год 2010-й - более 30.000.000 обращений

На этом месте стоило бы остановиться. Карьера нашего героя достигла высшей возможной точки и далее продвигаться вроде бы некуда. Теперь остается либо царствовать, лежа на боку, либо – начать реальные реформы. Собрать власть в кулак и этим властным кулаком заставить делать то, что придумал Рыжков в своем Отделе или – кто-то другой, совершенно неважно.

Важно начать как можно быстрей, ибо в период смены полумертвых генсеков шансы на успешное проведение реформ стремительно таяли... Горбачев не сделал ни того, ни другого. Он выбрал свой путь.

Рассказ о первом периоде своего генсекства М.С. начинает с цитации своего блокнота того времени. Перед читателем открывается картина удручающей рутиннной текучки. Горбачев справедливо сетует: “Я уже начал опасаться, что выработка общей политики будет отодвинута куда-то на задний план, а генсеку придется денно и нощно выслушивать информацию и принимать оперативные решения. /.../

Между тем надо было безотлагательно заняться программой, которая остановила бы сползание страны к кризису, открыла ей перспективу”. Для тех, кто знает, что М.С. всегда без оглядки бежал от скучной рутинной работы мира деда Андрея в мир “Чисто политической работы” деда Пантелея уже понятно: предстоит “Поиск своей ниши”.

Для начала были опробованы административно-командные глупости вроде антиалкагольной кампании и госприемки. Это явно не задалось, и тогда углубив “Поиск” наш генсек наткнулся на “Гласность”. Лично для меня это было великое благо, но, рискуя снова прослыть товарищем Дмитриевым, я вынужден заявить, что горбачевская гласность была – способом бегства от рутины реальных реформ. По своей сути она ничем не отличалась от тех “кружков просвещения” и “дискуссионных клубов”, которые Горбачев создавал в своей агитпроповской молодости.

И все же почувствуем разницу. Те комсомольские приступы “гласности” были лишь локальными явлениями, призванными спровоцировать короткие вспышки “Синдрома Бобочинского” и немедленно сами собой затухали или гасились всякого рода бдительными Дмитриевыми, как только Михаил перемещался на новое место работы. Да, собственно, он и сам никогда не позволил бы той ранней “гласности” выйти из под контроля – потому что в те времена любое начальство в случае выхода дискуссии за рамки “спора о вкусах” навсегда заткнуло бы рот и “гласности”, и ее глашатаю.

Он это прекрасно осознавал и потому навсегда запомнил, как в 56-м какой-то мальчишка посмел заикнуться о том, что не совсем верно сводить культуру к идеологии. М.С. тогда дал достойный отпор этому юношескому максимализму и теперь честно признается: “Но в тот момент я больше всего думал о том, что могут прикрыть дискуссионный клуб”.

Так вот, после того, как он занял высший пост в партии, “дискуссионный клуб” охватил всю страну, и закрыть его уже не мог никто, кроме, конечно, самого генсека. Но он даже не попытался cделать это, хотя очень скоро уже стало ясно, что именно гласность ставит жирный крест на самой возможности проведения реальных экономических реформ в Советском Союзе.

То есть они, конечно, могли провалиться и без всякой гласности, но при ее наличии – проваливались гарантировано. Потому что нельзя до бесконечности обсуждать с больным, как и что тому надо резать. Врач должен быть диктатором, а иначе больной в процессе диспута о здоровье, может и умереть.

В 88-м экономическая реформа все-таки началась. И вскоре уже перестали работать механизмы контроля соотношения производительности труда и зарплаты, уже в тумбочках скапливались пустые рубли, уже цивилизованные кооператоры вовсю превращали безнал в наличные деньги, мощно работал печатный станок, из магазинов стали исчезать продукты первой необходимости, а в “дискуссионном клубе” обсуждался вопрос: можно ли повышать цены?

И под эти разговоры в магазинах скупалось уже все на корню. М.С. сам все прекрасно понимает (по крайней мере теперь), он пишет: “В печати была поднята шумная кампания против реформы цен, как якобы противоречащей интересам народа. “Не трогать цены!” – под таким девизом зарождалась радикально-демократическая оппозиция. Ее отнюдь не смущало то обстоятельство, что этим перекрывалась дорога экономическим реформам”.

