О МОСКВИЧАХ - "УМНЫХ ДЕЛАТЕЛЯХ" РУССКОГО ДЕЛА

И.ЯНИН, член Союза писателей России

Когда наши реформаторы пытаются объяснить широкой публике, почему вместо декларированного "цивилизованного общества", которое мы вроде бы затеялись строить, мы получили "бандитский капитализм" (выражение Б.Немцова), то они неожиданно становятся похожими на былых преподавателей курса "Истории КПСС". Мы же все помним, как это было... Простодушный студент вопрошает: почему при строительстве такого, казалось бы, совершенного, разумного, нравственного "светлого будущего" было совершено столько нелепостей, дикостей, преступлений, почему бессмысленно было пролито столько крови? И слышит дежурный ответ: ну как же, дело-то было новое, неизведанное, никто до нас "социализма" не строил, учиться было не у кого, традиций и опыта этого строительства не было - ну вот, значит, и наломали дров, погорячились... А как же иначе?

Нечто подобное звучит и сегодня (видно, хорошая память у наших макроэкономистов, помнят семинары, научились кое-чему): мол, дело-то новое, небывалое, "капитализма" сознательно, волевым образом мы еще не строили, словом, непроторенной дорогой идем, товарищи! Вот и попадаются на этой большой дороге отдельно взятые бандиты и нехорошие банки... Нет, в общем, у нас ни соответствующего опыта цивилизованной рыночной деятельности, ни традиций цивилизованного предпринимательства, ни предпринимательской этики, ни вдохновляющих примеров. Иначе говоря, все, как в известной книге, "чего ни хватись - ничего нет"... Да откуда им взяться-то? Чай, не в Америке, в России живем. Потому и имеем то, что имеем: вместо русских фордов, круппов и прочих мацусит - доморощенных "бизнесменов" с жиганскими ухватками.

Словом, то, что называется "русский бизнес". А что это такое? Каждый ответит, не задумываясь: "разборки", "наезды", казнокрадство, коррупция и прочая уголовщина, распродажа общественного достояния по дешевке, "пирамидальные" деньги, дилеры и киллеры, и т.д. и т.п.

Но что же мы все о фордах-то тоскуем? Разве это верно - у русского предпринимательства нет-де ни истории, ни своих ценностей, ни славных имен? А кто же тогда, спрашивается, и построил Россию - проложил железные дороги, поставил фабрики, заводы, завел торговлю, утвердил, наконец, русскую культуру? Ведь не всегда же мы питались из чужих рук, было время, и мы кормили себя сами, и было у нас свое дело в этом мире.

Нет, у русского дела (если перевести американский "бизнес" на язык родных осин) есть свои имена, которыми можно и должно гордиться. А вот знаем ли мы их, помним ли - это уже другой вопрос...

Что мы в действительности знаем об истории русского предпринимательства, или,, что практически одно и то же, промышленности, может проверить каждый. Для этого достаточно попросить своих знакомых назвать имена - из первых хотя бы пришедших на ум - крупных русских предпринимателей или задать им такой немудрящий вопрос: "Какие ассоциации вызывает у вас такое понятие, как "русский купец"?

Вряд ли результаты, полученные добровольными социологами будут резко отличаться друг от друга. Из предпринимателей у нас, похоже, помнят только одного Савву Морозова, и то в основном благодаря учебнику истории для начальных классов ("морозовская стачка") да Ефиму Копеляну, сыгравшему роль Саввы Тимофеевича в фильме "Николай Бауман" - Морозов-де давал деньги на революцию, прятал Николая Баумана и поил лошадей шампанским из ведра... Некоторые еще вспомнят Рябушинского ("оч-чень богатый был"), который известен тем, что хотел "костлявой рукой голода" задушить советскую власть. И многими он воспринимается в образе классического кулака, каким его рисовала наша пропаганда, - прятал хлеб, морил народ голодом, и т.д.

И уж совсем забавной окажется игра в ассоциации. При слове "купец" многие почему-то вспоминают... "Чаепитие в Мытищах" кисти Перова. Хотя и соглашаются, что на картине изображен священник, а вовсе не купец, но... "очень он уж на купчину смахивает". Почему, спрашивается? Ну, как же -. самовар, медное, самоварного типа лицо с тугими щеками, сидит, чаем опивается, увечному солдату копейку на милостыню жалеет... Вот он, типичный купчина-мироед, чьими самодурствующими братьями так густо населены пьесы Островского. Одно слово - Замоскворечье лабазное, темное царство, дикие и обираловы...

