год 2010-й - более 30.000.000 обращений

К 91-му все окончательно прояснилось. Вполне оформились две группировки, два “фланга”, как говорит Горбачев, считающий, что сам он “занял центристскую позицию”. Вот его анализ задним числом ситуации зимы 91-го: “Уже тогда оба эти фланга начали осуществлять свою далеко рассчитанную стратегию: один – развал Советского Союза, другой – восстановление сверхцентрализованного унитарного государства.

В феврале, по позднейшему признанию С. Шушкевича, был разработан договор-“заготовка”, который послужил основой документа, принятого через несколько месяцев в Беловежской пуще. И тогда же, в феврале, А.И. Тизяков начиняет сочинять проекты документов о введении чрезвычайного положения. Две группы заговорщиков вели подкоп под Кремль, стараясь опередить друг друга”.

Таким образом, названы две инстанции, с которыми М.С. конфликтует, “две группы заговорщиков”, которые “вели подкоп” под него. И соответственно, налицо два процесса, два разных конфликта, две раздельных “Атаки слабой позиции”. Конфликт с Ельциным, начавшийся как вздоры с товарищем Дмириевым, к 91-му году превратился в конфликт с силами, которые вели Советский Союз к развалу (именно так понимает дело М.С. и так формулирует).

Начальником “в сильной позиции”, которому наш герой апеллирует в этом конфликте, оказывается весь Советский народ (уже даже не Съезд). Конфликтуя у него на глазах с радикал-демократами (всех национальностей, а Ельцин только их лицо и голос для россиян), ведущими к расчленению Союза, Горбачев берет курс на общенародный референдум в надежде на то, что народ поддержит и тем самым как бы повысит статус союзного президента.

“Ельцин и его сторонники понимали, что позитивный исход референдума укрепит положение союзного центра, – говорит Горбачев, – даст президенту СССР правовые и моральные основания для продолжения курса на сохранение и преобразование союзного государства.

Это, естественно, шло вразрез с их планами, угрожало надолго отложить, если не вовсе перечеркнуть, возможность захвата власти в стране. Отсюда – буквально ярость, с какой наши радикалы набросились на референдум”. Действительно, когда на !V Съезде советов (декабрь 90-го) депутаты все-таки проголосовали за проведение референдума, Ельцин “даже от злости бросил наушники” на стол. Потому что (комментирует М.С.) он “считал, что Горбачев таким образом “перехитрил”, наберет себе “очки”, а в итоге его честолюбивые планы будут перечеркнуты”.

“Наберет себе “очки” – это абсолютно точное описание сути процессов, проходивших тогда. Все политические игроки занимались именно “набиранием очков”, и никто не собирался принимать “волеизлияние народа” как абсолютное руководство к действию. Это была карьерная игра с виртуальными начальством, народом (все игроки были партийными функционерами, “слугами народа”, но никто из них, конечно, не принимал эту службу всерьез), на пожелания которого можно ссылаться, а можно и пренебрегать ими в случае необходимости.

Вот почему “волеизлияние народа” было похерено сепаратистами через несколько месяцев после референдума. И вот почему вопросы референдума были составлены противоречиво: одновременно и сохранение СССР, и его обновление, превращение в федерацию. Противники Горбачева говорили, что вопросы сформулированы так специально для того, чтобы обмануть народ. М.С. клялся (и продолжает клясться), что это не так: “Упоминание об СССР не содержит в себе никакого подвоха, никакой задней мысли.

Это очевидно из того, что к тому времени был готов проект договора о Союзе суверенных государств. С другой стороны, отвечая на вопросы о сохранении Союза, граждане должны были, конечно, иметь ввиду, что речь идет не о старом, а о новом, преображенном, подлинно федеративном союзном государстве”.

