год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Сам этот заголовок в условиях нынешних бесконечных избирательных кампаний и связанного с ними узкоспециализированного парламентского практицизма может показаться наивным. Но так ли это в действительности?

За последний десяток лет тысячи раз ставился и обсуждался вопрос: что, как и почему с нами случилось? Как оказалась возможной буржуазно-бюрократическая контрреволюция, ликвидирующая революционные завоевания Октября и исторические плоды Победы? В чем корни повального оборотничества и измены бывшего партийно-хозяйственного актива? И одним из первых ответов должно быть: буржуазно-мещанское, индивидуалистическое перерождение части руководящих кадров, усилия внутренних и внешних врагов социалистического строя привели к эрозии нашей мечты, лишили целевого развитие нашего общества.

Если мечта не отклоняется “совершенно в сторону , туда куда никакой естественный ход событий не может прийти”, она не только “не приносит никакого вреда”, но и “может даже поддерживать и усиливать энергию трудящегося человека…” Уже в начале XX века, когда российское коммунистическое движение берет свой стремительный старт, Ленин цитирует эти слова революционного демократа Д.И. Писарева в противовес бескрылому, вялому течению “экономизма” в социал-демократической и рабочей среде. Течению, настраивающему трудящиеся массы лишь на выклянчивание у хозяев копеечной надбавки на рубль (или как сейчас, хотя бы выплаты вовремя законного заработка). Течению, исходному для всех видов беспринципного соглашательства, соскальзывания на реформистские позиции, капитулянтства в классовой борьбе.

“…Имеет ли вообще право мечтать марксист, если он не забывает, что по Марксу человечество всегда ставит себе осуществимые задачи и что тактика есть процесс роста задач, растущих вместе с партией?” (ПСС т.6 с.172). Так формулирует Ленин позицию тех, с кем спорит. И отвечает: Имеет…! Мечта органично вписывается в научный коммунизм, невозможный без обоснованного предвидения и объективного прогнозирования общественного развития, без заглядывания в будущее. Разумеется, ему противопоказана сказочно-религиозная, фантазирующая мечтательность, оторванная от действительности и исключающая живую обратную связь с нею. Допустимо сказать и сильнее: без социальной дальнозоркости, без чуткости к росткам нового, для которых реалистическая мечта создает своеобразное духовное пространство, трудно представить себе подлинного коммуниста и невозможно представить серьезного коммуниста-руководителя вообще.

“…Само по себе разумеется,- говорил Ленин норвежскому архивариусу Я. Фриису (1920),- мы не можем обойтись без романтики. Лучше избыток ее, чем недостаток. Мы всегда симпатизировали революционным романтикам, даже когда были несогласны с ними… Нашей точкой зрения было: сначала строгий анализ экономических отношений, а затем уже доказывать личным примером свое убеждение “(Ленинский сборник. XXXVII c.212-213). Вряд ли это трогает души тех функционеров, с точки зрения которых “Россия лимит на революции исчерпала…”

К вопросу о стиле работы

Два крыла – левое и правое, резко обозначившиеся идейно-психологически, но сосуществующие в одних организационных рамках КПРФ,- разделяют не только предметные разногласия по конкретным вопросам теории, стратегии и тактики, но и нечто, так сказать, невидимое, чему пока не уделяется особого внимания. Я имею в виду прагматизм как черту деятельности, объявление того или иного деятеля прагматиком (в том числе Ленина и Сталина), не вникая в то, что это обозначает на самом деле, выдавая это даже за комплимент.

