год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Некоторые общие посылки

Проблема соотношения общественных изменений и стабильности - одна из определяющих в политологии. Абсолютная стабильность любой системы практически невозможна. Она предполагает не только полную неподвижность составляющих ее элементов, но и их изоляцию от внешних воздействий. Поэтому, обращаясь к реальным ситуациям, можно говорить лишь о системах с высокой степенью стабильности. Они действительно существуют. Однако вопреки широко распространенному мнению, их жизнеспособность весьма относительна. Чрезмерно высокая степень стабильности предполагает жесткую сопротивляемость изменениям - как вне, так и внутри системы. Оборотная сторона этой качественной характеристики - ослабленная способность адаптироваться к меняющимся условиям существования, что, в конечном итоге, ведет к гибели.

Гораздо выше жизнеспособность динамических систем, в которых степень стабильности, обеспечивая самосохранение, не является непреодолимым препятствием для назревших изменений. Стабильность в динамических системах покоится на совокупности неустойчивых равновесий между системообразующими и системоизменяющими процессами. Неустойчивое равновесие существует также между элементами (подсистемами) самой системы, различающимися как по удельному весу, так и по выполняемой роли.

Время от времени такое равновесие нарушается. Каждый элемент системы подвержен внутренней эволюции. Меняются их удельные веса и функциональные задачи. Системоизменяющие процессы приобретают превосходство над системообразующими. При отсутствии сильных интегрирующих импульсов системы разрушаются. При наличии - возникает новое равновесие, покоящееся на изменившемся соотношении элементов, их модифицированной функциональной сопряженности.

Обобщая, можно сказать, что проблема стабильности в динамических системах - это прежде всего проблема оптимального соотношения между преемственностью (идентичностью) и модификацией, обусловленного внутренними и внешними стимулами.

Общие закономерности, отмеченные выше, в полную силу действуют и в общественных системах. Совпадение основных характеристик весьма велико. Элементы общественной системы составляют социальные группы, объединяющие индивидов по одному или нескольким существенным признакам, - как материальным, так и духовным. Группы аккумулируют и отстаивают разнообразные интересы своих членов и различаются друг от друга как ролевыми функциями, так и степенью влияния на систему в целом.

Отношения между группами определяются либо совпадением (параллельностью), либо противостоянием интересов. При балансе интересов в пользу совпадения отношения между социальными группами образуют некую цельность, обеспечивающую уровень стабильности, необходимый для сохранения системы. При перевесе противостояния интересов цельности не возникает, равновесие нарушается.

Степень равновесия, в том, что касается внутреннего развития, определяется, как и в иных системах, темпами и направленностью перемен. При невысоких темпах и синхронности изменений равновесие внутри системы остается прочным достаточно долго. И напротив, быстрая модификация элементов при разнонаправленности происходящих в них процессов может сделать нестабильность системы перманентной.

Немалое значение имеет и то, что сами по себе изменения бывают разными: поступательными и возвратными, эволюционными и революционными. Одни из них, опираясь на поддержку и сочувствие основной массы населения, реализуются сравнительно безболезненно, другие - навязываемые вопреки воле народа - оборачиваются величайшим насилием и имеют своим результатом тяжелые последствия, вне зависимости от того, какими были намерения инициировавших их общественных и политических сил.

Сами по себе интересы, составляющие основу группового сплочения, гетерогенны и состоят по меньшей мере из двух сообщающихся ядер. В одном как бы спрессовано объективное содержание интереса, отражающее реальное состояние экономических и социальных сил. В другом концентрируются его индивидуальное или групповое восприятие и понимание. Оно может не совпадать с реальным содержанием. Чтобы стать силой взаимного сцепления или отталкивания, а следовательно - стабилизации или дестабилизации общественной системы, восприятие интереса должно быть преобразовано в ту или иную форму общественного поведения.

Изменения в общественных системах характеризуются рядом специфических черт. Во-первых, они имеют комплексный характер: происходят и в социальной структуре ( т.е. в совокупности групп, составляющих общество), и в структуре интересов, свойственных каждой группе, и в степени, а также глубине их осознания членами группы, и в предпочтительных формах реализации интересов. При этом связь между процессами в различных сферах проявляется не сразу и чаще всего в опосредованной форме.

Во-вторых, сами перемены, трансформирующие элементы общественной системы, как правило, дискретны. Социальная структура, следуя волнообразному развитию способов производства и обращения, меняется по преимуществу скачками. Это в еще большей степени относится к сфере общественного сознания, процессы в котором тормозятся устойчивым набором стереотипов. Между тем дискретность перемен действует на равновесие особенно разрушительно, ибо в таком случае концентрация усилий трансформационного порядка приходится на ограниченный отрезок времени. Это, в свою очередь, ведет к волнообразным колебаниям в стабильности общественных систем и определенной периодичности кризисных ситуаций, в которых они оказываются.

В-третьих, перемены в общественных системах в большинстве случаев подвергаются мощному модифицирующему воздействию целенаправленной политической воли. В зависимости от того, интересы какой социальной группы выражает эта воля, она может быть направлена на торможение или стимулирование происходящих изменений, дестабилизацию системы или ее внутреннее преобразование при сохранении стабильности.

При сравнительно медленных переменах, когда угроза равновесию интересов, а следовательно, и стабильности, не возникает, значение политической воли как фактора функционирования общественной системы ослабевает. Зато на гребне волны изменений, когда стабильность, а иногда и само существование системы оказываются под угрозой, роль этой воли может приобрести определяющий характер.

Накопление проблем, обусловленное широкомасштабными и быстрыми переменами, сопровождаемыми крайне болезненными последствиями для значительной части, а то и большинства населения, требует обычно создания условий, при которых общественная система, не теряя своей динамичности, сохранила необходимую степень устойчивости. Это, в свою очередь, предполагает усилия в нескольких главных направлениях. Первое из них - наращивание сил притяжения, скрепляющих систему, второе - минимизация импульсов, способных ее разрушить, третье - содействие принятию сторонами общих правил поведения, обеспечивающих нормальное функционирование системы.

Можно ли найти оптимальное соотношение между изменениями и преемственностью, которое не прерывало бы стабильности? Существуют ли средства, при помощи которых можно было бы обеспечить такое соотношение? Как должным образом учесть интересы различных общественных групп при осуществлении изменений? Размышления на эти темы, опирающиеся на достигнутый уровень исследований в данной области, если и не дают окончательного ответа на эти вопросы, то по меньшей мере будят мысль, стимулируя новые поиски.

Одно из важных направлений поиска - создание и совершенствование механизмов регулирования возникающих конфликтов. Если бы человечество не научилось их улаживать, находя те или иные формы согласования несовпадающих и расходящихся позиций, оно давно бы исчезло как вид разумной жизни.

Очевидно, что некоторые из инструментов, используемых при снятии конфликтов, применимы лишь в обыденной жизни. Другие - канули в прошлое вместе с отжившими свой век общественными структурами. Однако очень многие, неоднократно испытанные на практике, сохранили действенность и могут быть использованы поныне. Это в особой степени относится к инструментарию по урегулированию противоречий и конфликтов, применявшемуся на социэтальном и политическом уровнях.

Существуют исторические периоды, для которых характерно замедленное накопление изменений - как в материальной, так и в духовной сферах. В этих условиях общественные системы обычно успевают своевременно приспособиться к переменам, компенсируя исходящие от них дестабилизирующие импульсы наращиванием новых скрепляющих связей. Но даже если этого не происходит, медленные перемены, не достигнув критической черты, не дестабилизируют общественную систему и, во всяком случае, не ставят под угрозу ее существование. Нередки, однако, и другие периоды, когда историческое время спрессовывается в такой степени, что получившие дополнительное ускорение материальные и духовные перемены становятся главной составляющей развития. Соответственно, скрепы систем испытывают такое давление, которое чревато их разрушением.

К одному из таких периодов относятся годы, пришедшиеся на смену ХХ и ХХ1 столетий. Среди изменений, отложивших наиболее глубокий отпечаток на общественное развитие во всех его ипостасях:

- очередной исторический рывок в технологии, ознаменовавший ускоренный переход от индустриальных к постиндустриальным способам производства;

- обусловленная этим новая фаза глобализации, завоевавшей такие сферы человеческой деятельности как массовое производство не только сырья и полуфабрикатов, но и готовых изделий длительного пользования, финансово-денежные отношения и, в значительной степени, важные сегменты массовой культуры;

- ослабление - под натиском наднациональных структур - национально-государственных институтов;

- сохранение и частичное углубление разрыва в условиях существования стран так называемого “золотого миллиарда” и остального мира;

- утверждение в сфере экономических отношений, в том числе на международной арене, практики неолиберализма.