Действительно, проект “Договора о союзе суверенных республик” был опубликован за неделю (9.03.91) до референдума (17.03), но ведь договор-то в конце концов (в Новоогаревском процессе) переписали до неузнаваемости – так что опубликованный проект был просто филькиной грамотой. Не знаю, но по-моему голосовать можно только за то, что ты четко знаешь и ясно понимаешь, а не за какие-то смутные проекты, прикрывающие карьерные игры партийных демагогов, льстивших Советскому народу, который, увы, с удовольствием играл роль большого начальника, пребывающего в состоянии маразма (что-то вроде Черненко в период его полусознательного генсекства).

Разумеется, надо иметь ввиду, что всякая “Атака слабой позиции” двусторонний процесс. Твой противник ведь тоже атакует. Собственно говоря, он сам первый вступает в атаку и в классическом случае (вспомните стычку с Косыгиным) как бы вынуждает будущего победителя “Ожидающего повода” применить прием “Нет, я вам все же скажу” и так далее. Сейчас мы разбираем случай отнюдь не классический, ибо начальство, от которого зависит “Неожиданное назначение” виртуально. И соответственно – довольно виртуальны все победы и все назначения. И тем не менее горбачевская “Атака” развивалась по всем правилам искусства. Вот некоторые ее этапы.

В декабре 90-го на 4-м Съезде нардепов СССР Горбачев спровоцировал (“Докажи готовность”) Ельцина и его присных всякими нововведениями (тогда как раз вице-президентом стал Янаев, Шеварнадзе в ушел в отставку, предупредив об опасности наступления диктатуры, и было решено провести референдум о сохранении Союза). К этим вызовам на конфликт чуть позже прибавилось кровопролитие в Литве. Естественно, Ельцин и прочие сепаратисты не могли смолчать.

Горбачеву оставалось только “Ожидать повода” для “Нет, я вам все же скажу”. И он получил его. Ельцин стал делать заявления, от которых у здравомыслящих людей уже тогда возникли сомнения в его вменяемости. В частности 14.01.91 он дал пресс-конференцию по итогам своего вояжа в город Таллинн, на которой в частности заявил, что “защитить суверенитет без российской армии нам, видимо, не удастся”. Естественно, уже на другой день на заседании Верховного Совета СССР М.С. просто вынужден был осудить это заявление.

Дальше обмены ударами продолжались уже регулярно. Горбачев вспоминает: “Одна за другой проводились прицельные атаки по центру, и нет никаких сомнений, что существовал стратегический план компании. Вместо того, чтобы заниматься насущными проблемами /.../ приходилось все чаще вступать в изнуряющую борьбу с “демократической” оппозицией”.

Конечно, горбачевские ответы (“Нет, я вам все же скажу”) были очень достойными, но в целом эта борьба становилась все более разрушительной. Ибо – неизбежно захватывала все более широкие массы трудящихся, которые уже не только следили за борьбой двух титанов, но и участвовали в ней. Например, в самый день публикации проекта союзного договора (9.03.91) Ельцин выступил в Доме кино и призвал “объявить войну руководству страны, которое ведет нас в болото”, а на следующий день в Москве состоялся грандиозный (300 тысяч участников) митинг в поддержку Ельцина, бастующих шахтеров и суверенитета России. Хорошо, что близился референдум, на котором 76% населения страны поддержали Горбачева, сказали Союзу “да”.

Что касается конфликта с партийными консерваторами, то это изначально был конфликт с теми, кто хотел, чтобы СССР был великой державой, которую скрепляет КПСС. Если рассматривать этот конфликт как “Атаку слабой позиции”, то начальником в “сильной позиции” для М.С. был несомненно Запад. В его глазах каждая стычка с консерваторами (у них “слабая позиция”) увеличивала авторитет нашего героя.

Вообще, на Запад Горбачев изначально возлагал большие надежды. Но, к сожалению, его поведение по отношению к Западу далеко не всегда было поведением взрослого человека, понимающего, чего он добивается. Взрослый человек не сдаст вдруг, ни с того ни сего, всех позиций, завоеванных кровью и трудом нескольких поколений, только из-за того, что его напугали каким-то мифическим ядерным зонтиком СОИ.