Прагматизм, отцом которого считается американец Г. Пирс, известен в истории общественной мысли как философия предпринимательского успеха, миропонимание делячества. Уже одно только внедрение термина “прагматизм” в коммунистической среде означает, с одной стороны, нечто вроде диверсии, с другой - проявление незнания и безвкусицы у некоторых наших товарищей. Прагматизм – приземленная философия, принимающая в качестве истины “лишь одно то, что наилучшим образом руководит нами, что лучше всего приспособлено к любой части жизни и позволяет лучше всего слиться со всей совокупностью опыт” (У. Джемс). Понятно, что эта философия пронизана субъективистским выжиданием коммерческой выгоды, индивидуалистической полезности и ничего общего не имеет с диалектико-материалистической и коллективистской сущностью марксизма. Употребление термина “прагматизм” вместо привычных русских слов “деловитость”, “деятельность”, “практичность”и т.п. – это не просто ошибка, а приучение к совершенно определенному, ползучему стилю работы, кстати, умно схваченному еще в сказке Щедрина “Либерал” (1885). Понятно, что объявление коммуниста прагматиком есть скорее хула в его адрес, нежели похвала.

Обо всех этих изрядно подзабытых вещах приходится писать сейчас потому, что “стиль в работе, то особенное и своеобразное в практике ленинизма, который создает особый тип ленинца-работника”, видится совсем в другой проекции. По Сталину (а в знании того, о чем он писал, ему не откажешь), характерных характерных черт ленинского стиля всего две. Это: а) русский революционный размах и б) американская деловитость (см.: Соч. Т.6 С.186-188). Если американскую деловитость еще можно, с оговорками, приравнять к прагматизму (хотя наши “прагматики” – опытные мастера не столько по части солидного бизнеса, сколько по части комфортного трудо- и бытоустройства), то что делать с “русским революционным размахом” – неизвестно. Ведь наши доблестные “прагматики” успели “исчерпать” уже “лимит” на революции. Ни историю, что как конь без узды, ни пролетаризированный народ при этом не спросили. И я мечтаю, чтобы было широко понято наконец то, что “особый тип ленинца-работника” и тип парламентского приспособленца фактически не совместимы. Очевидно, можно принадлежать к первому и эффективно, если угодно, по-американски деловито действовать также в парламенте, но принадлежать ко второму и вместе с тем компетентно руководить Коммунистической партией – невозможное дело…

Мечта о товариществе

“Ускорение” без мотора, “перестройка” без проекта, “реформы”, направленные на деформацию и слом социалистического каркаса советской общественной системы, - все эти демо-рыночные “чудеса”, поднимая мутноватые брызги напрасных надежд, привели к глубоко застойному обнищанию основной массы трудящихся, их разобщению и деклассированию, с одной стороны, к фантастическому сверхобогащению кучки экспроприаторов народного добра – с другой. Типичным состоянием личности в “новом” российском обществе, попирающем ценности коллективизма, стало социальное одиночество. Резко возросла тяга к партийному товариществу. Но вот незадача. В КПРФ эта тяга поддерживается слабо.

Начну с простого. В начале 90-х годов, когда над КПСС грянула беда, ее организации, коммунистические начала в народе, честь марксистско-ленинского мировоззрения спасали отнюдь не партаристократы. Благополучные аппаратчики, которые по горбачевской указке поддерживали разные там “народные фронты”, не слушали здравых предупреждений и глушили инициативу подлинных коммунистов, как правило, в августе-91 слиняли. Присутствие в обществе этих “профессиональных революционеров”, горделивых выпускников ВПШ, АОН и т.п. привилегированных заведений, можно было определить только по трясению кустов, в которых они засели. За дело брались либо в недавнем прошлом “неудобные” (для бюрократии) люди, “диссиденты” застойных лет, либо просто беспартийные (часто не принятые ранее в КПСС по какому-то формальному поводу). Сохранение почвенной “гибницы” КПСС, на частях которой потом возникали РКРП, ВКПБ и др. и утверждалась КПРФ, - заслуга не названных “кустарей”. В массе своей это – заслуга рядовых коммунистов, партийных и беспартийных, волонтеров и повстанцев, которые выполнив по велению разума и сердца свою задачу, по большей части уступили место опять расправившим перышки и повеселевшим “умельцам рулить”. К сожалению, накапливавшийся с конца 80-х годов потенциал естественного доброго товарищества в возрождаемой, в пику горбачевщине, ленинской партии не сумел пересилить вновь поднявшуюся с 1993 года номенклатурную групповщину. Идейно-психологически в который уже раз схлестнулись народный романтизм и бюрократический прагматизм. Коммунистическое движение (а вернее, его многоглавая организация) не сумело должным образом понять и удержать ценнейшие кадры стихийных коммунистов, которые душевно тянулись к огоньку идейности и моральной чистоты. А это означает, что следовало менять (чего, увы, не случилось) сам тип организатора партийной работы.