Все это с особой остротой ставит перед человеческим сообществом проблему поиска высоко эффективных форм адаптации к происходящим переменам, способных предотвратить ставшую реальной опасность серьезной дестабилизации общественных систем - вне зависимости от того, к какому из видов они относятся.

О возможных направлениях таких поисков и пойдет речь ниже.

Политический капитал как фактор стабильности

Решающую предпосылку стабильности общественной системы образует такое состояние массового сознания, при котором институтам политической власти и руководящим ими лицам делегируется определенная сумма компетенций, позволяющая реализовать формальные властные функции. Делегируя ее, общество, или, по меньшей мере, его значительная, наиболее влиятельная часть, признает тем самым право политических институтов принимать обязательные решения, осуществлять различные, в том числе принудительные усилия, необходимые для их реализации, и, соответственно, декларирует готовность подчиняться этим решениям. Такое состояние обычно характеризуется как политическое доверие. На его базе основываются такие феномены политического процесса, как легитимность (нелегитимность) политической системы (режима), согласие ( несогласие), подчинение (неподчинение), законопослушность (аномия) и т.д. Один из лучших современных теоретиков политики Пьер Бурдье, используя рыночную терминологию, назвал это состояние политическим капиталом.1

Если сумма общественного доверия (политический капитал) превышает необходимый минимум, система институтов, обеспечивающая действенность государственной машины, может осуществлять свои функции. Если доверие падает ниже критического уровня, при котором решающую роль приобретает недоверие, механизмы общественного управления и регулирования пробуксовывают, их способность принимать действенные управленческие решения минимизируется.

Отсюда следует, что сохранение стабильности в условиях быстрых перемен предполагает сохранение и наращивание уровня доверия общества (или, по меньшей мере, большинства его наиболее активной и деятельной части) к власти как феномену, к установившемуся в стране режиму и к правящей политической силе и\или к олицетворяющим ее лидерам. Снижение этого уровня до критической черты и, тем более ниже ее, приводит к нарастанию активного неприятия сначала правящей политической силы, затем - режима и, в конечном итоге, власти в целом. В первом случае возникает правительственный кризис, во втором - политический, в третьем - государственный.

Серьезная ошибка многих политических элит состоит в том, что, оказавшись обладателями значительного политического капитала, они обычно рассматривают его как нечто вечное. Между тем политический капитал, хотя и отличается устойчивостью, в принципе подвижен. Степень этой подвижности определяется множеством обстоятельств и может оказаться весьма высокой.

По уровню устойчивости, в зависимости от происхождения, политический капитал может быть условно подразделен на три группы. Первую составляет капитал, уходящий корнями в сложившиеся столетиями традиции и подпитываемый устойчивыми мировоззренческо-конфессиональными верованиями. Высокой, хотя и сравнительно меньшей устойчивостью, обладает политический капитал, накопленный в процессе становления, утверждения и деятельности формализованных режимов постмонархического типа. Особыми свойствами обладает политический капитал третьей группы, который, следуя П. Бурдье, можно было бы назвать заемным политическим капиталом. В его основе лежит кредит доверия, который общество, недовольное сложившейся ситуацией и глубоко разочарованное в действующей власти, предоставляет политическим силам, выступающим в роли ее наиболее решительных противников.

Заемный политический капитал может быть рациональным, основанным на взвешенной оценке возможностей новой политической силы, или иррациональным, отражающим лишь неприятие существующих порядков и стремление к переменам, вне зависимости от их содержания. Однако в обоих случаях это прежде всего аванс, который нуждается в закреплении. Естественно, что заемный политический капитал наименее устойчив. При благоприятных обстоятельствах получить его сравнительно несложно. Несравнимо сложнее удержать его.

Масштабы политического капитала в решающей степени определяют уровень восприимчивости общества и индивидов к импульсам, поступающим сверху.

При приемлемой восприимчивости общества и индивидов к нисходящим импульсам значительная часть ( а в наиболее благоприятных случаях - и большинство) общественных объединений и групп, а также индивидов реагирует на импульсы, поступающие сверху, так ( или примерно так), как на это рассчитывают властные структуры: добровольно подчиняются законодательным установлениям и административным предписаниям, регулярно выплачивают законно установленные налоги, не нарушают принятых норм поведения. Меньшинство, отличающееся пониженной восприимчивостью по отношению к импульсам, поступающим от власти, побуждается к подчинению с помощью различных форм принуждения.

При восприимчивости ниже средней общество, как и большинство индивидов, реагируют на импульсы неадекватно ожиданиям институтов власти: либо преобразуют эти импульсы, лишая их первичного содержания, либо игнорируют их, либо воспринимают как стимул и повод к различным формам протестных действий. Принудительные акции в состоянии на время обеспечить угодные власти реакцию и поведение. Однако в конечном результате подобные акции, как свидетельствует опыт, чаще всего приводят к дальнейшему ослаблению восприимчивости общества и индивидов по отношению к действиям институтов власти, а следовательно - и взаимосвязей, скрепляющих общественную систему.

Наряду с проблемой восприимчивости общества к импульсам, поступающим сверху, существует проблема восприимчивости верхов к импульсам снизу. Способность властных политических структур воспринимать импульсы, поступающие снизу, оцениваемая выше средней, как правило, обеспечивает минимально необходимый обмен информацией между политической властью, обществом и индивидами, отсутствие такой способности служит признаком нарастающего разложения системы.

Степень открытости властных политических структур импульсам, поступающим снизу, в большой степени зависит от политического устройства, утвердившегося в данном социуме. Режимы самодержавного типа - абсолютные монархии, тоталитарные и авторитарные диктатуры, как правило, менее проницаемы для влияний со стороны общества и индивидов, чем те, которые опираются на демократические политические институты. Характерные для последних свободы, прежде всего информации, публичное обсуждение общественных проблем, необходимость для институтов власти считаться с позициями парламента и политических партий, подтверждать свои полномочия на регулярно проводимых выборах постоянно прорывают стену отчуждения, которой свойственно окружать себя политической элите. Тем не менее указанная закономерность не является абсолютной. Как свидетельствует исторический опыт, при определенных обстоятельствах формально открытые режимы, опирающиеся на институты, сохраняющие внешние признаки демократического устройства, могут быть на деле менее проницаемыми для импульсов, поступающих снизу, чем общества с недемократическим политическим устройством. Такая пониженная проницаемость не раз превращалась в прошлом в ахиллесову пяту демократических форм правления.

Широко распространена точка зрения, согласно которой одной из основных тенденций развития человеческого сообщества является движение от меньшей открытости верхов и низов по отношению друг к другу к более интенсивному обмену импульсами, а следовательно - и к более эффективному взаимовлиянию. Действительно, в ряде случаев такое движение наблюдается. Однако характеризовать его как однозначное и повсеместное достаточных оснований нет.

Возрастание открытости верхов к импульсам, идущим от общества и индивидов, и поныне фиксируется далеко не во всех общественных системах. В тех случаях, когда этот процесс налицо, он отличается недостаточной устойчивостью и нередко подвержен откатам. Одно из следствий таких откатов - ослабление импульсов, работающих на стабильность общественного организма.

Еще сложнее дело с восприимчивостью общественных структур и индивидов к импульсам, поступающим сверху. Существует представление, будто такая восприимчивость может быть искусственно стимулирована с помощью изощренной управленческой технологии. В действительности положение в этой области крайне противоречиво.

В принципе стимулирование возможно, но только в ограниченных пределах. И это - несмотря на выработанный столетиями изощренный инструментарий социального и политического манипулирования. Такие пределы существуют и поныне - вопреки информационной революции. С одной стороны, новые технические средства открыли перед властными структурами огромные возможности психологического давления на общество и тем самым его подчинения своей воле. С другой - по мере повышения общего образовательного уровня населения, растущей доступности информации, поступающей по различным каналам, углубляющейся плюралистичности общественной жизни - возрастает степень сопротивляемости индивидов и общественных объединений внешним воздействиям. В общественных системах, где этот рост достаточно серьезен, восприимчивость низов по отношению к импульсам, поступающим от институтов власти, не только не увеличивается, но даже падает.

