год 2010-й - более 30.000.000 обращений

В этой главе мы обсудим развитие социал-демократических партий и сил в странах ЦВЕ в период после 1989 года. Мы подробно рассмотрим их корни; отношения с быстро эволюционирующим обществом, социальными группами и их ценностями; а также их организацию.

История коммунистического правления в странах ЦВЕ включала в себя и попытки осуществления реформ сверху в виду угрозы экономического спада и роста цен, питаемые социальным недовольством; и желание добиться законности снизу; и революции низов в надежде освободиться (демократизироваться) от режима и советской "оккупации" Восточной Германии (1953), Венгрии и Польши (1956), Чехословакии (Пражская весна 1968); Польши периода "Солидарности" (1980). В ряде случаях националистические (антисоветские) движения (зачастую еще до сталинских чисток, полностью их уничтоживших), добивались определенной независимости от советской гегемонии. Как, например, в Югославии, Албании и, отчасти, Румынии. Но, в конечном итоге, в силу неспособности командной экономики удовлетворить потребности общества, росло давление на эти режимы. Становилось все более очевидным, что экономическая реформа невозможна без глубоких политических изменений, о которых, в свою очередь, можно было думать только тогда, когда Советский Союз перестанет служить гарантом диктатуры коммунистических партий в ЦВЕ.

Важный толчок развитию реформ дал эра перестройки и гласности Горбачева. Как ни парадоксально, но политика Горбачева, направленная, в основном, на экономические и социальные реформы, оказала самое разрушительное воздействие на легитимность коммунистического правления и, при этом, не улучшила экономической ситуации. В этих условиях оппозиционные силы региона ЦВЕ (как в самих правящих партиях, так и вне их) смогли воспользоваться тем преимуществом, которое дало устранение политики покровительства коммунистическим режимам со стороны Советов. В конечном итоге по окончании гегемонии советов в странах ЦВЕ началась трансформация, а затем распался и сам Советский Союз.

Первая волна трансформации имела место в 1989 и 1990 годах после падения коммунистических правительств в Польше, Чехословакии, Венгрии, Румынии и Болгарии. В 1991 году к ним присоединилась Албания. Вторая волна началась после падения Советского Союза и Югославии. Во многих случаях национально-этническая элита этих государств попыталась воссоздать национальные государства.

В этом процессе можно выделить три основных мотива:

• стремление угнетенного народа к демократии, верховенству закона и соблюдению прав человека;
• разочарование в централизованной плановой экономике и, отсюда, стремление к более высокому уровню жизни, который, как ожидалось, принесут рыночные реформы;
• желание угнетенных или зависимых народов и национальностей освободиться от правления советов и федеральных центров, таких, как Прага и Белград.

В большинстве случаев имели место все три мотива, хотя их удельный вес был весьма различен. В случае, когда доминировали первые два мотива, движения, стоявшие во главе реформ (такие, как "Солидарность" в Польше или Гражданский Форум в Чехии), руководствовались, главным образом, либеральными ценностями. Третий мотив преобладал в бывших республиках Советского Союза и Югославии, в меньшей степени в Словакии (в более поздний период). Как правило, это вело к установлению националистического режима, имевшего слабые демократические корни и медленно проводившего экономические реформы. И чаще всего национализм был для него скорее предлогом, чем истинным мотивом этих реформ. Элита новых национальных государств использовала национализм, чтобы оправдать и узаконить переход к демократии и рыночную экономику, и при этом удержать свое политическое правление и экономические привилегии.

Из этих трех движущих сил только первую (т.е. демократию) можно считать истинно социал-демократической. Однако социал-демократы не стремятся к монополии на демократию. Консервативные, либеральные, зеленые и левые партии тоже стремятся к подобным целям. Отказ от плановой экономики, вторая главная цель анти-коммунистической оппозиции, гораздо в меньшей степени составлял существенную часть традиционной ("догодесбергской") социал-демократической программы и идеологии. Преодоление или реформирование капитализма - в крови социал-демократии. После второй мировой войны и периода депрессии, Новое Дело и кейнcианство способствовали такому развитию событий, при котором воздействие государства на экономику было достаточно сильным. (Йергин/Станислав 1998). Современные социал-демократы верят в рыночную экономику, хотя и в сочетании с сильным государством всеобщего благосостояния. Основная идея социал-демократии состоит в распространении принципа демократии (правления большинства) из сферы политики в сферу общественно-экономических отношений. Третий мотив - национальная независимость имеет мало отношения к социал-демократическим ценностям как таковым. С одной стороны, большинство социал-демократических партий традиционно считали национальное государство естественной средой для достижения своих политических и социальных целей. Но, с другой стороны, они выступали за развитие международного сотрудничества и интеграции, хотя с настороженностью относятся к идеям глобализации.

В пылу революции 1989 года победившая оппозиция в основном стремилась к устранению диктатуры партии, бюрократии и правления советов. Дискуссии же по поводу более четкого осмысления разных форм и стадий капитализма тогда еще просто не стояли в повестке дня. Напротив, все, кто был скептически настроен по отношению к свободному рынку или пытался использовать термин "социальный", не говоря уже о понятии "социалистический", заслуживали лишь глубокого презрения. По-видимому, это подозрение укреплял еще и негативный образ западной, в частности, немецкой социал-демократии, которая, по мнению многих диссидентов, слишком много внимания уделяла внешнеполитическими вопросами разрядки, разоружения, мирного сосуществования, безопасности, и слишком мало демократизации и освобождению от правления советов.

Новые демократические правительства также хотели предотвратить возврат коммунистов к власти. Этого можно было достичь быстрыми и радикальными реформами, как можно сильнее разрушив государственный контроль в сфере экономики, общественной жизни и политики. Часто они ориентировались на США времен Рейгана или Великобританию эпохи Тетчер с их сильным свободным рынком и антикоммунистической риторикой, но не на шведское социал-демократическое государство всеобщего благосостояния. По этому пути пошли такие реформаторы, как Лешек Бальцерович в Польше или Вацлав Клаус в Чешской Республике. Другие же, такие как Йозеф Анталл в Венгрии, предпочли христианско-демократическую модель Людвига Эрхарда. Но какой бы выбор ни был сделан, ясно было одно: идеи (например, кейнcианство) и политика социал-демократии, а также социал-демократические партии, которые отступали в то время по всему миру, перестали пользоваться доверием.

Теперь стало ясно, что все три мотива в разной форме были так или иначе совместимы с социал-демократическими ценностями и целями, которые мы рассмотрим более подробно ниже. Это не значит, что социал-демократы были в первых рядах тех сил, которые вызвали соответствующие изменения, но в то же время они (самопровозлашенные или традиционные) естественно присутствовали как в широких оппозиционных движениях, так и в правящих партиях.

Социал-демократические идеи можно было встретить в реформистском крыле многих коммунистических и социалистических партий стран ЦВЕ. В Венгрии развитие социал-демократии можно было связано с тем, что какое-то время (с 1985 по 1989 г.) ВСРП надеялась скорее на постепенный переход от коммунизма к демократическому государству всеобщего благосостояния шведского типа, чем на резкий переворот, который в действительности произошел в 1989-91 годах. Кроме того, многие бывшие коммунисты, видимо, решили превратиться в социал-демократов, поскольку это было для них более приемлемым и удобным выбором в то время.

К сожалению, сегодня в ЦВЕ современные социал-демократические ценности не имеют глубоких корней, хотя, возможно, что с течением времени это положение изменится. Там же, где эти ценности старались применить на практике, они часто принимали странные и извращенные формы. Опросы общественного мнения все еще показывают, что во многих странах большинство населения отдает предпочтение не новой рыночной, а старой нерыночной экономике. Хотя политика, реализованная в большинстве этих стран, опиралась на эту смешанную экономику и была как бы либеральной, ни ее результаты, ни сама она, по сути, таковыми не являлись. Несмотря на быстрые и масштабные реформы, государство по-прежнему сохранило сильное влияние на многие аспекты общественно-экономических отношений, как и во всех странах с рыночной экономикой, - хотя в несколько иной форме. В сфере занятости доля частного сектора пока не достигла даже самого низкого уровня большинства стран Организации Экономического Сотрудничества и Развития (ОЭСР), но она выше уже высокого уровня скандинавских стран всеобщего благосостояния. Что касается политического режима, то здесь цифры в среднем более благоприятны: 53% граждан поддерживают новый режим в сравнении с 44%, выступающими за старый коммунистический режим (Данные по 10 крупнейшим странам, кроме России, Розу/Хэрпфер 1994, с. 12). Однако за этими средними величинами скрываются существенные региональные различия, а именно: в странах Центральной Европы тенденция показать более высокие результаты, чем в республиках СНГ, что немаловажно. Интересно, что такая ностальгия, вкупе со стремлением к безопасности, стабильности и равенству, потенциально благоприятствует выбору социал-демократической политики.

Сорок лет диктатуры коммунистических партий, особенно в Центральной Европе, ослабили богатство тех идей и концепций, которые исторически и идеологически формировали социал-демократию: тенденцию искать целостные решения социальных проблем; допущения, что в этих решениях напрямую заинтересован рабочий класс; определение и реализация этих интересов через политическую партию; веру в (демократическое) государство, как прямого экономического проводника этих решений. Все они отошли на второй план, поскольку правящие политические силы придерживались, в основном, более либеральных принципов, настаивая на необходимости полной перестройки существующего "социализма".

Впоследствии они пытались добиться свободы в ущерб безопасности, не придавая слишком большого внимания вопросу: каково же оптимальное соотношение между общественной безопасностью и свободой личности с учетом возможных рисков. Поэтому выбранный путь был преимущественно либеральным, хотя пункт назначения был, скорее, социал-демократическим, - т.е. демократическое государство всеобщего благосостояния с рыночной экономикой. Для более полного и глубокого понимания тенденций трансформации режима и разных обличий социал-демократии полезно будет рассмотреть четыре группы стран, имеющих разные мотивы и пути трансформации: Таблица 2.1 Типы трансформации в странах ЦВЕ Бывшие национальные государства Новые национальные государства Быстро реформирующиеся страны Польша, Чехословакия, Венгрия Чешская Республика, Словакия, Латвия, Эстония, Словения, Хорватия Медленно реформирующиеся страны Румыния, Болгария, Албания Россия, Беларусь, Украина, Молдова, Сербия, Босния, Македония, Грузия, Армения, Литва

В быстро реформирующихся бывших национальных государствах (Польша, Чехословакия и Венгрия) оппозиционные движения и правящие компартии в процессе перехода играли разные роли. Оппозиционные движения были основной движущей силой изменений в первых двух странах, а компартия начала процесс реформ в Польше и была его движущей силой в Венгрии.

Для многих, в частности польских коммунистов, последующий подъем оппозиции стал большим сюрпризом. Эти движения были зачастую довольно разношерстной массой различных идеологических и культурных групп, объединенных общей целью - покончить с коммунистическим правлением. В первых (основополагающих) выборах в Центральной Европе, проведенных в 1989-90 годах, реформаторски-оппозиционные движения добились значительного успеха и получили возможность формировать правительства в Польше, Чехословакии и Венгрии. Настоящие же социал-демократы остались очень слабыми (т.к. набирали менее 5% голосов и потому часто не были представлены в парламентах). Хотя партии-преемники потерпели поражение, они продолжали сохранять свое присутствие. Поражение обычно ускоряло внутрипартийные реформы и вело к укреплению в них социал-демократического крыла или фракции, поскольку они возникли и развивались как посткоммунистические партии. Что касается победивших оппозиционных движений, то достижение главной общей цели (разрушение коммунистической системы) и реальная работа в правительстве, сопровождались, как правило, ростом напряженности внутри этих движений и быстрым расколом, обнаживших скрытые в них до сих пор различия левых и правых течений. (Фермеерш, 1991).

Для нас более важен тот факт, что некоторые представители реформаторской элиты считали себя не свободными рыночниками, а скорее социал-демократами, проводящими в силу обстоятельств радикальную реформу старой системы с целью построения хоть какой-то разновидности капитализма. Без капиталистической надстройки невозможно было проповедовать социал-демократическую политику, направленную на общественный контроль частного капитала. Ибо сначала нужно было создать и накопить этот частный капитал.

В этих условиях хрупкий баланс между свободой личности от государства и защитой более слабых членов общества тем же государством явно склонялся в пользу первого (но со временем, когда государство превратилось в инструмент нуворишей, а не бедных, ситуация стала меняться). Янош Кис, известный венгерский политолог и бывший председатель Либерального Альянса свободных демократов сформулировал это так: "Если не ошибаюсь, разница между либералами и социал-демократами состоит в той сумме, которую государство собирает в виде налогов: для первых - не более 1/3 национального дохода, для вторых - 40 %. Для нас, только что освободившихся от всемогущего государства, этот вопрос преждевременен. Не ждите, что мы примем ваши критерии". (Фермеерш, 1991, с.6).

В условиях крайне национализированной экономики с централизованной системой планирования даже социал-демократам приходится выступать за либерализацию и приватизацию. Хотя быть может, они и хотели бы защитить тех, кто пострадал от резкого роста цен на основные товары (продукты питания, энергию) или добиваться более равномерного распределения капитала в ходе приватизации (Штейнведе, 1997). Анализ политических программ различных партий начала 90-х, проведенный этим автором, выявил общую тенденцию: в своих программах посткоммунистические (или их наследники) и социал-демократические партии в отличие от партий либеральных и консервативных уделяли много внимания уравниловке и политике перераспределения. Но далее он дает понять, что результаты этого анализа не исключают существования аналогичных тенденций в партиях правого центра и не позволяют скрыть глубокие различия между социал-демократическими партиями и партиями-наследниками (Штейнведе, 1997). Другим течениям антикоммунистического спектра, таким, как националистические и религиозные, также свойственен некоторый скептицизм в отношении неограниченного рыночного капитализма.

