|
Постулат “Бытие определяет сознание” перестает быть работающей формулой, если не оговорить наличие обратной связи, не сказать о колоссальной организующей роли сознания, его способности воздействовать на бытие.
Во-первых, окружающий мир в сознании разных людей отражается неодинаково, получает различную окраску.
Во-вторых, многочисленные примеры творческой активности ученых, писателей, художников убедительно доказывают, что сознание и духовная жизнь подвержены определенной саморегуляции и имеют свой вектор развития.
В-третьих, история человечества (новейшая - особенно) убеждает, что концепции, идеи, взгляды выступают силой, изменяющей все стороны бытия. Более того, тезис о прямой, непосредственной зависимости сознания от бытия превращается в блеф в том обществе, где на ведущие роли выдвигаются информационные технологии, активно посредничая между личностью и бытием и превращая индивидуальное и массовое сознание в объект воздействия или даже бесцеремонного манипулирования.
В-четвертых, хотя сознание человека “питается” импульсами извне, их истоки находятся не только в пространстве материального бытия, но и (причем - преимущественно) в сфере общественных отношений, строящихся в соответствии с той или иной шкалой духовно-этических ценностей.
Человеческое сознание подобно пашне, в которую можно бросить любые зерна, могущие, в свою очередь, дать любой урожай. Нелегко уберечься от сорняков, но они побеждаемы, залогом чего является культурно возделанная почва. Применительно к сознанию такой почвой служит духовно-исторический опыт, передаваемый от поколения к поколению. Сознание человека формируется в русле культурного кода, выражающего характер развития народа, страны, цивилизации.
Русский ученый И. Я. Данилевский писал в XIX веке, что разные народы по-разному понимают высшие нравственные начала'. Этим определялись различия в развитии общественных отношений, государственных систем, хозяйственного уклада у тех или иных народов. С учетом тесной связи между нравственностью и духовностью немецкий публицист В. Шубарт сделал своего рода дополнение к высказыванию Данилевского: “Проблема Востока и Запада это прежде всего проблема души”2.
Нельзя полноценно изучать историю, пренебрегая особенностями психического склада разных народов, спецификой отражения внешнего мира у представителей разных цивилизаций. Эта специфика складывалась под воздействием многих факторов исторических, этнических, географических, природно-климатических. В сумме факторов выделялся религиозный, направляющий эволюцию духовной сферы. Именно обращение к религиозно-духовным вопросам позволяет познать природу цивилизационных различий между Россией и Западом.
Христианство раннего средневековья прививало людям ощущение Космоса, ощущение того, что душа вмещает целый мир. До определенной поры большинству христиан были свойственны стремление к гармонии с окружающим пространством, вера в совершенство Божьего мира, оптимизм в его восприятии, доверие к нему. Бытие не вызывало у верующих недовольства и страха, не будило корысти и соперничества.
В истории нет шаблона для всех народов. Христианство не сгладило регионально-этническую специфику. Местные культуры “переваривали” христианские ценности на собственный лад. Когда христианство разделилось на восточное и западное, выяснилось, что из представления о человеке как микрокосмосе, особом мире, могут вытекать разные следствия. В сознании западного человека утвердилась мысль о самоценности отдельной личности - в его поведении стал доминировать принцип индивидуализма.
Доверие к Божьему промыслу закрепилось в православном сознании. Солидарность между людьми не ставилась под сомнение. Одновременно не отрицалось, что каждому дарована душа - вместилище мира. Это сочетание представлений сформировало принцип русской соборности, понимаемой как “единство в многообразии”. Русское православное сознание сумело уберечься от крайностей: от эгоцентризма - с одной стороны, от нивелировки личности - с другой.
Материальное бытие, разумеется, влияло на мироощущение разных народов. Православная соборность без проблем усваивалась русским сознанием благодаря издревле закрепившемуся чувству общинности. Земледельческий труд на восточноевропейских широтах не был эффективным без коллективных усилий. В плотнозаселенной Западной Европе с какого-то момента стали доминировать заботы по обеспечению жизненного пространства. В условиях малоземелья европейцы теряли чувство единения с природой, становились зависимыми от социального стандарта, теряли духовную свободу. В отличие от них русские осваивали климатически менее привлекательные пространства, зато при этом обеспечили себя возможностью вольного маневра, ресурсами. Их духовная свобода не ограничивалась, у них не было нужды быть настороженно-агрессивными!