Вот и получается, что наши современники знают о русских деловых людях только по литературе (как правило, крайне тенденциозной), а реальная история русского дела, крупнейшие фигуры экономической жизни России остаются по-прежнему достоянием архивов да специалистов-историков.

А жаль. Недаром ведь говорится, что нет ничего более актуального, чем хорошо написанная история. Ну а что может быть сейчас актуальнее, чем история отечественного предпринимательства и промышленности?

Многим ли у нас известно сейчас имя, например, Василия Александровича Кокорева? А ведь его мы могли бы помнить хотя бы из чувства простой благодарности. Сегодня Россия живет за счет экспорта нефти и газа. А нефтяную промышленность завел в России именно Кокорев, учредив в 1857 г. в Суруханах завод по переработке нефти, а впоследствии и Бакинское нефтяное общество. Причем он придал своему делу такой динамизм, что уже к концу столетия Россия стала давать 51% от всей мировой нефтедобычи. При этом Кокорев, в отличие от своих нынешних коллег, продавал на внутреннем и внешнем рынке не сырую нефть, а только нефтепродукт высокой степени переработки - керосин, который был качественнее и дешевле американского.

И это была принципиальная позиция Кокорева, который прославился в свое время не столько своим состоянием (к 30 годам этот выходец из мещан города Солигалича уже располагал 6 млн. полновесных рублей, огромной суммой для того времени), сколько своим стремлением и умением судить о проблемах страны именно с точки зрения объективных интересов государства. Недаром в Москве его звали не иначе, как "купеческий кандидат в министры финансов", говорили о нем, как о человеке, которому бы не в конторе сидеть, а Россией заведовать. Но, разумеется, старообрядец поморского толка Кокорев на чиновную карьеру рассчитывать не мог. Да она его и не интересовала. И на своем месте он и мыслил, и действовал по-государственному.

Сегодня бы его классифицировали как сторонника развития импортзамещающих производств, защиты отечественного производителя. А тогда он просто ставил и, как мог, решал назревшие вопросы. Почему, например, Россия вывозит веками хлеб зерном, а не мукою? Доколе она будет оставаться сырьевым придатком Европы, а не производителем собственного готового продукта? И.Кокорев приглашает в Суруханы известного химика Менделеева, который не только разработал технологию производства керосина, но и указал пути к снижению его себестоимости.

Почему правительство заботится только о благе чиновников, а не русского производителя? Провели из Питера в Москву убыточную железную дорогу, а где дороги к торговым морским портам, нужные стране, как воздух? Кокорев совместно с другим предпринимателем-самородком Петром Ионовичем Губониньм ведет активное железнодорожное строительство. И торопит правительство скорее дать волю крепостным, сбросить это позорное ярмо с производительных сил страны. И не только произносит либеральные речи, которые до смерти пугают московского генерал-губернатора, но и обращается ко всему русскому купечеству с конкретной идеей - составить общий капитал и выкупить русского мужика из дворянского плена на купеческие деньги.

Хотя Кокорев практически нигде не учился, он, что называется, образовал себя сам, стал человеком высокой культуры, сподвижником С.Аксакова, А.Хомякова, Ю.Самарина, И.Мамонтова (отца Саввы Мамонтова), М.Погодина, получил известность как самобытный оратор и публицист. Собрал коллекцию живописи, числом более 500 картин, из которых половину составили работы русской школы - полотна Брюллова, Айвазовского, Левицкого, Боровиковского, Кипренского, Матвеева, Угрюмова и др. Поместил свое собрание в специально выстроенный дом и открыл в 1861 году эту галерею для широкой публики. Впоследствии коллекция целиком вошла в состав Третьяковской галереи и Русского музея.

Василий Кокорев оставил после себя ряд трудов, самый значительный из которых называется "Русская правда". Вот что он писал незадолго до своей смерти: "Пора государственной мысли перестать блуждать вне своей земли, пора прекратить поиски экономических основ за пределами России и засорять насильственными пересадками... родную почву; пора, давно пора возвратиться домой и познать в своих людях свою силу"... (выделено мною. - И.Янин). Воистину, если бы кто-то затеялся украсить парадный подъезд здания, где обитают наши макроэкономисты, какой-нибудь мраморной доской с вдохновляющими словами, то, право, лучше и актуальнее текста не найти.

