год 2010-й - более 30.000.000 обращений

С благодарностью:
Стасу Ионову - за разминку,
Диме Горбатову - за поддержку и помощь,
Николаю Формозову - за предоставленные материалы.

Еще совсем маленькой я поняла, что в мире существуют материи столь тонкие, что любое, самое легкое касание губительно для них. Взяв двумя пальчиками яркую бабочку, издали похожую на желтый одуванчик, я рассмотрела ее и осторожно разжала пальцы. Тут же стало ясно, что с бабочкой произошло что-то неладное . Нет, она была жива, только лететь не могла. А на моих пальцах поблескивала золотистая пыль.

"Безнадежная жажда добиться чего-то от красоты, задержать ее, что-то с ней сделать" - один из главных набоковских мотивов.

О Набокове написаны тысячи страниц: cотни литературных портных попытались раскроить по своим лекалам тонкую скользящую набоковскую ткань.

Набоков не раз вступал в разговор со своими будущими биографами: "Мне отвратительно залезать в драгоценную жизнь великого писателя и подглядывать за течением ее из-за забора - ненавижу вульгарность этого "общечеловеческого интереса" - шуршание юбок и хиханьки в коридорах времени - ни один биограф никогда не заглянет в мою собственную жизнь".

Набоков явно недооценил охотничью силу страсти, которая владела биографами, "взявшими след". Она была сравнима по силе с набоковской страстью к бабочкам. Такая страсть, как и вера, двигает горами, она наследуется генетически, ее невозможно привить или воспитать. Страсть - это письмо, которое отец Набокова, Владимир Дмитриевич, пишет жене из тюрьмы, из страшных "Крестов": "Скажи Laudy, что в тюремном дворе я видел капустницу". Страсть - вздох умирающего Владимира Набокова: "Некоторые бабочки уже наверное начали взлетать..."

Бдительные биографы, дознанческих дел мастера, отследили каждый шаг, истолковали каждое слово писателя. Приступая к чтению биографий , я выписала на листочке предупреждение Набокова: "Помни, что все, что тебе говорится, по сути тройственно: истолковано рассказчиком, перетолковано слушателем, утаено от обоих покойным героем рассказа" .

Сам Набоков написал три версии автобиографии: две английских и русскую. Для этого конспекта я пыталась отбирать биографические факты бесспорные, несомненные и непреложные, как примеры из учебника русской грамматики П.Смирновского, взятые эпиграфом к роману "Дар": "Дуб-дерево. Роза- цветок. Воробей - птица. Олень - животное. Смерть неизбежна". Я исключила утверждение "Россия - наше отечество": бесспорное для Смирновского, для многих из нас оно оказалось спорным.

Меня интересовала судьба эмигранта-гуманитария 1940 "года впуска " и американские реалии тех лет. Если угодно, речь пойдет об американской трудовой биографии Набокова. Памятуя о моем детском опыте с бабочкой, я не буду касаться никаких тонких материй.

На последней странице автобиографии Набокова возникают великолепные трубы громадного корабля "Шамплен", который доставил семью Набоковых к другим берегам. 28 мая 1940 года Набоков с женой и сыном прибыл в Нью-Йорк.

В свой следующий рейс "Шамплен" пошел ко дну, потопленный немецкой торпедой.

Набоков ступил на американский берег, но твердую почву под ногами обрел не сразу. Ему было 40 лет, в кармане - одна стодолларовая бумажка. Хотя в Европе он уже выпустил несколько книг, замеченных русской эмиграцией, в Америке его имя было неизвестно. Небольшой круг знакомых состоял из кузена Ники, художника. Добужинского, профессора Гарвардского университета Михаила Карповича ( впоследствии главного редактора "Нового журнала", основанного Марком Алдановым) .

Как и всякий новоиспеченный эмигрант, Набоков занялся поиском работы. Что мог предложить Набоков Америке? Чистое звучание русских струн, которые позже, по его признанию в послесловии к "Лолите", заржавели и стали дребезжать.

Общительный Ника рекомендовал Набокова в русский отдел "Голоса Америки", но Набоков там не понравился, и на вакантное место взяли самого Нику. Литературный фонд принял участие в судьбе Набокова и подыскал место книжного курьера-велосипедиста: на это не согласились Набоковы.