Большинство экономистов ожидали в процессе переходного периода небольшое снижение объемов производства, а затем наступление быстрого и мощного роста (так называемая F-кривая). Резкий и длительный экономический спад (во многих случаях более глубокий, чем Великая депрессия 1929-1932 гг.), в действительности случившийся в Восточной Центральной Европе, опроверг все эти ожидания. Частично он был обусловлен падением объема торговли между бывшими странами СЭВ из-за перехода на мировые рыночные цены и расчеты в твердой валюте. Электорат все больше разочаровывался результатами реформ: ростом безработицы, падением доходов и уровня безопасности (например, из-за разгула преступности).

В 1993-94 годах маятник электоральных предпочтений качнулся в сторону партий-преемников в Польше (Демократический Левый Альянс - ДЛА) и Венгрии (Венгерская социалистическая партия - ВСП). Это стало не только следствием либеральных реформ, но и той националистической и консервативной, часто прорелигиозной политики, которой следовали первые правительства, а также фрагментарностью правых партий. В ответ на это избиратели повернулись лицом к внешне хорошо организованным и профессиональным партиям-преемникам. Последние с успехом воспользовались имиджем прагматиков, не представляющих угрозы самым основам реформ: демократии, европейской ориентации, и в то же время много обещающих в части смягчения последствий чрезмерных крайностей политики их предшественников.

Силы же, считавшие себя социал-демократическими, законно признанными в международном масштабе (т.е. традиционными социал-демократами, а не социал-демократами в составе партий-наследников), оставались чрезвычайно слабыми и не способными привлечь к себе внимание избирателей.

Четыре года спустя ДЛА (1997 г.) и ВСП (1998 г.) утратили власть. Обеим партиям не удалось в период нахождения в правительстве существенным образом предотвратить относительное обнищание большей части населения, в том числе их электората. Продолжая реформы, направленные на развитие рыночной экономики и вхождение в ЕС, их противники разыграли популистскую карту, сумев при этом, особенно в Польше, преодолеть в основном свою разобщенность.

Этот популистский подход апеллировал к проигравшим в переходный период, которые часто применяли язык социал-демократии, и к некоторым из тех, кто голосовал за партии-наследники в 1993 и 1994 годах.

В "медленно реформирующихся бывших национальных государствах": Румынии, Болгарии и Албании, где были слабы оппозиционные движения и сильны местные коммунистические режимы, слегка обновившиеся коммунистические партии победили на первых, не совсем свободных и справедливых выборах 1990 и 1991 годов. Это свидетельствовало скорее о подъеме реформаторских фракций в среде старой номенклатуры и государственного аппарата, но не о свержении старого режима и радикальных реформах. Риторика и официальные ритуалы этих коммунистов, ориентированных, в отличие от старой гвардии, на реформы были заимствованы в основном из социал-демократических идей и программ. Они использовали эту риторику для оправдания ограниченности своих реформ, которые представлялись как защита слабых слоев населения, хотя на деле укрепляли власть и привилегии этих новых правящих групп.

Таким образом, для политиков из стран ЦВЕ, таких, как Янош Кис, выступавших за смешанную экономику, средством для ее достижения служил комплекс радикальных реформ, разрушавших командную экономику и сокращавших государственный сектор. Политики из восточных стран, как, например, Ион Илиеску оправдывали свое нежелание идти по пути радикальных реформ, подчеркивали важность роли государства в смешанной экономике. Результатом этих отложенных и неохотно проводимых реформ стало снижение объемов производства и занятости, как и в быстро реформирующихся странах, но без создания условий для будущего роста. Кроме того, реформы внутри бывших коммунистических партий шли крайне медленно.

Так же, как и в быстро реформирующихся странах, следующие выборы (в Албании и Болгарии в 1992 г., в Румынии в 1996 г.) принесли победу оппозиции, которая была либо либерально-консервативной, либо представляла собой широкий альянс сил от консерваторов и либералов до социал-демократов и зеленых. Ее основная задача состояла в ускорении реформ. Таким образом, социал-демократический вопрос ослабления "шоковой терапии" еще не стоял на повестке дня. Тем не менее, партии-наследники вернулись к власти как в Албании (1997 г.), так и в Болгарии (1994-97 гг.), Но в Болгарии только лишь за тем, чтобы снова быть оттесненными от власти по тем же причинам, что и в 1992 году.

В новых национальных государствах Центральной Восточной Европы, особенно в бывших республиках Советского Союза и Югославии, национализм, т.е. национальная независимость, и освобождение от правления Белграда и Москвы, стал важным катализатором преобразований. При этом стремление к демократии и рыночной экономике, бывшее главной движущей силой революций в странах ЦВЕ, оставалось вторичным в условиях отрицания социал-демократических приоритетов и отказа от традиционного лево-правого партийного подхода к выработке политики в новых независимых государствах.

В Словакии оппозиционное движение "Общественность против насилия" распалось и возродилось затем в Движении за демократическую Словакию под руководством Владимира Мечара, которое инициировало "бархатный развод" с Чехией. В некоторых случаях местные (региональные) коммунистические партии или их преемники были в первых рядах борцов за независимость страны, получая, таким образом, дополнительную поддержку своих избирателей.

Например, в Словении бывший коммунист-реформатор Милан Куцан был избран первым президентом независимой Словении. Лишь Чешская Республика не подходит под выше приведенную модель, так как она вышла из федерации, в которой играла доминирующую роль, в отличие от Словакии, провозгласившей себя новым национальным государством, освободившимся от чужого господства. Сегодня национальный вопрос не играет уже такой большой роли в Чешской Республике, хотя национальное самосознание в отношении Германии все еще сильно, а Рома и правые националисты имели здесь свое политическое представительство вплоть до июня 1998 года.

Традиционно социал-демократы считали себя интернационалистами, выступающими за мирное сотрудничество наций, и выступали против подчинения социальных проблем национальным. На Западе социал-демократы ставили вопрос национальной независимости после вопроса прав меньшинств, региональной автономии, федерализма и большей самостоятельности территорий и местных сообществ (по примеру Испании).

Хотя в странах ЦВЕ эти принципы отошли на второй план из-за большей значимости вопроса национальной независимости, потенциально они могли играть важную роль в снижении внутренней напряженности в многонациональных государствах.

Многие из быстро реформирующихся новых национальных государств сосредоточились на политической и экономической реформе, а не на государственном строительстве, хотя вопросы прав меньшинств, языка, отношений с господствовавшей в прошлом державой и границ продолжали играть важную роль в их политике реформ. Чем быстрее решались эти проблемы, тем раньше страна могла приступить к проведению экономических реформ. Силы, инициировавшие отделение от старых центров, были крайне разношерстны: от либералов (страны Балтии, Словения) до сторонников авторитаризма (Словакия, Хорватия), но, чаще всего, консерваторы. Социал-демократические ценности стали более привлекательными после того, как быстрые реформы привели к экономическому спаду, усилению социального неравенства и незащищенности отдельных слоев населения, а также в тех случаях, когда авторитарное правление усиливало стремление к демократии.

Среди медленно реформирующихся новых национальных государств основными были старые центры - Россия и Сербия (Югославия). Их руководство волновала (и до сих пор волнует) лишь опасность потери власти и влияния, а также необходимость защиты русской и сербской диаспор, живущих в новых независимых государствах. Большинство вооруженных конфликтов в странах ЦВЕ были в той или иной мере связаны с нерешенностью этих проблем. По сравнению с Сербией Россия реформировалась гораздо быстрее. Её отношения с "ближним зарубежьем" были для нее гораздо важнее, чем войны и бойкоты со стороны зарубежных стран, которые, напротив, довлели на экономику и политику Сербии. Войны и конфликты с соседями и национальными меньшинствами характерны для Боснии, Македонии и республик Кавказа, а вот Беларусь и Украина до сих пор больше страдают от слабости их демократических структур. В этих условиях мир и демократия должны стать главной заботой социал-демократов и, фактически, всех граждан. К сожалению, большая часть населения до сих пор либо пассивно терпит, либо даже голосует за националистические и авторитарные силы и партии.

Не только социал-демократы защищают мир и демократию (не нужно забывать о либеральных и консервативных силах), хотя обе эти цели весьма созвучны социал-демократической политике и идеологии. Проблема, однако, состоит в том, что все эти демократические силы еще слабы в большинстве стран ЦВЕ, за исключением Македонии и Литвы, где кардинально реформировавшиеся коммунисты сыграли важную роль в проведении политики реформ и государственного строительства.

Вообще говоря, новые независимые государства с более медленным ходом реформ занимались государственным строительством в ущерб экономическим реформам и демократизации, хотя и в разной степени (например, Литва гораздо меньше, чем страны СНГ). В частности, в странах СНГ элита из старой региональной номенклатуры оставалась у власти. Как и в медленно реформирующихся старых национальных государствах эта элита выражала свои интересы через политические образования, которые очень часто называли "партиями власти". В своей политической риторике они стремились заменить устаревшие коммунистические понятия социал-демократическими, подчеркивая при этом необходимость участия государства, а это, как мы говорили выше, на деле отвечало их же собственным интересам. В условиях медленного хода реформ конкретные социал-демократические формы приручения капитализма демократическими средствами все еще остаются полезным инструментом воздействия на электорат, если только его защитники не считаются нуворишами.

Переход в странах ЦВЕ имел три направления: от диктатуры коммунистической партии к многопартийной демократии; от плановой экономики, связывавшей страны СЭВ, к открытой рыночной экономике и от федеративной республики или полусамостоятельного государства под контролем советов к независимому суверенному национальному государству. Все эти процессы сформировали политический ландшафт стран ЦВЕ и, в частности, их партийные системы. Одни результаты реформ, вызванные или возрожденные этими событиями, носили преходящий характер, другие будут определять политическую культуру и политику в течение длительного промежутка времени.

Поскольку экономические преобразования в большинстве стран продолжаются, их окончательное влияние на общество и политику стран ЦВЕ еще предстоит оценить, но одно, несомненно: они окажут на них значительное влияние. Перспективы социал-демократических партий будут в большой степени зависеть от направления и модели социальных изменений в странах переходного периода, вызванных экономическими реформами, хотя культурные и политические факторы также окажут значительное влияние. Следующий раздел посвящен этим экономическим и социальным изменениям. Он начинается с описания перехода от уравнительного общества старого режима к развивающемуся капиталистическому обществу, затем дается анализ социальной структуры и политических ценностей переходного общества, поскольку они влияют на перспективы социал-демократии.

Для старых коммунистических обществ был характерен ряд специфических элементов: почти вся собственность была государственной (но фактически контролировались партийной и государственной номенклатурой), хотя некоторые страны сохранили частную собственность в сельском хозяйстве (например, Польша); объем производства и цены централизованно определяла государственная администрация; выбор был минимальный; спрос чаще всего превышал предложение из-за низких цен, в частности на основные продукты; номинальные доходы были низкими и различались незначительно; по сравнению с академической наукой зарплата промышленных рабочих была высокой; партийная и государственная номенклатура имели существенные привилегии; реальные доходы людей были выше благодаря низким ценам на квартплату, продукты питания, отопление, бытовые услуги; социальная защищенность была высокой; фактически не было безработицы; пенсии номинально были низки, но на деле вполне достаточны; услуги здравоохранения предоставлялись государством бесплатно; средняя продолжительность жизни в сравнении со странами среднего достатка была относительно высокой, хотя и ниже средней по странам Экономического Сотрудничества и Развития; образование было бесплатным и охватывало все население, поэтому образованность была очень высокой (97%) и лучшего качества, чем в других странах. Отчет о Развитии Человека за 1991 год, представленный в рамках Программы развития ООН (на основе данных за 80-е годы и 1990 г.), показал, что большинство коммунистических стран занимали более высокие места по показателям развития человека, чем по национальному доходу (ПРООН, 1991). Благодаря сильного снижения величины дохода на душу населения, эта разница оставалась еще положительной в отчете 1997 года, хотя по сравнению с 1991 годом бывшие коммунистические страны оказались на более низких местах по обоим направлениям.

Начиная с 1989 года реформы в четырех основных направлениях фундаментально изменили приведенную выше структуру. Но, не стоит забывать, что попытки реформирования предпринимались и частичные изменения были уже осуществлены.

Либерализация. Многие страны начали процесс реформ с либерализации цен и внешней торговли. Даже без полной либерализации (например, квартплата в жилищном секторе осталась, в основном, контролируемой) цены на большинство основных продуктов значительно увеличились. Высокие цены на сырье выявили сырьевую природу большинства промышленных предприятий. Внешняя торговля сократилась, вызвав резкое снижение объемов производства, но зато появились импортные товары более высокого качества. Реальные доходы существенно снизились, но буквально за одну ночь очереди исчезли.

Стабилизация. Чтобы бороться с высоким уровнем инфляции, растущими дефицитом денег и внешним долгом, многим странам пришлось принять политику строгой экономии за счет сокращения государственных расходов и личного потребления. Снижение спроса усилило "структурный" спад, который испытали страны переходного периода.

Приватизация. Большая часть государственной собственности была передана в частные руки, хотя разными средствами и с существенно разнящимися результатами. Так, мелкую собственность: магазины, рестораны, небольшие фирмы, фермы или дома, зачастую продавали физическим лицам или возвращали собственникам, у которых они были ранее экспроприированы, Таким образом создавался класс мелких собственников и предпринимателей.

Крупномасштабная приватизация оказалась гораздо более трудным делом. Иногда собственность распределялась среди населения в целом (например, чешская ваучерная приватизация), иногда она продавалась на аукционе внутренним и иностранным инвесторам. Внутренние инвесторы, часто это были представители старой элиты, пользовались лучшим знанием реальной цены предприятия или его части, благодаря их связям с людьми, отвечавшими за приватизацию, и более тесным контактам с иностранными инвесторами. Во многих случаях рабочие получали определенную долю акций предприятия, на котором они работали. В конечном итоге кто-то разбогател, но большинству так и не удалось воспользоваться преимуществами приватизационного процесса.

Модернизация. Системные изменения выявили низкую производительность на многих предприятиях и в большинстве отраслей, а также низкое качество выпускаемой ими продукции. Их низкая конкурентоспособность лежит в основе многих экономических проблем, связанных с переходным периодом, таких, как экономический спад, безработица, дефицит торгового баланса и т.д. Только реструктуризация и модернизация промышленного производства может изменить ситуацию. Необходимые корректировки потребуют времени, новых капиталов и желания, и, по крайней мере, на начальном этапе они приведут к более высокому уровню безработицы.

