. А это вовсе нелегко. Терять приходится многое; положение в обществе, материальное благополучие, душевную уравновешенность. Можно ожидать дискредитации, остракизма. А в сталинские времена можно было потерять все, в том числе и жизнь. Так что мужество политику, безусловно, необходимо. Как, впрочем, необходимо оно и философу, если он свободолюбив и стремится защищать свое право на свободомыслие. Ведь еще совсем недавно любая, отличающаяся от официальной позиция осуждалась и подавлялась. Однако, подчеркнем, главным гарантом свободомыслия философа, честности и нравственной порядочности политика должно быть само общество. Утверждающиеся в нем демократия, гласность, терпимость, нравственность. Союз философии и политики, философов и политиков необходим сегодня и для осмысления и решения вставших перед человечеством всемирно-исторических, глобальных задач. Нельзя уяснить эти задачи иначе, как лишь обозревая их с философской "высоты"; их можно решить лишь на пути формирования такого политического самосознания, которое включало бы в себя способность действовать ответственно. Как сказал однажды Гегель, идеальным является такое соединение философии и политики, при котором в политикe находят свое выражение философские принципы разума.
В реальной жизни, к сожалению, такого соединения философии и политики нелегко достигнуть. Весьма часто бездумная философия расчищала путь безответственной, а то и преступной политике. Во всяком случае, в прошлом политическое сознание тех или иных народов, тех или иных наций весьма часто подвергалось пагубному воздействию всякого рода реакционных идей; национализма, расизма, милитаризма, которые парализовали политическое мышление людей, ломали их волю в результате навязывания им сознания верноподданичества, порождали в них безмерную жажду господства, слепую жестокость, даже готовность идти на любые преступления против человечности и человечества.
И сейчас в отношениях между нациями и народностями еще много недоверия, немало ненависти. Но чтобы ни ненависть, ни националистический угар не торжествовали победу, не смогли воспрепятствовать тому, чтобы был услышан голос разума, голос истины, философ и политики должны действовать - действовать разумно и нравственно. В этом задача, долг и философов, и политиков. Об этом задаче, об этом долге важно напомнить, поскольку зачастую истина, историческая правда приносились и приносятся еще в жертву реакционной политике.
Когда-то отказавшийся от политики философ К. Ясперс пришел к четкому выводу, что политическое воздержание вредно, что за свободу, демократию и мир необходимо бороться. Сегодня этот вывод особенно актуален. Ведь война - общая опасность, мир - общее достояние. Это - истина, и ее должны понять все люди.
Все люди, каждый человек должен чувствовать ответственность за все происходящее в мире. Сошлемся еще раз на К. Ясперса. В годы второй мировой войны и после шла острая дискуссия по поводу вины немецкого народа за совершенные германским фашизмом преступления. К. Ясперс совершенно правильно подчеркнул, что политическую вину за фашизм несёт не народ, а монополии, военщина, правые, реакционные силы, но "метафизическую" вину, безусловно, несет каждый немец, вся Германия.
Вероятно, метафизическую вину за все, что происходит в мире сегодня, несем все мы. В современных условиях позиция: я - благороден, я - честен, я не совершаю преступлений, а все остальное меня не касается, я не виноват в том, что многие люди бедны, больны, несчастны, - такая позиция, такой тип мышления - аморальны. Во всяком случае сегодня мало быть порядочным, нравственным, гуманным в личном плане. Мы должны чувствовать ответственность за все, что было, есть и будет с другими людьми. Я лично не несу политической ответственности за сталинские преступления, за застой в нашей экономике, за бездуховность в нашем обществе. Я лично не несу политической вины за гонку вооружений, за нависшую над человечеством опасность ядерной и экологической катастрофы, за неоколониалистскую эксплуатацию развивающихся стран. Но я должен испытывать чувство моральной вины, моральной ответственности за все то, что было, есть и будет с человечеством. Если каждому из нас будет больно от того, что в мире есть обездоленные, голодные, больные, униженные, если не будет равнодушных, конформистов, благодушных, если мы будет знать, кто враг и кто наш друг (при этом, конечно же, не будет смотреть на все и на всех через призму "образа врага"), то мы, разумеется, сможем сохранить миp, цивилизацию, обеспечить прогресс.
И это долг философов, а также и политиков воспитывать в людях чувство метафизической вины, ответственности за все смягчившееся в мире.
Гуманистический подход нужен сегодня и при разрешении идеологических противоречий между различными мировоззрениями. Противоречия и борьба идей, безусловно, остаются; они неизбежны. Однако идеологические противоречия отнюдь не исключают возможность, более того, в современных условиях требуют компромиссов и приемлемого для всех сторон урегулирования спорных вопросов (как между отдельными людьми, партиями, организациями и движениями в рамках одной страны, так и - что особенно важно - между государствами).
В сегодняшней ситуации все люди (в том числе философы и политики), независимо от мировоззрений, должны осознать идею человеческого единства, должны понять, что это единство - необходимое условие для самого существования человека, для его выживания.
Поэтому сегодня - время действий всех гуманистически мыслящих людей, в том числе философов и политиков. Все честные люди должны четко и недвусмысленно определить свою философскую, политическую и нравственную позицию, должны поднять свой предостерегающий голос, должны выступить в защиту прав и интересов каждого человека, всех людей, всех народов, их стремления к миру; они должны идти этим путем, сознавая свою ответственность за судьбу общества, цивилизации, за судьбу человечества.