Неспособность политических инстанций, возглавляющих общественную систему, добиться нужного уровня взаимодействия с обществом и отдельными гражданами, а следовательно - и ее стабилизации, создает соблазн обращения к жестким силовым вариантам. Однако вопреки иллюзиям, появляющимся при наступлении серьезного кризиса, силовые варианты управления, не воспринимаемые как необходимые и легитимные большинством общественных движений и граждан, а следовательно - не пользующиеся массовой поддержкой, как правило, ведут не столько к сохранению, сколько к дестабилизации системы. Естественные силы внутреннего сцепления оказываются существенно ослабленными и , чтобы их восстановить, приходится, рано или поздно, вернуться к нормальным методам поддержания равновесия.

Пока объем политического капитала власти в эпицентре современного мира - странах “золотого миллиарда” - сравнительно высок, что обеспечивает этому региону приемлемый уровень стабильности. Вместе с тем налицо общая тенденция сокращения этого объема, что можно рассматривать как первый сигнал возможного неблагополучия. Гораздо сложнее ситуация на так называемой “периферии”. Во многих странах этой части мира уровень политического капитала приближается к критической черте, за которой начинается дестабилизация. И движение в этом направлении все очевиднее приобретает признаки ускорения.

В складывающихся условиях наращивание политического капитала институтов власти приобретает первостепенное значение как проблема, имеющая всеобщий характер.

Роль гражданского общества

Чисто внешне управленческие импульсы, поступающие от властных политических структур, адресованы, как правило, непосредственно индивидам. В действительности они в подавляющем большинстве в той или иной форме проходят через гражданское общество, усиливаясь, ослабляясь и видоизменяясь в зависимости от его состояния. В свою очередь гражданское общество аккумулирует, преображает и интенсифицирует импульсы, исходящие от индивидов. В этой связи крайне важно установить и очертить стабилизирующие функции гражданского общества с упором на его роль своеобразного посредника между властью и гражданами.2

Сначала об отношениях между гражданским обществом и властными политическими структурами. Влияние гражданского общества на политику осуществляется постоянно через деятельность составляющих его ассоциаций и иных объединений, через формирование общественного мнения. Укорененность непосредственно в среде конкретных жизненных интересов граждан, преобладание горизонтально-сетевых отношений над вертикально-иерархическими обеспечивают гражданскому обществу потенциал демократизма. В его недрах на основе развития и взаимодействия многообразных жизненных интересов формируется осознание необходимости совместного участия граждан в политическом процессе.

От гражданского общества исходят импульсы правового нормотворчества, препятствующие окостенению, их периодическому обновлению в соответствии с общественными потребностями. Здесь в сфере практической жизнедеятельности прежде всего ощущается устарелость изживших себя правовых норм. Принципы права и демократической легитимности исходят прежде всего из общественного и частного пространства живого гражданского общества. Поэтому интерпретация законодательства, которая в случае индивидуальных прав входит в компетенцию суда, в публичной сфере является прерогативой общественности.

Здесь же накапливается живой опыт взаимоотношений, не укладывающийся в сложившуюся систему законов и требующий ее развития. На этой почве возникают трения и неудовлетворенность, вырастают движения гражданского неповиновения, служащие сигналами неблагополучия и побуждающие к размышлениям и инициативам, направленным на совершенствование демократического устройства и его правового оформления.

Гражданское общество выступает также основным гарантом против авторитарных поползновений власти, стремящейся подчинить себе все сферы общественной жизни. Оно ставит границы своеволию правящих структур, выход за которые чреват конфликтом с обществом.

Очевидно, что действенным механизмом общественной системы гражданское общество становится лишь в том случае, если образуемая им сеть не замкнута сама на себя. В силу широкого плюрализма частных интересов оно не в состоянии взять на себя властные функции. Вместе с тем оно должно быть достаточно сильным, чтобы “служить противовесом государству и, не посягая на его роль гаранта мира и арбитра, обладать способностью не допускать атомизирования общества и доминирования над ним” 3.

Иными словами, для полноценного развития и функционирования гражданское общество нуждается в государстве, олицетворяющем публичный интерес. Только через это взаимодействие оно способно влиять на политический процесс, привнося в него гражданскую активность населения. Политическая система обретает в гражданском обществе устойчивые связи с жизненными интересами населения, т.е. социальную базу. В свою очередь гражданское общество получает в лице властных политических структур гаранта устойчивого развития общественной системы.

Исключительно важная роль гражданского общества как промежуточного звена в процессе взаимодействия власти и граждан порождает соблазн его идеализации. Многие видят в нем определяющее условие решения всех острых социально-политических проблем, существующих в современных обществах. Гражданское общество по существу становится синонимом “хорошего общества”, рассматривается как панацея от всех зол.

На самом деле это далеко не так. Гражданское общество, по определению, воспроизводит в себе все противоречия реальной общественной жизни. Даже вполне развитые гражданские общества, сложившиеся в процессе длительного и противоречивого исторического процесса, сильно отличаются от того идеального образца, который мог бы гарантировать полноценное функционирование общественной системы.

В широком историческом плане становление и развитие гражданского общества, безусловно, позитивно влияет на эффективное функционирование общественного организма и утверждение в нем демократических начал. Тем не менее в конкретных условиях те или иные формы гражданских структур могут оказывать и негативное воздействие.

В кризисных ситуациях, когда государство ослаблено, возможно, в частности, стихийно-разрушительное давление гражданского общества, которое в состоянии подорвать способность власти решать свойственные ей задачи. В такие периоды гражданские институты склонны брать на себя не входящие в их функции властные полномочия, что чревато анархией, а также использованием присвоенных полномочий в качестве рычага не столько общенациональных, сколько групповых интересов.

Негативные последствия могут повлечь за собой попытки унификации гражданского общества - в том числе исходящие от входящих в него организаций. При широком многообразии частных интересов это может быть достигнуто только авторитарными методами.

В ряде случаев взаимодействие между властными политическими структурами и гражданским обществом осуществляется по корпоративным каналам. Как социальный феномен ( и, соответственно, направление общественной мысли) корпоративизм представлял ( и представляет поныне) реакцию на усложнение общественных систем.

Первая волна такого усложнения поднялась на рубеже Х1Х - ХХ веков, вторая - в 1970-80гг. На нее по разному реагировали различные социальные силы. Соответственно, возникли две формы корпоративизма. Одна отражала интересы социально ущемленных групп, стремившихся ограничить произвол власть имущих, создать действенные каналы влияния на процесс принятия властных решений. Выразителями этой тенденции на политическом уровне стали левые христиане ( христианские социалисты) и отдельные течения в анархизме. Вторая форма отражала интересы социальных верхов, которые отводили корпорациям роль дополнительного канала силового и мобилизационного воздействия власти на общества.

В те годы вторая форма корпоративизма взяла верх - в немалой степени потому, что у левого корпоративизма имелись мощные конкуренты в виде массового рабочего социалистического движения, не принявшего корпоративной идеи даже в демократическом варианте. А для правых корпоративизм оказался в то время удобной формой построения “казарменного капитализма”.

Сейчас, поскольку тоталитарный вариант корпоративизма скомпрометирован практикой фашизма, на первый план выступает умеренная “ватно-мягкая” форма корпоративизма. Эта форма взаимосвязи между политической властью и обществом не получила пока доминирующего значения. Тем не менее ее роль в функционировании общественного организма весьма значительна и постоянно возрастает.

Корпорации по ряду признаков составляют интегральную часть гражданского общества. Однако у них есть своя специфика. Они жестко ориентированы на реализацию четко очерченных групповых интересов и структурированы не только по горизонтали, но и по вертикали с выходом на политическую систему. Оборотной стороной такой ориентации выступает свойственное корпорациям стремление к подавлению личности.

Многие корпорации представляют собой своего рода подобие партий, которые, однако, в отличие от настоящих партий, добиваются своих целей не в рамках публичной политики, а путем прямого, чаще всего неофициального, закулисного воздействия на политические структуры. При этом ими используется целая система аппаратного продавливания необходимых управленческих и хозяйственных решений.

Побочным продуктом корпоративной формы взаимодействия государственной власти и ее институтов, с одной стороны, и структурами гражданского общества, с другой, является распространение неправовых отношений между бюрократией и представителями корпораций. Закулисные действия, особенно в тех случаях, когда идет речь об их серьезных материальных последствиях, создают благоприятную среду для криминального поведения (коррупции, взяточничества). Это с особой силой проявляется, когда корпорации и их представители, продавливающие те или иные решения, прямо или косвенно связаны с теневыми хозяйственными структурами, либо непосредственно с уголовным миром.