Впрочем, это был уже поздний разгул гласности, но вопрос: разве нельзя было чуточку раньше понять, что вначале железной рукой надо делать реформы, а потом уже дискутировать сколько угодно и на любые темы? Ответ на этот вопрос известен: нельзя, ибо, если бы Горбачев не опирался на народ, консерваторы смели бы его, как Хрущева, и не дали бы сделать вообще ничего.

С такой незамысловатой аргументацией можно было бы и согласиться, если бы мы уже не знали, что гласность – лишь элемент “Чисто политической работы”, в которую М.С. бежал от рутины реформ, которые ему пытался навязать технократ Рыжков и другие скучные товарищи.

В общем, человек делал историю. А на упреки, типа: но вы же вместе с Рыжковым еще в 84-м строили планы каких-то структурных реформ, так что же вы их не стали сразу проводить? – ответ Горбачевым дается такой: “Дело в том, что крайне тревожная экономическая ситуация, доставшаяся в наследство новому руководству, требовала срочных мер. Нам тогда казалось: вот поправим дела, вытянем на прежних подходах, а там возьмемся уже за глубокие реформы”. Типичные оправдания человека, который “Сделал ручкой” после успешного “Заезда в рай на комбайне”, каковой как раз и состоял в разработке тех самых реформ. Не до реформ нам сейчас.

Действительно, какие уж там реформы, если “Запущенный процесс” уже вовсю шел, и уже были явно заметны симптомы “Синдрома Бобчинского”. Уже стала осторожно подавать голос оппозиция в партии (а какие были дисциплинированные вчера еще люди). Вот и Рыжков с Лигачевым, сообразившие, что управляемость экономическими и социальными процессами стала падать, начинают намекать, что надо бы как-то того... А что уж тут говорить об истинных сталинистах, которые после письма Нины Андреевой (13.03.87) стали консолидироваться, все громче подавать свой отвратительный голос. В ответ наш герой успешно применял “Улыбку Иосифа”.

Однако тут зарыта собака: если “гласность” была элементом “Чисто политической работы”, то – кто начальник, к которому надо обращаться с “Улыбкой Иосифа” ради “Стремительного повышения”? Согласно брежневской Конституции это – Советский народ. Конечно, этот народ – сущность довольно абстрактная, но, в конце концов, М.С. был воспитан на советских мифах, а потому весьма уважал “общность людей, возникшую в СССР на основе победы социализма” и представленную в лице Советов, руководимых партией. Вот и стал он ездить по стране, общаться с советскими людьми и демонстрировать им свою “Улыбку”. Товарищи дмитриевы, конечно, ворчали, иногда даже жаловались, но – что они могли сделать? Народу нравился Горби.

Что было обидно, так это то, что вся эта блестящая “Чисто политическая работа” не могла привести к новым карьерным шагам. М.С. не мог просто так получить от народа новую, более высокую должность. Ее ведь даже не существовало в природе, карьерная лестница кончилась... Однако новую должность можно было учредить.

И генсек приступил к Политической реформе. Вначале нужно было создать Съезд народных депутатов СССР, новый высший государственный орган, который уже мог Горбачева повысить, сделать Председателем Верховного Совета. При условии, что М.С. остается генсеком, это вполне заметное повышение. Разумеется весь этот процесс, начавшийся с подготовки Х!Х партийной конференции, был “Заездом в рай на комбайне” под лозунгом “Вся власть Советам” и – со всеми вытекающими отсюда последствиями: авторитет Горби (в стране и в мире) рос, а экономика рушилась.

Тем не менее в мае 89-го цель была достигнута, повышение состоялось. Что делает новоиспеченный председатель уже не президиума, а всего Верхсовета? Естественно, приступает к “Поиску своей роли”. Находит не сразу: “Каюсь, не сразу пришел я к мысли о необходимости увенчать нашу новую политическую структуру должностью президента”. Поначалу-то он думал, что “будет работать над законами вместе с депутатами, глубже сознавать свою ответственность перед народными избранниками”.

“Но, увы, буквально через несколько месяцев я убедился, что допустил ошибку. Исправно просидев на первой сессии Верховного Совета на председательском кресле, старательно вникая во все детали процедуры, регламента, работы комитетов и комиссий, понял, что просто невозможно физически сочетать непосредственное руководство парламентом с другими функциями”. Еще бы, ведь это рутина, забирающая у человека уйму времени.