Лето 1940 года Набоковы провели на даче Карповича в Вермонте. Из письма Набокова в Европу: " Живем среди великолепных зеленых зарослей у этого изумительно доброго Карповича, где можно разгуливать полуголым , пишу английский роман и ловлю американских бабочек... Положение мое мучительно неопределенное, но пока ничего не вышло, и мысль о зиме внушает страх..."

По возвращении из Вермонта кузен Ника познакомил Набокова с известным критиком и литератором Эдмундом Уилсоном (Edmund Wilson). Неважно, что он был радикалом и леваком, т.е. человеком совсем другой закваски, чем Набоков. Гораздо важнее, что он был очень хорошим человеком. Биографы Набокова отмечают, что Уилсон стал заниматься делами Набокова с таким жаром и пылом, как будто из нищей Европы к нему нагрянул лучший друг. Никакой высокооплачиваемый литературный агент не смог бы сделать больше. Уилсон стал заказывать Набокову рецензии и книжные обзоры для журнала "Нью-Рипаблик" (New Republic), в котором он вел отдел литературы; представил Набокова всем издателям, которых знал лично, в том числе, и процветающему Лафлину (Laughlin). Лафлин издал первый английский роман Набокова "Истинная жизнь Себастьяна Найта".

Но на литературные гонорары прожить было нельзя. Нужна была постоянная работа. Набоков активно искал преподавательскую работу и предлагал свой курс многим университетам. Он жаловался в письме к Эдмунду Уилсону: "Я владею русским лучше всех, во всяком случае, лучше всех здесь живущих, а английский знаю, как никто из русских американцев, и ни один университет не дает мне работы".

Набокову было известно, что преподаватель русского языка в Гарварде выводил мелом на доске: "Он ударил меня с палкой".

Интерес к нему проявил только женский колледж Уэлсли (Wellesley, часть Большого Бостона). До Набокова курс русской литературы там читал друг Марины Цветаевой, князь Сергей Волконский. Пробный двухнедельный курс, прочитанный в Уэлсли в марте 1941 года, понравился, и специально для Набокова была учреждена внештатная должность по сравнительному литературоведению: с ним подписали контракт на один учебный год - 1941/42. Набоков проработал в Уэлсли около семи лет, но постоянного места так и не получил: всегда существовала угроза, что работу не продлят.

Студенткам, судя по сохранившимся отзывам, профессор Набоков нравился. Иногда он говорил вещи, которые их шокировали: в нынешние времена его могли бы обвинить в отсутствии политкорректности или даже в "sexual harassment". Например, за обедом сообщал девицам, что ему нравятся женщины с маленькой грудью. Он любил заниматься со студентками индивидуально, наедине. Часто говорил им, что литературу надо воспринимать чувственно: ощущая ее запахи, цвет, вкус.

Летом 1941 года Набоков преподавал в Стэнфордской летней школе в Калифорнии вместо Марка Алданова, который отказался от выгодного предложения в пользу Набокова. Всего двое студентов записались на курс современной русской литературы и четверо - на курс писательского мастерства. В аудиторию Набоков приходил в рваных теннисных тапочках и зачитывал куски из своего романа "Истинная жизнь Себастьяна Найта". Подход у Набокова был самый что ни на есть антиамериканский: он призывал своих студентов думать не об успехе, а о бессмертии и объяснял, что считаться с запросами публики может только не уважающий себя писатель. За лекции в Стэнфорде Набоков получил 800 долларов, немалые по тем временам деньги. За издание своего "Себастьяна Найта" он получил всего 150 .

В Уэлсли Набоков ездил дважды в неделю и преподавал двум группам по четыре часа подряд. В остальные дни он работал в энтомологической лаборатория Гарвардского музея сравнительной зоологии. Он жил в Кембридже (8 Craigie Circle) и ходил на работу пешком. Приходил туда к 10 утра, захватив на ланч фляжку молока и два бутерброда.