Упоминавшийся выше Петр Ионович Губонин известен у нас не больше. Нам в последнее время, что называется, все уши прожужжали разговором о "Великой американской мечте", есть, мол, такая в Америке, где всякий чистильщик сапог может стать воротилой большого бизнеса. Нужны лишь деловая хватка и особая энергетика, которую можно обрести только-де на американской почве. Вот и косим глазом за океан в поисках вдохновляющих примеров, в упор не видя ярчайших самородков, на которых так богата родная земля. Или просто не знаем?

Крепостной крестьянин помещика Бибикова Петр Губонин начал трудиться простым каменотесом. Потом завел свое маленькое "каменное дело". Пройдя череду успехов и неудач, не раз начиная все сначала, он получает, наконец, крупный заказ - постройку каменных мостов для Московско-Курской железной дороги. Встав на ноги, уже сам прокладывает дороги - Балтийскую, Уральскую, Горнозаводскую, Орловскую, Орловско-Витебскую, Лозово-Севастопольскую, Царицынскую и другие. Вскоре губонинский капитал начинает работать практически во всех отраслях российской промышленности, а вчерашний каменотес заводит новые - виноделие и курортное дело в Гурзуфе, устраивает политехнические выставки, открывает технические училища и другие, как тогда говорили, "культурные очаги". Особым царским указом этот бывший крепостной получает (дело почти неслыханное на Руси!) потомственное дворянство - "во внимание к стремлению его своими трудами и достоянием содействовать общественной пользе". Так говорилось в указе.

Но Губонин больше гордился званием русского купца, промышленника, посему и в чине тайного советника он ходил по Москве в картузе и в сапогах, а звезду цеплял на привычный долгополый сюртук. Он - русский делец (а раньше это слово имело лишь положительное значение - "делатель дела", и только в советское время ему придали уничижительный оттенок), он Россию строит, так чего ему самого себя стесняться?

Впрочем, что далеко ходить? фамилия "Рябушинский" (именно фамилия, а не ее носители) у нас известна больше. Но, поскольку ее знают преимущественно по курсу "Истории КПСС", то уже при самом ее упоминании у каждого всплывает в памяти ярлычок-комментарий: а, это тот самый, который призывал удушить восставший народ "костлявой рукой голода"? Знаем, знаем...

Но ведь не было какого-то одного "господина Рябушинского", имени нарицательного. Были живые, конкретные люди - Павел Михайлович Рябушинский, основатель двадцатимиллионного состояния, и семь его сыновей (восьмой умер в младенчестве), каждый из которых знаменит по-своему, каждый - сам себе Рябушинский.

Старший сын, Павел Павлович, возглавивший семейное дело после смерти отца, - крупнейший промышленник, банкир, общественный деятель предреволюционной России, вождь старообрядчества. Был известен левыми взглядами, которые и излагал в своей газете "Утро России", ставшей вскоре рупором прогрессивного купечества Москвы. Главная мысль его статей - дворяне, стоящие во главе России, ради сохранения отживших феодальных порядков тормозят назревшие реформы, объективно ведут дело к революции. Пока она не разразилась, деловые люди должны вспомнить пример купца Козьмы Минина и взять дело спасения страны в свои руки, встать у руля власти.

Слова подтвердил делами: на свои деньги вооружил в 1905 г. дружинников Красной Пресни. Но интересы Рябушинских совпадали с интересами рабочих, а не большевиков. Поэтому в августе 1917 г., выступая с трибуны 2-го Торгово-промышленного съезда, Павел Рябушинский сказал буквально следующее: "Нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов..." Как следует из контекста его речи, оратор вовсе не призывал своих коллег по "классу капитала" морить народ голодом. Как раз наоборот! Смысл его выступления: большевики ведут страну х катастрофе, голоду, но увидят они пагубность своего курса лишь тогда, когда вплотную столкнутся с его результатами. Тогда они задумаются и о существе их заемной немецкой теории, и о способности болтуна-теоретика заменить русского делового человека...

