Мальчишками мы любили, как, наверное, и все мальчишки, играть в войну. Лучшего места для этой затеи нельзя было и придумать, как окраины поселка Верхняя Пышма под Екатеринбургом, где мы жили в то предвоенное время. А окраины эти мы облюбовали еще и потому, что там со времен гражданской войны остались полуобвалившиеся и заросшие многолетней травой окопы, среди которых можно было наилучшим образом создавать атмосферу военных действий. А поскольку окопы эти располагались на прилегающих к поселку холмах, то рано весной они первыми и просыхали под весенним солнцем и позволяли начинать "военные действия".

Сейчас, возвращаясь в мыслях к далекому прошлому, почему-то в памяти возникают, в первую очередь, не окопы эти, а ранние весенние цветы, в изобилии расцветавшие на этих холмах. И вот что удивительно: чем старше становишься, тем чаще мысли возвращаются к этим сухим холмам и к зацветающим на них подснежникам, как называют их на Урале.

А цветы эти удивительны не только потому, что это романтическая память детства, но удивительны они сами по себе, просто как цветы. Чего стоит одно название их - сон-трава.

Почему сон-трава? Откуда это название у подснежника? Но сначала собственно о цветах, раз уж мы назвали их удивительными.

Как только на солнечных пригорках растает снег, а кое-где еще и не полностью, из под прошлогодней травы уже проклевываются опушенные серебристым мехом головки цветка. Не потому ли у этого цветка есть еще и другое название - прострел: он как бы выстреливает из под весеннего снега. А если он уже выбрался на свет божий, то нет более очаровательного создания, чем подснежник в снегу.

Судите сами: среди первой еще зелени, на едва просохших проталинах, вдруг раскрывается небесно-голубой венчик цветка, а из него, как из миниатюрной вазочки, выглядывает золотисто-желтый цыпленок с пучком пестиков в клювике. И все это на опушенной серебром ножке-стебельке. И чем ближе к земле, тем опушение ножки становится гуще, а у самой земли в прошлогодней пожухлой траве нераспустившиеся еще головки цветов выглядывают, как будто воробышки из меховой рукавички. Опушение же охватывает не только стебли, но и внешнюю сторону лепестков венчика цветов, отчего они кажутся еще привлекательнее. И при первом же взгляде на них так и хочется нагнуться и погладить их осторожно, как только что вылупившихся пушистых птенцов. И чем больше думаешь о них, тем загадочнее кажутся эти изумительные творения природы.

Ну скажите, зачем им рано весной, еще в снегу, такое яркое сочетание цветов: цвета золота и бездонной голубизны неба?

Зачем им подбитая серебристым мехом шуба? Но если все это от природы, то уж название-то - сон-трава, это же люди придумали. Так почему же сон-трава?

Первое, что приходит на ум, так это трава, которая успокаивает, в сон клонит, лечит значит. Однако сколько я травников, книг по лечебным травам не перебрал - нет такого упоминания о применении подснежника. Одним словом, не лекарство это. А что заложено в названии, какой смысл, так и осталось загадкой.

Ну да ладно, бог с ним с названием: мало ли названий у растений, не имеющих ничего общего с их природой или использованием. Например, приворот - что это? А это репейник обыкновенный. А почему приворот? Да таких примеров при желании еще можно привести множество.

Допустим, название придумывают люди, иногда мало сообразуясь с содержанием слова. Но вот в природе такого несообразия не бывает никогда.

Уж если какая-либо особенность у создания природы есть, то она, эта особенность, всегда имеет вполне определенное назначение. Оно всегда имеет назначение либо защитное, либо приспособительное или, если уж выражаться совсем по научному, адаптированное к среде обитания.

Ну зачем же в таком случае, так и хочется не сказать даже, а крикнуть: "шуба-то подснежнику зачем?". Ведь не согревает же она его в снегу. Все шубы еще никого никогда не согрели: они ведь только удерживают тепло, создаваемое теми, кто эти шубы носит.

Но ведь растения-то не имеют внутреннего источника тепла, а значит и удерживать нечего.

Одним словом, вот сколько загадок в этом очаровательном создании, что в народе зовется сон-травой.

Но как это и часто бывает, если уж в голову запала какая-либо загадка, то рано или поздно она находит свое разрешение.

А произошло это совсем неожиданно и далеко от Уральских гор. Как-то, уж совсем не мальчишкой, а достаточно взрослым человеком, довелось мне провести отпуск на юге в уютной, мало тронутой цивилизацией, но зато богатой памятниками истории, Феодосии. Люди по разному относятся к отдыху: можно было провести весь отпуск на пляже у моря, но грех же быть в центре древней культуры и ничего не увезти после отдыха кроме загара.