Что мы наблюдаем сегодня? Значительная часть актива КПРФ, РКРП и других братских партий все еще не изжили синдром правящей КПСС. В своем “прижимании” к власти, - уже классово иной, не скрывающей своего барственного отношения к оппозиции, - наши товарищи, на мой взгляд, преступают меру. Между тем прямой долг коммуниста – внесение научно-социалистического сознания в протестное движение трудящихся – заброшен в темную кладовку. Совсем забыто то, что без внесения такого сознания в массы извне, из организации, ведущей интенсивную идейно-теоретическую работу на уровне науки своего времени (сами массы такой работой не могут заниматься), у коммунистов, вовлеченных в политические игры по правилам буржуазной демократии, именно как у коммунистов, ничего не выйдет. У них может нечто выйти как у социал-демократов (или социал-либералов), либо как у демо-христиан. Кстати, заявки на сей счет по обоим вариантам сделаны (имена заявителей у всех на слуху). Но это уже не коммунисты.

Мне грустно констатировать как стыдливый “марксизм-ленинизм” в КПРФ, так и судьба уходящих (или уже “уходимых”) из активной политической жизни опытных и образованных марксистов. Такое можно было бы понять, если бы речь шла о закоренелых догматиках и экстремистах и о серьезной подготовке им свежей, одаренной, творчески настроенной юной смены. Но не тут-то было. Вводя в свой духовный арсенал старца XVI века Филофея и идеолога Белого движения Ивана Ильина взамен Герцена и Чернышевского, Плеханова и Ленина, диалектического материализма и теории капиталистического накопления, империализма и революции, мы безответственно разоружаем себя идейно, не имея и не давая гарантий на позднейшее более совершенное перевооружение в будущем. В обстановке 15-летней Смуты, когда казалось бы, надо по крупицам собирать, по головам пересчитывать не переродившиеся силы народного просвещения, мы, напротив, расточаем их без хотя бы моральной поддержки. Наши лидеры “ищут” кошелек, потерянный под фонарем, - вопреки известному анекдоту, - почему-то в глухом ночном переулке. И предпочитают не ортодоксов и радикалов, которых, видимо, побаиваются, а знахарей и “блудных сынов” из числа публицистов, сочетающих страстную критику нынешнего режима и…невежественное отрицание марксистской науки. Что за “строители” получатся из этих факиров?..

На мой взгляд губительным для нашего движения является разрушение внутренней духовной спайки единомышленников-коммунистов, превращение их в разномышленников “без берегов”, утрата взаимных обязательств и, главное, той методологической дисциплины мысли (слово Гегеля), без которой нельзя оставаться марксистом-ленинцем. Несколько наивным и прожектерским представлялся мне когда-то “Моральный кодекс строителя коммунизма” хрущевских времен, настолько же жестко необходимым представляется теперь подлежащий введению в программно-уставные документы Моральный кодекс (или Кодекс чести) коммуниста. “Лишить партию и членов ЦК права обращаться к партии, если вопрос коренной, мы не можем” (Ленин В.И. ПСС. С.43. С.112). Но и не намерены “ оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы, а не путь примирения” (там же. Т.6. С.9). Бессмысленно удерживать в партии тех из нас, кого болото манит больше, чем борьба, и вместе с тем надо всякий раз решительно пресекать попытки кого бы то ни было тащить в болото ее всю, используя механизм партийной дисциплины. Уж лучше быть “орденом меченосцев” (Сталин), завоевывающим власть не для себя, а для всей армии труда, чем скопищем охочих до благ власти моллюсков, ползущих только туда, где им тепло, сытно и сыро…