Для большинства граждан такая политика означала резкое снижение уровня жизни, и прошло определенное время, прежде чем он снова стал повышаться. Реальные доходы, т.е. реальная заработная плата, уменьшились, безработица росла (Корниа, 1994). Неравенство доходов и благосостояния росло (Ферже, 1997, стр. 72ff). В некоторых странах, например в России (Эльман, 1994), резко уменьшилась даже средняя продолжительность жизни. Эти экономические и социальные беды привели в большинстве стран и к уменьшению коэффициента рождаемости (Ферже, 1997, стр.12). Однако в Польше, Венгрии и Чешской Республике средний доход на душу населения и средняя продолжительность жизни начали расти с 1992 года, а вот в России и на Украине они все еще падают (Экономист, 5 сентября 1998, стр. 26). Только в 1996 году уровень доходов в большинстве успешных стран вернулся к уровню 1989 года. Эти события нашли отражение в сознании и мыслях людей. Большинство считало, что в результате реформ они стали намного беднее, хотя и оправдывали необходимость смены режима (Ферже, 1997, стр.18f). Социологические опросы показывали и продолжают показывать, что во многих странах большинство населения не удовлетворено реформами (Европейская Комиссия, 1992-97) и испытывает все возрастающее чувство ностальгии по экономическим и социальным условиям прошлого.

Нарождающиеся тенденции общественного развития можно сравнивать с разными капиталистическими странами. Быстро реформирующиеся страны Центральной Европы, которые в ближайшее время войдут в ЕС, будут, видимо, развиваться по образцу беднейших стран членов ЕС, таких, как Греция или Португалия.

Будущее остальных стран выглядит еще менее ясным, и они, возможно, пойдут по латиноамериканскому пути развития, для которого характерны ярко выраженное социальное неравенство, высокая доля теневого бизнеса и хрупкая демократия. Судя по некоторым показателям (см. ниже), столь печальные перспективы для стран Центральной Европы исключить нельзя.

В общих чертах социальная структура стран, в которых экономические реформы оказались более продвинутыми, такова (Ферже, 1997, с. 32ff): от 1/4 до 1/3 членов семей - это безработные или пенсионеры, т.е. находящиеся на содержании государства, и только от 1/3 до 1/2 - работают.

Половина работающих занята в частном секторе, половина в публичном секторе. От 9 до 17% имеют собственные предприятия. Неравенство растет, но пока не превышает среднего уровня стран ОЭСР (за исключением бывшего Советского Союза). Значительная часть населения живет ниже уровня минимального дохода (приблизительно 40% от среднего дохода, полученного в виде зарплаты в 1989 г.). В странах Балтии, в России, Румынии, Болгарии от 23 до 40 % живут на доход, который на 60% ниже этого уровня (см. таблицу 2.2): Таблица 2.2 Рост уровня бедности населения в начале переходного процесса (% населения, живущего за чертой бедности) Страна Минимальный доход* Уровень бедности** 1989 1994 1989 1994 Болгария 13,8 (1990) 63,5 2,0 (1990) 32,7 Чешская Республика 4,2 26,7 (1992) 0,2 1,4 (1992) Эстония 6,5 52,5 1,0 27,0 Венгрия 10,1 22,0 1,1 6,1 Латвия 9,9 60,0 1,3 33,5 Литва 9,5 64,7 1,5 39,1 Молдова 15,3 70,2 2,4 40,6 Польша 24,1 36,3 (1992) 5,8 10,9 (1992) Румыния 28,2 65,7 7,0 29,1 Россия*** 15,8 61,3 2,5 23,2 Словакия 5,8 34,1 (1993) 0,1 6,0 Словения 35,1 (1990) 30,9 (1993) 4,5 (1990) 6,1 (1993)

Государства всеобщего благосостояния в ЦВЕ, несмотря на высокие уровень экономического развития и доходов на душу населения, на заре переходного периода столкнулись с очевидными трудностями при решении рассмотренных выше проблем. Все-таки в 1989-92 годах государственные расходы на социальные нужды в процентном отношении к ВВП возросли (см. таблицу 2.3). Корней назвал их "преждевременными государствами всеобщего благосостояния" (Корней "Нойе Цюрхер Цайтунг" 20.06.1996, с. 10), хотя следует добавить, что они преждевременны в смысле их возможностей, а не тех задач, которые стоят перед ними, а так же потребностей и надежд населения. Таблица 2.3 Рост государственных расходов на социальные нужды (в % к ВВП) Страна 1989 1992 Албания 13,4 28,9 (1991) Болгария 19,9 27,0 Чешская Республика 22,2 26,3 Венгрия 24,5 33,2 Румыния 14.2 16,3 Словакия 24,4 31,7 Украина 10,8 18,2

Самым очевидным подтверждением тяжести этой ноши является большое число старых людей по отношению к трудоспособному населению, и, что еще хуже, соотношение между пенсионерами (получателями) и населением, производящим выплаты в фонды (плательщиками) (см. таблицу 2.4). Таблица 2.4 Структура населения и число плательщиков на одного пенсионера в 1993 г.** Страна Население в трудоспособном возрасте на одного человека в возрасте за 60 лет Количество плательщиков на одного пенсионера Албания 7,9 1,0 Болгария 2,9 1,2 Чешская Республика 3,5 2,0 Венгрия 3,2 1,5 Польша 4,6 1,9 Румыния 3,6 2,0 Россия 2,9 1,9 В среднем по странам ОЭСР 3,6 2,6

Опросы семей в странах Центральной Европы показали, что 77% всех семей официально получают какие-нибудь трансфертные платежи (это такие общественные выплаты, как пенсия, оплата больничного листа, пособие по безработице, пособие многодетным семьям). От 16 до 25% населения - пенсионеры, и 13-23% всех семей рассчитывают на пенсию, как на источник дохода (Ферге 1997 г. с. 217).

Государствам приходится содержать эту систему социальной безопасности на средства, получаемые из сокращающейся налогооблагаемой базы (Мировой Банк 1996, с. 118), которая состоит из налоговых поступлений с доходов предприятий обеих форм собственности. Сокращение обусловлено, главным образом, тем, что старые государственные предприятия несут убытки, а собираемость налогов с новых малых частных предприятий оставляет желать лучшего, поскольку они принадлежат теневому бизнесу.

Сравнение годовых балансовых отчетов до и после реформ подтверждает, что средний доход в процентном отношении к ВВП снизился с 41,2 до 33,9%, а расходы на социально-культурные нужды остались почти неизменными. Это привело к дополнительному дефициту (ЕБРР, с. 82).

Очевидно, что экономические реформы ведут к социальным изменениям и появлению в обществе новых классов. Возросшая дифференциация социального статуса, доходов и благосостояния ведет к соответствующему изменению структуры интересов, которые выражают и представляют общественно-политические организации, включая политические партии. Здесь вмешивается основная переменная, объясняющая иногда странные связи между социально-экономическими изменениями и политическими изменениями, - противоречия, проявляющиеся в посткоммунистическом обществе.

За описанными историческими событиями, экономическими и социальными изменениями стоят три группы противоречий, на которых в посткоммунистических странах строилось образование и развитие партий и политической конкуренции (Г. Маркус, 1998, 1992).

Группа территориальных и культурных противоречий. Традиционалистские силы отстаивают историческое постоянство, этноцентристскую государственность, предпочитают обществу общину, стоят за сильную власть, зачастую в сочетании с влиятельной церковью. Их ценностные ориентации больше партикуляристские, чем универсальные. Они склонны "любить все деревенское", даже если сами горожане. Радикальные традиционалисты - это расисты, противники всего современного и западного; умеренные же ищут "органический" национальный путь модернизации. Западники ориентируются на заграницу, они урбанисты и выступают за модернизацию, которая поможет наверстать упущенное, индивидуализм и многообразие культур. Они подчеркивают важность светского государства и прав человека.

Группа посткоммунистических противоречий имеет ряд измерений. Идеологическое (антикоммунизм), основанное либо на национальной, либо на религиозной принадлежности, либо на универсальности прав и рациональности личности; политическое, выражающееся в отношении к партиям-наследникам; властное, основанное на конкуренции элит; структурное, отражающее дуализм сегодняшнего общества, корни которого частично уходят в поздний коммунизм, а частично в нарождающийся капитализм; эмоционально-биографическое, разделяющее людей на тех, кто считает, что условия их жизни в последние годы "реального социализма" были лучше, чем теперь, и тех, кто так не думает.

Группа социально-экономических противоречий имеет два полюса. На одном - радикальный либерализм с его резким отказом от регулирования и опорой на рыночную саморегуляцию, приватизацию, рыночное распределение материальных благ и неравные доходы.

На другом - ограничение и регулирование рынка и сильное, активное государство всеобщего благосостояния, вмешивающееся в экономику, помогающее бедным, повышающее мобильность и расширяющее средний класс. По мере продвижения экономических преобразований это противоречие стало главным, но, поскольку партийная система строилась на основе первых двух групп противоречий, не удалось быстро и точно превратить его в альтернативу существующим программам и проводимой государственной политике.

Вследствие этого в политике партий стран ЦВЕ все больше стало проявляться несоответствие между постоянством политических альтернатив, формирующих партийную конкуренцию, и независимостью или, если хотите, волюнтаризмом политических партий по отношению к данным противоречиям. Конкретные партии имеют свои корни в разных группах противоречий, но могут переходить от одной из них к другой, если им это выгодно. С точки же зрения теории консолидация требует растущей связи между партиями и противоречиями.

Преобладание культурно-территориальных противоречий в странах ЦВЕ искажает действие социально-экономических противоречий. Согласно классическому "застывшему тезису" С. Роккана и С. М. Липсета (Липсет, Роккан, 1967), структура партийной принадлежности и партийной конкуренции в некоторых странах (например, Венгрия, Польша) "застыла" на моменте наступления массовой демократии (базовые выборы). Таким образом, партийные системы некоторых стран Восточной Европы во многих отношениях продолжают отражать конфликты начальной стадии смены режима, т.е. периода 1988-90 годов. Особенность такого "застывания" состоит не в том, что отдельные партии определились в своей принадлежности, а в том, что сами противоречия, будучи политической альтернативой, создают некую рамку, в пределах которой партии могут маневрировать.

Многие факторы внесли свой вклад в развитие территориальных и культурных противоречий и господство культурной политики в посткоммунистических странах Европы. Непрозрачность интересов, быстрое социальное расслоение, международная обстановка, сужающая простор для реальных альтернатив экономической политики, - все это создает ситуацию, в которой участники политической деятельности должны подчеркивать свои различия, основанные на принадлежности к разным культурам. Разделение на "патриотов" и христиан, с одной стороны, и космополитов и свободных мыслителей, с другой, имеет давнюю традицию. Этот дуализм фактически вновь проявился в двух соперничающих течениях борьбы с коммунизмом советского типа. Одно из них основано на коллективной памяти национальных и религиозных групп, другое на традициях просвещения, таких, как рационализм и индивидуализм. Это разделение стало основой партийной конкуренции в посткоммунистическую эпоху.

Веками страны ЦВЕ находились под перекрестным огнем Восточных (Россия, Османская Империя) и Западных (Германия, Австрия, Франция) метрополий как полупериферийная (буферная) зона с четкой культурной идентичностью. Падение советского блока стало концом наднационального имперского порядка и началом новых пограничных конфликтов. Конфликты территориальные, национальные, этнические, языковые, религиозные, имевшие вековую историю, возобновились там, где идентичность государственных и национальных (культурных) границ традиционно была неустойчивой, где память о завоеваниях, поражениях и кровавых войнах за независимость продолжала формировать коллективное сознание и самосознание. После 1989 года геополитическое положение стран стало важным политическим вопросом. Если до 1996 года идея интеграции в ЕС и НАТО имела огромную поддержку народа, то затем скептицизм в этом вопросе начал расти. Разница в позициях партий по этому вопросу и способам вхождения также увеличилась. Социал-демократы, выступая за модернизацию, как и большинство либеральных партий, поддержали так называемый реально-политический подход, основанный на объективных критериях и радикальных коррективах, а национальные, консервативные и религиозные партии были настроены более "романтично": "Их позиция состоит в том, что без всякой "щедрости" и при минимуме энтузиазма, позволяющих учесть не только объективные критерии, расширение произойдет слишком поздно, не произойдет вообще или дело совсем запутается". (Дж. Краузе, 1998)

Все страны и народы региона веками были не защищены от давления идущих извне преобразований, разделявших элиту и народ в вопросе экономических изменений и культурных традиций. Часто это выражалось в столкновении идей "прогресса" и "государственности". Более того, культурные и национальные меньшинства (прежде всего, евреи), будучи в авангарде модернизации, стали главной мишенью для традиционалистов, объединявших антисемитов, антикоммунистов и оппозицию капиталистической модернизации. Расизм и ксенофобия представлены широким спектром политических образований: от российских коммунистов до националистических партий Чешской Республики (Республиканцы), Словакии (Национальная партия), Венгрии (Партия Венгерской Правды и Жизни), Румынии ("Румынское Море") и националистических течений вне и внутри правящей Польской акции выборной Солидарности.

С продвижением преобразований и отмеченных выше социальных последствий одновременно растет сопротивление капитализму и увеличивается стремление защититься от свободного рынка. Отсутствие или слабость участников политической жизни, сформированных на классовой основе (главным образом, по той причине, что капитализм Восточной и Восточной Центральной Европы еще не произвел сколь-нибудь заметных классовых структур), и необходимость социальной защиты от рынка часто выражаются в виде культурного сопротивления или политики, основанной на национализме, религии и нетерпимости к меньшинствам. Это привело в некоторых странах к такому явлению как "социальный национализм", т.е. национальная (культурная) реакция на социальные конфликты, связанные с преобразованиями (например, Россия или новые правящие партии в Венгрии и Польше).