Выявить различия между корпоративной формой аппаратного продавливания управленческих и хозяйственных решений и нормальным, общественно необходимым воздействием гражданского общества на политическую систему и государственные институты не просто. В своих внешних проявлениях они весьма сходны.

Существует точка зрения, согласно которой в качестве показателя, маркирующего различия между нормальным (плюралистическим) гражданским обществом и его корпоративным вариантом, может служить уровень интегрированности организованных интересов. Если плюрализм предполагает свободное взаимодействие организованных интересов и государства как независимых друг от друга субъектов, то корпоративизм, напротив, означает их “взаимопроникновение” и даже интеграцию.4

Представляется, однако, что при всей важности этого различия гораздо большее значение имеет критерий публичности. Если институты гражданского общества возникают, действуют и вступают в отношения с политическими структурами в обстановке прозрачности, то корпоративным организациям и корпоративной системе прозрачность противопоказана. Как только корпоративное продавливание решений становится прозрачным, то есть осуществляется открыто, через установленные законом каналы, под контролем общественности, сразу же исчезает почва для злоупотреблений. Действия корпоративных организаций приобретают легитимный характер. И наоборот: институт гражданского общества, теряя прозрачность, неизбежно превращается в элемент корпоративной системы.5

Взаимоотношения между властными структурами, гражданским обществом и индивидом во многом регулируются таким социопсихологическим феноменом, как политическая культура.

В публицистике да и в некоторых научных работах под политической культурой нередко понимают умение и готовность значительной части населения выполнять общепринятые правила политического поведения, т.е. минимально необходимый минимум политической цивилизованности. Разумеется, соблюдение политических правил игры, принятых в государствах с развитыми демократическими институтами, представляет собой существенный элемент политической культуры. Однако этот элемент образует лишь один из слоев политической культуры, причем далеко не самый главный. Сама же политическая культура гораздо шире. Объединяя совокупность разнообразных элементов, она выступает как важнейший фактор поступательного развития общества, составляя тем самым одно из условий его самосохранения.

В данном случае под политической культурой понимается спрессованный в общественном сознании институализированный и неинституализированный исторический и социальный опыт национальной или наднациональной общности, оказывающий определяющее воздействие на формирование ценностных систем, общественных ориентаций и, в конечном итоге, на поведение индивидов, малых и больших социальных групп. Иными словами, в понимании автора, политическая культура - это зафиксированная в законах, обычаях, оценках и подходах к общественным явлениям “память” о прошлом, сохранившаяся в обществе в целом, а также у его отдельных элементов, в первую очередь у национальных групп ( в мультинациональном обществе) и социальных слоев. Важная составная часть политической культуры - исторически устоявшаяся специфика подхода к происходящему, в том числе к новым явлениям, возникающим проблемам и, следовательно, к методам их решения.

Есть ли основания, исходя из предложенной трактовки, рассматривать политическую культуру как своего рода инвариант? Представляется, что ответ на этот вопрос может быть только отрицательным. При всей устойчивости политической культуры, уходящей корнями в далекое прошлое народа, она не может не модифицироваться. Человеческое сообщество непрерывно приобретает все новый и новый опыт, который либо совпадает с предыдущим, либо противоречит ему. Одни элементы этого опыта укрепляют сложившиеся представления, другие - изменяют их. Особенно заметно это на тех этапах исторического развития, для которых характерны интенсивные преобразования.

Формирование, развитие и изменение политической культуры во многом зависят от ее взаимоотношений с политической системой. А эти взаимоотношения крайне сложны и противоречивы.

Политическая система обычно является порождением определенной политической культуры. Вместе с тем на базе одной и той же политической культуры могут возникать и действовать различные модели политической системы. Немалое значение имеет то, что политическая система, будучи облачена в броню нормативных установлений и институциональной структуры, обладает относительной независимостью от политической культуры. Это открывает возможность возникновения разрыва между ними.

Когда такой разрыв становится значительным, политическая система с помощью имеющихся у нее инструментов власти пытается ликвидировать его, модифицируя политическую культуру, навязывая составляющим общество социальным группам новые ценности и образцы поведения. Обычно это удается лишь частично, ибо политическая культура оказывает сильное сопротивление подобным усилиям, стремясь по возможности приспособить политическую систему к существующим структурам и стереотипам сознания. Тем не менее недооценивать возможности воздействия политической системы на политическую культуру не следует.

Не менее важно и то, что опыт передается каждому следующему поколению не в “чистом”, а в превращенном виде, главным образом через совокупность закрепляющих его идеологических представлений, норм и ценностей. В целом опосредующие механизмы межгенерационной передачи политической культуры действуют как консервирующий фактор. Однако как только уровень противоречий между реальными интересами и идеологизированными формами их осмысления выходит за критическую точку, старый социо-психологический каркас, сплачивающий политическую культуру, разрушается. У нее возникают новые, весьма существенные элементы, которые не тормозят, а , напротив, стимулируют перемены.

При этом различным политическим культурам свойственна разная степень открытости происходящим переменам. Высокая степень такой открытости делает возможной адаптацию к переменам без особых напряжений и издержек. В иных случаях процесс сталкивается с серьезными сложностями, включая категорическое отторжение. Важно также то, что изменения в политической культуре не являются ни непрерывными, ни однозначно поступательными. Под влиянием внешних обстоятельств они нередко приобретают дискретный и зигзагообразный характер.

Стабильность общественной системы может быть обеспечена лишь в тех случаях, когда неизбежные перемены реализуются с учетом специфики доминирующей в ней политической культуры.

Индивид и общественные структуры

Стабильность общественной системы во многом зависит от степени включенности в нее индивидов. Предпосылки такой включенности закладываются уже в процессе первичной социализации личности: в рамках ее деятельности, общения и развития самосознания.

На протяжении социализации индивид имеет дело с расширением каталога “деятельностей”, т.е. с освоением все новых и новых ее видов. При этом реализуются три важных процесса. Во-первых, происходят ориентировка в системе связей, присутствующих в каждом виде деятельности и между ее различными видами, и основанный на этом личный выбор деятельности. Во-вторых, на основе произведенного выбора реализуется процесс центрирования вокруг выбранного, соподчинения ему всех остальных видов деятельности. В- третьих в ходе реализации деятельности индивид осваивает свои новые роли и осмысливает их значимость.

На базе деятельности возникают расширение и углубление общения, предполагающие умножение контактов индивида с другими людьми, модификацию этих контактов на каждом возрастном рубеже, переход от монологического к диалогическому общению. Это, в свою очередь, в значительной степени способствует развитию самосознания личности, более полному пониманию ею своих действительных интересов.6

Рассматривая проблему более конкретно, нетрудно выявить совокупность различных, хотя и взаимосвязанных факторов, воздействие которых на сознание и поведение индивидов определяет их последующие взаимоотношения и взаимодействия с общественной системой.

К первичным предпосылкам социализации, предопределяющим общение индивида, относятся особенности его социального окружения. В первую очередь это семейный уклад, в рамках которого закладываются основы восприятия окружающего мира, вырабатываются модели поведения и способы общения. Этот уклад обычно тесно связан с социальным статусом семьи, однако далеко не всегда определяется им.

По мере взросления объекта социализации сила домашних связей и родительского авторитета ослабевает. Соответственно возрастает значение внешних - детских и подростковых референтных групп.

Следующий этап социализации связан с вступлением индивида в самостоятельную жизнь в качестве общественно деятельной личности. Решающее значение, как и на первом этапе, имеет в данном случае место личности в системе общественных отношений, ее первоначальный статус. Одновременно индивид оказывается вовлеченным в другие общественные, как формальные, так и неформальные связи. Одни из них корреспондируют с его положением в системе социальной иерархии, другие - конфликтуют с ним. Ситуация дополнительно осложняется тем, что на жизненном пути индивид часто меняет социальный статус, что влечет за собой изменение социального окружения и социальных контактов. Еще менее стабильна система нестатусных связей: по интересам, дружеским отношениям и т.д.

Наиболее остро конфликт между первичной и вторичной ценностными ориентациями проявляется в условиях интенсивной урбанизации и массовой миграции, особенно последней. К неизбежной при этом смене статусных позиций добавляется необходимость приспособиться к принципиально иным формам общественного поведения, вписаться не только в социально чуждую, но и в принципиально иную культурную среду, которая в одних случаях интенсивно ассимилирует чужака, а в других - активно отвергает его, выталкивая из своей среды.