Но кроме того, что парламентская работа рутинна, М.С. понял еще две важные вещи: во-первых, “что законодательная и исполнительная власти требуют разных подходов” (своевременное открытие), а во-вторых, что народу нужна достойная замена власти Политбюро и генсека (“То, что этот авторитетный источник власти, который и почитали и которого страшились, как бы иссяк, сразу же отразилось на государственной дисциплине”).

Ну что ж, это очень серьезные соображения, и, вы знаете, они но вполне годятся для обоснования необходимости нового “Заезда а рай на комбайне”, в результате которого наш герой становится уже президентом. Когда на Съезде обсуждалась кандидатура М.С. на пост президента, калмыкский акын Давид Кугультинов, агитируя за нашего кандидата, очень точно сказал: “Михаил Сергеевич помнит еще, что такое штурвал комбайна”. О, вещая душа поэта!

...Вместе с учреждением президентства в Конституцию была внесена поправка, фактически отменяющая руководящую роль партии (что до сих пор отдается болью в сердцах истинных коммунистов), но это как раз совсем не беда. Беда в том, что введение президентского поста не укрепило центральную власть, а напротив ослабило ее, дало новый толчок процессам дезинтеграции.

В частности еще во время обсуждения горбачевского президентства Нарсултан Назарбаев недвусмысленно высказался за применение модели президентской власти в республиках. М.С. комментирует: “Иными словами, в республиках молниеносно уловили, что центральная власть укрепляется, и, не желая поступаться обретенной самостоятельностью, решили воспользоваться моментом, чтобы на всякий случай обезопасить себя”. И в связи с этим называет Назарбаева “хитрым”.

Ну какая уж тут хитрость. Естественное поведение политика, почувствовавшего солоноватый вкус власти на своих губах и боящегося, что его оторвут от артерии. А вот М.С. что-то стал сдавать, заигрался, недооценивает партнеров: “Не буду скрывать, в мои расчеты, конечно же, не входило создание президентских постов в союзных республиках. Это наполовину обесценивало все приобретения, которые мы связывали с повышением авторитета центральной власти.

Соглашаясь дать Москве дополнительные прерогативы, республики тут же требовали “своей доли”. Но делать было нечего. Попытка оспаривать разумность такого подхода могла лишь возбудить страсти и привести к тому, что изменения в Конституции не получили бы требуемого квалифицированного большинства”.

То есть – М.С. так хотел стать президентом, что даже не подумал о последствиях этого карьерного шага для себя и для государства во главе которого стоял. И даже после того, как ему объяснили, чем дело пахнет, не отступил. До него вообще как-то не доходило, что его детские игры в создание все новых должностей, которые он хотел заполнять собой, опасны, что безумные попытки продолжения карьеры за последней существующей в стране карьерной ступенькой может привести только к сверзанию в пропасть с вершины кончившейся карьерной лестницы.

Самое ужасное здесь все-таки то, что он вначале делал шаг на новую шаткую конструкцию и только потом начинал оглядываться: куда это он попал? Вы только послушайте этот плач: “Приняв правильное решение о введении института президентства, мы, по сути дела, остановились на этой начальной стадии, не продумали вопросы до конца.

Ведь достаточно широкие права были и у Председателя Верховного Совета /.../. А плюсы президентской системы, и значительные, могли обнаружиться при условии создания соответствующего механизма. Здесь мы действительно заколебались, действовали непоследовательно”. Понятно? Он сперва добился для себя должности президента, а потом уже стал думать, чем займется на этом посту. Будет, конечно, “искать свою роль”.

Но тут особенно долго искать не пришлось. Роль ему четко наметил Нарсултан Абишевич еще до избрания. Из слов будущего президента Казахстана о президентской модели в республиках с неизбежностью рока вытекал раздрай, который вот-вот начнется. Задним умом Горбачев это понял прекрасно. Назвав мелкие причины неэффективности своего президентства М.С. переходит к главному: “И колебания со статусом правительства, и недоработки с судебной властью не идут, конечно, ни в какое сравнение с тем, что явилось главной причиной низкой эффективности президентской системы.

Это, как я уже говорил, развернувшийся сразу же после принятия верховным Советом России Декларации независимости парад суверенитетов. За ним последовала так называемая война законов. /.../ Центральная власть кардинально подрывалась”.

Значит, на очереди борьба за заключение нового Союзного договора, еще одна радикальная смена всей государственной структуры.

“Парад суверенитетов”, как известно, открыла Россия. 30.05.90 Ельцин был избран председателем Верховного Совета РСФСР, а 12.06 была принята Декларация о суверенитете России. Отсюда все и пошло, хотя, конечно, все необходимые предпосылки для этого парада создал М.С.