Накопление территориальных и культурных противоречий, господство культурной политики в странах ЦВЕ усилили процессы мировой глобализации, регионализации и всепроникающего наступления информационного общества. На традиционные политические структуры и движения надвигается угроза растущего влияния конфликтов на национальной, территориальной, культурной и религиозной почве, и встает вопрос о сверхнационализме в политике, культуре и экономике. Может статься, что базирующаяся на культурной принадлежности политика стран ЦВЕ с ее особенностями и плеядой личностей может предвосхитить определенные события на Западе.

Давая общую оценку посткоммунистической политике, многие наблюдатели подчеркивают хаотичность социально-экономической среды, изменчивость экономических отношений, какофонию политического предпринимательства и цивилизационной некомпетентности. "Пожалуй, самое поразительное в новых партийных системах, которые появляются в настоящее время в посткоммунистической Европе, их совершенная бессистемность", - утверждает Мэар. "В свою очередь, сама эта бессистемность, вероятно, сыграет решающую роль в стимулировании и развитии электоральной нестабильности. Ясно, что в самом худшем случае комбинация слабой структуры противоречий, неопределенности и непостоянства институтов и излишне открытой и непредсказуемой конкуренции не позволит ускорить консолидацию". (Мэар 1997, 192) Таким образом, хотя электоральный рынок существует и остается открытым, отличия в программах часто представляют собой как бы витрину галантерейного магазина. Что касается уместности гипотезы "чистой доски", то нужно учесть основные отличия регионов: Восточной и Юго-Восточной Европы от ЦВЕ - их стран, с одной стороны, и временного фактора, с другой.

Прямая электоральная связь между партиями и избирателями остается противоречивой. Партии часто меняют свои ориентиры и не учитывают потребностей избирателей. Существует огромное несоответствие между приоритетом политики, с ее культурной и идеологической символикой, ориентирующейся на традиционную принадлежность (государственную, религиозную, территориальную), которую реализуют субкультурные элиты и интеллектуалы из партийной средой, с одной стороны, и наиболее актуальными социально-экономическими потребностями населения трансформирующегося общества, с другой. Даже если в программных документах и предвыборных кампаниях можно увидеть явный социал-демократический профиль, он не обязательно найдет свое отражение в реальной политике партии власти. В настоящих условиях, когда социально-экономические структуры непрозрачны и быстро меняются, партии под давлением перехода к капиталистической рыночной экономике и внешних воздействий, видимо, не в состоянии точно представлять интересы и определять значимые альтернативы в политике. В ответ на это давление, пытаясь определить свое отличие от других партий, они обращаются к вопросам культурной принадлежности. Это ведет к появлению в политической конкуренции и политической культуре отношений друг-враг и ослабляет возможности решения проблем путем переговоров и общественной политики.

В условиях многочисленных противоречий и динамичных изменений в обществе и политике стран ЦВЕ избиратели с огромными трудностями могут осмыслить позиции партий. Связь между интересами и ценностными ориентирами общества, с одной стороны, и политикой партии и правительства, с другой, как основа существования или отсутствия представительной демократии, весьма проблематична. Крайнее непостоянство избирателей, т.е. их резкие изменения в поддержке партий, выглядит логичным, так как до сих пор большинство граждан постоянно обманывались в своих надеждах на государственную политику избираемых ими правительств.

Согласно опросу, проведенному в пяти странах (Миллер и др., 1998) в конце 1993 года, 86 % респондентов в бывших советских республиках заявили, что они, "по крайней мере, испытывали симпатии к одной или нескольким партиям". Несмотря на наличие неких психологических связей, приверженность определенной партии, основанная на интересах и ценностях, за исключением Чешской Республики, очень хрупка (см. таблицу 2.5). Посткоммунистическая политика, партийная конкуренция и посткоммунистическая социал-демократия в Чешской Республике весьма подходят под стандартную Западно-Европейскую модель. Это связано не только с историей и соответствующими демократическими традициями, но и с бархатным разводом, в результате которого большая часть восточного политического наследия осталась в Словакии. Таблица 2.5 Приверженность населения к партиям в странах ЦВЕ* Страна Согласны ли вы с утверждением, что "Ни одна из существующих партий не представляет интересы и взгляды таких людей, как я", в % Россия 60 Украина 71 Чешская Республика 35 Словакия 54 Венгрия 66

В девяти охваченных опросом странах менее одного человека из семи доверяют политическим партиям. Особенность психологической мотивации в отличие от приверженности, основанной на интересах и ценностях, подтверждает высокий уровень негативного отношения (это доля людей, утверждающих, что ни при каких условиях они не будут голосовать за определенную партию или партии), который достиг в Румынии, Словении, Польше и Венгрии 77% (октябрь 1995 г.).

Наиболее высок уровень негативного отношения к бывшим коммунистическим партиям: 32% в Венгрии, 17% в Польше, 19% в Румынии и 18% в Словении, в среднем по всем странам 21%. Положительная определенность имело место только в 30% случаев. (Роуз, Мишлер 1998)

Анализ соотношения между социальной структурой и поддержкой сторонников показал, что в целом связь между голосованием по традиции и партийными симпатиями с определенными социальными показателями в странах ЦВЕ даже сильнее, чем в Западной Европе.

Она примерно такая же, как в Германии. Марковски (1998) и Тока (1995) объяснили это влиянием следующих факторов: образование, социальный статус, возраст, принадлежность к сельскому или городскому населению, частота посещения церкви, прошлое членство в правящей партии. При этом уровень непостоянства крайне высок, что указывает на слабую идентичность партий. Если сравнить средний за последние 100 лет (1885-1985 гг.) индекс непостоянства в Западной Европе или его более высокое значение в период первых посттоталитарных выборов в Германии, Италии, Греции, Испании, Португалии (13 - 19), когда он был в два раза выше среднеевропейского, с нынешними данными по странам ЦВЕ, то в Эстонии он оказался в пять раз выше среднего западноевропейского значения, а в Венгрии и Польше более чем в три раза. Для Словакии эта цифра оказалась выше, чем в западных посттоталитарных демократиях (Тока 1995). В Восточной Германии в 1990-91 годах от 40 до 50% электората имели слабое представление о партиях. В Венгрии только 7% электората в 1994 году можно было охарактеризовать как "явно определившиеся - стабильно голосующие" по сравнению с 70% в Западной Европе. "Не определившиеся - нестабильно голосующие" составляли более 50 % в сравнении с 10-15 % в западной выборки. "Слабо определившиеся - стабильно голосующие" составляют около четверти в венгерской и от 4 до 5% в западной выборке (Илонски, 1998).

Слабая определенность в выборе партийных предпочтений в посткоммунистической политической жизни связана с рядом обстоятельств, решающих и предпочтение социал-демократических партий региона. Партия и многопартийная система - новое явление в его политической жизни. Политика страдает от отсутствия или перерыва в парламентских традициях. Такая ситуация изначально дает преимущество и создает, в меньшей степени, препятствия для экс-коммунистических партий. Например, если говорить об организационной стороне дела, то в момент, когда посреднические организации гражданского общества, осуществляющие связь партий с гражданами, отсутствуют или очень слабы, посткоммунистическая социал-демократия имеет преимущество в силу ее связей с посткоммунистическими профсоюзами в ряде странах. Но важно помнить, что это еще должно укорениться в классовых противоречиях. С такими преимуществами, шансы экс-коммунистических социал-демократических партий явно выше, чем у традиционной и экс-диссидентской социал-демократии.

Социально-экономическая структура, т.е. отношения интереса в посткоммунистических странах, находится в процессе постоянной трансформации, и изменчивость партийных предпочтений отражает переходный характер экономики и общества. Только когда консолидация капиталистических структур более или менее закончится, можно ожидать проявления последовательного выбора партийных предпочтений, появления четко структурированной политической системы, установления тесных связей между партиями и гражданами. Особенно это относится к социал-демократическим партиям, которые в данный момент должны объединить основные элементы собственно "левой" культуры (антинационалистической, светской, модернистской, освободительной, плюралистической) с правым, радикально-рыночным либерально экономическим подходом, особенно в период нахождения у власти. В следующем разделе мы попытаемся определить роль социальной демократии в переходном процессе.

В ходе преобразований задача социал-демократии должна эволюционировать с изменением политической и экономической среды. В приведенной ниже таблице показана идеальная роль социал-демократии: Таблица 2.6 Задачи социал-демократов на разных этапах процесса реформ

Реформы откладываются или только начинаются Поддержка реформ, разрушение системы планирования, сокращение доли государства в экономике

В ходе реформ Поддержка реформ и защита наименее защищенных слоев общества, пострадавших от них, и настойчивое стремление к социальной справедливости

Реформы почти завершены, т.е. установилась система свободного рынка Построение социально-справедливой и экологически дружелюбной рыночной экономики, подчеркивание необходимости государственной политики регулирования рынков

Только на последнем этапе социал-демократия встречается с окружением, соответствующим "нормальной" среде. Таким образом, она может усилить свой призыв в условиях капиталистической рыночной экономики, пренебрегавшей регулированием, социальной безопасностью, интересами рабочих и бедных. Исторический опыт показывает, что шансы социал-демократии увеличиваются после периода роста, когда увеличивается производство материальных благ, но отсутствует их эффективное перераспределение. Лишь небольшое число стран ЦВЕ, если таковые вообще есть, входят в этот список. За пару лет более или менее радикальных реформ сформированное общество рассматривается многими избирателями как чистый капитализм, в котором нувориши щеголяют своим богатством. В действительности в условиях поляризации материального благосостояния многие приватизированные компании все еще контролируются государственными банками и фондами, и основные цены (квартплата, плата за энергопотребление) остаются защищенными. Наверное, самое важное состоит в том, что это усиливает требования социальной справедливости и равенства.

В более длительной перспективе, когда переходное общество обрастает все большим числом проблем, общих для капиталистической рыночной экономикой, значение социал-демократии будет меняться по мере смены циклов роста и падения значимости личной погони за счастьем и необходимости государственной политики. А. О. Хиршманн (1982) объяснил как участие в личной и общественной деятельности изначально вызывает состояние разочарования и безысходности, которое затем переносится на другие сферы деятельности.

Разочарование и безысходность, вызванные погоней за денежным и материальным благами, заставляют людей требовать улучшения политики государства. А разочарование и безысходность в политической сфере толкают людей к максимальному увеличению своего индивидуального благосостояния за счет личной инициативы, связанной с рынком. Такие смены видов деятельности можно наблюдать в западных демократиях.

По окончании периода роста людей начинает больше интересовать социальная справедливость, и они голосуют за левоцентристские партии (например, за демократов в США или лейбористов в Великобритании и т.д.). По окончании периода политики перераспределения (например "Великое Общество") люди начинают голосовать за правоцентристские партии (американские республиканцы или британские консерваторы).

Описанный выше процесс экономических и социальных преобразований ведет к формированию огромного резерва потенциальных избирателей. Первая часть этого резерва - люди, социальное положение которых предполагает, что их интересы будут лучше обслуживаться социал-демократической политикой.

Традиционно эта группа включает рабочих, государственных служащих и людей, зависящих от благосостояния государства. Очевидно, что если учесть другие цели, такие, как ценности или интересы, более важные, чем их прямые социальные и экономические интересы, то не все они в действительности голосуют за социал-демократические партии. Согласно модели "застывших противоречий" Липсета-Роккана социальные классы на западе имеют сильные развитые связи с конкретными партиями. В противоположность этому соответствующие связи в странах ЦВЕ не развиты. Многие противоречия, налагаясь друг на друга, нейтрализуют до некоторой степени свое воздействие на поведение избирателей.

Проигравшие и выигравшие в ходе реформ, например, не обязательно являются в данный момент представителями труда и капитала и часто голосуют за одну и ту же партию. Идеологические ценности и культурные противоречия запутывают картину еще больше(Штейнведе 1997, с. 76-87).

Вторая, более многочисленная, чем первая, группа потенциальных избирателей - это люди, разделяющие основные ценности социал-демократии. Они включают в себя, во-первых, демократию как многопартийную парламентскую систему, основанную на свободных и справедливых выборах, правление закона и уважение прав граждан; во-вторых, социализм, как скептицизм по отношению к свободному рынку и капитализму, и внимание к государственной политике, корректирующей обвалы рынка и контролирующей власть частных предприятий; в-третьих, мир, как основополагающий принцип международных отношений, основанных на солидарности и разрешении конфликтов ненасильственными методами.

Чтобы определить этот резерв более точно, полезно разделить население на три большие категории (потенциальные избиратели социал-демократических партий, в основном принадлежат к категории II и III):

• владельцы частных предприятий (большинство крестьяне/фермеры)
• работники, получающие доход в виде заработной платы (и в частном, и в государственном секторе)
• люди, зависящие от общественных доходов или трансфертных выплат (пенсионеры, безработные и т.д.)

Размер этих групп меняется от страны к стране. В сельском хозяйстве, например, занято 27 % активного населения в Польше и лишь 11 % в Чешской Республике (в том числе фермеры и сельскохозяйственные рабочие, работающие не по найму). Опрос семей в четырех странах Центральной Европы дал следующие результаты: Таблица 2.7 Социальный состав семейных единиц (% от всех членов семей старше 15 лет, не обучающихся в школе) * Страна Имеют собственное дело Работают по найму Безработные Пенсионеры Иждивенцы Чехия 7 52 3 26 13 Венгрия 6 41 10 31 14 Польша 12 30 10 30 19 Словакия 4 54 6 21 14

Эти данные подтверждает еще один более широкий опрос семей (Роуз/Хэрпфер 1994, Прил., табл. 6), который дал следующие средние величины для десяти стран: Имеют свое дело 5 %; работают по найму 48 %; безработные - 8 %; пенсионеры - 21 %; прочие (получатели государственных пособий, домохозяйки, студенты) - 17 %. Этот опрос охватывал более медленно реформирующиеся страны на Балканах и в бывшем Советском Союзе. Словакия - типичная средняя страна.