Не отдаст богатства (имущество, влияние, территории), которые ему доверены в управление, только потому, что его обаяли разговорами о каких-то общечеловеческих ценностях. Взрослый человек, как минимум, постарается выторговать за богатства, которые приходится отдавать, что-нибудь эквивалентно ценное.

Впрочем, что уж тут говорить об эквивалентном обмене, если наш герой заискивал перед Западом в надежде найти поддержку своих виртуальных карьерных устремлениях. Запад изначально (еще когда не будучи генсеком М.С. ездил в Англию демонстрировать “Улыбку Иосифа” госпоже Тетчер) был для него тем “начальником”, который должен был помочь шагнуть дальше (куда конкретно, неясно, но ясно, что в мир деда Пантелея).

С Западом у него было несколько “Общих проектов” (самые крупные – разоружение СССР и объединение Германии), он постоянно “Апеллировал к дедушке” – то к Рейгану, то к Колю, то еще к кому-то (вообще-то эти дела надо разбирать конкретно, но сейчас нет места и времени вдаваться в детали). Короче говоря, взаимодействуя с Западом, Горбачев осуществлял “Заезд в рай на комбайне”, а “идеей-толкачем” этого “Заезда” было “новое мышление”. Буквально так и называлась горбачевская книжка “Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира” (то есть по структуре заголовка нашей стране предлагалась “перестройка”, а миру “новое мышление”).

К сожалению в этом “Заезде” было слишком мало “Сотрудничества со взрослым”. Будучи главным начальником в стране, наш герой склонен был пренебрегать советами профессионалов. Почитайте, например, воспоминания Анатолия Добрынина или Валентина Фалина, там есть душераздирающие эпизоды “забывчивости” и “невнимательности” президента, готового, не думая о последствиях, по-детски отдать все. Даже то, о чем не просили. Уничтожить оперативные ракеты повышенной дальности? – да пожалуйста. Сдать ГДР? – да берите без всяких условий... Лишь бы понравиться очередному “дедушке”. А “дедушка”, не очень склонный к сантиментам, только чесал себе репу и думал: что за подвох кроется в этих беспричинных бессмысленных сдачах?

В прочем, к 91-му году западные политики уже могли разговаривать с Горбачевым не то, чтобы свысока, но – требовательно. Вот, скажем, накануне референдума в Москву приехал Бейкер и стал выражать опасения. “Сейчас нередко утверждают, – сказал он, – что политика президента Горбачев шагнула вправо. Говорят, что вы изменили курс. Должен сказать откровенно, иногда и у нас возникает беспокойство, когда мы видим некоторые признаки, особенно в области оганичения вооружений”.

Это голос большого начальника, удивленного тем, что его протеже ведет себя недостаточно активно по отношению к консерваторам. Ну а как иначе может вести себя наш герой, если ему надо получить одобрение Советского народа и отбиться от атак радикалов? Вот он и начинает объяснять американскому госсекретарю, что в нынешней обстановке “требуется огромный запас сил, веры, убежденности, чтобы удержать ситуацию.

Требуется и определенное тактическое маневрирование”. А Бейкер, знай свое, напирает на экономику: “Нам кажется, что здесь движение идет не в том русле”. Ну как до него донести, что не все так просто, что Советский народ не приемлет всякого рода “спекуляций”, которые у них в США “считается законным бизнесом”? Но приходится как-то выкручиваться объяснять: “Когда я встречаюсь с рабочими, они обязательно меня спрашивают: “Почему мы развели у себя все это? Почему подобные дельцы не в тюрьме?”.

Бедный Горби, ему приходилось оправдываться. И выслушивать наставления этих басурман. А все ради виртуальной поддержки, ради того, чтобы попасть в их буржуйскую “семерку” (Лондонский саммит пройдет в середине июня и там М.С. будет блистать), ради того, наконец, чтоб войти в историю. Бейкер, собственно, этим великим “повышением” и соблазняет нашего президента: “Недавно я говорил с президентом Бушем, и мы оба пришли к выводу, что ваше место в истории обеспечено, если не измените своего курса.