Набоков просиживал в лаборатории до вечера, разглядывая под микроскопом и зарисовывая гениталии бабочек (трогательнейшие, по выражению Набокова). "Работа моя упоительная: Знать, что орган, который рассматриваешь, до тебя никто не видел, прослеживать соотношения, которые никому до тебя не приходили в голову, погружаться в дивный хрустальный мир микроскопа, где царствует тишина, ограниченная собственным горизонтом ослепительно белая арена - все это так завлекательно, что и сказать не могу:"

Платили ему в музее около 1000 долларов в год. Еще 2000 в год он зарабатывал в Уэлсли. По тем временам на эти деньги, дополненные литературными гонорарами, можно было жить вполне прилично. Биограф Борис Носик отмечает, что "это были еще довольно трудные годы для Набокова, однако его слова о бедственном или даже катастрофическом положении в письмах к Уилсону, следует воспринимать уже со скидкой на американские представления о катастрофе. Ибо и квартиры, которые они с Верой снимают в Америке, превосходят размерами их европейское жилье, и летней охоты на бабочек они больше не пропускают, и Митя учится в хорошей дорогой платной школе, и голода нет в помине, хотя еще идет война. Ну, а деньги... Да кому же это и когда хватало денег в Америке?"

Героиня романа Стейнбека "Заблудившийся автобус" жалуется на лишения военного времени: в магазинах совсем нет мяса - только куры. Набоков войну почти не упоминает, словно ее и не было.

Набоков мечтал о преподавании в Гарварде, но все попытки получить приглашение окончились неудачей. Не исключено, что одной из причин были напряженные отношения Набокова с известным лингвистом Романом Якобсоном, который преподавал в Гарварде.

Якобсон возражал против приглашения Набокова и говорил, что для преподавания литературы вовсе не нужен писатель: не будете же вы для преподавания зоологии приглашать слона...

Война закончилась, и Набоков возобновил переписку с сестрой Еленой, жившей в Праге.

В послевоенной Европе было голодно. В октябре 1945 года Елена пишет: "Возьми меня и наших к себе: я буду работать не покладая рук: Нам грозит трудная зима. Угля нет, продовольствия нет, все еще живем по карточкам, молока нет, зелени нет. Ужасно с одеждой:"

Набоков отвечает: " Страну эту я люблю. Мне страстно хочется перетащить Вас сюда. Наряду с провалами в пошлость, тут есть вершины, на которых можно устраивать прекрасные пикники с "понимающими" друзьями". Перетащить сестру в Америку так и не удалось: проблем с квотами и визами тогда было еще больше, чем сейчас.

В 1945 в жизни Набокова произошли два события: он получил американское гражданство и бросил курить. До этого он курил по четыре пачки в день.

Набоков продолжал преподавать в Уэлсли, но понимал, что незачем приколачивать гвозди золотыми часами. Комбинация Гарвард + Уэлсли не оставляла времени для литературы. Особенно его утомляли поездки в Уэлсли: "Сажусь недалеко от Craigie Circle в автобус, затем в центре города пересаживаюсь в подземный поезд, который везет меня в Бостон, на вокзал. Это занимает минут сорок. На вокзале сажусь в настоящий поезд и через час приезжаю в Wellesley. Там беру таксомотор, который доставляет меня на роскошный campus, несколько напоминающий английские университеты."

Морис Бишоп (Morris Bishop), американский интеллектуал и филолог, работавший в Корнельском университете, обратил внимание на публикации Набокова в журнале "Атлантик мансли" (Atlantic monthly). Он пригласил Набокова на кафедру в Корнеле, и летом 1948 года Набоковы перебрались в Итаку.

Набоков начал читать курс русской литературы на русском языке, но вскоре отказался от этой идеи, так как русским языком прилично владел только Поль Робсон-младший: сын того самого Поля Робсона, красного черного певца, который убаюкивал Страну Советов своей знаменитой колыбельной "Спи, мой бэби:" Робсоны прожили несколько лет в СССР. Набоков перешел на чтение курса русской литературы на английском языке, и по популярности ему не уступал только один преподаватель Корнела - знаменитый исполнитель народных песен Пит Сигер.