С учетом сказанного, можно отметить, что социальное положение пенсионеров, безработных, и большей части работающих, побуждает их голосовать если не за социал-демократические партии, то за социал-демократическую политику. В отличие от них, те, кто занимает более высоко оплачиваемые должности среднего или высшего звена управления, должны голосовать по-другому. Но эта очень "простая модель экономического мышления" (Китшельт 1995, с. 458) слишком наивна и требует усложнения. Сам Китшельт предполагает, что более образованные, молодые, городские избиратели-мужчины имеют склонность поддерживать рыночный либерализм, имея более высокие шансы и лучшие возможности в условиях такой системы, чем большинство других (за исключением владельцев бизнеса). С учетом этого структура общества в странах ЦВЕ открывает огромные возможности для социал-демократической политики. Даже если отбросить половину всех работающих, как выигравших на свободном рынке, остается еще 50% избирателей (плюс большой процент пенсионеров) в качестве потенциальной базы для социал-демократии.

Кроме социал-демократических интересов, политическое поведение определяют такие элементы системы убеждения, как партийная принадлежность или традиции голосования. Когда дело доходит до отношения к политике и политическим ценностям, опросы показывают, что существенная часть электората в большинстве стран согласна или, по крайней мере, не против основных социал-демократических ценностей: демократии, социализма и мира.

Демократия. Хотя большинство во многих странах ЦВЕ остается неудовлетворенным тем, как развивается демократия в их стране (Европейская Комиссия 1992-97), это не значит, что они в принципе против демократии. Да, многие до сих пор одобряют коммунистический режим прошлого, они в то же время поддерживают и демократическую систему. А "истинные" демократы, которые одобряют не старую, а новую систему, в меньшинстве (исключение Чешская Республика). Не стоит, однако, впадать в пессимизм. Если спросить, кто в действительности согласен отказаться от парламента и выборов в пользу сильного лидера, то в среднем только 14 % безоговорочно "за" и эта цифра возрастает до 19 % за счет тех, кто "за", но с оговорками. В итоге демократы имеют большинство в 2/3 (Роуз/ Хэрпфер 1994, табл. 34 и 35).

Социализм. Согласно Роузу/Хэрпферу "истинных" сторонников рынка еще меньше, чем "истинных" сторонников демократии, лишь 14%, тогда как 43% мучает ностальгия по старой системе (Роуз/Хэрпфер 1994, табл. 24). В опросе Евробарометра был задан более прямой вопрос по поводу одобрения рыночной экономики, и он дал еще более высокие результаты касательно одобрения рыночной экономики (кроме стран СНГ, где среди респондентов скептиков было больше, чем рыночников) (Европейская Комиссия 1997, Приложение, рис.3). Но даже в странах, стремящихся к рынку, большинство в 55% не является подавляющим, а 26% респондентов не одобряют рынок. Для социал-демократов, которые сейчас, в основном, выступают за рынок, но регулируемый в определенных рамках, и активную роль государства, эти результаты неоднозначны. Избиратели, которые активно выступают за рынок, теоретически не будут голосовать за социал-демократические партии. То же самое относится и к избирателям, которые до сих пор явно верят в старую систему. Но, с другой стороны, в целом благоприятное отношение к рынку, смешанное с некоторой долей здоровой критики, по-видимому, представляет самую благодатную почву для социал-демократии.

Мир. Указанные опросы не содержали вопросов по основным направлениям внешней политики, кроме некоего общего понимания угроз и вопроса о членстве в ЕС. Широкое одобрение последнего нужно понимать как всеобщую поддержку мира и международного сотрудничества. Тот факт, что за агрессивные националистические и правоэкстремистские партии голосует небольшая часть людей, подтверждает эту точку зрения. Остается посмотреть, как долго это состояние мира будет продолжаться, поскольку популистские партии, или партии, притягивающие популистски настроенных людей, используют образ Европейского Союза и опасность западноевропейского доминирования для привлечения части голосов. Фактически же за последние несколько лет одобрение членства в ЕС медленно, но верно идет на убыль, поскольку количество людей, обвиняющих иностранцев в трудном положении, растет.

Штейнведе, соединив анализ социального положения и социальных ценностей (на основе опросов 1991 г. в Польше, Венгрии и Чехословакии), показал, что существует сильный скептицизм в отношении к рыночным реформам среди группы людей, не имеющих средств к существованию, т.е. молодежи, стариков и женщин.

Если говорить в общем, то его данные подчеркивают важность социальной безопасности и справедливости для населения в целом, что создает благоприятную среду для социальной и экономической политики левых партий (Штейнведе 1997, с. 128-139). Постоянное существование таких социальных групп и ценностей означает, что перспективы демократии благоприятны.

Фактические избиратели социал-демократических партий: рассказ о трех выборных компаниях

Фактически итоговые показатели социал-демократических партий оказались довольно слабыми. Им не удалось ни мобилизовать уже определившихся избирателей, ни воспользоваться политическим циклом Хиршманна. В первые годы реформ дела у социал-демократических партий шли неважно. Немалое значение при этом имел тот факт, что они ассоциировались с социалистическим прошлым. Со временем, вслед за появлением негативных побочных эффектов преобразований, доля голосов в их поддержку существенно возросла (более 10%). Успеха во всех этих случаях, за исключением Чешской Республики, достигли бывшие коммунистические партии-наследники.

Переходные страны были далеки от вхождения в упомянутый ранее цикл Хиршманна на постоянной основе. Быть может, только победы посткоммунистов в Польше и Венгрии подходят под эту модель, но и то с некоторыми оговорками. Они пришли к власти в период экономического спада, при первых признаках выздоровления, которое в случае Венгрии было вызвано искусственным финансовым бумом, и не стало долгосрочным. Избиратели партий-наследников выбрали не только более медленную и социально ориентированную программу реформ, но и более прагматичный и современный по сравнению с национал-консервативной моделью подход. Подъем чешских социал-демократов после ряда политических скандалов и финансового кризиса в результате шести лет политики, которая многими считалась довольно успешной и либеральной (хотя зачастую в социал-демократических одеждах), - лучшая демонстрация процесса Хиршманна.

Но данный случай до сих пор остается исключением для стран ЦВЕ, поскольку цикл Хиршманна - это явление, характерное пока только для западной политической культуры.

Конечно, есть и другие факторы, кроме политического цикла, которые определяют, насколько партия может мобилизовать своих избирателей: ее организация, ресурсы, связь с населением и другими организациями (профсоюзами), доступ к средствам массовой информации, привлекательность ведущих политиков, их предполагаемая компетентность и профессионализм и, конечно же, ее хорошая работа в прошлом правительстве. Партия в оппозиции должна полагаться и на не контролируемые ею факторы, такие, как слабость правящей партии (партий). При этом она должна предложить более привлекательный набор политических мероприятий и компетентных людей.

Более внимательный анализ выборов после 1989 года показывает, что традиционным социал-демократическим партиям не хватало этих качеств. Чтобы понять, почему и как социал-демократам удалось мобилизовать существенную долю уже определившихся избирателей, нужен анализ результатов выборов в Польше 1993 года и Венгрии 1994 года, когда партии-наследники, имея гораздо более эффективные организационные возможности, чем традиционные социал-демократы, одержали победу, и выборы 1998 года в Чехии, когда традиционная партия ЧССД получила высочайший уровень поддержки. Таблица 2.8 Успешные выборы социал-демократических партий Выборы Польша 1993 Венгрия 1994 Чешская Республика 1998 Явка избирателей 52% 69%/55%* 74% Доля голосов, завоеванных социал-демократами 20% 33% 32% Доля мест в парламенте 38% 54% 37%

Выборы в Венгрии и Польше дали положительные результаты, отчасти из-за "искажающих эффектов избирательной системы", ведущих к "непропорциональному представительству" (Мейер 1997, с. 34f). Приведенная выше таблица показывает, как ограниченная доля голосов избирателей преобразовалась в гораздо большее количество мест.

Механизм барьеров исключил возможность существенной части избирателей быть представленными в парламенте, главным образом тем, кто поддерживал партии фрагментарно правого толка. Этот основополагающий факт во многом объясняет поражение тех же социал-демократических партий через четыре года. В действительности в Польше Демократический Альянс Левых Сил, возглавляемый социал-демократией Польской Республики, увеличил процент голосов с 20 в 1993 году до 27 четыре года спустя. Но по иронии судьбы это увеличение дало им меньше мест в парламенте (171 в 1993 г. по сравнению со 164 в 1997 г.). В Венгрии Социалистическая Партия почти удержала свой процент голосов в 1998 году (получив 32 %), но потеряла 75 мест: с 209 (1994 г.) до 134. По сравнению с этими особыми обстоятельствами результаты выборов в Чехии в 1998 году были не так искажены, и 32,2 % голосов дали 74 из 200 мест. Анализируя выборы в Польше и Венгрии, Мейер (1997, с. 36ff) перечислил шесть причин успеха социалистических партий.

• они воспользовались социальным и экономическим недовольством;
• они отличались сильной организацией и социальной поддержкой;
• их возглавляли компетентные, популярные и заслуживающие доверия политики;
• их оппоненты были слабы и разобщены; - они произвели впечатление модернистов, западников и европейцев;
• они воспользовались специфической политической культурой переходного периода.

В большей степени, кроме пунктов II и IV, эти факторы можно использовать и для объяснения победы ЧССД в 1998 году.

В Польше партия-наследник и ее партнеры по коалиции смогли привлечь большую часть голосов избирателей почти в каждой профессиональной категории. Они получили относительное большинство голосов пенсионеров, домохозяек, избирателей, имеющих собственное дело (!), квалифицированных рабочих и служащих с ученой степенью или без нее.

Были вторыми по числу голосов среди студентов (отдавших первое место Либерально-демократическому союзу), крестьян и неквалифицированных рабочих (те и другие предпочли Крестьянскую партию) (Цимер 1997, с. 62). В региональном плане левая коалиция была сильней на промышленном западе Польши, а Крестьянская Партия доминировала на сельскохозяйственном востоке.

В Венгрии анализ Иштвана Штумпфа (1996) показал, что социалисты (ВСРП) получили наибольшую долю голосов во всех социальных группах, кроме предпринимателей, частных фермеров и интеллигенции.

Они были первыми среди полуквалифицированных рабочих, и, как ни удивительно для западного опыта, высшего руководства предприятий (50%). Что касается уровня образования, социалисты снова получили относительное большинство среди всех категорий, кроме выпускников университетов. Интересен факт, что их доля устойчиво уменьшалась с ростом образовательного уровня, достигнув максимума в 47% среди тех, кто имеет только начальное образование.

Анализ Штумпфа также показал, что приверженность избирателей партиям крайне слаба. Более 58 % избирателей ВСРП колебались, а еще 16,5 % имели очень слабую приверженность. Оставшаяся четверть избирателей, отождествлявших себя с ВСРП, однако, составила самую большую долю среди всех других венгерских партий, кроме Партии мелких землевладельцев. Непостоянство избирателей и неспособность партий добиться их лояльности явно подтверждается эффектом маятника и результатами выборов 1990, 1994, 1998 годов.

В Чешской Республике социал-демократическая партия также извлекла выгоду из недовольства социальными и экономическими результатами преобразований (Хендерсон, 1998). Пенсионеры (37%) и люди, занятые традиционной экономической деятельностью в госсекторе, учителя (33,1%), военные и полиция (39,5%), выделялись из числа их избирателей. Они меньше апеллировали к молодым, городским и образованным избирателям в отличие от партий-наследников в Польше и Венгрии. ЧССД набрала меньше голосов, чем ее средний результат 32,3%, среди предпринимателей (только 19,1%), студентов (18,8%) и преподавателей (23,7%). Бедные слои населения с доходом ниже 10. 000 крон (около 300 евро) в месяц в большей массе голосовали за ЧССД, а богатые (более 20.000 крон) предпочли консервативно-либеральную ОДС. Чешские избиратели, которые отдали предпочтение либеральной рыночной политике, но не любящие Клауса, имели (и использовали) другой вариант выбора, а именно, новый Союз за свободу, получивший 8,5% голосов. В этом отношении поведение избирателей ЧССД более соответствует ожиданиям, основанным на их социально-экономическом положении, чем выбор избирателей в Венгрии и Польше.

ЧССД успешно конкурировала с коммунистической партией Богемии и Моравии за голоса более пожилого, недовольного и сельского населения. Ортодоксальные коммунисты оказались на третьем месте после ЧССД и ОДС среди тех групп избирателей, где ЧССД была самой сильной партией (за исключением военных и полиции, которые голосовали за экстремистских правых националистов чаще, чем за коммунистов). ЧССД была относительно слаба в Праге, где большая часть населения получила преимущества от экономических реформ и голосовала, в основном, за ОДС Вацлава Клауса.

Приведенные данные указывают на разнообразную и широкую поддержку трех успешных социал-демократических партий. Таким образом, в противовес ожиданиям среди их избирателей были не только те, кто проиграл от преобразований. Это особо относится к Демократическому альянсу левых сил и ВСРП, а ЧССД чуть больше зависела от таких избирателей. Но как можно объяснить их успех у тех, кто фактически и потенциально оказался в выигрыше от преобразований: предпринимателей, молодых и образованных? По-видимому, существенную роль сыграли политические и культурные факторы.

Во-первых, избиратели возложили ответственность за экономические и социальные проблемы на правительство. Во-вторых, многим избирателям, в частности и тем, кто оказался в выигрыше, не нравились консервативные, националистские и процерковные позиции и политика правящих партий. Они стремились к более открытому, западноевропейскому подходу, который для многих был лучше представлен левоцентристскими партиями, а не их правоцентристскими конкурентами. В-третьих, партии-наследники лучше отвечали конкретным интересам постпереходной политики: они примиряли и объединяли старые (социальная безопасность, равенство) и новые (свобода, европеизация) ценности; положили конец обесцениванию прошлого; обещали достичь национального консенсуса со всеми слоями общества после этапа конфронтации и перед угрозой растущего социального расслоения (Мейер 1997, с. 44ff).

В действительности же, придя к власти, победившие партии-наследники, в основном, продолжили или стали проводить политику реформ еще интенсивнее, чем их консервативные или либеральные предшественники.