При этом формирование ценностных ориентаций под влиянием объективных условий существования находится под постоянным давлением мощных дополнительных факторов, как объективно сложившихся, так и сознательно направляемых. Среди них следует прежде всего назвать специфику политической культуры, устоявшийся стиль поведения политических институтов, сложившуюся правовую практику, влияние различных организаций и манипуляторских воздействий, отражающих социальную и политическую стратегию институтов власти, в том числе психологическое давление с помощью средств массовой коммуникации.

Итогом социализации является объективно обусловленное включение индивида в одну из существующих больших социальных общностей, существенно отличающихся друг от друга по степени сплоченности и организованности.

Из совокупности имеющих хождение типологий таких общностей автору ближе всего позиция Г.Г. Дилигенского, предлагающего членение больших социальных групп в зависимости от интенсивности психологической связи индивида и объективно сложившейся совокупности. Самый низший, элементарный уровень такой связи характеризуется тем, что члены группы имеют общие (один или несколько) социально-психологические признаки. В то же время группа не выступает как социально-психологическое единство, представляя собой сумму индивидов или первичных групп. Такая группа является типологической, поскольку в социально-психологическом отношении ее объединяют лишь общие для индивидов черты психологического склада.

Более высокий уровень общности проявляется в тех случаях, когда члены макрогруппы сознают свою принадлежность к ней, подразделяя окружающих на “своих” и “чужих”. Поскольку в данном случае существует групповое сознание, а члены группы идентифицируют себя с ней в целом, уровень ее общности может быть охарактеризован как идентификационный.

Наконец, наиболее высокий уровень общности возникает тогда, когда в группе складывается психологическая готовность к совместным действиям во имя групповых интересов. Это уровень, который можно характеризовать как уровень солидарности, предполагает, что члены группы не просто идентифицируют себя с ней, но обладают достаточно разработанной системой представлений о целях своей группы на макросоциальной арене.7

Сказанное позволяет более конкретно представить процесс формирования взаимоотношений между индивидом и обществом.

В свое время, изучая политические системы, американские социологи Г. Олмонд и С. Верба разбили их на три группы: патриархальную, подданическую и активистскую. Соответственно были выделены три типа индивидов, доминирующих в каждой из этих групп.

Патриархальный тип определялся абсолютной слитностью с недифференцированным совокупным общественным организмом. Проблемы взаимоотношений с политическими и общественными институтами для него практически не существует - за отсутствием последних. Личность, ориентированная в духе подданической культуры, отличается осознанием особого авторитета политических институтов, испытывает по отношению к ним положительные или отрицательные эмоции, оценивает их как легитимные или нелегитимные. В то же время ей свойственно стремление к отстранению от конкретных механизмов политической системы, отсутствие готовности к активному участию в ее функционировании. Индивид, относящийся к активистскому типу, отчетливо ориентируется на активную роль в политической системе - вне зависимости от позитивного или негативного отношения к ее отдельным элементам или к системе в целом.8

При всей условности предложенного членения, неоднократно подвергавшегося обоснованной критике за упрощение и схематичность, оно с определенными оговорками может быть использовано при дифференциации поведения индивидов по отношению к общественным институтам, иными словами, для выработки типологии гражданственности.

Если гражданского общества в данном социуме нет, то проблемы отношения к нему индивида не существует. Такую ситуацию можно охарактеризовать как нулевую. Возможен вариант, при котором налицо формально существующие, но по сути дела бесправные институты гражданского общества. В таких случаях может идти речь о пассивно-отстраненном ( отчужденном) типе отношения индивида к гражданскому обществу. В свою очередь эффективно действующее, полноправное гражданское общество предполагает более заметный уровень участия индивидов в работе его институтов. Такой тип отношения распадается на два подтипа: включенно-пассивный и активистско- гражданственный.

Для отчужденного типа характерна осознанная враждебно-отстраненная позиция по отношению к любым видам общественной деятельности, к участию в любой совокупности личностей, объединяемой общностью интересов или ставящих перед собой некие общие цели, а следовательно и по отношению к обществу в целом. Складывается такой тип отношения под влиянием либо биопсихологических причин, либо негативного опыта общения с другими индивидами и их группами, накопленного в процессе социализации и сложившихся жизненных условий. Обычно этот тип индивидов составляет меньшинство и не играет заметной роди в социуме.

Гораздо значительней удельный вес в обществе индивидов, образующих включенно-пассивный тип, для которого характерно более или менее устойчивое участие в группах и организациях, объединяемых совпадением конкретных интересов или очевидной необходимостью коллективных действий в их защиту. Степень включенности представителей этого типа бывает различной: от чисто формальной принадлежности к общественным организациям, обусловленной не столько осознанными интересами, сколько традиционными влияниями и воздействием окружения, до регулярного участия в их деятельности, в основе которого лежит четко выраженный индивидуальный интерес.

Находящийся обычно в меньшинстве активистский тип играет организующую и направляющую роль в группах и организациях, которые в конечном счете и образуют структурные элементы общественной системы. По мере выхода общества на более высокие ступени развития роль активистского меньшинства возрастает.

При определенных обстоятельствах выход социума на высокие ступени общественного развития, характеризующиеся повышенной индивидуализацией наиболее продуктивных форм труда, может сопровождаться относительным возрастанием удельного веса и численности индивидов, для поведения которых характерно поддержание дистанции по отношению к сложившимся гражданским институтам. Они не состоят в профессиональных союзах, не входят в массовые организации непрофессионального типа, не принимают участия в гражданских инициативах, преследующих конкретные цели, в движениях протеста и т.д.

Некоторые исследователи отождествляют эту категорию людей с отчужденным типом. В действительности же индивид, относящийся к этой категории и не являющийся маргинальной личностью, даже если он чисто психологически может быть отнесен к отчужденному типу, является не только прямым продуктом общественных отношений, но и включен в сложную систему взаимосвязей, ограничивающих его свободу действий и предписывающих ему характер и формы поведения. При этом чем выше степень структурированности общества, тем крепче невидимые путы, побуждающие индивидов данной категории поступать так, а не иначе, тем существеннее роль этого элемента в системе взаимоотношений индивид - общество - власть.

Обобщая, можно констатировать, что общественная система тем устойчивее по отношению к дестабилизающим стимулам, чем сильнее включенность в нее индивидов и острее восприятие ими публичного интереса как своего частного. Отсюда неотложная необходимость общественного стимулирования такой включенности.

Противоречия и конфликты

Реалии современного мира не подтверждают распространенной точки зрения, будто по мере поступательного развития общества социальные противоречия автоматически ослабевают, сходя постепенно на нет. Подобная долговременная тенденция не фиксируется ни в зоне “золотого миллиарда”, ни в странах с переходной экономикой, ни, тем более, в регионах отставшего и догоняющего развития. Скорее всего мы имеем дело с крайне неустойчивым состоянием, при котором под влиянием совокупности конъюнктурно обусловленных обстоятельств происходят постоянные колебания. В результате периоды обострения социальных противоречий сменяются более или менее протяженными стадиями их ослабления и наоборот. Одновременно преобразовываются и формы социальной напряженности.

Поэтому на каждом новом этапе перед обществом, обладающим развитым чувством самосохранения, вновь и вновь встает задача, во-первых, реально оценить остроту противоречий и, во-вторых, найти эффективные средства их смягчения. Такая задача особенно остро стоит сегодня. И потому, что нынешние изменения в формах реализации социальных противоречий исключительно велики, можно даже сказать - уникальны , и потому, что в современном сложно структурированном обществе переход таких противоречий в радикальную фазу чреват несравнимо более разрушительными последствиями, чем когда-либо прежде.

Вопреки мифу, получившему широкое распространение, социальные противоречия весьма рельефно проявляются и в странах с высоким развитием народного хозяйства ( зоне “золотого миллиарда”). Одни из этих противоречий сохраняют традиционный характер, другие выступают в преобразованной форме. Определяющее воздействие на их модификацию оказывают процессы, протекающие в планетарных масштабах.

Один, наиболее существенный из них, непосредственно связан с социальной составляющей набирающего все большую силу технологического взрыва. К числу наиболее важных социальных последствий этого взрыва для стран с высоким уровнем промышленного развития следует отнести явление, именуемое последние годы кризисом занятости.