И разве докладчик был не прав? Голод и разруха заставили большевиков отказаться от крайностей своей доктрины (запрета на свободу торговли), а постоянный товарный дефицит советского времени стал ярким доказательством нежизнеспособности доктринерства вообще, и коммунистического в частности. Но старшему из братьев Рябушинских еще повезло - его еще иноща могут припомнить, хотя бы из-за этой "костляворукой" напраслины. Других братьев Рябушинских у нас, похоже, и вовсе забыли. Помнят ли, например, Дмитрия Павловича, который, окончив физмат МГУ, работал вместе с дедушкой русской авиации Н.Е.Жуковским, занимался аэродинамикой (теория винта), основал в своем поместье Кучино (по Нижегородской дороге) первую в России аэродинамическую лабораторию (ныне ЦАГИ)? Известно ли, что он одним из первых заговорил об освоении космоса при помощи ракетных двигателей? Наверное, мало также кто помнит о том, что нынешний ЗИЛ (раньше АМО) был основан братьями Степаном и Сергеем Рябушинскими, первыми в Москве затеявшими автомобильное дело...

Но в данном случае хотелось бы вспомнить другого Рябушинского - Владимира Павловича. Он тоже оказался пионером в своей сфере интересов. Уже находясь в эмиграции, он задумался о том, что же такое русское дело, какова его специфика, родовые черты, ценности и этика. Впоследствии эту работу по воссозданию истинного облика русского предпринимательства продолжил потомственный купец, один из лидеров московских деловых кругов Павел Бурышкин, также в эмиграции издавший книгу-исследование "Москва купеческая". И их наблюдения дают нам прекрасную возможность сравнить день вчерашний и день сегодняшний.

Так, оба автора едины в одном: в начале века московскому деловому люду было вовсе не все равно, кто и как зарабатывает свое состояние. А родословная капитала и определяла "рейтинг" его владельца в российской деловой среде. Например, наибольшим уважением пользовались отечественные товаропроизводители, наименьшим - финансовые спекулянты, всевозможные "крутильщики" денег. Владимир Рябушинский подчеркивает: "В московской неписаной купеческой иерархии на вершине уважения стоял промышленник, фабрикант. Потом шел купец-торговец, а внизу стоял человек, который отдавал деньги в рост, учитывал векселя, заставлял работать капитал. Его не очень уважали, как бы дешевы его деньги ни были и как бы приличен он сам ни был. Процентщик!" И, судя по всему, эта система предпочтений разных сфер деловой активности сформировалась на Руси едва ли не во времена Господина Великого Новгорода, поскольку тот же Владимир Рябушинский в своих записках приводит предание о новгородском посаднике Шиле, который был, по теперешнему говоря, банкиром. За отдачу денег в рост, несмотря на очень умеренные проценты, Шило попал в ад, и лишь сыну удалось его оттуда вымолить.

Едва ли много народу помнили или знали это предание, а вложенная в него мораль, пишет Рябушинский, продолжала жить. И не случайно, видимо, то "постоянное правило", по которому, как подчеркивает Бурышкин, развивалось всякое русское дело. "Торговая фирма, в особенности крупная, - отмечает он, - переходила в промышленность, сначала становилась торгово-промышленной, а потом и вовсе отходила от торговли, то есть продавала лишь товар своего собственного изделия..."

Но это - только одна из характернейших черт русского предпринимательства, помимо других. И все они требуют не краткого упоминания, а обстоятельного рассказа, если не книги. Поэтому хотелось бы остановиться только на одном, но, может быть, самом важном отличии русского дела от западного бизнеса. По мнению автора "Москвы купеческой", в России "само отношение предпринимателей к своему делу было несколько иным, чем теперь на Западе или в Америке. На свою деятельность смотрели не только и не столько как на источник наживы, а как на... своего рода миссию, возложенную Богом или судьбой". То есть было важно не только то, как зарабатывал человек деньги, но и как тратил. Недаром в русском купечестве была в большом ходу присказка "Бог богатством благословил и отчета по нему потребует" или, как изящно выражал по-французски ту же мысль высокообразованный Павел Павлович Рябушинский: "Richesse oblige!" (Богатство обязывает!). Потому, по наблюдениям того же Бурышкина, в купеческой среде "необычайно были развиты и благотворительность, и коллекционерство, на которые смотрели, как на выполнение какого-то свыше назначенного долга".

Казалось бы, тут-то и завести речь об умопомрачительных суммах, "пожертвованных" русскими промышленниками на учебные заведения, больницы или культурные начинания, упомянуть наших славных меценатов. Да в том-то и дело, что специфика русского дела такова, что ни это тяжеловесно-жалкое слово "пожертвование", ни холодноватое древнеримское "меценат" к нему подходят очень мало, во всяком случае, сути дел и намерений лучших деловых людей России не описывают.