Разочаровав большую часть их электората, который в итоге поддержал призывы других партий или просто не голосовал, они подтвердили правило, что в ходе преобразований находящийся у власти всегда в худшем положении. Такая ситуация порождает дилемму. Если социал-демократическим партиям нужна поддержка проигравших в ходе преобразований (которых может быть даже большинство), они должны либо остановить (обратив вспять) реформы, что совершенно невозможно и, скорее всего, осложнит положение, либо сформулировать и реализовать на практике политику, которая сможет успокоить проигравших в ходе преобразований, продолжая при этом заканчивать реформы. В этом главная трудность. До сих пор побеждавшие посткоммунистические правительства не нашли решения этой проблемы и, как следствие, проиграли на следующих выборах.

Возможно, краткосрочное решение этой дилеммы недостижимо. Политика, направленная на перераспределение или консервацию морально устаревших предприятий в ходе реформ, вероятно, столкнется с неприятием международных финансовых рынков. Проводить эту политику на фоне негативной глобальной реакции в условиях открытой экономики, которая гарантируется международными договорами и организациями (Всемирная Торговая Организация, Организация Экономического Сотрудничества и Развития, ассоциация ЕС и т.д.), видимо, невозможно.

Что еще хуже, вполне может статься, что такая политика замедлит рост и вместо процветания приведет к бедности.

Три источника социал-демократии в посткоммунистических обществах

Социал-демократические партии всего региона, как мы видели, имели трудности с мобилизацией потенциальных избирателей. Несмотря на большое число людей, материально и интеллектуально заинтересованных в социальной безопасности, эти партии в последнее десятилетие не сумели сделать их основой своего электорального успеха. Ключ к решению этой проблемы лежит в специфических связях, которые эти партии построили с обществом.

Китшельт, к которому мы обращались ранее, дал перечень трех основных видов связей между партиями и избирателями: "симпатии к личностям кандидатов партии, ожидаемые личные и выборочно материальные или нематериальные преимущества, получаемые от победы партии, и наличие косвенных преимуществ в виде коллективного товара, если партия выигрывает на выборах" (Китшельт 1995, с. 449). Каждый вид связи характеризует либо "чистый тип партии", либо харизматический, либо клиентельный, либо программный. На практике партии образуют смешанные типы. Традиционные социал-демократические партии более склоны к программному типу. Их программы утверждают, что их политика принесет выгоды большинству населения, которое, таким образом, рассматривается в качестве клиентеллы. При некоторых обстоятельствах традиционная социал-демократическая партия с ее широкой членской базой и крепкими связями с такими массовыми организациями, как профсоюзы, может также рассматриваться как клиентельская сеть, а харизматический аспект проявляется лишь случайно.

Согласно классической работе Липсета и Роккана (1967) партии должны выражать объективные социальные противоречия, а их программы предлагать политику для разрешения этих противоречий и их последствий.

Однако в странах ЦВЕ, как мы уже убедились, и противоречия, и восприятие избирателей не стабилизированы, что бесконечно повышает неопределенность по поводу того, как политические партии и партийные системы будут осуществлять резкие социальные и экономические изменения в своих странах. И, как указывает Китшельт, по опыту политики стран Третьего мира поведение избирателя могут определять другие факторы, такие, как доверие к харизматическим лидерам.

Конкретные связи, которые партии строят между собой и избирателями лучше всего понятны в исторической перспективе. В странах ЦВЕ социал-демократические группы и партии развивались по-разному, в основном, от одного из следующих трех источников, о которых мы уже упоминали ранее: из движений за либеральные реформы (например, "Солидарность" в Польше, Гражданский Форум в Чешской Республике, в меньшей степени Свободные Демократы в Венгрии); из небольших традиционных социал-демократических партий, иногда воссозданных в традициях социал-демократических партий, существовавших до 1949 года и в некоторых случаях продолжавших работать в изгнании; и из реформистского крыла коммунистических партий. Социал-демократические партии в данном случае следуют модели, которую, в общем виде, определили Сежер/Мачо (1995, с. 242ff).

Зачастую в слабо структурированном посткоммунистическом спектре очень трудно определить партию как социал-демократическую. Формально такая классификация могла исходить из членства в Социалистическом Интернационале, что случалось как с некоторыми партиями, работавшими в изгнании, так и с вновь образованными. Эта оценка часто основывалась на программах партий и связях руководящих личностей, а не на реальной политике (что, зачастую, невозможно). Что касается партий-наследников бывших коммунистических партий, то Социнтерну требовался продолжительный период наблюдений и анализа прежде, чем принять их в свои ряды как заслуживающих доверия реформированных социал-демократических партий.

Диктатура коммунистических партий вообще дискредитировала понятие партии в ЦВЕ. Население не доверяло партиям, считая их машинами для обогащения партийного руководства и рядовых членов (Виман, 1995). Таким образом, большинство оппозиционных движений, отделяя себя от партии-государства, решило даже в посткоммунистическую эру пользоваться терминами "движение", "форум", "союз", а не партия.

В этих движениях можно было найти и социал-демократов. Иногда это были одиночки, иногда часть или даже целые партии (например, в Болгарии и Румынии).

Движение отражало и выражало широкую неудовлетворенность коммунистическим режимом, хотя ни одно не достигло такой степени мобилизации масс, как "Солидарность" в 1980 году. При отсутствии всесторонней и разработанной программы они имели ясную и простую цель: слом старой системы и установление демократии западного типа и рыночной экономики. В ряде случаев у них были харизматические лидеры типа Леха Валенсы или Вацлава Гавела, но их притягательности был уготован короткий срок, - она сошла на нет, как только началась первые коллизии переходного периода.

Движения выиграли "базовые" выборы в Польше (1989) и Чехословакии (1990). Они ориентировались на политику реформ, установление демократии и рыночной экономики, но были не в состоянии развивать клиентскую сеть, поскольку распустились до того, как стали распределять материальные выгоды в более широком масштабе. Оставшись один на один с либерально-консервативным большинством, социал-демократам, которые были членами или сотрудничали с движениями, нужно были принять решение. Хотели ли они оставаться меньшинством в движении зарождавшихся либеральных партий, предпочитали создать собственную группу или присоединялись к уже существующим традиционным социал-демократическим партиям? Вряд ли хоть один социал-демократ-диссидент думал о присоединении к посткоммунистическим партиям, в которых процесс социал-демократизации шел медленно.

То, что их личности формировались, главным образом, в долгой борьбе против коммунистических угнетений и преследований, которым они подвергались в течение коммунистической эры, исключал такую возможность в тот период времени.

Итак, с одной стороны, социал-демократы, которые были диссидентами в коммунистические времена, решили сотрудничать с оппозиционным движением. Например, Ян Йозеф Липски в Польше был членом Комитета защиты рабочих, возглавляемого Яцеком Куронем, или Рудольф Баттек, ведущий деятель движения Хартия 77 в Чехословакии. Оба они попали в парламент по мандату реформистских движений: Липски в 1989 году от "Солидарности", Баттек в 1990 году от Гражданского Форума вместе еще с четырьмя социал-демократами. (Именно симпатии Баттека к Гражданскому Форуму в конце концов, послужил поводом для его исключения из чешской Социал-демократической партии.) Другие политики, в общем-то, социал-демократической ориентации, такие как, Яцек Куронь или София Куратовска в Польше, или Павел Рыкетски в Чешской Республике оставались, по крайней мере, какое-то время, в составе либеральных партий, зародившихся из оппозиционных движений. В Венгрии небольшая группа социал-демократов осталась в составе Свободных демократов, надеясь на их сдвиг влево. Руководитель группы Иштван Подниконицки, бывший член Австрийской Социал-демократической партии даже занял пост международного секретаря партии Свободных демократов. Позднее он вышел из ее состава и вошел в традиционную ВСДП.

С другой стороны, когда неолиберальные идеи начали господствовать в мышлении оппозиционных движений, многие почувствовали необходимость подчеркнуть свою политическую и идеологическую независимость. В быстро реформирующихся странах (Польша и ЧСФР) явная ориентация на правый центр привела движения к краху. Когда в Гражданском Форуме стал доминировать Вацлав Клаус, в ЧССД явно почувствовали необходимость предложить левую альтернативу. В Польше социал-демократы в составе "Солидарности" (самый заметный Рышард Бугай, основатель "Рабочей Солидарности") находились в оппозиции к программе Бальцеровича и встали под левые знамена. Вскоре после этого еще одна социал-демократическая группа: Демократическое социалистическое движение под руководством Збигнева Буйака, вышла из "Солидарности". Обе партии и другие социал-демократы (частично из традиционного ППСД и, частично, из бывших членов ПОРП) в 1992 году объединились и создали Союз труда. И даже получив 41 место в 1993 году, партия не смогла преодолеть 5 % барьер в 1997 году. Только в 1998-м Союз труда, утверждавший, что он ни посткоммунистический, ни "пост-Солидарный", смягчил своей позицией враждебность и подозрительность по отношению к посткоммунистическим социал-демократам Республики Польша и их демократической надежности. Но кое-кто в Союзе труда остался на прежних позициях, поэтому Буйак и ряд его сторонников ушли, чтобы присоединиться к Союзу свободы, бывшему Демократическому союзу. Бывший лидер Бугай также пригрозил уйти и даже начались разговоры об их свободном альянсе на местных выборах 1998 года, которые, однако, так ничем и не кончились.

В некоторых медленно реформирующихся странах, таких, как Болгария и Румыния, движения продолжали выступать главной альтернативой посткоммунистическим партиям. Социал-демократическим партиям удалось получить места в парламенте, когда они еще были частью этих движений. Однако со временем в силу господства в этих движениях либерально-консервативной философии социал-демократы были вынуждены пересмотреть свои позиции. В Румынии, например, социал-демократы Серджиу Кунеску, хотя и представляли традиционную партию, входили в состав Демократической конвенции на выборах 1992 года, и даже получили 11 мест по ее мандату. Четыре года спустя, как упоминалось ранее, они пошли на выборы в коалиции с реформаторской Демократической партией-наследницей. В Болгарии традиционная Болгарская социал-демократическая партия Петра Дерлиева принадлежала к оппозиционному движению под названием Демократические силы. Оно получало сильную поддержку со стороны новых профсоюзов под названием "Подкрепа". В конституционном собрании 1990 года они получили 144 из 394 мест, из которых 24 заняли социал-демократы. Перед выборами 1991 года движение распалось на четыре партии: Социал-демократический союз (СДС) - национальное движение (свободные рыночники), СДС - центр, который включал БСДП, СДС - либералы и Аграрный Союз. СДС - национальное движение стало самой сильной партией, хотя и не получило абсолютного большинства. Всем остальным партиям не удалось преодолеть 4 % барьер. Фракция БСДП под руководством Ивана Куртева, которая присоединилась к СДС - национальному движению вошла в парламент по мандату Союза демократических сил. На следующих выборах победу одержала посткоммунистическая Болгарская социалистическая партия. Коалиция (Демократическая альтернатива за республику), в которую входила БСДП, снова не сумела войти в парламент. На выборах 1997 года она присоединилась к Объединенным демократическим силам (собранным Союзом демократических сил). К 1997 году провал попыток реформистов в БСП начать процесс социал-демократизации привел к тому, что от нее откололось образование, объединившееся с рядом левых внепарламентских сил (включая Движение за социальный гуманизм, которое вышло из БСП) для образования Европейских левых. Защищая принципы социал-демократии и стремясь вступить в Социнтерн, они прошли в парламент, набрав 5,2 % голосов.

В новых независимых государствах бывшего СССР, которые были самыми медленными из медленно реформирующихся стран, картина была аналогичной и более разнообразной. Хотя социал-демократические названия доминируют в большинстве этих стран, их подлинность вызывает сомнения. В начале 1992 года делегация СДП сообщила, что в каждой республике в среднем было до трех "социал-демократических" партий. Они были образованы из коммунистических партий, движений за национальную независимость и партий, находившихся в изгнании. В Узбекистане, например, коммунистическая партия в конце 1991 года приняла резолюцию о преобразовании в социал-демократическую. В то же время, но чуть позже, группой интеллигенции была учреждена Социал-демократическая партия Самарканда. В Азербайджане небольшая группа друзей, называющая себя Обществом Вилли Брандта - основанном еще в 1973 году - преобразовалась в партию, сосредоточившую свои усилия на войне в Карабахе. Армянские социал-демократы, имевшие столетнюю историю, вновь появились на сцене, требуя автономии для Карабаха и поддержки в вооруженной борьбе. В Киргизстане Президент Аскар Акаев объявил себя социал-демократом, и за ним последовала небольшая социал-демократическая партия. Подобным образом Вячеслав Шушкевич, президент Беларуси, хотя и не присоединился к возрожденной Грамаде (традиционной социал-демократической партии), также назвал себя социал-демократом (Отчеты Уве Штер от 17.03 и 29.04.1993).

В России, хотя эмпирические исследования и показывали, что только от 4 до 6 % электората выражали идеологическое предпочтение социал-демократии (Кудюкин, 1998, с. 58), существовало одновременно до десятка социалистических и социал-демократических партий (помимо партий с другими названиями, которые защищали нечто вроде социал-демократических идеалов). Двусмысленность политического и идеологического самоопределения и стихийное соперничество самозванных лидеров и идеологов приводило к постоянным конфликтам. Процесс разрешения конфликтов, приобретя форму учреждения новых партий или перехода в соперничающую партию, поскольку раскол как механизм решения проблем был самым легким путем, привел к самопроизвольному образованию фрагментарных слабых партий без какой-либо значительной социальной базы. Такая слабость "социал-демократии" сопровождается крайней размытостью разных полюсов политического и идеологического спектра. На социал-демократическом небосводе можно было найти: сторонников и оппонентов Ельцина; националистические и прозападные взгляды; защитников про- и антикоммунистических позиций; рыночников-сторонников бизнеса и антирыночников-синдикалистов и т.д.

Это непостоянство российской "социал-демократии" частично можно объяснить специфическими обстоятельствами ее рождения. Хотя "декларирование социал-демократии" действительно играло определенную роль в выживании некоторых экс-коммунистических политических организаций, доля индивидуальных и групповых "авантюристов", по всей видимости, была значительной. "Самозванных социал-демократов" ("самозванцев" - Кудюкин 1998, с. 59) можно подразделить на две, порой переплетающиеся, группы.