Первые признаки этого кризиса стали заметны еще во второй половине 70-х годов. В отличие от предыдущих лет, для которых было характерно интенсивное расширение объема используемого живого труда, прирост численности рабочих мест начал замедляться. В отдельных развитых странах наметилось даже абсолютное сокращение объема занятости.

Анализ ситуации, проведенный в то время, показал, что главной причиной происходящего было все более широкое внедрение в производство трудосберегающей техники и технологии. Разумеется, такое внедрение осуществлялось и ранее. Однако тогда оно было менее интенсивным, имело частичный характер и компенсировалось, с одной стороны, высокими темпами общеэкономического развития, а, с другой - быстрым расширением сферы промышленных и личных услуг.

Во второй половине 70-х годов ситуация стала меняться. Масштабы внедрения технологических новшеств заметно расширились, а воздействие компенсирующих факторов ослабло. Соответственно, динамика занятости начала во все большей степени определяться масштабами внедрения новой технологии и техники. Поскольку они были велики, а приток новой рабочей силы на рынки труда, в немалой степени благодаря массовому включению в производственный процесс женщин, оставался достаточно мощным, в ряде стран с высоко развитым народным хозяйством ( прежде всего в Западной Европе ) наметился рост безработицы.

Развитие процесса происходило нелинейно, рывками. Это в значительной степени было обусловлено тем, что стимулы к широкомасштабному внедрению достижений технологического взрыва обычно резко усиливаются во времена спада и заметно ослабевают в годы высокой конъюнктуры.

На практике все это выглядело следующим образом. При экономическом спаде в связи с сокращением объема производства происходил сброс ставшей излишней рабочей силы. Одновременно под воздействием обострившейся конкуренции интенсивно обновлялась техника, внедрялись новые трудосберегающие технологии. Когда наступала фаза подъема, возросший объем продукции выпускался на базе обновленного производства с меньшей затратой живого труда. Изгнанная рабочая сила обратно не возвращалась.

Иными словами, система работала по схеме насоса. Выброс, холостой ход и снова выброс.

Во второй половине 80-х - начале 90-х гг. рост безработицы в странах с высоко развитой экономикой затормозился. В таких странах, как США и Англия, она даже заметно сократилась. На это работал ряд весомых обстоятельств, в первую очередь продолжительная высокая конъюнктура со стертыми экономическими циклами, обусловленная расширением емкости внутренних и мирового рынков. Казалось, что кризис занятости, как острая социальная проблема, грозящая подорвать стабильность набирающего очки благополучного общества западного типа, теряет актуальность.

Однако к середине 90-х гг. кризис занятости приобрел дополнительную динамику. Кроме нараставшей тенденции к экономии живого труда, обусловленной технологическом взрывом, на положении с занятостью в промышленно развитых странах стал сказываться еще один, на этот раз внешний фактор.

Разрыв в условиях существования населения развитых и отставших в развитии стран, приобретший со временем трудно обозримые масштабы, вызвал к жизни мощные миграционные потоки. Свою роль в подпитывании этих потоков сыграли участившиеся этнические и конфессиональные конфликты в различных регионах, а также кризисная ситуация на постсоветском пространстве и в ряде государств Восточной и Центральной Европы.

Сузившиеся рынки труда оказались в состоянии лишь частично поглотить прибывающие из-за рубежа потоки новой рабочей силы. Вместе с тем готовность иммигрантов, особенно нелегальных, на менее благоприятные условия оплаты труда, чем те, которые были установлены для местной рабочей силы, понижала ее конкурентоспособность. В отдельных секторах народного хозяйства вытеснение местных работников иммигрантами стало приобретать заметные масштабы.

Экономически развитые страны всячески пытаются сейчас преградить путь миграционным потокам, ожесточая иммиграционное законодательство и принимая жесткие меры в отношении нелегальных поселенцев. Однако, насколько можно судить, эффект от этих усилий не очень значителен.

Более того, исходя из перспектив развития, можно утверждать, что в ближайшие десятилетия такие потоки приобретут дополнительную силу. И это - в условиях, когда технологический взрыв, не смягчаемый более привходящими обстоятельствами, будет еще интенсивнее выталкивать рабочую силу из производственного процесса, в том числе из сферы услуг и духовного производства.

Сложность ситуации дополнительно возрастает в связи с тем, что названные выше факторы, обостряющие кризис занятости, представляют собой лишь первые отзвуки грозы, которая надвигается на систему занятости под воздействием нового этапа глобализации мирохозяйственных связей.

Реализация принципа экономических отношений без барьеров, основанная на неолиберальной парадигме и приносившая на протяжении многих десятилетий огромные выгоды экономически развитым странам, последние годы внезапно обернулась для них лицом Медузы. Повышение стоимости , а , следовательно, и цены рабочей силы, бывшее результатом острого противоборства социальных контрагентов, продолжавшегося на протяжении многих десятилетий, ослабило конкурентоспособность продукции, производимой в странах “золотого миллиарда”. Ее начали все активнее вытеснять с мировых рынков изделия, изготовленные в государствах с традиционно дешевой рабочей силой.

Первоначально от этого страдали по преимуществу маргинальные производства. Тогда с подобным неудобством худо-бедно мирились. Ведь выгоды от либерализированных экономических связей были значительно большими, чем потери.

Однако к началу 90-х годов ситуация качественно изменилась. Индустриализация ряда прежде слабо развитых стран сделала объектом острой конкуренции изделия, составляющие стержень современного производства: транспортное машиностроение, судостроение, электронику. В результате под вопросом оказалось экономическое благополучие считавшихся наиболее процветающими государств.

Вопрос о конкурентоспособности внутреннего производства приобрел в этих условиях жизненно важное значение. Местный капитал стал все активнее перемещаться в государства с дешевой рабочей силой. Инвестиции в экономику своих стран начали заметно сокращаться. Уменьшение численности рабочих мест под влиянием новых технологий, и так достаточно интенсивное, получило сильнейший дополнительный стимул.

Соответственно на повестку дня вновь встала крупнейшая социальная проблема. Можно ли повысить конкурентоспособность, не посягая при этом на стоимость рабочей силы и тем самым на исторически утвердившийся уровень и образ жизни населения? Как это скажется на дальнейших перспективах экономического и общественного развития? Не будет ли связанная с этим потеря ставшей привычной общественной стабильности слишком высокой платой за незначительные результаты?

Делать вид, что проблемы ослабления конкурентоспособности товаров, производимых в странах с высокой стоимостью рабочей силы и развитой социальной инфраструктурой не существует, ныне уже не только невозможно, но и опасно. Перекочевав из специализированных изданий на страницы массовой печати, проблема приобрела острый общеполитический характер.

Теоретически существуют три способа минимизации негативных воздействий глобализации на конкурентоспособность стран с высокими социальными расходами.

Первый- ограничить степень открытости по отношению к остальному миру и тем самым защитить внутренний рынок. В нынешних условиях это практически невозможно, ибо экономика большинства развитых государств в значительной степени ориентирована на внешние рынки. Любые препятствия на пути свободного передвижения товаропотоков обернулись бы для них потерями, которые бы во много раз превзошли возможные выгоды от протекционистской политики.

Второй - осуществить глубокую структурную перестройку производства на новейшей технологической базе, в результате чего недостаточно конкурентоспособные стоимостные характеристики производимых товаров полностью компенсировались бы высокими качественными характеристиками, новизной и уникальностью. Очевидно, что данный способ не сулит быстрой отдачи. Кроме того, движение по этому пути потребует масштабной мобилизации сил и средств.

Третий способ - искусственно снизить цену рабочей силы и все социальные расходы, необходимые для ее обслуживания. Нетрудно представить себе, как будет реагировать на такие действия подавляющая часть общества.

Из сказанного следует, что простого решения названной проблемы не существует. Оно может быть достигнуто лишь в результате сложного маневрирования на стыке подходов. Поскольку различные социальные группы заинтересованы в разных способах минимизации угрозы, нависшей над конкурентоспособностью производственных структур в странах “золотого миллиарда”, решения по этому вопросу будут, по всей вероятности, приниматься в процессе острого социального противоборства.

Тем временем проблема занятости приобретает все более зловещий характер. С середины 90-х годов кризис занятости вернул себе место главной социальной проблемы в основных промышленно развитых странах. Правда, пока процесс не затронул Англию и Соединенные Штаты. Однако общей тенденции это не меняет.