Кому нужна Компартия

Вспоминая сейчас пресловутый август 91-го года, отчетливо видишь все нагромождение нелепостей, которыми реакция сумела совершенно растрясти когда-то великую КПСС. Всю эту ликвидаторскую операцию проделал шайка лиц, которые, хотя и занимали высокое должностное положение, были не компетентны ни по своим знаниям, ни по своему правовому статусу совершать что-нибудь подобное.

Посудите сами. Партию распускает единолично жалкий струсивший “форосский узник” – безголовец, попирающий элементарную азбуку ее Устава (?!) Союзную партию запрещает вышедший из нее президент одной из республик (?!). Он же при живом президенте Союза ССР, переподчиняет себе (?!) все его силовые структуры. При формально действующих Конституциях СССР и РСФСР реакция использует метод антиконституционного шока. Нагло попирая Основной закон государства, она парализует граждан уже тем, что лишает возможности обратиться куда-либо по поводу вопиющего нарушения советской законности.

Реагирование трудящихся масс вообще, партийных в частности, на все это безобразие оказывается непосредственно искренним, сильным (взять хотя бы стихийный выход 100-тысячной толпы на Красную площадь 7 ноября 1991 года), но во многом и не адекватным. Рассчитывали на восстановление Советской власти рывком, в результате спонтанного подъема митингового движения, без длительной просветительско-организаторской работы, без подготовки для этого пусть небольшого, но квалифицированного политического актива. Трезвым напоминаниям о ленинских оценках троцкистской “игры в захват власти” не верили. Своих бабушкиных и бауманов пока не имели. И на целое десятилетие погрязли в толчее многопартийности, доказывая друг другу, - подчас даже забыв в ней об общем противнике, - свою теперешнюю правоту.

До сих пор высказываются всякого рода недоумения по поводу того, как могла в одночасье рухнуть и рассыпаться 18-миллионная правящая партия. Но разве не очевидно, что к началу 90-х годов КПСС, строго говоря, ни партией, ни тем более правящей уже не была? Под разными предлогами благовидными и надуманными, Горби лишил ее организации права влиять на экономическую политику и контролировать деятельность администрации, заниматься подбором-расстановкой кадров и политическим просвещением масс. Последнее было и вовсе подменено политически затемнением, возобновлением бешеной антисталинской свистопляски, подкопами под Ленина и марксизм в целом (о чем, кстати, поведал миру исполнитель соответствующего спецзаказа А.С.Ципко), клеветой на Октябрь и социализм. Могла ли не рухнуть партия, чей ЦК на своем последнем пленуме (25.07.91) не заблокировал правооппортунистический проект Программы и не осудил горбачевскую реабилитацию меньшевизма? Могла ли она устоять, не найдя в себе мужества воспротивиться ельцинскому Указу от 20.07.91 об изгнании партийных комитетов из государственных предприятий? “Если я не за себя, то кто же за меня? Если я только за себя, то зачем я?” Печально, но к лету 1991 года на эти, поставленные еще Максимом Горьким вопросы, было уже почти некому и нечем отвечать. Бесспорно, такая ситуация во многом была создана с 1985 года искусственно. Но и в наши дни тянется стремление делать партию только "под себя", независимо от того, нужна ли таковая трудящейся массе.

Трагедия состоит в том, что девять лет назад в полной мере сказались результаты протяженной социальной "хирургии", которой советское общество и его правящая партия подвергались в течение по меньшей мере четырех десятилетий. Прежде всего речь идет о двух кардинальных обстоятельствах, сыгравших в судьбе КПСС и СССР поистине роковую роль. Первое, о чем мне уже приходилось писать ранее, - это отрыв в высшем управленческом звене функций теоретика-стратега от функций практика-администратора, более того, известное их противопоставление, в конечном итоге гибельное для научно организуемой общественной системы.