Материальные факторы объясняют многое, но далеко не все. В трансформации западного сознания содержалась и внутренняя логика, мало связанная с внешними импульсами. В западное христианство еще в ранних фазах его эволюции были внесены “духовные вирусы”, с неизбежностью толковавшие его к сушностным изменениям. Такими “вирусами” стали догмат о безошибочности папы Римского (т. е. его “окумирование”), право толкования священных текстов только духовенством (божественное покрывалось тайной, что делило людей на посвященных и непосвященных), изменение догмата о исхождении Духа святого, означавшее расчленение материального и духовного. В католицизме до крайностей развилось учение о предопределении: стал утверждаться тезис о сотворении дьявола Богом, то есть зло признавалось частью Божественной программы. Были, разумеется, среди католиков отвергавшие подобные взгляды, как кощунственные, и продолжавшие верить в благодать и гармонию мира, бороться со злом. Они были недовольны иссушавшим душу догматизмом, формализацией церковной жизни, но переломить набравшую силу тенденцию не могли.
Католическому Богу придавались функции жесткого судьи и распорядителя вечно несовершенной твари. Тускнело представление о Промыслительном Творчестве. Большинство католиков отходило от поиска благодати, от духовного труда, сосредотачиваясь на буквальном следовании догмам и установлениям, послушно соглашаясь с тем, что навязывал клир. Вера переставала быть “зрячей”: живые чувства в ней заменил пиетет перед законами. Верующие лишились свободы выбирать между Добром и Злом, потеряли доверие к миру и духовную свободу. Папство своими установлениями едва ли не подменяло Евангелие. Душу католика стали “забивать” псевдодуховными суррогатами, связанными не с обретением Истины, а с достижением некоего мистического восторга с помощью экзальтации. Богоугодность верующего оказалась оторванной от его внутреннего нравственно-духовного состояния, была поставлена в зависимость от формального антуража. Опустившись до индульгенций, католическая церковь фактически перестала нацеливать мирян на спасение души. Неслучайно Ф. М. Достоевский отказался считать католицизм религией.
Православное мироощущение русских строилось на ясном осознании смысла духовной свободы, без которой невозможна реализация Божьего замысла о человеке - неповторимой частице Вселенной. При ограничении духовной свободы восприятие мира деформируется и тускнеет, подрывается устойчивость жизненных сил человека и его способность сопротивляться унынию.
Поэт О. Мандельштам писал в 1914 году, что для России характерна “нравственная свобода, свобода выбора. Никогда на Западе она не осуществлялось в таком величии, в такой чистоте и полноте”3. Русские ощущали духовную свободу как универсальную ценность и естественное право каждого. Православие на Руси было терпимым, чуждалось насилия в делах веры. Протопоп Аввакум в эпоху церковного раскола часто повторял, что нельзя силой заставить людей веровать: “Мой Христос не приказал нашим апостолам так учить, еже бы огнем, да кнутом, да виселицей в веру приводить”. Сердечная вера русских людей тяжело переносила формализм и догматику. Ключевая идея Православия - стяжание Царства Божия через спасение души - ориентирована на практическое воплощение идеалов Истины, Добра и Красоты. Искренняя человечность в отношениях ценилась русскими несравненно выше, чем внешний регламент. На этом еще в XI веке ставил ударение митрополит Илларион в своем знаменитом “Слове о законе и благодати”.
Внутренняя свобода оппонирует неуверенности, скованности, проявлениям страха, но она ни в коем случае не сводима к безответственности, безалаберности. Напротив - она предполагает высшую ответственность, “разогреваемую” чувством того, что Бог есть бесконечность. На такой волне переживаний сознание обретает истинную раскованность, которую извне ограничить невозможно (если человек сам этого не позволит) - в то время, как внешняя свобода зависима от любых мелочей.
