|
Головному вузу международной Ассоциации строительных высших учебных заведений - Московскому государственному строительному университету, носившему до 1993 г. более привычное имя МИСИ, исполняется 80 лет. Временем рождения МИСИ-МГСУ принято считать 1921 г., когда был основан Московский практический институт.
Сегодня в МГСУ 13 факультетов, 63 кафедры, 1100 преподавателей, включая около 200 профессоров и более 650 доцентов, 9000 студентов. Подготовлено почти 100000 специалистов-строителей.
МИСИ-МГСУ преодолел трудности перестроечных и постперестроечных лет. При всех нововведениях удалось сохранить старую фундаментальную школу строительного образования, которую создавали такие ученые, как Н.С.Стрелецкий, В.З.Власов, И.М.Рабинович, Л.А.Серк, В.Г.Скрамтаев, П.Л.Пастернак, М.М.Гришин, Н.А.Цитович, Ф.Ф.Губин, Н.Г.Домбровский, А.В.Волженский, В.М.Предтеченский, Н.Н.Абрамов и многие другие.
Но хотелось бы отойти от традиционного юбилейного славословия и немного подробнее рассказать о нескольких людях, с которыми мне посчастливилось встретиться в МИСИ и которые составляют главную непреходящую ценность этого института-университета.
Константин Степанович Мельников
Осенью и зимой 1955 г. каждую неделю я шел от Комсомольской площади по Ново-Рязанской улице мимо Мельниковского гаража, сворачивал к Разгуляю и спускался по Доброслободскому переулку к клубу института, где в большой полукруглой комнате на втором этаже вел занятия по рисунку выдающийся русский архитектор Константин Степанович Мельников.
46 лет назад я не представлял, сколь велик и значителен невысокий старичок, обучавший первокурсников МИСИ азам рисунка. Константин Степанович казался нам старичком, хотя он только перешагнул за 60, и впереди были 20 лет жизни и запоздалое всемирное признание.
Свои лучшие произведения Мельников создал, будучи молодым человеком, твердо поверившим в безграничные возможности нового динамичного общества. Все его постройки самодостаточны и по-хорошему эгоистичны. Его гаражи на Бахметьевской и на Ново-Рязанской взламывают унылую промзастройку, а его знаменитый арбатский дом из двух спаренных цилиндров с удивлением и достоинством рассматривает свое заурядное окружение.
Оригинальному многообъемному клубу на Стромынке нет никакого дела до все уменьшающейся сокольнической пожарной каланчи и рядом стоящих больничных корпусов. Получилось так, что мне довольно долго пришлось наблюдать самый знаменитый мельниковский клуб из окна больничного коридора. Несмотря на нарочитую угловатость, он казался чем-то одушевленным, похожим на пучок листьев или сноп, изогнувшийся на ветру.
Я вспомнил об этом впечатлении, когда читал комментарий Мельникова к неосуществленному проекту Дворца Советов, где он задумал показать "борьбу статичной пирамиды с живой развивающейся формой цветка".
Многочисленные проекты Константина Мельникова не были реализованы или были воплощены в усеченном виде, по его собственному признанию, ввиду "несовпадения горячего пыла фантазии с тугим младенчеством реального воплощения".
Время безнадежно отстало от основанных на глубоком понимании функций фантазий великого архитектора. Самобытный мастер не мог по команде перестраиваться, выдавая то, "что сегодня носят", будь то классические фасадные декорации или серо-панельная массовка.
Мельников оказался не у дел, и единственной организацией, предложившей ему работу сначала на кафедре архитектуры, а затем начертательной геометрии и графики в 50-х годах был МИСИ.
Я не помню каких-то особых педагогических приемов Мельникова. Он аккуратно руководил размещением постановок, света. За полгода обучения из классических форм мы, кажется, освоили только розетку, картуш, капитель и вазу. А в остальном старательно рисовали наборы геометрических фигур: шары, конусы, кубы и, разумеется, любимые мастером цилиндры. Так что натура у нас была вполне конструктивистская.
Мельников подсаживался то к одному, то к другому из нас и несколькими движениями карандаша твердой вытянутой рукой сообщал студенческим опусам осмысленность и стройность.
Но, пожалуй, подлинным счастьем были встречи с Мельниковым для наших китайцев. Три юноши и три девушки в аккуратных синих костюмах, ладные, сами словно четко прорисованные, посещали уроки Мельникова в составе нашей интернациональной группы.
Еще не вполне владея русским языком, на уроке рисунка они были избавлены от мучительного восприятия на слух не совсем понятного языка. За мольбертом все было проще. На неуверенный студенческий штрих - вопрос следовал ясный артистичный штрих - ответ мастера.
Еще в группе был маленький тихий монгол и большой вальяжный румын, абсолютно индифферентные по части рисунка. Мельников терпеливо возился и с ними.