Это отрыв, который сравнительно легко датируется кончиной Сталина и отказом его преемников считаться с его политическим завещанием начала 50-х годов (“Марксизм и вопросы языкознания”, “Экономические проблемы социализма в СССР”, речь на XIX cъезде КПСС), - отказом, декларативно оформлявшимся как “возврат” к Ленину, - обусловлен заменой одного типа советских руководителей другим. Типа, выкованного революционной переходной эпохой со всеми ее зигзагами и драматическими перепадами, - типом, инкубированным уже стабильным управленческим аппаратом. Типа дальновидного и оперативного борца и творца – типом гибкого и оборотистого “выдвиженца” – конформиста.

Второе из упомянутых обстоятельств органически связано с первым. Оно обусловлено тем, что партия повторила судьбу античного героя Антея. Позволив свести свои интересы в основном к интересам партаппарата, она сковала и ограничила государственные притязания рабочего класса, всего трудового народа, во-первых, их туманящим сознание пропагандистским возвеличиванием, во-вторых, их скромным, но растущим материально-бытовым довольством. Вследствие этого властное самосознание стало сосредоточиваться почти только в узкобюрократическом клане, что так или иначе с течением времени должно было привести к его отрыву от Матери-Земли, буржуазно-индивидуалистическому перерождению и попыткам конвертировать власть в собственность. Что касается рабочего класса, всего массива производственного персонала, объективно отчуждавшегося (несмотря на широкую персональную партийную принадлежность) от вроде бы собственной партии, то в нем (к тому же умышленно дробимом по цеховым и зарплатным мотивам) происходило, наоборот, угасание, а то и атрофия просвещенной коллективистской воли к власти, вытесняемой дешевым потребительством. Можно ли было при подобных обстоятельствах сберечь социализм?

Кратко свою мечту я могу сформулировать следующим образом:

Рабочему классу – прогрессивно мыслящую, глубоко укорененную в нем авангардную партию!

Рабочему классу – гуманноосвободительную волю к власти!

Рабочему классу – готовность в подходящий момент заявить: “Лимит на контрреволюции Россия исчерпала!”

4. Зачем мы?

В своих представлениях об оптимальном жизнеустройстве России КПРФ не идет дальше формулы: “трудовое общество с крепким демократическим государством и социально ориентированной многоукладной экономикой"” (IV съезд Коммунистической партии Российской Федерации 19-20 апреля 1997 года (Материалы и документы): М., 1997. С.5). Поскольку оговорок насчет этой формулы в партийных документах нет, похоже, что так руководители КПРФ представляют себе социализм.

А ведь в этом тезисе явное противоречие: понятие “трудовое общество” фактически не согласуется с сохранением частной собственности, неизбежно порождающей паразитарно-эксплуататорские отношения. Разумеется, марксисты-ленинцы – жизненные диалектики, а не телеграфные столбы. Они признают реальную многоукладность как необходимую преходящую черту переходной к социализму экономики. Но отождествление мозаично-контрастной переходной экономики собственно социалистической, многообразной по формам, но коллективистски-целостной по сути – они отвергают. В 20-х годах это была ошибка Бухарина, которую партия исправила. И более чем странно ее теперь повторять.

Для Культивирования многоукладной рыночной экономики, - пусть социально ориентированной, и с элементами планирования, - коммунистическая партия не нужна. Это уже неплохо получается у буржуазно-либеральных и социал-демократических партий. За полтора века (а особенно после второй мировой войны) они нарастили и опыт, и методику социального лавирования, доведя ее до искусства в создании и поддержании классовых союзов заведомо антагонистических сил – финансового капитала и наемного пролетариата стран “золотого миллиарда” – на базе и за счет безжалостного и совместного доения “третьего мира”. Лепиться тут коммунистам вовсе не к лицу, ибо их призванием является нечто совершенно иное - коммунистическая формационная альтернатива капитализму как критерий оценки, точка отсчета и целеустремленная позиция. Разве позволительно все это замалчивать и упускать?