Одна состояла из обществоведов-ученых, преподавателей вузов и учителей, профессионально изучавших социал-демократию в советскую эпоху.

Многие ее лидеры и активисты пришли из научно-исследовательских институтов Академии Наук или бывших партшкол, будучи экспертами по международному трудовому движению. Эксперты по "буржуазным идеологиям" стали отождествлять себя с предметом своего исследования, и профессиональные "критики" в ряде случаев превратились в апологетов. Другая - это интеллектуальные политические предприниматели, достаточно умные для того, чтобы понять, что социал-демократия в моде и ее можно использовать в качестве капитала для будущей карьеры. Под эту классификацию подходят соперничающие лидеры Социал-демократической партии Российской Федерации: Борис Орлов - чистый идеалист и демократ (не знакомый с властными махинациями), изучавший социал-демократию в Научно-информационном центре Академии Наук СССР в 70-80-е годы по классической немецкой политической литературе; ему бросил вызов Олег Румянцев, который знакомился с политическими идеями в Венгрии во время смены режима, будучи аспирантом. Используя свое знакомство с социал-демократами и став Секретарем Конституционной комиссии РФ, он затем расколол партию и, в конечном итоге, превратился в ведущего представителя "националистской социал-демократии".

По слухам, ряд социал-демократических сил действовали по прямой указке некоторых сотрудников Администрации Ельцина, например, Социалистическая партия Ивана Рыбкина. Проельцинская партия Виктора Черномырдина "Наш Дом Россия", деидеологизированное образование социально-отеческой заботы и бюрократического постоянства, также стало рядиться в одежды социал-демократии. Партия социальной демократии Александра Яковлева, по всей видимости, находится где-то между поддержкой Ельцина и неолиберальной партией Егора Гайдара "Выбор России" (Кудюкин 1998, с. 58-59).

При этом ряд соперников Ельцина также претендуют на социал-демократическое звание. Александр Лебедь в 1996 году организовал свое партийное образование "Движение за правопорядок и законность" (Любин 1996, с. 9). Другой влиятельный соперник Ельцина - мэр Москвы Юрий Лужков, поддерживаемый мощными деловыми группами, этот сильный авторитарный статист и национал-политик обратился к социал-демократической риторике и также предпринял попытку сформировать социал-демократическую партию.

Либеральный партийный блок "Яблоко", возглавляемый Григорием Явлинским, наиболее прозападно ориентирован в российской политике.

Социал-демократическая партия России принимала участие в формировании "Яблока", и два ее члена вошли в парламент по его списку. Однако между теми, кто ищет более либеральную и более социал-демократическую ориентацию, существует большая неопределенность, усиливаемая обоими Интернационалами. В середине 1998 года конференция Социал-демократической партии Российской Федерации стала ареной острой политической борьбы между социал-демократами-яблочниками и теми, кто выступает против более тесного сотрудничества с "Яблоком". Медвежью услугу социал-демократическим ценностям оказывают и радикально-националистские славянофильские партии.

Николай Лысенко, лидер неонацистской Республиканской партии России, например, заявил о своей верности "национальной социал-демократии". И Социал-демократическая ассоциация Российской Федерации, возглавляемая Олегом Румянцевым, имеет явно националистическую и империалистическую ориентацию (державную), близкую к "социал-национализму" партии Зюганова.

Таким образом, большинство социал-демократических партий в ЦВЕ, которые зародились из антикоммунистических оппозиционных движений, слабы, плохо финансируются и неспособны привлечь новых членов и избирателей. Некоторые их лидеры были хорошо известны (например, Бугай в Польше), не будучи харизматичными и не привлекая огромного числа последователей. Союз труда Бугая добился относительного успеха на выборах 1993 года в Польше, но не преодолел в 1997 году барьер. Его выживание в среднесрочной перспективе, будучи фактически единственным примером новой нетрадиционной (ненаследнической) социал-демократической партии, остается сомнительным.

Традиционные социал-демократические партии, существовавшие во многих странах ЦВЕ с 1917 по 1949 гг. до начала коммунистического правления (см. I главу книги), являлись вторым источником социал-демократии в регионе. В ряде случаев они продолжали работать в изгнании (например, Чехословакия, Армения), а после развала коммунизма некоторые члены пытались возродить эти партии на родине. Старые социал-демократы, которые все еще помнят борьбу против поднимающихся тогда коммунистов, стремились сотрудничать с новой демократической оппозицией, главным образом, либерального толка в Польше, Болгарии и Румынии, и они иногда отказывались принимать бывших коммунистов в свои ряды.

Естественно, многие члены возрожденных традиционных социал-демократических партий были моложе и не имели непосредственного опыта работы в партии на начальном этапе. Некоторые были активными противниками коммунизма, но многие вошли в политику во время падения коммунизма.

Эти партии приняли или утвердили социал-демократические программы и искали признания международной социал-демократии, а именно Социалистического Интернационала. Они стремились основывать свою деятельность на программах, но, возникнув не на базе крупных политических конфликтов или массовых движений, они часто отражали идеологические позиции своих основателей, а не социальные и экономические интересы широких слоев населения. Основатели, вероятно, решили стать социал-демократами не только из-за своих первоначальных убеждений и взглядов, но и потому, что социал-демократия была важной политической силой в Западной модели, что позволяло рассчитывать на их фактическую поддержку.

Что касается выборов, то основная слабость социал-демократических партий связана с антисоциалистической направленностью, лежащей в основе преобразований; отсутствие опыта, квалификации, связей с массовыми организациями (профсоюзами) и внутренней борьбы также внесло свой вклад в их поражение. Очень часто это поражение было двигателем изменений, но его силы со временем становились все более и более неприемлемыми, несмотря на помощь западных партий и фондов.

Самый печальный пример - Венгерская социал-демократическая партия под руководством Анны Петрасовиц. Петрасовиц, молодая женщина, достаточно харизматичная и квалифицированная, казалось, по всем статьям соответствует образу современного социал-демократического лидера. Она пользовалась уважением в международном социал-демократическом сообществе.

Партия вновь вступила в СИ и претендовала на полноправное членство в нем, как традиционная партия, бывшая в изгнании. Все ожидали, что Петрасовиц приведет ВСДП к успеху на первых и самых важных выборах в странах ЦВЕ (весна 1990 г.), и эта победа приведет в действие эффект домино: за победой в Венгрии последует победа на выборах 1990 года в Восточной Германии и других бывших коммунистических странах.

Однако еще до выборов (на которых партия получила только 3,6% голосов и не смогла преодолеть 4 % барьер) некомпетентность Петрасовиц стала очевидной. За неделю до выборов она уволила половину членов предвыборного штаба. После выборов было множество скандалов и расколов, и партия стала посмешищем венгерского общества и политики (Феермерш 1991, с. 33). Позже СИ понизил статус партии до наблюдателя. Возможно, помимо внутренних проблем свой вклад в поражение внесли относительно сильный антикоммунизм самой Петрасовиц и ВСДП. В то же время другие руководящие члены ВСДП делали лево-популистские, антикапиталистические и антизападные заявления. В конце концов, избиратели с сильными антикоммунистическими настроениями отдали предпочтение партиям, в которых не было и намека на социалистическую идеологию. В настоящий момент эта партия уже никому не интересна.

Словацкая социал-демократическая партия (ССДП) также является примером традиционной социал-демократической партии. Это была маленькая партия с небольшим количеством членов и квалифицированными лидерами. Ее первый председатель в 1989-1990 годах Иван Пауличка был инженером-ядерщиком. После того, как Александр Дубчек решил вступить в нее и возглавить, у партии был непродолжительный период расцвета. Он был известной личностью и мог превратить партию в важную силу в словацкой политике, но после его трагической гибели в автокатастрофе, обстоятельства которой до сих пор до конца не ясны, партия начала загнивать. Ее основная проблема - нахождение своего места среди реформированных партий-наследников: партии Демократических левых, популистской партии "Движение за демократическую Словакию" Владимира Мечира и других демократических партий. Разные фракции и руководители партии выступали за коалицию или сотрудничество с той или иной из числа этих более мощных сил на словацкой политической арене. В начале они вступили в официальное соглашение с посткоммунистической ПДЛ, что в 1994 году привело к участию в неудачной левоцентристской предвыборной коалиции "Общий выбор". Их общему списку удалось лишь преодолеть 10 % барьер, хотя за несколько месяцев до выборов ПДЛ могла претендовать на более высокие результаты, что дало ССДП два из восемнадцати мест в парламенте. Вскоре после этого ССДП стала дистанцироваться от ПДЛ, стремясь к сближению с движением за Демократическую Словакию. В 1997-98 гг. ССДП вошла в коалицию пяти демократических партий, в которой доминировали консерваторы и либералы, под названием Словацкая демократическая коалиция.

Очень часто, из-за слабости и неспособности преодолеть установленные в их странах конкретные процентные барьеры, социал-демократические партии формировали коалиции или даже объединялись с партиями-наследниками. Кроме приведенного выше примера с румынской партией, традиционная Польская социалистическая партия под руководством Петра Иконовича после смерти Липского, вступила в 1993 году в коалицию, возглавляемую реформированными коммунистами. Петр Иконович говорил, что в 80-е годы партия боролась за свободу слова. В начале 90-х она вновь оказалась в ситуации борьбы по тому же вопросу, но на этот раз лица по обе стороны баррикад сменились (Дей 1998, с. 263). Албанская социал-демократическая партия, сначала отдавшая свои голоса антикоммунистической Демократической партии, с 1997 года вошла в состав правящей коалиции с посткоммунистической Албанской социалистической партией.

Как показано в таблице 2.9 (см. стр.72), едва ли какая-либо из партий добивалась большого успеха в выборах, а большинство из них не смогли преодолеть процентного барьера. В странах, где нет такого барьера, социал-демократические партии получали ограниченное количество мест в парламенте, но так и остались незначительной политической силой.

Исключение составляют: Словенские социал-демократы, которые стали националистической антикоммунистической партией и ушли из СИ; Эстонская партия, которой также удалось получить более 10% и Литовская партия, которая смогла получить немногим более 8 % голосов.

Самым примечательным исключением пока остается Чешская социал-демократическая партия (ЧСДП). Она неуклонно увеличивала свою поддержку, начиная с всего лишь 4 % на выборах 1990 года (когда она не преодолела 5 % барьер), до 8 % в выборах 1992 года и 25 % на выборах 1996 года. В 1998 году она стала сильнейшей партией Чешской Республики, завоевав почти 1/3 голосов, что дало ей возможность сформировать правительство меньшинства. Этот беспрецедентный успех был обусловлен рядом взаимозависимых обстоятельств, а именно: политической культурой, наиболее благоприятной для программно ориентированного построения партийной системы, благодаря длительной демократической истории и современной социально-экономической структуре (Китшельт 1995, с. 457); отсутствием реформ со стороны бывших коммунистов, освободившее для ЧСДП пространство, которое в Польше и Венгрии было занято партиями-наследниками; политическим пониманием и умением руководить харизматического лидера партии Милоша Земана, который успешно привел ее из состояния внутренней борьбы в 1993 году в правительство. Таблица 2.9 Лучшие результаты традиционных социал-демократических партий Восточной Центральной Европы на выборах Партия Страна % Год Социал-демократическая партия Албании Албания 5,2%? 1997 Армянская социалистическая партия Армения 0,5% 1995 Грамада Беларусь 0,4% 1995 Союз боснийских социал-демократов* Босния-Герцеговина 2,4% 1996 Чешская социал-демократическая партия Чешская Республика 37% 1998 Эстонская социал-демократическая партия Эстония 11,9% 1992 Социал-демократическая партия Грузии Грузия ниже 5% Венгерская социал-демократическая партия Венгрия 3,6% 1990 Латвийская социал-демократическая партия Латвия ниже 4% Социал-демократическая партия Литвы Литва 8,5% 1996 Союз труда* Польша 8,9% 1993 Социал-демократическая партия Словакии Словакия 1,3% 1994 Социал-демократическая партия Словении Словения 17,8 1996 Украинская социал-демократическая партия (О)* Украина 3,8% 1998 Социал-демократическая партия Черногории Югославия 0,7% 1996

Существование партий-наследников и конкуренция с их стороны - единственная и самая важная причина плохих результатов других социал-демократических партий: т.е. традиционных партий и партий, выросших из оппозиционных движений. Различия в программах и политике и партий-наследников, и других партий вряд ли можно проследить, но шансы и возможности мобилизовать избирателей, имеющих интерес к этой политике, сильно отличаются в пользу партий-наследников - за исключением ограниченного количества случаев, отмеченных выше (Штейнведе 1997, с. 152 - 156).

Удачливые наследники: преобладание реформированных коммунистов

Самые успешные социал-демократические партии стран ЦВЕ выросли из бывших коммунистических партий. В состав большинства этих партий входило крыло реформаторов, иногда жестоко подавляемое. Одна из самых значительных была группа, ответственная за Пражскую Весну 1968 года под руководством Александра Дубчека. Их лозунг "Социализм с человеческим лицом" стал боевым кличем реформаторов. К 1989 году такие реформаторские крылья одержали верх во многих коммунистических партиях. В ряде случаях прошли съезды, на которых были распущены старые партии, приняты новые программы и названия (см. таблицу 2.10) и избрано новое реформистское руководство. Партии сотрудничали в области конституционной реформы в своих странах, которая включала отказ от ее прежнего конституционного права на ведущую роль и роспуск милицейских органов партии (Валлер 1995, с. 473-490). Некоторые дистанцировались от коммунистического прошлого и попросили прощения за преступления, совершенные их предшественниками, хотя примириться с прошлым было часто нелегко, и делалось это достаточно формально. Таблица 2.10 Смена названий коммунистических партий. Страна Старое название Новое название Албания Трудовая партия Албании Албанская социалистическая партия Болгария Болгарская коммунистическая партия Болгарская социалистическая партия Чешская Республика Коммунистическая партия ЧССР Чешская и Моравская коммунистическая партия Венгрия Венгерская социалистическая рабочая Партия Венгерская социалистическая партия Латвия Коммунистическая Партия Латвии Латвийская демократическая рабочая партия Македония Лига Коммунистов Македонии Социал-демократическая Лига Македонии Польша Польская объединенная рабочая партия Социал-демократия Польской Республики Румыния Румынская коммунистическая партия Румынская партия социал-демократии Фронт национального спасения демократическая партия Словакия Коммунистическая партия ЧССР Партия демократических левых

Конечно, смена руководства и социал-демократическая риторика не обязательно подразумевают преобразования в социал-демократическую партию. Наблюдатели поэтому искали более глубокие реформы, такие, как полная перерегистрация членов (Тиммерманн 1992), что, между прочим, сделали венгерская и словацкая партии, и отказ от имущества, которое коммунистические партии получили за время своей диктатуры. Во многих случаях новые законы принуждали бывшие коммунистические партии отказаться от большей части их имущества и перейти от организационной структуры по месту работы к структуре по территориальному принципу (Валлер 1996, с. 476). Хотя в Польше по закону 1990 года была проведена экспроприация имущества партии (закон, имеющий обратную силу до 1989 г.), фактическая передача проходила сложно. Так, партия смогла оставить себе ежедневную газету "Трибуна" (бывшая "Трибуна люду") (Циммер, 1997, с. 61). В Словакии партия демократических левых смогла сохранить большую часть имущества старой партии, которое составляло в 1993 году около 60 млн. словацких крон (около 3 млн. немецких марок) (Шомоланый и Месезников, 1995). Хотя Венгерские социалисты оставили за собой меньше имущества, они сохранили хорошие связи со средствами массовой информации, в частности газетой "Непсабатшаф".