Общественные и политические силы государств, входящих в зону “золотого миллиарда”, оказались перед необходимостью найти ответ на три кардинальных вопроса. Первый - можно ли рассчитывать на то, что растущие иммиграционные потоки, усилившееся вытеснение живого труда, ослабление конкурентоспособности товаров в экономически развитых странах и бегство капитала в регионы с более дешевой рабочей силой будут заторможены благодаря воздействию объективных обстоятельств или комплексу мер, предпринимаемых заинтересованными правительствами? Второй - если нет, то как решить проблему растущего объема излишней рабочей силы, не подрывая ни общественной стабильности, ни экономической устойчивости? Третий - возможно ли в этих условиях сохранение уже существующих жизненных стандартов?

Убедительного ответа на эти вопросы, как следует из дальнейшего изложения, пока не найдено. Однако поиски ведутся. Одно из их направлений - более рациональное и справедливое распределение наличествующего объема труда. Препятствует усилиям в этой области углубляющаяся коллизия социальных интересов: между группами, отстаивающими и отрицающими необходимость широкомасштабного перераспределения внутреннего валового продукта, между работодателями и наемными работниками, между имеющими постоянное рабочее место и потерявшими работу или стоящими перед такой перспективой.

Вытеснение из производственного процесса заметной части работоспособного населения - явление болезненное. Так было в прошлом, так обстоит дело и сейчас - несмотря на ряд социальных прокладок, смягчающих положение лиц, лишившихся работы.

Социальные проблемы, в том числе в острой форме, затрагивают и экономически активное население, не вытесненное из производственного процесса. Наряду с прежними, традиционными узлами противоречий, существовавшими в этой группе и определявшими ее отношения с другими социальными группами, возникли по меньшей мере два новых: между традиционным (преимущественно простым) и модифицированным современным (сложным) трудом в одном случае и между старыми и новыми индустриальными районами- в другом.

Важнейшее значение с точки зрения социальных отношений приобрело также глубокое качественное изменение роли труда в системе общественного производства. Нередко, говоря о таком изменении, сводят дело к повышению уровня образования производителей материального и духовного продукта или к возрастанию доли интеллектуального и квазиинтеллектуального труда и их превалированию над трудом физическим. Эта бесспорная констатация уже давно стала общим местом.

Существенно более важным, однако, представляется то, что нынешний технологический взрыв в корне меняет сложившееся соотношение между тремя основными факторами производства: природными ресурсами, овеществленным и живым трудом - в пользу последнего.

Во многих экономических моделях живой труд по привычке все еще рассматривается как второстепенный, подчиненный, инертный фактор, который можно вывести за скобки, не подвергая искажению конечные аналитические результаты. Игнорируется то обстоятельство, что чем выше технологический уровень производства, чем “постиндустриальнее” ступень, на которой находится данная общность, тем бережнее надлежит обходиться с носителями живого труда, тем больше инвестиции, которые необходимо в них вкладывать.

Подобные инвестиции, как свидетельствует опыт, не могут быть сведены к вложениям в такие общепризнанные сферы, как образование, здравоохранение, а также в структуры, обеспечивающие возможность саморазвития и профессионального совершенствования. Требуется гораздо большее: создание и поддержание инфраструктуры культурного общения, гарантии стабильности положения, признание общественной значимости трудового вклада и обеспечение его адекватной компенсации. И это далеко не благотворительность. По своей эффективности такие инвестиции превосходят любые другие капиталовложения.

Важно также то, что эта объективная потребность во все большей степени становится феноменом общественного сознания. В рамках общества, выходящего ( или уже вышедшего) на высокий уровень технологического и, соответственно, экономического развития, возникает ориентация не на прошлый или уже достигнутый уровень существования, но на тот, который диктуется новой структурой и потребностями современной рабочей силы.

Тем анахроничнее выглядит позиция, согласно которой ключ к преодолению трудностей, обусловленных падением конкурентоспособности рабочей силы в странах с высокоразвитым народным хозяйством, - в экономии на ее цене.

Возражения, высказываемые в этой связи, исходят в большинстве случаев из опасения, что такая экономия может вызвать острое сопротивление затронутых ею социальных групп, негативно сказаться на расстановке политических сил. Подобные опасения имеют основания и ход событий в ряде экономически развитых стран полностью подтверждает их.9

Однако с точки зрения дальней перспективы опасности экономии на цене рабочей силы гораздо серьезнее. Потребность общества во все более качественном живом труде, очевидно, будет нарастать. Одновременно будет расти и необходимость в соответствующем объеме инвестиций. Тот, кто своевременно и, более того, с опережением не ответит на эту необходимость реальными действиями, обречет свое общество на прогрессирующее отставание от остального мира. Мнимая экономия сегодняшнего дня обернется мультиплицированными потерями, которые, в свою очередь, крайне негативно скажутся на уровне общественной стабильности.

Как следует из материалов, приводимых в дальнейшем, борьба вокруг этого комплекса вопросов становится сейчас основным стржнем политического противостояния в большинстве стран “золотого миллиарда”.

Еще один узел острых социальных противоречий обусловлен уже произошедшей и все еще продолжающейся урбанизацией, ставшей важнейшим социальным феноменом ХХ века. Ее результатом явилось массовое переселение сельского населения в города, возникновение многочисленных индустриальных агломераций и мегаполисов, сложная и противоречивая адаптация сельского населения и жителей малых городов к новому, специфическому образу жизни. С течением времени этот процесс, начавшийся в зоне интенсивного развития, перенесся в экономически отставшие страны.

Смена индустриального типа развития на постиндустриальный, технологический взрыв, опережающее совершенствование информационных технологий породили надежды на то, что период массовой урбанизации и прогрессирующей концентрации людей в мегаполисах подходит к концу. В подтверждение приводились следующие аргументы: новая технология не требует массовой концентрации людей, современные средства связи в полной мере обеспечивают технологические и иные деловые контакты на любом расстоянии, новые транспортные средства дают возможность поддержания межличностных контактов вне зависимости от места проживания, жизнь за пределами крупных агломераций обеспечивает ныне не меньший, а больший уровень комфорта и т.д. С ослаблением процесса урбанизации связывались также надежды на оздоровление образа жизни городского населения, на преодоление таких трагических спутников скученности множества людей, как деградация окружающей среды, ухудшение внешних условий существования, высокая преступность и наркомания.

Подтвердил ли реальный ход событий эти расчеты? Да, но в не очень значительной степени. В зоне высокого экономического развития наметилась тенденция к замедлению роста крупных городов и мегаполисов. В отдельных случаях произошло сокращение численности их населения. Наиболее состоятельные граждане покинули густо населенные городские агломерации и переселились в более или менее отдаленные пригороды. Однако, если брать проблему в целом, то следует констатировать: сколько-нибудь коренного поворота все же не произошло.

Урбанизация человеческого сообщества продолжается и мегаполисы не только не исчезают, но и возникают вновь. Единственное, что можно пока отметить- это превращение крупнейших городов из центров концентрации богатства в центры аккумуляции нищеты. А в государствах, ставших ( или становящихся) субъектом притяжения иммиграционных потоков - еще и в центры межэтнических коллизий.

Разумеется, наиболее остро проблема скученности населения на сравнительно ограниченном пространстве выступает в экономически отставших странах. Однако даже в зоне “золотого миллиарда” ее влияние на социальную ситуацию и социальные отношения остается вполне заметным.

Важную социальную составляющую таят в себе порождаемые глобализацией сложные взаимоотношения между отдельными государствами и мировым сообществом. Во многих важных сферах общественные, прежде всего экономические отношения приобрели четко выраженный глобальный характер. Между тем все социальное законодательство, как и вся социальная инфраструктура, завязаны на государственные институты. Последние же, во все большей степени теряя контроль над торговыми, производственными и финансовыми потоками, оказываются не в состоянии реализовать свои функции в сфере социальной защиты населения. Возникает опасность , что на одном из не столь далеких этапах глобализации разветвленная система социальной защиты, являющаяся результатом многолетней борьбы наемных работников и других граждан экономически развитых стран, окажется погребенной под развалинами. Предотвратить это в состоянии лишь создание надгосударственных структур глобальной социальной защиты. Однако на этом пути неизбежно возникнут ( а в какой-то степени уже возникают) дополнительные узлы социальных противоречий.