О том, что собой представляет Борис Николаевич и в чем его нечеловеческая разрушительная сила, я уже подробно писал в “НГ” (см. “Ельцинская трехходовка” 3.04.97 и “Президентствующий коловорот” 12.09.98). Здесь стоит только добавить, что выращен этот демократический монстр был руками нашего героя. Начать с того, что М.С. хоть и плохо, но представлял себе его задатки, и если бы проводил рациональную кадровую политику, а не играл в свой “Рассадник кадров”, не должен был бы выдвигать такого человека. Вот Рыжков, который знал Ельцина по Свердловску, сразу сказал: “Наберетесь вы с ним горя”. Но Лигачев, который на первых порах был у Горбачева садоводом кадров, съездив в Свердловск, доложил: “Сложилось мнение, что Ельцин – тот человек, который нам нужен”.

Это – смотря для чего. Если делать какие-то реальные дела, то Ельцин с его характером человека, который периодически совершает разрушительные действия ради того, чтобы потом набирать очки, преодолевая тяжкие последствия этих действий, вовсе не нужен, ибо – будет только болтаться под ногами и мешать. А если играть в карьерные игры, Ельцин очень даже может пригодится – для грядущих конфликтов. В общем, М.С. брал будущего президента России в Москву как мальчика для битья, как некоего карманного товарища Дмитриева, которого можно будет использовать для создания “Синдрома Бобчинского”. Кто же знал, что этот “мальчик” окажется таким вурдалаком.

Конечно, это можно было понять уже после выступления Бориса Николаевича на Октябрьском Пленуме ЦК 87-го года, когда тот устроил истерику по поводу того, что “у него не получается работа в Политбюро” и попросил “освободить его от обязанностей кандидата в члены Политбюро и должности первого секретаря МГК”. Что разумно сделать в такой ситуации? Немедленно “освободить” и отправить послом в какой-нибудь в Верхнюю Вольту, где смутьян в жарком климате через год обязательно сопьется и будет устраивать истерики уже только членам семьи (в узком смысле). Что делает Горбачев? Позволяет своим присным топтать будущего героя свободной России, а потом оставляет в Москве на министерской должности.

Этого нельзя понять, если не предположить, что Горбачеву нужен был человек, с которым он мог бы в дальнейшем успешно конфликтовать. У него была потребность запускать механизмы “Атаки слабой позиции”, но не было в тот момент для этого никакой возможности. Он был высшим партийным (а заодно и государственным) функционером, и все вокруг (даже недовольные его политикой) почтительно смотрели ему в рот. Ну как с такими поконфликтуешь?

Поскольку отчитывание подчиненных – это никакая не “Атака”, пришлось создавать достойного спаринг-партнера своими руками. Генсек выбрал Ельцина из-за того, что тот сумел доставить ему несколько неприятных минут на Октябрьском Пленуме и обещал (всем своим видом) доставить много волнений в будущем. Сам М.С. объясняет дело иначе: “Не в моем характере расправляться с людьми, да это и противоречило бы духу отношений, которые я стремился внедрить в партию”.

Такие наивные объяснения пренебрежения элементарными правилами “техники безопасности” годятся, конечно, для “Пионерской зорьки”. Для нас же они – лишнее подтверждение того, что человек склонен впадать в детство. Мы уже знаем, что в отсутствие реального начальства М.С. назначил своим начальником народ в лице его представительных органов.

В такой ситуации партия (от которой наш герой все же как-то зависел) оказывалась “начальником в слабой позиции”. И тут открывались прекрасные возможности для “Атак”, которые он и стал с некоторых пор проводить. Но кроме того, создавая Ельцина как оппозиционера, Горбачев фактически создавал еще одного “начальника в слабой позиции”.

Вскоре уже обиженный Ельцин станет знаменем так называемых демократических сил, и продвижение Горбачева на вновь создаваемые им посты будет в какой-то степени зависеть от них. С этими силами так или иначе придется конфликтовать на глазах у высшего органа государственной власти (Съезда) и от этих конфликтов будет зависеть виртуальная карьера М.С. Попеременно “Атакуя”, то “слабую позицию” партийных консерваторов, то “слабую позицию” демократов, наш герой, лавируя, будет добиваться своих целей. Съезд будет совершать свои “Неожиданные назначения”.