Может быть, в середине 50-х, в абсолютно невыездное время, общение с нашими иностранцами было для Константина Степановича каким-то окошком в огромный мир, которому еще предстояло вновь открыть великого зодчего.
В оценках Мельников, как и большинство пожилых преподавателей, был снисходителен. Разговаривал он мало, ни о чем не рассказывал и, как мне казалось, не рассчитывал, что его будут слушать. На память приходят всего несколько его неожиданных высказываний. Однажды он вдруг рассказал, как писал обнаженную натуру на уроке живописи у Константина Коровина. Последний взял перепачканную мельниковскую палитру, обмакнул кисть в смесь странного цвета и сделал несколько мазков на его работе. "И живот засветился!" Эту фразу Мельникова, полную восторга перед мастерством великого Коровина, я цитирую дословно.
Если бы знать тогда, кто сидит рядом, разговорить, расспросить его и слушать, слушать…
Сейчас после многолетнего перерыва на факультете ПГС возобновились занятия по рисунку. И самое время вспомнить, что пять десятилетий назад в Московском инженерно-строительном институте рисунок преподавал великий архитектор XX в. Константин Степанович Мельников.
Николай Георгиевич Меньшиков
Передо мной большая, оформленная затейливой виньеткой, видами Спасской башни Кремля и еще не достроенной высотки на Котельнической, коллективная фотография.
Много прекрасных, интересных людей, и писать можно было бы о каждом, но меня привлекает лицо красивого, высоколобого человека. Это кандидат архитектуры, доцент Николай Георгиевич Меньшиков. Мне посчастливилось встретиться с ним еще на третьем курсе в 1958 г., и наше знакомство продолжалось больше 40 лет.
Николай Георгиевич был выпускником архитектурного отделения МВТУ, прошел большую школу проектирования и строительства предприятий легкой промышленности и долгое время успешно совмещал работу на производстве и преподавание в МИСИ. Поэтому его лекции изобиловали живыми конкретными примерами, и архитектуру промышленных зданий он читал как прикладную, жизненно необходимую динамичную дисциплину.
Меня поражало удивительное терпение Меньшикова в работе с самыми далекими от архитектуры студентами. Спокойствие, готовность ответить на любой самый неквалифицированный вопрос, уважительное обращение (только на "Вы") - все это создавало особое настроение, студент исподволь проникался серьезным отношением к работе, "выкладывался", сам порою удивляясь высокому результату своих трудов. И дело здесь не в формальных оценках, хотя по этой части Николай Георгиевич был принципиален, но достаточно великодушен.
Через два года Меньшиков стал руководителем моего дипломного проекта.
Здесь он тоже был терпелив и не склонен к жесткой опеке. Он согласился с моим весьма спорным решением разместить домостроительный комбинат под единым большепролетным покрытием и использовать в цехе напольные краны, помог мне побывать на действующих ленинградских предприятиях, что позволило сделать проект более реальным. После успешной защиты диплома я на 9 лет расстался с Николаем Георгиевичем, занимался различными промышленными объектами сначала на стройке, а потом в проектной организации.
Меньшиков вновь стал моим руководителем, когда я поступил в аспирантуру на кафедру архитектуры.
Учеба в аспирантуре шла туго. За 9 производственных лет я привык прилично зарабатывать, работать в коллективе, видеть зримые результаты своего труда. А тут возишься с чем-то неопределенным, во что и сам не очень веришь. Я порывался уйти из аспирантуры на понятное мне производство, но здесь Николай Георгиевич проявил и твердость и дипломатический талант.
Он не делал мне внушений, просто предлагал пройтись пешком со Шлюзовой до его дома в районе Патриарших прудов. Каждый раз он вел меня новым маршрутом, раскрывая потаенные виды замоскворецких церквей, делясь радостью от внезапно возникающей панорамы Кремля, созерцая помпезную улицу Горького или тихую Малую Бронную. Наш маршрут заканчивался возле старого серого дома с полуколоннами на улице Жолтовского. Здесь в "доме художников" в коммунальной квартире много лет жил Николай Георгиевич с женой и двумя дочерьми. Он был известным архитектором, парторгом большой кафедры, но по части добывания благ для себя не преуспел.
Дочери выросли и покинули отчий кров, любимая жена умерла. Статный, красивый, сильный Николай Георгиевич и в 60 лет был завидным женихом, но остался однолюбом и судьбу свою ни с кем не соединил. Из комнаты на улице Жолтовского было близко до диетической столовой при гостинице Пекин, до зала Чайковского, до Консерватории, до Дома Архитектора. Но коммунальные неприятности заставили Николая Георгиевича перебраться на окраину в однокомнатную продуваемую всеми ветрами квартирку на Фестивальной.