Острые противоречия, чреватые широкомасштабной дестабилизацией, дают о себе знать и за пределами “золотого миллиарда” - на так называемой “периферии”. Ушло в прошлое время, когда для характеристики стран, не входивших в сферу доминирования Советского Союза и не относившихся к “золотому миллиарду”, использовалось понятие “третий мир”. Оно было крайне расплывчатым с самого начала и окончательно потеряло смысл после окончания “холодной войны” и распада системы, существовавшей в СССР и в союзных с ним странах.

Конгломерат государств, искусственно объединенных этим понятием, дифференцированный с самого начала, растерял ныне почти все прежние связи. Среди оставшихся показателей, характеризующих его как нечто цельное, наиболее очевидна степень отставания от наиболее благополучных стран - по объему и качеству производимой продукции, состоянию экономической инфраструктуры, уровню жизни, укорененности демократических процедур и институтов. По-разному, естественно, складываются и социальные отношения.

Если все же рассматривать указанные государства как некую, пусть дисперсную совокупность, то в ней, в свою очередь, можно вычленить две основные подгруппы. Первую составляют государственные образования, отставание которых от наиболее развитых в промышленном отношении стран, несмотря на все усилия, остается прежним, а в отдельных случаях даже увеличивается. Вторую - те из них, кто, набрав последние десятилетия дополнительное ускорение, сокращает дистанцию, отделяющую их от зоны “золотого миллиарда”.

Обе подгруппы отличаются друг от друга не только степенью развития экономических структур, объемом внутреннего валового продукта, характером массового потребления, но и типом социальных противоречий.

В странах первой подгруппы эти противоречия проявляются в сравнительно примитивной и поэтому прозрачной форме. Они, как правило, выступают как отношения между неимущими и имущими. Попытки модернизации, предпринимавшиеся начиная с 60-х годов, сделали ров между ними предельно очевидным.

С одной стороны, под воздействием конкуренции товаров, поступавших с мирового рынка, подверглись разрушению прежние архаические формы землепользования и традиционное ремесленное производство. Это имело следствием массовое обнищание крестьян и ремесленников. С другой - местные элиты, переняв образ жизни и нормы потребления, характерные для правящих классов на Западе, резко увеличили расстояние, отделявшее их от основной массы сограждан.

Процессы, происходившие в остальном мире, воспроизводились в странах этой подгруппы в искаженной, а в некоторых случаях и просто уродливой форме. Урбанизация оборачивалась массовым бегством нищих крестьян в большие города, где они рассчитывали найти кров и работу, возникновением нагромождения трущоб - сосредоточия бедности, эпидемий, морального разложения и преступности. Укоренение здравоохранения и образования приобретало очаговый характер и на первых порах лишь увеличивало разрыв между теми, кто имел возможность пользоваться достижениями медицины и благами обучения, и теми, у кого не было к ним доступа.

Становление государственности привело к появлению диктаторских режимов, использовавших для своего утверждения самые эффективные технические средства - прежде всего наиболее современное оружие. Включение в систему международных информационных связей способствовало всеобщему осознанию существующего разрыва между образом и уровнем жизни в своей стране и теми, которые утвердились в наиболее богатой части остального мира. Для элиты оно служило стимулом к еще большему расширению и совершенствованию структуры потребностей. Для основной массы населения - импульсом, активизирующим попытки перебраться в другие страны, где можно было бы без особых трудностей приобщиться к преимуществам благополучной жизни.

Разумеется, действовали и противоположные факторы, смягчавшие негативные процессы, перечисленные выше. Благодаря усилиям международного сообщества нашли широкое распространение минимально необходимые навыки санитарии и гигиены. Было существенно ограничено распространение наиболее опасных заболеваний. Акции международной гуманитарной помощи смягчали последствия чрезвычайных ситуаций и стихийных бедствий в наиболее бедных странах мира.

Несмотря на все препоны, во многих более или менее крупных населенных пунктах прокладывали себе дорогу зачатки современного образования. У представителей сравнительно состоятельных слоев населения появились возможности получить действительно качественную подготовку, в том числе в наиболее известных мировых центрах.

Некоторое, пусть недостаточное, однобокое развитие произошло в промышленной области. Тем самым появились и дополнительные рабочие места, которые хотя и не могли поглотить огромную резервную армию труда, но тем не менее помогали несколько разрядить обстановку. В странах, где сколько-нибудь заметное развитие нашел туризм, у местного населения появились возможности занятия в туристической промышленности и соответствующем бизнесе.

При всем этом основное социальное противоречие между полностью обездоленными и имущими не претерпело существенных изменений. Мало изменились и традиционные формы его проявления. Это - повсеместное нарушение прав собственности, стихийные бунты, готовность к участию в вооруженном сопротивлении ( сельская и городская герилья), поддержка политических партий экстремистско- фундаменталистского толка. В качестве доминирующего типа действий во всех названных случаях выступало насилие. Естественно, что в этих условиях о сколько-нибудь существенной стабильности говорить не приходится.

Особенности социальных отношений в странах второй подгруппы определяются сложным переплетением традиционалистских порядков, доминирующих в государствах первой подгруппы, системой взаимодействий, типичных для раннего индустриализма, и постиндустриальными влияниями, исходящими из зоны “золотого миллиарда”.

В соответствии с этим при анализе можно выделить социальные отношения трех типов, которые не просто накладываются друг на друга, но находятся в сложных отношениях переплетения и проникновения. Однако доминируют, как правило, социальные взаимоотношения, свойственные раннему индустриализму. Для них, как известно, характерна борьба за приемлемые условия продажи рабочей силы, за фиксированное трудовое законодательство, за правовое равенство социальных партнеров, за демократические политические институты. Сами социальные противоречия в их прямом или опосредованном (политическом) виде нередко выступают в острой форме.

Особое место в описываемом конгломерате занимают так называемые трансформирующиеся страны ( т.е. государства, осуществляющие преобразование прежних этатистско-бюрократических порядков в рыночные отношения ). Некоторые из них, почти завершив этот процесс, все очевиднее сближаются со странами, входящими в зону “золотого миллиарда”, хотя и отстают от них по ряду показателей экономического развития и уровню жизни. Другие остаются похожими на наиболее продвинутые государства второй подгруппы.

Особенности общественно-политической ситуации, а следовательно положение со стабильностью в этих странах определяются степенью болезненности трансформационных процессов. В тех случаях, когда они осуществляются осторожно, с учетом интересов большинства населения, его реакция, даже будучи протестной, не выходит за умеренные, определяемые законом рамки. При нарушении болевого порога противодействие трансформационным процессам может приобрести радикальные формы.

На перевале веков нестабильность, как характеристика состояния общественных структур, внешне выступает как очаговое явление. Значительная часть человечества, особенно в странах “золотого миллиарда”, рассматривает сложившуюся ситуацию как более или менее приемлемую и устойчивую. Политические силы, играющие определяющую роль в осуществлении властных функций, вне зависимости от их политической ориентации, конурируя друг и другом, предлагают обществу свои рецепты эфективного и не очень болезненного решения возникающего вороха проблем. Как всегда, в таких случаях возникает и приобретает широкое распространение иллюзорное представление, согласно которому нынешняя обстановка располагает неисчерпаемым запасом прочности.. Между тем под покровом этих представлений продолжают накапливаться не находящие решения противоречия, которые в случае их игнорирования могут превратиться в мощную разрушительную силу.

1.См. П. Бурдье. Социология политики. М., 1993. сс. 208 и сл.
2. Здесь и далее см. А. Галкин, Ю. Красин Россия на перепутье. Авторитаризм или демократия: варианты развития. М., 1998. с. 122 и сл.
3. Gellner E. Conditions of Liberty: Civil Society and Its Rivals. London. 1994, p.5.
4. См. С. Перегудов. Группы давления и корпоративизм: категориальные аспекты проблемы.В: На путях политической трансформации ( политические партии и политические элиты постсоветского периода) Выпуск 8. Часть 1. М., 1997. с. 88.
5. См. напр. Гражданское или корпоративное общество? Перспектива для России. М., 1998.
6. См.Г.М. Андреева. Социальная психология. М., 1996.с.277 и сл.
7. Дилигенский Г.Г. Некоторые методологические проблемы исследования психологии больших социальных групп. Методологические проблемы социальной психологии. М.,1975. с.198-199
8. Almond G., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Princeton., N.Y., 1963.
9 См. А. Галкин. Случайный сбой или тектонический сдвиг? 2 “Власть”. 1997. №8 сс. 38