А поэтому, уже на второй день у моря меня занимали мысли далекие от шелеста волн. Почему Александр Грин, этот великий романтик, предпочел провести последние годы жизни в континентальном Старом Крыму, а не в "богом данной" Феодосии? Почему далекие от романтики властители древнего Крыма столицей своего ханства выбрали опять же Старый Крым, а не Кафу - древнюю Феодосию? Да ведь и незабываемый Алексей Каплер тоже завещал почему-то похоронить его у подножия Агармыша.

Что гадать? Есть же хорошая, проверенная временем подсказка: лучше увидеть, чем услышать. И на следующий же день я направился к месту моих сомнений.

Еще далеко до Старого Крыма, на полпути к нему, с северной стороны некогда могущественной крепости, а теперь скорее просто поселка, вырисовывается не бог знает какая, но достаточно величественная по местному окружению, гора Агармыш - последний здесь отрог Главной гряды Крымских гор. Чем ближе приближаешься к городу, тем рельефнее создается впечатление, что правее его распласталась по земле огромная собака и, как заботливая мать, полуобняла город, защищая его от холодных северных ветров.

Уж не учитывали ли это крымские ханы, выбирая место столице?

Предположение приободрило и я решил посмотреть на город с вершины Агармыша.

Подъем на Агармыш не составляет какого-либо труда, если не обращать внимания на беспрерывно осыпающуюся под ногами мелкую гальку и обломки ракушечника, и занимает-то это не более получаса.

Поднявшись на вершину, вы попадаете будто в другой климатический пояс, хотя разница в высоте всего-то несколько сот метров.

Если внизу стояла по-южному теплая апрельская погода, то здесь наверху дул пронизывающий северный ветер. На самой вершине он сталкивался с поднимающимся по южному пологому склону Агармыша теплым потоком воздуха и на границе или, как сказали бы синоптики, фронте встречи двух потоков, творилась невероятная игра природы. На самой вершине на ветках боярышника, мелких кустах дикого кизила и просто на вершинках высокой травы, буквально на глазах, росли кристаллики мелких ледяных иголок. По мере удлинения они обламывались под собственным весом и с легким шумом падали на землю, покрывая ее снежным пухом.

Внизу, в лучах весеннего яркого солнца, в теплой неге лежал древний город, а здесь, наверху, всего лишь в нескольких сотнях метров над ним, на вершине Агармыша северный ветер ударялся в отвесный северный склон и, подхватываемый поднимающимся по пологому южному склону теплым потоком, отбрасывался вверх и, если и достигал земли, то, наверное, далеко за Старым Крымом.

Нет, знали крымские ханы, где им лучше строить столицу-крепость Старый Крым: ни в какое сравнение не идет открытый всем ветрам Феодосийский залив. Знал, видимо, об этом и Александр Грин.

Удовлетворенный разгадкой, я сделал еще несколько шагов к отвесному северному обрыву и … был поражен увиденным.

…Передо мной, на самом краю отвесной скалы среди ее расселин, как стайка воробышек, сгрудились … подснежники.

Да, это они, те самые, почти уральские, только и разница, что в лепестках вместо голубого неба более густая синь, да опушение погуще.

Но те же золотые наперсточки в центре цветка и то же очарование от встречи с ним. И теснятся они у самого обрыва скалы, осыпанные, как пудрой, кристалликами льда, и трепещут на холодном ветру.

Душу охватывает сначала какая-то тревога за их судьбу на этой, обжигаемой холодным ветром, скале. Но затем это чувство сменяется гордостью за них: уж если они год от года, подвергаясь столь жестоким испытаниям, выстояли в борьбе с немилосердной здесь для них природой, то заслуживают они не жалости, а преклонения перед их мужеством и пронесенной через века неувядаемой красотой.

Я и на самом деле опустился на колени, оправдывая свою минутную сантиментальную слабость желанием поближе рассмотреть их и хотя бы ненадолго освободить от ледяного плена: налипших снежинок и кристалликов льда.

Вот тут-то и пришла первая разгадка - зачем подснежникам шубы? Не будь у них этого опушения, не будь серебристой шубки, им бы и часа не выдержать иссекающего снежного ветра на голых скалах: снежинки же, как в вате застревают в сером опушении и оно просто механически защищает нежные ткани цветка. Эта же меховая шубка, видимо, защищает цветы от иссушения летом: ведь надо еще вырастить потомство, довести до созревания семена, и все это под южным солнцем, испепеляющем уже в июне все живое на тех же склонах Агармыша.

Вскоре пришло и разъяснение тайны в названии подснежника. Вечером я долго не мог заснуть: кто ходит по грибы или ягоды, особенно когда их много, знает, как потом они еще долго стоят в закрытых глазах. У меня подснежники не только стояли в глазах, но и не покидали меня во сне. Так вот почему сон-трава: трава, которая снится, снится тому, кого она очаровала.

Действительно, нет предела народной мудрости: лучшего названия подснежнику, чем сон-трава, и придумать-то невозможно. Тем более, что подснежниками-то называют десятки других цветов, расцветающих рано весной, но сон-трава - нет этому названию повторения во всей флоре России.