В самом деле, что значит "пожертвовать"? Оторвать от себя, скрепя сердце - вроде бы и жалко, да надо, "по религии положено", да и что люди скажут? То есть сознательно поступиться своим интересом? А если это "пожертвование" и не жертва вовсе, а именно то, что человек хочет делать, если это - часть его Дела на земле? Да и жертвовали, если уж употреблять это слово, на Руси иначе, нежели в других странах или в нынешней Российской Федерации. Мы сейчас привыкли благодетельствовать гласно, с публикацией в газетах, и безлично, просто переводя деньги на заранее объявленные счета всяческих фондов и комитетов. Но что общего это имеет с русской традицией?

Как писал историк В.Ключевский, "Русь понимала и ценила только личную, непосредственную, благотворительность..., из рук в руку, притом тайком не только от стороннего глаза, но и от собственной "шуйцы". Яркий тому пример - Савва Тимофеевич Морозов. Если городу нужна была больница, то он не переводил куда-то деньги., а сам строил здание" сам закупал оборудование, сам формировал штаты, и, лишь убедившись, что дело налажено, как надо, он передавал уже действующую клинику городу. А когда Станиславский (по паспорту, кстати, купец Алексеев) и Немирович-Данченко затеяли свой Художественный театр, то Савва Тимофеевич согласился войти партнером в дело и обеспечить финансирование театра только при условии, что его имя не будет упоминаться в газетах...

Был ли Морозов только лишь "меценатом"? Но что это такое? Любитель прекрасного, который дает на искусство деньги, и только они связывают художника и "держателя капитала". А кто в таком случае тот же Савва Тимофеевич, который не только содержит труппу Художественного театра, не только строит для него новое здание (выступая при этом буквально в роли прораба), но и, когда надо было, работает рабочим сцены? Можно ли считать Алексея Александровича Бахрушина только лишь меценатом, если он сам и на свои деньги приобретает экспонаты для своего театрального музея? Кем считать предпринимателя Козьму Терентьевича Солдатенкова, который не только собрал огромную библиотеку и коллекцию картин (которые были им впоследствии переданы в Румянцевский музей, то есть современную "Ленинку", ныне бесславно разваливающуюся), не только построил за свой счет крупнейшее медицинское учреждение Москвы (ныне Городская клиническая больница им. С.П.Боткина), но и полвека на собственные средства издавал учебники и прочие книги, которые иначе никогда бы не вышли в свет, поскольку были заведомо убыточны? Кто был, наконец, Солодовников, построивший за свой счет крупнейший для того времени московский театр (ныне Театр оперетты) и завещавший все свое двадцатимиллионное состояние на устройство школ и училищ в российских губерниях? Кем считать наследника огромного состояния Тарасова, который не только "помогал деньгами" Художественному театру после смерти Саввы Морозова, но и сам был драматургом, поэтом и художником, делавшим блестящие подражания Константину Коровину, которые обманывали и знатоков?

Любопытно, но и за рубежом (в "цивилизованных странах", конечно) тогда считали русское меценатство каким-то "неправильным", слишком "русским". Так, например, в 1923 г., во время гастролей МХТ по Америке, Станиславский решил однажды рассказать тамошним бизнесменам - покровителям искусств о роли, которую сыграл Савва Морозов в создании Художественного театра. И те напрочь отказались понимать этого русского дельца, поскольку были свято убеждены, как вспоминал режиссер, что "меценатство должно приносить доходы". В итоге все сошлись на том, что меценатство по-русски - совершенно особое явление.

Так как все-таки его можно определить? Даже Владимир Павлович Рябушинский, специально размышлявший над этим, и тот в своих записках затруднился найти точное слово. Но он ясно представлял себе, что речь идет о чем-то большем, чем о меценатстве и благотворительности, даже взятых вместе. "Назовем это что-то, - предлагает он, - "любительством". Иногда оно превращается в центр жизни и делает человека таким известным, что забывают о его деловитости. Наверное, редко кто теперь знает, - напоминает далее Рябушинский, - что основатель Третьяковской картинной галереи в Москве, Павел Михайлович Третьяков, был известным фабрикантом и что Третьяковы - одна из замечательнейших льняных династий в России".