Марксисты-диалектики обычно рассматривают развитие общества с двух точек зрения: а) исходя из его достигнутого состояния, с учетом недавнего прошлого, конкретно-исторически, б) в более масштабных координатах предвидимой перспективы, в русле научного прогноза, основанного на достоверно выявленных и набирающих силу тенденциях. Иначе говоря, обозревают социальную действительность и из настоящего, и из будущего. Подобное совмещение неодинаковых планов, к сожалению, страшит наших современников. Опасаясь даже произносить слово “коммунизм”, утратив ясное представление о его содержании и путях, ведущих в данном направлении, они уже не пытаются вырваться из логики рыночных отношений и предпочитают оставаться в плену (часто украшенном бумажными розами новейшей риторики) реакционных утопий. Согласно установкам избирательного блока “За победу”, “национальная модель на современном этапе суть суть социалистическая рыночная экономика, объединяющая планирование социально-экономического развития и механизмы рыночной конкуренции, соблюдение общественных интересов и развитие частной инициативы. Сочетание этих качеств, - увевряют сочинители документа, - позволяет в считанные годы поднять уровень и эффективность производства в несколько раз, обеспечить быстрый и устойчивый рост общественного благосостояния, наиболее полно реализовать национальные конкурентные преимущества” (Путем созидания. Основные направления экономической программы народно-патриотических сил. М., 2000. С.10-11). Авторы ссылаются на примеры Китая, Японии, Франции, Индии и других стран, как бы не задумываясь о том, что их собственную страну, причем находившуюся не в худшем состоянии и в мирное время, разорили в последнем десятилетии ее собственные недоумки-предатели и геополитические (империалистические) конкуренты, которые просто не позволят ей хоть как-либо “реализовать национальные конкурентные преимущества”. Не для того старались, сбрасывая СССР и его обломки со второго на одно из последних мест в мире, лишая Россию статуса великой державы и превращая ее из мирового лидера науки, техники и культуры, пионера космической эры в захудалые сырьевые задворки “цивилизации”.То “сочетание… качеств”, которое выставляется в качестве нашей “национальной модели” - вовсе не находка и не новшество смекалистых программистов. Оно представляет уже архаику либерально-соглашательской практики западной социал-демократии. Красная наклейка в виде слова “социалистическая” либо ни о чем не говорит, либо свидетельствует о притворстве. Она употребляется для утешения граждан старой советской закваски и по своему внутреннему смыслу не соединима с милыми сердцу “новых русских” терминами “рыночная экономика”, “рыночная конкуренция”, “частная инициатива”. Социалистическая экономик, очевидно, не обходится без рынка, но, становясь всецело рыночной, она перестает быть социалистической.

До людей странным образом не доходит, что социализм растет и развивается не без рынка, а, наоборот, при рынке, но особого качества. При купле-продаже предметов личного потребления и бытовых услуг, не распространяемой, однако, на основе средства производства (машинное оборудование, транспортные коммуникации, земля и т.д.) (1), на финансы (2) и на рабочую силу (3). Это азбука марксистско-ленинской политической экономии, закрепленная всем успешным советским опытом, но тут у наших лидеров, выражаясь непереводимо по-русски, и конь не валялся: до нее ли поклонникам старца Филофея и Ивана Ильина?

“А я позволяю себе думать по старинке, - что после Маркса говорить о какой-нибудь другой, немарксовой политической экономии можно только для одурачения мещан, хотя бы и “высокоцивилизованных” мещан” (ПСС. Т.45. С.268).