Все ваши колоссальные достижения будут навечно вписаны в историю, если курс не будет повернут вспять. И это – одна из основных причин, почему мы считаем, что такого поворота не будет”. Представляете, дедушка может стереть малыша со скрижалей истории, а может – оставить, если малыш поведет себя правильно. Как тут не задуматься о своем поведении.

Так вот, 91-й год шел у президента под знаком конфликтов с демократами и консерваторами, “слабые позиции”, которых М.С. поочередно “Атаковал”, ради того, чтобы добиться благосклонности соответственно – Советского народа и Запада. Но в том-то и фокус, что ни Советский народ как таковой, ни Запад как некое собирательное понятие не могут быть реальным начальством, способным приласкать и повысить.

И народу, и Западу можно сколько угодно “Демонстрировать горе”, но при всем сочувствии к огорченному они не могут поднять нашего героя уже ни на ступеньку вверх. То есть Советский народ мог бы повысить его легитимность путем всенародных выборов (которых М.С. боялся), а Запад – путем оккупации страны (чего никто бы не допустил). Остается только моральная поддержка с обеих начальственных сторон.

Но это еще полбеды. Хуже то, что при полной бесполезности горбачевских “Атак”, они были еще совершенно разрушительны для М.С., поскольку в результате именно он оказывался полем на котором сталкивались демократы и консерваторы. Дело в том, что успешная “Атака” одной из “слабых позиций” немедленно оборачивал поражением в параллельном конфликте. “Атакуя” Ельцина и таким образом вырастая в глазах тех, кто за Союз (в сущности – Советского народа, поскольку это не нумерологическое понятие, а скорее – мистическое), М.С. терял очки в другой иерархии, где начальством был Запад.

А с другой стороны, “Атакуя” партийных консерваторов и вырастая в глазах западного начальства, М.С. терял очки в глазах Советского народа. И в результате этих двойных атак, одерживая там и там временные тактические победы, Горбачев проигрывал стратегически на обоих направлениях, терял один за другим последние рычаги управления страной. И дело уже шло к окончательной потере власти.

Собственно говоря, Новоогаревский процесс, который наш герой инициировал и в который он углубился с конца апреля, был процессом постепенного мирного изъятия из рук Горбачева властных полномочий. Потому-то даже Ельцин, пойдя на эти переговоры, фактически прекратил свои острые наскоки. В своей книге “Записки президента” Борис Николаевич достаточно цинично анализирует положение Горбачева во время работы на Союзным договором.

Вот цитата: “Происходила вещь вроде бы нестерпимая для такого человека, как Горбачев: ограничение власти”. Ну, насчет “нестерпимости” он, конечно, загнул, но вот дальше: “Во-первых, внешне он шел как бы во главе этого процесса, сохраняя “отцовскую” позицию, инициативу и лидерство – по крайней мере, в глазах общественного мнения. Никто не посягал на стратегическую роль Президента Союза: все глобальные вопросы внешней политики, обороны, большая часть финансовой системы оставались за ним”. Это очень точно, все это было важно М.С. Далее: “Во вторых, с Горбачева разом снималась ответственность за национальные конфликты! Вернее изменялась его роль в распутывании этих безумных кровавых клубков – из “человека с ружьем” он сразу превращался в миротворца, в третейского судью”.

Тоже правильно, ведь это была бы “Чисто политическая работа”, к которой М.С. всю жизнь неуклонно стремился. И последнее: “В-третьих, ему нравилась беспрецедентная в мировой практике роль: руководителя не одного, а множества демократических государств. Это был очень хороший полигон для гибкого вхождения в роль мирового лидера”. Точней и не скажешь о человеке, который шаг за шагом выстраивает для себя все новые карьерные ступеньки.