Дальнейшие житейские заботы и время оттеснили в памяти эту встречу с подснежниками, но позабыть их совсем было уже невозможно.

С тех пор прошло много лет и судьба забросила меня снова в благодатную Феодосию теперь уже по делам службы (ведомство, в котором я служил, имело свои интересы в этом городе). Естественно, в первое же воскресение я направился в Старый Крым на встречу с подснежниками.

Уже из окон автобуса было заметно какое-то изменение в южных склонах Агармыша, хотя конкретно в чем они проявлялись издалека понять было трудно. Правда, когда я торопливо поднимался к вершине горы, под ногами уже не осыпалась галька, да и склон уже обильно зарос травой.

Хотя был тот же апрель и такой же солнечный день, разве что при полном безветрии казалось теплее.

По мере приближения к вершине волнение усиливалось: как-то встретят меня мои давние знакомые, мои подснежники.

Вот я и на месте свидания… Но что это?.. Где же подснежники? Так и хотелось крикнуть: "Ну что же Вы, не прячьтесь, это же я!" …В теплом безмолвном воздухе не вершине Агармыша стояла полная тишина. Ни одна травинка, ни одна ветка не шелохнулась. Кто же расскажет мне, что же случилось, что здесь произошло? Куда же исчезли подснежники?

Мало-помалу я приходил в себя от неожиданного потрясения, как от обманутого ожидания, и, как это часто бывает, стал искать оправдание второй стороне. А оправдание было совсем рядом. Когда-то голые скалы теперь густо заросли травой: результат то ли усиленно охраняемой природы, то ли изменения климата, и эти гордые светолюбивые властелины скал не вынесли малейшего угнетения и предпочли плену - гибель.

Первая мысль - вернуться в город и больше никогда уже сюда не появляться: зачем, к кому? Но возвращаться в душный город не хотелось и я, почти машинально, побрел к западному, более высокому склону Агармыша, который и напоминал издали голову собаки.

Небольшая ложбинка по пути заросла уже зрелым буком, но на взгорье появились снова скалистые возвышения. Еще несколько шагов и… Они сохранились, они выжили мои подснежники! Наперекор всему они забрались еще выше по скалам и здесь безмолвно благовестили миру своими цветами-колокольчиками о торжестве природы. Однако снова забилась тревожная мысль: а что если опять забота ли лесников или просто неразумное внимание людей приведут к исчезновению этих немногих куртинок и встреча с подснежниками будет последней.

Одним словом, с осторожностью, достойной охотника, за женьшенем откопал я молодой проросток подснежника и, несмотря на превратности двухнедельной командировки, все же привез благополучно маленький предмет моего обожания в Москву. Соорудил для него в саду горку - миниатюрный Агармыш, посадил и ухаживал за ним, как за малым ребенком все лето.

Подснежник к осени окреп, вытянулся, даже выбросил несколько новых пальчатых, как у лютика, листочков, и я стал ждать весны, ждать не зацветет ли, теперь уже плененный мной, пусть даже и единственный, подснежник.

Пришла, как ей и положено, весна. В первый же солнечный день я был уже у своего маленького "Агармыша". Вершинка горки уже обнажилась… Но неудачи, видимо, преследовали меня. В том месте, где еще осенью на ветру бодро трепетал подснежник, на влажной от растаявшего снега земле распластались почерневшие, полуразложившиеся, скользкие листья. Я потянул за один из них - из земли вытянулся черный, покрытый плесенью шнурок - это было все, что осталось от моего питомца.

Стало ясно: продолжительные подмосковные январские оттепели и толстый слой снега сделали свое черное дело. Значит, не судьба! Не может это вольное и прекрасное дитя светлых сосновых боров и сухих горных скал перенести малейшего угнетения и лишения свободы.

Я и раньше знал, что не выносят подснежники пересадки, переноса взрослых растений в другие условия, как это обычно делается с другими растениями, но и эта справедливая мысль была очень маленьким утешением.

И все же судьба в дальнейшем подарила мне еще одну минуту радости, связанную с подснежниками.

Дорога на работу занимала у меня почти час времени, и, чтобы скоротать его, я всегда брал с собой какую-либо брошюрку. И вот в одной из них натолкнулся на фразу: "…в отличие от человека из всего спектра пчелы различают только три цвета: желтый, синий и ультрафиолетовый".

Так вот кому призывно открывали подснежники свои золотые россыпи, кому демонстрировали свое благородное сочетание цветов, кого ждали ранней весной и доверялись в совершении великой тайны природы - повторению себя в потомстве. Вот она третья тайна подснежника: золотые россыпи в голубом или фиолетовом обрамлении - лучшее привлечение для опыления, для продолжения рода. Задумаешься и приходишь еще в большее удивление: природа, как же ты благоразумна, как предусмотрительна, кто же в ней диктует безупречную согласованность во всем и гармонию, имя которой - красота земная?