Упомянутая Лениным “старинка”, действительно рождалась давно – в 40-х годах XIX века. Правда, Филофей будет постарше лет на триста, зато Ильин, идейный предтеча современных патриотов правого толка, появился на свет тридцать лет спустя. Молодой Энгельс, потомок капиталистов и сам практикующий капиталист, размышляя о происхождении, природе и следствиях торговой конкуренции, о способах прекращения жесточайших кризисов, сделал кардинальный вывод об условиях совпадения спроса и предложения. “Если бы производители как таковые знали, сколько нужно потребителям, если бы они организовали производство, распределили его между собой, - писал он, - то колебания конкуренции и ее тяготение к кризису были бы невозможны. Начните производить сознательно, как люди, а не как рассеяные атомы, не имеющие сознания своей родовой общности, и вы избавитесь от всех этих искусственных и несостоятельных противоположностей... Истина конкуренции состоит в отношении потребительной силы к производительной силе, - продолжал Энгельс.

- В строе, достойном человечества, не будет иной конкуренции, кроме этой. Общество должно будет рассчитать, что можно произвести при помощи находящихся в его распоряжении средств, и сообразно с отношением этой производительной силы к массе потребителей определить (курсив в цитате мой. Авт.). насколько следует повысить или сократить производство, насколько следует допустить или ограничить роскошь” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.1. С.561-562).

Каким образом сделать так, чтобы выгодой считались достаток, развитие и творческая отдача человека, а не отвлеченный от всего живого, бездушный коммерческий расчет, прибыль, деньги (к тому же загребаемые ничтожным меньшинством, которое наловчилось, не занимаясь производительным трудом, из старых денег извлекать для себя все новые), - этот существеннейший вопрос уже давно не только не решается, но и не ставится. Получается так потому, что почти все танцульки экономистов всех направлений устраиваются под музыку, которую заказывает частная (не путать с личной) собственность. Коммунисты существуют в мире как раз за тем, чтобы народы, все человечество в конце концов остро ощутили уродливость, безнравственность и губительность второй ориентации, глубоко осознали реальную возможность подлинно гуманистической первой, а потом и решительно претворили эту возможность в действительность.

5. Быть с человеком

Кажется, в жизни нет ничего проще, чем руководствоваться истиной и совестью, или жить по правде. Но как подчас далеки, а иной раз и взаимоисключающи толкования этого положения! Александр Блок, к примеру, не совместим с Зинаидой Гипиус, Шолохов – с Солженицыныи, Андропов – с Сахаровым. С моей точки зрения, руководствоваться истиной и совестью – значит быть человеком. Но кто скажет, что уже осуществлен обращенный именно к человеку призыв мудрейшего Сократа: “Познай самого себя!” – и живет на Земле носитель этого знания?

К тем же античным временам (V век до новой эры) относится гениальное положение Протагора: “Человек есть мера всех вещей”. Однако в чем основание этой “меры”? Человек вообще, с точки зрения его объективной сущности, или же капризный индивид со всеми его достоинствами и недостатками, вкусами и пристрастиями, доблестями и пороками? Этот спор до сих пор питает своими энергетикой взаимное отталкивание двух мировоззрений и двух социальных систем.

Казалось бы, экономистам следовало ухватиться за “отношение потребительной силы к производительной силе” как ключевой (и притом “очеловеченной”) принцип искомой оптимальной народно-хозяйственной модели. Но ни давность этого открытия (рубеж 1843-1844 годов), ни фундаментальное подтверждение его в трудах Маркса, ни практический приступ Ленина к его реализации (нашедший отражение в ряде документов, но, к сожалению, прерванный болезнью Ильича) не принимаются в расчет. Противодействует частный интерес, подчас камуфлируемый заумно-схоластическими и цветисто-рекламными фразами, более или менее искусной демагогией.