Либеральные интерпретаторы русской истории, мучаясь от непонимания ее, видят только внешний антураж в историческом действии. Так, Э. Радзинский безапелляционно называет Россию “страной с вековыми традициями рабства”, в которой царили “покорность и сон разума”5. Радзинскому и его либеральным собратьям не дано вникнуть в суть явлений: не было никакого сна разума - были неприятие внешней суеты, сбережение души как вместилища мира, обращение к Богу как вселенскому разуму. Русский человек был непритязателен в земном бытовании, зато был требователен к себе в диалоге с вечным, божественным. Человека можно ограничить в плотских благах, можно его заточить в темницу или уничтожить, но его внутренний мир, принадлежащий только ему, уничтожить нельзя. (Осознав это, манипуляторы от СМИ сегодня пытаются наносить удары по подсознанию, по психическим рецепторам людей). Ставя духовное выше плотского, русский человек не переживал от вещественных потерь и не “хватался” за земную жизнь так, как европеец - этим мощно умножались духовные ресурсы русских. И. Ильин писал: “...русский человек предпочитал смерть рабству и умел бороться до последнего”6.
Радзинский и ему подобные приписывают русским смирение, препятствовавшее изменению социальной картины. Это смирение трактовалось как отсутствие инициативы, духовной свободы, как забитость. Ничего общего с действительным положением дел эти характеристики не имеют. Во-первых, в русском православии не было ухода от земной, повседневной жизни со всеми ее заботами. Любое явление виделось даром Божиим, в том числе и явление тварное, плотское. Отвержение материального мира по сути означало отвержение и себя. Русские осуждали отрицавших Полноту жизни, покушавшихся на нее - злодеев, преступников, самоубийц. При этом в массовом сознании признавалась и та сторона земного бытия, которая связывалась с ошибками и страстями, но важно было не забывать о покаянии, очищающем душу.
Во-вторых, христианство на Руси вовсе не воспринималось как религия смирения перед силами зла - наоборот: считалось, что православные всегда должны быть готовы выйти на борьбу против антихриста. Наиболее ярким примером может служить российское казачество, весь образ жизни которого олицетворял собой как личную, так и коллективную инициативу, часто определявшую сам ход отечественной истории. Казачья инициатива была прямым отражением православного мироощущения, нацеленного на активное действие, на защиту святынь и ценностей. Казаки никогда не сомневались в необходимости противостояния злу силой. Они и воспитывались сызмальства не просто как воины, а как защитники истинного православия, В глазах всего русского народа казак олицетворял собой образ идеального воина, служившего опорой православной Державы. В свою очередь, государство, обеспечивая единство территории, культуры и веры, защищая народ от внешних агрессий, являлось в глазах этого народа гарантом его духовной свободы. Западная рационалистическая мысль не способна понять идею Православного Царства, навязывая - подобно американскому историку Р. Пайпсу7 - общественному мнению тезис о тоталитарном, крепостническом характере русского государства, не видя того, что русское государство и строилось, и укреплялось благодаря инициативе и подвижничеству широких слоев народа. Православие воспитывало, что самоконтроль (самоограничение) каждого ведет ко благу для всех.
В XVIII веке верхушку русского общества охватило “европейничание”, которое Н.Я.Данилевский назвал “болезнью русской жизни”8. Правящий слой, отказавшись от сбережения русской самобытности, попал под воздействие западных стереотипов мышления. Дворяне устремились к особым правам в социальной структуре, стали заимствовать европейский интеллектуальный опыт, нацеленный на расцерковление сознания и светское вольнодумство. При этом они едва ли осознавали, что этот опыт родился на конкретной исторической почве - на почве Реформации как протестного движения в рамках западно-христианской цивилизации. В Реформации проявилась тяга к духовной свободе, удушенной католической церковью с ее догматизмом и схоластикой. Протестанты, однако, стали бороться за свободу безблагодатную, связанную с чисто внешними условиями, с формальной регламентацией отношений между людьми. Европейские нравственные поиски, связанные с нехваткой духовной свободы, на российской почве значительно теряли свою актуальность, чего не смогли почувствовать русские последователи западных интеллектуалов. Укорененное же православное сознание в этих поисках видело суемудрие и тщету, уводившие от проблемы внутренней гармонии в человеке. Как выразился православный поэт, “кто после Правды продолжает поиск, тот ищет лжи”.