Видимо, Владимир Рябушинский поскромничал и потому привел классический пример русского "любительства". А мог бы за примером далеко и не ходить: его брат, Степан Павлович, был не только учредителем Товарищества Московского автомобильного завода, но и знатоком-собирателем русских икон, чья коллекция позднее вошла в собрание Третьяковской галереи. Уже будучи в эмиграции, Степан Павлович основал общество "Икона", и, подобно тому, как Дягилев открыл Европе русский балет и оперу, он открыл миру достоинства русской иконы. Другой Рябушинский, Николай Павлович, увлекался живописью, писал маслом, на свои средства издавал литературно-художественный журнал "Золотое Руно", который принес ему всероссийскую известность. Тем самым, кстати, он собственным примером доказал правоту своего брата, говорившего о том, как "любительство" побивает иногда "деловитость". И вот в дневнике, который вел в начале века молодой Корней Чуковский, он упоминает Павла Рябушинского. И делает для себя пометку, кто это такой - "брат "Золотого Руна"...

Так кто же они все-таки были, говоря словами Шаляпина, "все эти мужики, Алексеевы, Мамонтовы, Сабашниковы, Третьяковы, Морозовы, Щукины, эти козыри в игре нации"? Вряд ли их также можно считать этакими чудящими купцами-эксцентриками, которые, причуды ради, собирают книги и картины, открывают библиотеки, галереи и музеи, основывают журналы и театры, становясь при этом профессиональными знатоками искусства, художниками и режиссерами. Тогда бы и отношение самого русского общества было бы к ним другое "эксцентрическое". А их же отмечали, выделяли, считая лучшими представителями делового сословия России. По воспоминаниям историографа русского купечества Павла Бурышкина, тогда в Москве наибольшим уважением пользовались не владельцы значительных состоянии (хотя таких было немало), но прежде всего "пять семей, которые из рода в род сохранили значительное влияние либо в промышленности, либо в торговле, постоянно участвовали в общественной.., деятельности и созданием культурно-просветительных учреждений обессмертили свое имя. Это были: Морозовы, Бахрушины, Найденовы, Третьяковы и Щукины". Как видим, все те же знакомые имена.

Давно уже следует говорить об особой культуре русского предпринимательства, которая пока не нашла должного отражения ни в специальной литературе, ни в общественном сознании. А ведь не так трудно (если приглядеться, конечно) заметить, что истинный русский делец, предприниматель, это не только удачливый делатель своего дела и денег, не "меценат", не "жертвователь" и тем более уж не "спонсор" (дам тебе копейку, а ты уж меня на весь рубль прославь). Он четко понимал, что деньги - это только средство, цель же - культура, свободное творчество свободного человека, полная реализация своего и чужого таланта. Только это дает истинное удовлетворение и надежду. Поэтому русской деловой элите (только в данном случае это слово и уместно) было мало одного лишь "делания денег", наступало время, и ей становилось тесно в бизнес-рамках, хотелось еще большего - быть Творцом, созидателем, делателем большого русского Дела, которое по-настоящему обессмертит имя человеческое. А достичь этих целей можно только лишь одним способом - превратиться из Дельца в Деятеля, в деятеля культуры, ступить на путь созидания (собирания и т.п.) истинного, непреходящего богатства - культурных ценностей, которые только и определяют лицо и страны, и народа.

Иными словами, русскую деловую элиту вполне можно назвать ярким воплощением "русской мечты", такой, по крайней мере, как ее понимали лучшие наши предприниматели, добившиеся наибольшего делового успеха. И в самом деле, если есть "мечта американская", то почему не быть мечте русской?

Есть в русской святоотеческой традиции такое выражение -"умное делание". Имеется в виду труд, работа в соответствии с высшей Целью, Правдою, законами нравственности и в полном согласии со свои сердцем, душою и совестью. Именно эти слова приходят на ум, когда звучат имена великих москвичей - великих русских предпринимателей, "делателей" своего Дела. И названы они здесь, конечно, далеко не все. Как, например, Савва Иванович Мамонтов, выдающийся строитель железных дорог России (что, кстати, известно далеко не всем), великий меценат, создатель русской оперной школы, первооткрыватель и гранильщик таланта Федора Шаляпина и "протчая, протчая и протчая", как писали в царском титуле. Тот самый "Савва Великолепный', которому, по мнению его современников, следовало поставить четыре памятника: один - в Мурманске, другой - в Архангельске, третий - в Донецке (все эти города суть конечные пункты проложенных им железных дорог), ну а четвертый - в Москве, на Театральной площади.

Тогда ему памятников не поставили. Не успели. Нет их и сейчас... Но значит ли это, что прервались традиции русского Дела?