В формулировке основного экономического закона социализма: “обеспечение максимального удовлетворение растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники”, - энгельсов принцип – применил Сталин (Соч. Т.16. С.182). К нему обращался и Ю.В. Андропов, назвав степень удовлетворения растущих общественных потребностей главным критерием, по которому следует оценивать работу отраслей (см.: Избранные реси и статьи. М., 1983. С.215). Но далее развитие это не получило. Возобладали концепции, скомпонованные из малодоступной для понимания (иногда даже специалистам) рыночной терминологии, как правило, предназначенные для того, чтобы законсервировать и обезопасить ниши присвоения неоплаченного чужого труда, источники нетрудовых доходов. В этом, на мой взгляд, главная причина склеротического состояния отечественной экономической мысли, полвека дрейфующей от Маркса в сторону буржуазных “экономиксов”.

Удивительное дело. Все экономисты на словах бесконечно пекутся о человеке и обществе, но десятилетиями игнорируют их природно-социальные потребности и натуральные параметры. Восхваляют рынок, который будто бы единственный и может дать об этом какие-то достоверные сведения, но почему-то боятся касаться самих потребностей как объекта исследования. Забывают, что ли, что рынок дает обычно далеко не прямую, а всего лишь косвенную, не раз опосредованную товарно-денежными отношениями, вторично-четвертичную информацию, в лучшем случае картину платежеспособного спроса населения. Картину, которую при крутой его имущественной дифференциации, при расширении пропасти между богатыми и бедными лишь заведомые шарлатаны могут объявлять потребительским (или лучше – потребностным) портретом народа.

Десятки раз мне приходилось выступать (в том числе в Госплане СССР), доказывая, что систематическое, основанное на научной методологии изучение конкретных потребностей масс социологическими средствами (с организацией соответствующих опросно-аналитических служб в различных регионах страны) есть непременное условие, фактическая база серьезного планирования…

Что должна быть классификация этих потребностей (к примеру, на насущные потребности повседневья (а), потребности вкуса и моды (б), потребности развития (в) и потребности творчества (г) для гибкого взаимного приноровления наличной “производительной силы” и “потребительской силы” общества…

Что экономическая эффективность при социализме измеряется не столько тем, что приобретает потребитель…

Что система стимулирования труда должна включать в себя как его материальное и моральное поощрения (на сей счет накоплены огромные отвалы литературы), но и его творческую, профессионально-ценностную (удовлетворение потребности в труде!) мотивацию…

Что планирование “от достигнутого” в рублях и рублевая отчетность, да еще и с ориентацией производства на денежную прибыль (реформа 1965 года) при длительной недооценке номенклатуры и ассортимента продукции, не только противоречат основному экономическому закону социализма, но и ведут к разложению социалистических производственных отношений…

Что новый строй призван, наконец, обеспечить приоритет потребительной стоимости, качественной полезности, того, что нужно человеку, а тем самым и его конкретного труда, перед стоимостью или абстрактным и мертвым трудом, обожествляемым вещным богатством…

И что в итоге? Меня выслушивали, сдержанно хвалили и тут же добавляли: “Вы не экономист…” В глазах специалистов выгодную роль играли диплом философа и простой русский язык. Хотя речь и шла о продолжении марксова дела, “о великом споре между слепым господством закона спроса и предложения , в котором заключается политическая экономия буржуазии, и общественным производством, управляемым общественным предвидением, в чем заключается политическая экономия рабочего класса”, никто из моих оппонентов за истекшие 40 лет не вставал на сторону последней. Это означает, что в нашей экономической науке уже в советское время прочно доминировала хвостистская, пробуржуазная (рыночная) школа, упорно противодействовавшая подготовке условий окончательной победы “политической экономии труда над политической экономией собственности” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.16. С.9). Об этой победе сейчас приходится только мечтать, но надо мечтать. Коммунисты окажутся всего лишь недалекими жертвами случайных обстоятельств и мещанских предрассудков, если они не поймут, что обязаны совершить именно такой переворот в экономическом мышлении человечества. Им следует презреть упреки в дерзости и гордыне, радикализме и ортодоксальности, в претензиях на мессианство. И помнить: альтернативой является только духовное гниение, империалистическое рабство, попятное движение истории. Ставки выше не бывает.