Набоков работал на кафедре, которую возглавлял профессор Фербенкс (Fairbanks). Трудно сказать, за что Набоков невзлюбил Фербенкса. Скорее всего, за ужасный русский язык и за дураковатость общего свойства. Когда Фербенкс выпустил пособие, в котором с грубыми ошибками в языке описывались порядки и обычаи, принятые в советском обиходе, Набоков пожаловался в администрацию, делая упор на то, что Фербенкс использовал материалы из пропагандистких московских изданий. Дело было в разгар холодной войны, в 1951 году. Фербенксу грозили непрятности с комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. Он уцелел только потому, что руководитель корнельского департамента современных языков Коуэн (Cowan) не дал делу хода.

О том как Набоков преподавал, осталось довольно много свидетельств. Трое его студентов впоследствии стали известными набоковедами. Набоков учил студентов читать книги, а не рассуждать об идеях, заключенных в этих книгах. Он требовал досконального знания текстов. У студента, не ответившего на вопрос, какие обои были в спальне Каренина, не было шансов получить положительную оценку. Набоков настаивал на том, что хороший писатель дает урок "стиля, а не сопереживания". Надо отложить вовсе социологические, философские и прочие авторские идеи и общественные взгляды. Интереса достойны структуры, тематические линии и их пересечения, стиль, поэзия. "Люблю литературу и не терплю примеси к ней" . Идеи, политика, духовные запросы, религия - все это примеси, которые не должны интересовать читателя.

Вопреки этим декларациям, Набоков как читатель, был сверхчувствителен к некоторым примесям. Он почти поссорился с Марком Алдановым из-за публикации в "Новом журнале" романа Александры Толстой "Предрассветный туман".

В.Набоков - М.Алданову (21 января 1942 года):

"Дорогой Марк Александрович, что это - шутка?:Что Вы сделали? Это не просто похабщина, а еще похабщина погромная. Почему, собственно, этой госпоже понадобилось втиснуть именно в еврейскую семью этих, ах каких невинных, ах каких трепетных, ах каких русских женщин, в таких скромных платьицах, с великопоместным прошлым, которое-де и не снилось кривоногим толстопузым нью-йоркским жидам, да и толстым крашеным их жидовкам с "узловатыми пальцами, унизанными бриллиантами": В чем дело? Ореол Ясной Поляны? Ах, знаете, толстовская кровь?:если "продолжение следует", то уж пожалуйста на меня больше не рассчитывайте."

М.Алданов - В.Набокову (23 января 1942 года): "Я чрезвычайно огорчен и даже расстроен Вашим письмом: Александра Львовна, по-видимому унаследовала от отца общую нелюбовь к людям. Но уж этим Вы (как и я) особенно попрекать ее не можете. Вы пишете по ее поводу о "Юденкеннере"! Но ведь при Вашем подходе Вы должны отвести и множество весьма "прогрессивных" современных писателей тоже со ссылкой на "Юденкеннер": Зола, например, - за Гудермана; Анатоля Франса и Пруста - за их довольно многочисленных и весьма антипатичных евреев; коммуниста Ром.Роллана - за евреев "Жана Кристофа" и т. д. - без конца: Мне было бы весьма неприятно - и невозможно - выступать в глупой и смешной роли еврея, защищающего антисемитскую литературу от нападок нееврея:"

А ведь "эта госпожа", Георгиевский кавалер Александра Львовна Толстая, рядом с которой брезговал печататься Набоков, с 1939 года возглавляла Толстовский Фонд, который спас десятки тысяч беженцев - в основном из России. Основателями Фонда выступили последний императорский посол в Америке Бахметьев, изобретатель Сикорский, композитор Рахманинов, почетным членом Фонда стал экс-президент Америки Гувер. Когда умерла Александра Львовна, письмо в защиту Фонда написали Иосиф Бродский, Александр Галич, Виктор Некрасов, Мстислав Ростропович, Галина Вишневская, Андрей Синявский...

Но вернемся на лекцию профессора Набокова в Корнельский университет. Для курса европейской литературы Набоков выбирал материал сам. Курс русской литературы в обязательном порядке включал ненавистного Достоевского и антипатичного Горького. Пожалуй, с такой же непрязнью, как к Достоевскому, Набоков относился только к Фрейду, которого иначе как венским шарлатаном не называл. Некоторые студенты не выдерживали издевательств Набокова над любимыми писателями, и дело доходило до прямых конфликтов. Бывало, что кто-то из студентов демонстративно покидал аудиторию посреди лекции , услышав, что Томас Манн или Рильке - литературные ничтожества.