Но именно благодаря этому искусному строительству в пустоте, наш герой и терял власть. Рано или поздно он должен был сверзнуться в карьерную пропасть. По свидетельству Ельцина в последний день Новогаревских посиделок размякший Горбачев даже сказал ему как бы советуясь: “А может быть, мне пойти на всенародные выборы?” Поскольку на этих выборах ему уже ничего не светило, можно рассматривать этот вопрос как размышление вслух: а не отказаться ли мне вообще от власти. Ведь действительно: СССР так или иначе распадался, рано или поздно все равно случилось бы что-нибудь вроде Беловежского путча.

Предвидя это, гекачеписты и пошли на свою авантюру, которая обернулась быстрым развалом Союза. Но как раз полный крах дурацкого путча ГКЧП и подтверждает, что развал Союза был предрешен. Ну, может быть, этот развал без янаевской братии случился бы не так быстро, может быть подлилась бы еще агония империи... Но можно ли сомневается в том, что после подписания Союзного договора, уже 21 августа Горбачев занялся бы опять “Поиском своей ниши”?

И вот тут пора прояснить один странный момент: почему М.С., которого неоднократно предупреждали о возможности отстранения от власти (в частности, Буш предупреждал), повел себя столь беспечно, если не сказать – провокативно? Уехал в Крым перед подписанием документа, который менял самую основу государственного устройства? Это что – просто глупость? Или – что-то другое?

Нет, это не просто глупость. Это – буквально то, к чему человек стремился всю свою жизнь. Полное отождествление с дедом. Мы ведь знаем, что М.С. всегда бежал из мира деда Андрея в мир деда Пантелея. Потому он и сделал столь блестящую карьеру. Все три его карьерные технологии – стремление добиться внимания и поощрения старших при помощи Чисто политической работы”, активный конфликт с миром деда Андрея в “Атаке слабой позиции” и тщательная подготовка побега в “Заезде в рай на комбайне” – это три вариации одной и той же темы: бегства в мир Пантелея Ефимовича Гопкало и утверждения себя в нем в качестве “вылитого деда”. Или – “главного”.

Но давайте вспомним и то, чем закончилось пребывание ребенка в прекрасном дедовском доме. Шоком от ареста товарища Гопкало это закончилось. Так вот: внук, который всерьез стремится отождествиться с дедушкой, должен добиваться для себя и ареста. А как же иначе? Какое же это, простите, отождествление, если дед посидел в тюрьме, а ты – нет? Какой же ты к чертовой матери “вылитый дед”, если все только играешь в карьерные игры, а главного, того, что является венцом твоей жизни в дедовском доме, не испытал? Таким образом: подлинной вершиной карьеры нашего героя должно было стать не какое-то там генсекство или президентство, но – арест на Форосе. Пусть даже и символический, и скоротечный, но – именно арест.

С тех пор, как Горбачев стал генеральным секретарем ЦК КПСС, он к этому шел неуклонно. И вот 19.08.91 достиг своей сокровенной цели. Я уже устал повторять: все, что связано с карьерой, относится у Горбачева к области бессознательного. Так что форосский арест был для него “неожиданным” в самом полном смысле этого слова. Все остальное – скучные детали низвержения с вершины. Но запомним: Михаил Горбачев навсегда останется президентом несуществующей больше страны.

В заключение должен сказать: что бы в данном тексте ни писалось о Горбачеве, в какие бы дебри ни заводила нас необходимость анализа, как бы, может быть, ни было обидно все вышеизложенное его герою, но – лично я искренне люблю Михаила Сергеевича как человека желавшего блага, сочувствую ему как ребенку, попавшему на минное поле, уважаю его за взрослое мужество, с которым он пытался спасти не подлежащее разрушению, и по гроб жизни буду ему благодарен за то, что он, пусть и невольно, избавил нас всех от той безысходной чумы, в болезнетворных миазмах которой мы вынуждены были прозябать.