После 1990 года сами партии также столкнулись с резким падением числа своих членов (во времена старого режима членство было почти обязательным для всех, кто хотел иметь приличную работу). Такое снижение членства произошло независимо от природы наследников, или проведших ограниченные "косметические" реформы, или же совершивших более широкую переделку. Таблица 2.11 Падение членства в партиях-наследницах* Партия Членство до преобразования Членство в 1994 г. Коммунистическая партия Беларуси 685 000 60 000 Болгарская социалистическая партия 1 000 000 380 000** Литовская демократическая рабочая партия 86 000 15 000 Социал-демократическая партия Польши*** 2 100 000 50 000 - 60 000** Румынская партия социал-демократии 4 000 000 84 000 Коммунистическая партия Российской Федерации 9 000 000 500 000 Партия демократических левых (Словакия)*** 436 000 43 000 Коммунистическая партия Богемии и Моравии 1 260 000 300 000** Коммунистическая партия Украины 3 200 000 128 000 Венгерская социалистическая Партия*** 725 000 35 000**

Среди старых членов были оппортунисты (возможно, большинство), которые рассчитывали на материальные выгоды и имели мало общего с коммунистическими идеалистами, боровшимися за освобождение рабочего класса в мировом масштабе. Коммунистически партии были также для многих членов "средой" определенной культуры, полезной связями и дружбой.

Профессиональные, политические и личные обстоятельства слились в единую среду обитания, которая во многих случаях сохранялась при любых изменениях системы. Вполне вероятно, что членами новых реформированных партий стали теми, кто наиболее глубоко врос в эту среду. Из них ушли, с одной стороны, твердое ядро, ортодоксальные коммунисты, которые либо остались в ортодоксальных же группах, таких, как Венгерская рабочая партия, или сформировали новые партии (Тиммерман, 1994, с.179f), и, с другой стороны, оппортунисты, для которых членство в партии стало помехой.

В других странах процесс отделения ортодоксов от реформистов был более продолжительным и болезненным. В Румынии, например, рождественская "революция" 1989 года, свергшая диктатуру семьи Чаушеску, заменила этот специфический национальный вид коммунизма сравнительно цивилизованной формой, возглавляемой промосковски настроенными аппаратчиками. Их организация, Национальный фронт спасения, впоследствии раскололась на две основных партии. По иронии судьбы более ортодоксальное крыло, возглавляемое де факто, но не де юре посткоммунистическим Президентом Ионом Илиеску (1990-1996 гг.), приняло в 1993 году название Румынская социал-демократическая партия. В Болгарии борьба между реформаторским и ортодоксальным крыльями социалистической партии еще продолжается, но страх перед международной изоляцией от партии Европейских Социалистов и СИ и переговоры этих организаций с Евролевыми Александра Томова, кажется, обострил стремление к диалогу и реформам. В Словакии отколовшаяся группа довольно ортодоксальных левых, Ассоциация словацких рабочих, выросла из реформированной партии-наследницы, Партии демократических левых, летом 1994 года и получила представительство в парламенте в сентябре того же года. Впоследствии она сформировала правящую коалицию с популистским Движением за демократическую Словакию Мечира и правоэкстремистской и националистской Словацкой национальной партией. Ассоциация словацких рабочих то апеллировала к рабочим, то обогащалась за счет приватизации. И в сентябре 1998 года ей уже не удалось преодолеть 5 % барьер.

Несмотря на большое сокращение числа членов, партии-наследницы остаются партиями с наибольшим количеством членов в большинстве стран ЦВЕ. Они имеют самую обширную сеть местных организаций, охватывающую всю страну и включающую наиболее квалифицированные кадры. Естественно, они имеют в своем составе больше людей с административным, управленческим и международным опытом, чем партии из бывшей оппозиции. Почти половина всех членов Венгерской социалистической партии имеет, например, университетскую степень (Аг, 1995, с. 506).

Благодаря унаследованному имуществу и относительно высоким членским взносам, они финансируются лучше, чем большинство новых партий, по крайней мере, в начале переходного процесса.

Реформированные партии часто выбирали руководство, состоящее из (относительно) молодых, хорошо образованных политиков, которые вряд ли были растлены прошлым и воплощали образ компетентных и профессиональных политиков (например, Питер Вайс, Петре Роман или Жан Виденов), хотя большинству из них не хватало харизмы (кроме, быть может, Александра Квасневского). В то же время простые члены оставались в общей массе старыми и ортодоксально настроенными людьми. Венгерская социалистическая партия, например, состояла на 35% из людей за 60 лет и старше. Только около 4% членов были моложе 30 лет (Аг, 1995, табл. А3, с. 507).

Что касается организационных связей, то посткоммунистические партии имели довольно хорошие отношения с трудовым движением. При старом режиме коммунистические партии были центром системы массовых организаций ("приводных ремней'), которые составляли структуру коммунистического общества.

Наиболее важными из этих массовых организаций были профсоюзы. После начала смены режима их ждала та же судьба, что и коммунистические партии. Впоследствии многие из них прошли через реформы, которые включали смену названия, руководства и программы. В ответ на это они стали восприниматься как демократические организации рабочих под зонтиком международных организаций профсоюзного движения, таких, как Европейская Конфедерация профсоюзов и Европейская Конфедерация свободных профсоюзов. В некоторых странах (Польша, Венгрия) партии-наследники сохранили или видоизменили их тесные отношения с посткоммунистическими профсоюзами и другими массовыми организациями. В Польше за социалистической демократией Польской Республики стоял Демократический союз левых сил, который состоял из 33 различных организаций, включая около 10 союзов и федерацию посткоммунистических профсоюзов (общенациональное профсоюзное соглашение). В Венгрии, несмотря на первоначальную сдержанность со стороны Национальной федерации венгерских профсоюзов, с 1992 года начали развиваться ее связи с Венгерской социалистической партией. На майских празднованиях элита социалистической партии появлялась вместе с лидером НФВПС Шандором Наги. Он был и остается видным членом ВСП. В Болгарии крупный профсоюз Конфедерация независимых профсоюзов Болгарии был настроен антикоммунистически, что заставило партию-наследницу организовать свой собственный профсоюз "Единство".

Однако до сих пор ему не удалось привлечь много членов (Тиркел и др., 1994 г.). Итак, во всех случаях посткоммунистические профсоюзы тесно сотрудничали с партиями-наследницами и поддерживали их на выборах, хотя некоторые сторонники либерализации экономики в составе этих партий считали такую поддержку не всегда приемлемой. Партии также имеют хорошие связи с прослойкой управленцев. Многие из ведущих директоров государственных предприятий официально были членами коммунистической партии. В зависимости от выбранной модели приватизации многие из них удержали свои позиции, частью, как директора по найму, частью, как владельцы акций и предприниматели. Для Венгрии критически настроенные наблюдатели предполагали уже в 1989 году, что политической элите удастся превратить политическую власть в экономическое влияние и материальное процветание (Хэнкис 1990). В Польше, например, приватизация, благоприятствующая номенклатуре, происходила уже при последнем коммунистическом правительстве. Начавшись в 1987 году, и, проходя с большей интенсивностью в 1988-м, "Приватизация Раковсого" создала группу капиталистов от номенклатуры (Зубек, 1994 с. 276 и 238). В Чехии ваучерная приватизация не задела большую часть руководящих структур предприятий, а лишь изменила титул собственности. На Украине руководство государственных предприятий перекачало самые ценные участки производственного процесса в новые частные предприятия и, манипулируя ценами, перевела процесс создания добавленной стоимости в эти новые компании.

Старое госпредприятие либо снабжало доходные производства дешевым сырьем, либо платило очень высокую цену за дешевый товар, произведенный частной компанией (Виттковский, 1998 с. 96-105). В большинстве посткоммунистических и других партий покровительство (в ряде стран граничащее с мафиозными структурами) и коррупция стали значительным явлением, захватившим как государственную администрацию, так и элиту бизнеса (Цимер, 1996). В странах, где в течение первых лет не было явных изменений (все страны СНГ), коммунистическим партиям удалось трансформироваться фактически в "партии власти". Это не социальные, не демократические, и часто даже не официальные партии, а нечто вроде сети блатных связей.

Что касается воспроизводства элиты, так называемая "революция" 1989-90 гг. вряд ли привела к ее изменению. Напротив, бывшие представители номенклатуры остались видными деятелями политической и деловой элиты посткоммунистических стран (Хигли и др., 1996; Шелени и Шалаи,1994). В этом положении они могли поддерживать посткоммунистические партии политически и финансово, и это значит, что они ждали в ответ проведения благоприятной политики. Как только партии-наследницы приходили к власти, они, во многом, продолжали проводить политику реформ, благоприятствующую деловому сообществу.

Ранее указанные преимущества посткоммунистических партий (размер, квалификация, финансы, связи) укрепили их позицию в переходных странах. Население, в т.ч. избиратели, голосующие за другие партии, ценило их компетентность и социальную политику (Шлейер, 1996). Когда они трансформировались в социал-демократические партии (например, в Венгрии, Словакии, Польше), они успешно заняли эту нишу в политическом спектре, вытеснив более слабые социал-демократические партии, такие, как Венгерская социал-демократическая партия, Словацкая социал-демократическая партия и Польский союз труда. Но даже там, где они реформировались медленно, как в Болгарии, или не реформировались вообще, как в России или Чешской Республике (за исключением признания необходимости работать в новых условиях), они оставались важной политической силой. Однако важно отметить, что наследование не было бесплатным упражнением, поскольку бывшие правящие партии столкнулись с многочисленными внешними и внутрипартийными проблемами, т.к. они ассоциировались с прошлым. Это проявилось не только в снижении членства и противоречиях на выборах (порой более очевидных, порой менее), но и на законодательной арене. Они приняли форму очищения и декоммунизации. Вместо способа действительного примирения с прошлым (имея дело с теми, кто непосредственно отвечает за преступления), закон часто использовался как форма реванша и против бывших правящих партий, и против диссидентов. Непрерывные обвинения, выдвигавшиеся против бывшего диссидента и чешского социал-демократа Яна Кавана (в настоящий момент Министра иностранных дел Чехии) служат своевременным напоминанием.

Печать одобрения в смысле международного признания социал-демократичности - это членство в Социнтерне, вначале в качестве наблюдателя, затем консультативного и, наконец, полноправного члена.

Конечно, трудность для Социнтерна состоит в нахождении такого свидетельства, на основании которого бывшая коммунистическая партия могла бы рассматриваться как социал-демократическая. Для многих традиционных социал-демократов такое превращение просто невозможно. Естественно, прямой опыт контактов политиков из партий-членов СИ с политиками партий-кандидатов в СИ был бы очень важным, если не решающим. Но этот личный опыт должен подтверждаться более объективным свидетельством, например, практики поддержки посткоммунистическими партиями законов, необходимым для построения демократии и рыночной экономики; административно-исполнительной практики борьбы за власть на местном, региональном или национальном уровне; коалиционного потенциала посткоммунистических партий, который определяется силами, признанными действительно демократическими в каждой стране.

Когда стремление стать членом СИ приобретает официальный статус, это влечет за собой два обязательных действия. Во-первых, получение поддержки со стороны Комитета по странам ЦВЕ и его сопредседателей Пьеро Фассино (Итальянская партия демократических левых) и Йири Хорака (ЧССД). Во-вторых, для поддержки со стороны уже имеющихся членов традиционных социал-демократических партий, не последнее значение имеет время, когда те начали сотрудничать или вошли в состав посткоммунистических партий-наследниц. После того, как рекомендации будут даны, в соответствии с только им известными методиками оценки, финансовый и административный комитет СИ официально рассматривает все заявления и принимает решение на основании имеющейся обязательной информации. Это, однако, не дает карт-бланш, открывающий двери всем посткоммунистическим партиям. Известно, например, что в СИ отсутствуют Социалистическая партия Румынии и Румынская социал-демократическая партия. Коммунистическая партия Богемии и Моравии и партия демократического социализма Германии не проявили заинтересованности в получении членства в СИ.

В отличие от социал-демократических партий, выросших из оппозиционных движений, или традиционных партий, реформированные коммунистические партии менее сосредоточены на программах и более ориентированы на клиентеллы. Хотя в большинстве случаев они приняли новые программы, эти программы имели, в основном, символическую ценность, показывая их отход от коммунистической ортодоксальности.

Возьмите, например, явно социал-демократическую программу Венгерской Социалистической Партии, которая была написана, в основном, Иваном Витани, известным своими социал-демократическими убеждениями. Однако когда дело дошло до фактической реализации политики партии, не говоря уже о политике правительства в период с 1994 по 1998 гг., влияние того же Витани было минимальным или вообще отсутствовало.