В 70 лет Меньшиков вышел на пенсию, отказался от почасовой работы и зажил активной жизнью пенсионера. Каждый день он делал специальный комплекс упражнений, пел под собственный аккомпанемент на пианино, много читал, делал выписки из книг по философии, естествознанию, бродил по окрестностям Химок-Ховрино, если позволяла погода.
Николай Георгиевич стремился поделиться своими мыслями, опытом с другими, научить их радоваться жизни во всех ее проявлениях, помогать тому, кому трудно. Он много раз выступал перед обитателями дома престарелых, несколько лет занимался пением и лечебной гимнастикой с соседкой, перенесшей тяжелый инсульт.
Два-три раза в год я навещал его на Фестивальной, усаживался среди вороха книг и газетных вырезок, слушал и говорил, выговаривался. Я не знаю, как исповедуются священнику, но, наверное, мои долгие сумбурные речи у Николая Георгиевича были похожи на исповедь. Стены комнаты были сплошь завешаны рисунками его друзей. Мои картинки там были тоже.
В мае 1999 г. мы отметили 96 лет со дня рождения Н.Г.Меньшикова, а в конце этого же года его не стало. Исповедоваться теперь не у кого…
Нодар Вахтангович Канчели
С Нодаром Канчели я учился в одной группе. Выдающимся студентом он не был. Но математика и специальные дисциплины шли у него легко и красиво. Прочие науки Канчели просто не интересовали. Впрочем, в памяти однокурсников остался философский спор между Нодаром и преподавателем философии, когда наставник признал себя побежденным и наградил Канчели законным высшим баллом.
Дипломный проект Нодара - оригинальная пространственная конструкция покрытия - была замечена двумя корифеями строительной науки: Н.С.Стрелецким и П.Л.Пастернаком. Консультант по технологии строительного производства отказался подписать проект, считая, что покрытие упадет. Благодаря авторитету Стрелецкого и Пастернака, проект был все же оценен на "отлично" и особо отмечен, но Нодар Канчели на протяжении долгой проектной работы не раз сталкивался с неприятием своих изящных, неординарных конструкций.
После окончания МИСИ и заключительного тура по марштуру: Москва-Тирасполь-Одесса-Ялта-Ростов-на-Дону-Москва Канчели осел в отделе строительных конструкций Моспроекта-1. Здесь Нодар прошел неоценимую школу, участвуя в проектировании останкинского телецентра, гостиницы "Белград", студии циркового искусства, других уникальных объектов.
Расчет сложных пространственных систем требовал фундаментальной математической подготовки. И сознавая это, Канчели поступил на мехмат МГУ. Ему было очень трудно, приходилось одновременно работать, содержать молодую семью, решать квартирный вопрос, серьезно учиться. Порою дело доходило до обморочного состояния. Но Канчели выдержал, получил в 1968 г. диплом математика, расширив свои творческие возможности.
Уже больше четверти века Нодар Канчели является главным конструктором, а затем и техническим директором института "Курортпроект", где он создал мощные отделы строительных конструкций и автоматизации проектирования. Канчели настойчиво внедряет принцип последовательной оптимизации на стадиях общего выбора конструктивной системы, расчета конструкции и выбора методов ее возведения.
Эти принципы реализованы в таких его известных работах: Бауманский рынок, ротонда Ново-Иерусалимского монастыря, пансионат "Дружба" в Крыму, купола Храма Христа Спасителя, покрытие атриума Гостиного Двора, большепролетные перекрытия многих спортивных сооружений.
Канчели не ограничивается каким-либо излюбленным приемом или материалом. Его конструкции разнообразны, органичны, естественно красивы и не нуждаются в каком-либо декоре. Они определяют образ здания. Не случайно конструктор Канчели является членом Союза архитекторов России.
Он активно пропагандирует взгляд на здание как на скульптуру, наполненную функцией. Но и в скульптуре как таковой Канчели сказал свое весомое слово. Им предложено оригинальное конструктивное решение памятника Льву Яшину, пространственной композиции в Олимпийской деревне, памятника-стелы в Ханты-Мансийске.
В его активе более 30 изобретений, включая строительные конструкции, и "шутки гения", вроде водяной люстры или раскручивающегося зонтика.
Доктор технических наук, Заслуженный строитель России, инженер, получивший мировое признание, продолжает сотрудничать с МГСУ, много лет возглавляя одну из государственных экзаменационных комиссий. Он искренне огорчается, слыша неудачные ответы студентов, и не скрывает радости каждого обдуманного точного ответа, по поводу каждой неординарной работы, с удовольствием приглашая наиболее толковых студентов в "Курортпроект".
Для нынешних выпускников МГСУ Канчели - мэтр, живой классик, наверное такой же, какими были для нас Мельников, Меньшиков, Стрелецкий, Пастернак и многие другие, составившие славу МИСИ-МГСУ.
Ю.ТИМЯНСКИЙ,
профессор
|
Власть