Набоков требовал, чтобы студенты всегда занимали одни и те же места. Перед лекцией он объявлял, что у него запрещается "разговаривать, курить, вязать, читать газеты, спать". Влюбленные парочки на время лекции должны были разлучаться. На экзамене посещение туалета разрешалось только по справке от врача, удостоверяющей желудочное расстройство.

Но все эти строгости и даже чудачества ничуть не мешали его популярности среди студентов.

Зал на его лекциях был всегда полон. Набоков никогда не импровизировал: каждая лекция готовилась заранее, и Набоков зачитывал текст, перекладывая листочки. Он даже хотел включать магнитофон с записанной лекцией, но руководство кафедры было против.

В Корнеле заработок Набокова к началу 50-х составлял около 6000 долларов в год (обучение сына в Гарварде стоило 2000). Материально Набоков был обеспечен, но морально не удовлетворен. "Надоела безвестность..." Материальное положение тоже вскоре перестало его устраивать: "Мне здесь смехотворно и унизительно не доплачивают" , - пишет он в конце 1951 года Уилсону. И добавляет: "Меня тошнит от преподавания. Тошнит. Тошнит" .

В 1951 году в "Издательстве имени Чехова" был издан лучший русский роман Набокова "Дар" (права на издание купили Форды). Издание прошло незамеченным. Эмигрантам было не до чтения русской литературы. Попадая в силовое американское поле, они сразу начинали "думать о постоянном устройстве - о покупке дома и мебели, об овладении языком, об электрификации и газификации, помноженной на автомобилизацию". Теперь еще добавилась дума о джакузификации.

Стало ясно, что успех может принести только книга, написанная на английском языке и для американского читателя. Набоков сделал ставку на "Лолиту". Роман был закончен в конце 1953 года. О злоключениях "Лолиты" знают все. Из-за скандала, разыгравшегося вокруг романа, Набоков мог потерять работу в университете, но, к счастью, обошлось. В университетских архивах хранится всего лишь одно возмущенное родительское письмо:" Мы запретили своим детям записываться на все курсы, которые ведет этот НОБКОВ. Ужас подумать, а вдруг юной студентке придется идти к нему на консультацию, когда он один в своем офисе, или они повстречаются вечером на кампусе, если никого нет рядом".

В стране свободы слова не нашлось ни одного издателя, который бы рискнул напечатать "Лолиту", хотя в личных письмах многие выразили восхищение автору. Издатель Пэт Ковиси (Covici) заявил: "Нас всех упрячут в тюрьму, если мы его напечатаем". Смельчак-издатель нашелся в Европе - француз Жиродиас. Издательскую смелость он унаследовал от своего отца, издавшего в свое время "Тропик рака" Миллера: эту книгу Набоков называл бездарной похабщиной.

В 1958 году в США разрешили публикацию "Лолиты" - тираж следовал за тиражом. Из письма Набокова сестре от 6 сентября 1958 года: "<Лолита> имеет невероятный успех... Думаю, что мне не нужно будет больше преподавать..."

Последняя лекция в Корнельском университете состоялась 19 января 1959 года. И на этом закончилась американская трудовая деятельность Владимира Набокова.

Вечный Одиссей, знающий, что возвращение домой для него невозможно, он покинул Итаку и 29 сентября на французском лайнере "Либертэ" отправился в Европу, к своим последним берегам, чтобы отныне полностью принадлежать литературе и энтомологии.

Литература
1. Набоков В. Другие Берега. Нью-Йорк, Изд-во им. Чехова, 1954
2. Набоков В. Лекции по русской литературе. -М.: Изд-во НГ, 2001
3. Набоков В. Переписка с сестрой. -Ann Arbor, Ardis, 1985
4. Boyd B. Vladimir Nabokov. The American Years. Princeton , 1991 Вышел русский перевод под названием: Брайан Бойд "Владимир Набоков" 2001 г.
5. The Nabokov-Wilson Letters. Harper&Row, 1979
6. Носик Б. Мир и Дар Набокова. СПб, Золотой век, 2000
7. Зверев А. Набоков. -М.: Молодая гвардия, 2001
8. М.Алданов - В.Набоков. Переписка. Ж-л <Огонек> N50 (4429), 1995