В западном христианстве произошло разведение, а затем и противопоставление “здешнего” и “небесного”, материального и духовного. Материалистическая формула “Бытие определяет сознание” есть порождение западного мирочувствования. Для православия неприемлемо категоричное разделение материи и духа - напротив, одно органично взаимодополняется другим. Человек не в силах преодолеть физические, плотские параметры, заданные природой, но у него есть возможность духовно охватывать мир, а у этой возможности нет границ. При этом законы мира духовного не менее определены, нежели законы мира материального: вне шкалы нравственных ценностей, вне Абсолюта человеческая жизнь становится беспредметной, хаотичной, лишенной всей гаммы смыслов.
Западный рационализм отгораживает людей от Абсолюта набором относительных истин, так же как отгораживает их от понимания духовной свободы, которую он ассоциирует с мистицизмом, а значит - с отсталостью. А. С. Хомяков подметил еще в XIX веке: “Западный человек самодоволен и желает, чтобы все походили на него”9. Уверенные в собственной “полноценности”, европейцы, сталкиваясь с русскими людьми, видели их открытость, дружелюбие, бесхитростность и принимали эти качества за недалекость или даже слабость, что будило агрессивно-корыстные помыслы. Хотя и были на Западе люди, чувствовавшие особую духовность русского миропонимания (Р. М. Рильке, В. Шубарт и др.), они не определяли общую тенденцию в отношениях Запада к России.
В России же западный стиль мышления быстро находил своих адептов. Индивидуализм, чувство самодостаточности, “избранности” с легкостью входят в любое тщеславие, развращенное душевной леностью сознание, особенно если это вхождение украсить флагами “приобщения к прогрессу”. Снобы, эгоисты, циничные прагматики создают западному влиянию питательную почву, а такие люди есть в любой стране. Большинство же русских, без проблем принимая извне наружную атрибутику, не желало отказываться от духовной независимости. Эта коллизия определяла всю драматичность сюжета русской истории: культурный шовинизм Запада нарастал в геометрической прогрессии, его атакам противостоять было все труднее. В ходе всего процесса подспудной борьбы с инъекциями чужого мировоззрения “цивилизованное лицо” России с неизбежностью менялось, малые и большие сегменты общественного сознания выпадали из зоны действия российского культурно-исторического кода.
Мыслящая часть нашего общества осознает пагубность бездумного копирования западной модели общежития. Балерина Нино Ананиашвили в одном из интервью поделилась своей тревогой: “Я много работаю на Западе и молю Бога, чтобы мы не стали на него похожи”10. Прозападные СМИ навязывают россиянам образ западного “потребительского рая”. Их массированное давление на умы и души “гасит” голоса тех, кто хорошо знает обратную сторону этого “рая”. Изучивший западное общество изнутри, известный социолог А.А.Зиновьев называет его “обществом душевнобольных”, “царством преступников”, “системой современного рабства”.
Россия сегодня напоминает упавшего, которому для того, чтобы подняться,
нужно освободить сознание от химеры чуждых представлений, вернуть себе духовную свободу,
без которой бытие лишено привлекательности.
- Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 188.
- Шубарт В. Европа и душа Востока. М., 1997. С. 30.
- Мандельштам О. Э. Сочинения. М., 1990. Т. 2. С. 155.
- Древняя русская литература. Хрестоматия. М., 1988. С 30-33.
- Радзинский Э. С. Сталин. М., 1997. С. 39.
- Ильин И. А. О сопротивлении злу силою // Путь к очевидности. М.. 1993. С.10.
- Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993. С. 368-370.
- Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 263.
- Хомяков А. С. Мнение иностранцев о России // Хрестоматия по истории российской общественной мысли 19 и 20 веков. М., 1994. С. 70-72.
- Комсомольская правда. 1997. 20 авг.
- Зиновьев А. А. Запад. М., 1995. С. 159, 361, 364.
Рыбаков С.В.
|
Власть
