год 2010-й - более 30.000.000 обращений

26.09.66 Горбачев стал первым секретарем Ставропольского горкома КПСС. По номенклатурной шкале это было понижение. М.С. объясняет, что его манила большая, чем на предыдущей должности, самостоятельность. Может быть, он искал себе “Нишу свободы”, где надеялся “Запускать процессы” без помех (не сообразуясь с “готовыми “правилами игры”). Если так, то он просчитался, ибо первый секретарь горкома партии – уже довольно конкретная и ответственная должность.

Главное, она на виду, на ней слишком много сугубо хозяйственной рутины и довольно мало возможностей для чисто политических проявлений.

Как раз в тот момент, когда Горбачев пришел на новую должность, Ставропольский Горсовет утвердил генплан развития города на ближайшие 25 лет, надо было как-то начинать его реализовывать. Но – как? М.С. жалуется на то, что финансовых средств на реконструкцию и строительство не хватало. “Помимо весьма ограниченных общегосударственных, централизованных источников финансирования их могли дать только городские промышленные предприятия”, но таковых в то время в городе было “раз-два и обчелся”.

Замкнутый круг. Вполне можно допустить, что кто-то злой специально подставил нашего героя под эту логическую вертушку. Ну что здесь сделаешь чисто политического? Хоровой кружок? Дискуссионный клуб? Нет, надо искать что-то новое...

И М.С. искал: “Свои планы развития города мы связывали с реализацией “косыгинской реформы”, расширением хозяйственной самостоятельности предприятий”. А поскольку “судьба реформы в значительной мере зависела от ее восприятия кадрами, инженерно-техническим корпусом”, горком партии в первую очередь занялся работой с этими кадрами – “состоялись встречи в горкоме и на предприятиях, силами партийного аппарата и научных работников провели социологическое исследование”. То есть Горбачев “посоветовался со специалистами” и понял – sic! – что итээры на производстве находятся в приниженном положении.

Нет, пожалуй, это все-таки был своего рода “дискуссионный клуб”, как и – проведенный в апреле 67-го пленум горкома, где обсуждался весь комплекс проблем, связанных с осуществлением реформы. Рассказав о нем, Горбачев печально заключает: “Искали свою роль как могли, действовали в пользу продвижения реформы, но существенных изменений не происходило. Ключ к переменам находился за пределами Ставрополя”. Это звучит достаточно заупокойно.

Новый руководитель бьется, как рыба об лед, ищет свою роль, пытается наладить какие-то новые формы работы, но – что он может сделать, когда вышестоящие органы в основном озабочены “показателями выполнения плана”.

Конечно, такое положение дел не могло удовлетворить человека практикующего “Чисто политическую работу”, но, что делать, приходилось заниматься текущими делами: “Все-таки шаг за шагом реализация генерального плана развития Ставрополя продвигалась вперед. Город покрылся строительными лесами, которые стали его своеобразной визитной карточкой. А мы, работники горкома, чуть ли не поголовно превратились в прорабов”. Полное торжество мира деда Андрея. Не сомневаюсь: и в этой конкретно-строительной рутине Горбачев показал себя как прилежный работник. По крайней мере не хуже, чем в отрочестве, когда он с отцом совершал свой триумфально увенчавшийся “Заезд в рай на комбайне”.

Но все-таки быть только прорабом совсем не хотелось... Внутренне не удовлетворяло. Поэтому глава городских коммунистов продолжал искать свою роль на иных путях. В книге “Жизнь и реформы” сказано, что как раз 67-м в его отношениях с первым секретарем крайкома Ефремовым “как бы появилась трещина, стали возникать недоразумения по различным, иногда никчемным поводам. В частности, причиной недоразумений стали мои контакты – по телефону – с Кулаковым”. М.С. объясняет, что к этим телефонным контактам Ефремов “относился очень ревниво” потому, мол, что надеялся вернуться в Москву (как мы помним, он был в опале) и боялся утечки информации, которая могла бы помешать его планам.

Странный, видимо, был человек этот Ефремов, если думал, что Горбачев перезванивается с Кулаковым только для того, чтобы рассказывать тому о делах и планах главы коммунистов Ставрополья. Как будто у М.С. не было других дел, поважнее. Ведь ясно же, что безвыходные проблемы развития города заставляли его партийного руководителя искать наверху какие-то чисто политические ходы для их разрешения.

А заодно (это обычно бывает неразрывно связано) и для разрешения своих личных проблем. Короче: проведя “Поиск своей ниши”, поняв, что на данной должности найти ее невозможно, Горбачев повел (ну, конечно, вполне бессознательно) “Чисто политическую работу” в ином направлении, перевел ее в плоскость “Атаки слабой позиции”. Начал, конечно, с приема “Докажи готовность” (перезвоны с Кулаковым, которые заметил Ефремов и – сразу напрягся), потом должно было наступить “Ожидание повода”, а, когда он нашелся, пришло время “Нет, я вам все же скажу...” с вытекающей отсюда “Демонстрацией горя”.

Разумеется, этот процесс шел совершенно естественно: Горбачев звонил Кулакову, а некие “шептуны и подхалимы”, которые после ухода М.С. из крайкома “стали группироваться вокруг Ефремова”, играли на “подозрительности” последнего. Наш герой видел все это, он “ожидал, вот-вот недовольство выплеснется наружу. Так оно и произошло вскоре”. Однажды члены бюро крайкома обсуждали некоего высокопоставленного пьяницу из своей среды. Все выступали весьма осторожно, лишь Горбачев “высказался за обновление на предстоящей конференции руководства горкома”, которым руководил упомянутый пьяница.

Дальше кульминация сценария “Атака слабой позиции”. Ефремов срывается и сообщает Горбачеву все, что о нем думает. Начальнику вторит рой “подхалимов”. Горбачев отвечает: “Если вам не интересны и, более того, бесполезны мои суждения и оценки, то прошу больше меня сюда не приглашать. Обсуждайте в “своем кругу”. У вас тут, я вижу, сложилось “прочное” единство и полное совпадение взглядов”. С этого момента отчуждение между фактически сосланным в Ставрополь Ефремовым и перспективным (имеющем в Москве покровителей, в чей адрес шла “Демонстрация горя”) юудущим генсеком лишь нарастало. Результат: летом 68-го с нашим героем случается “Неожиданное назначение”, он становится вторым секретарем крайкома.

Что и говорить, разыграно как по нотам. Но я продолжаю настаивать: это не отнюдь не М.С. провернул, это как бы само собой получилось, изнутри, кто-то помог, скажем – дед Пантелей (кстати, в переводе на русский язык это имя значит “всемилостивый). То, что Горбачев действительно не знал, к чему вел, подтверждается тем, что он хотел резко сменить род своей деятельности, искал “запасной аэродром”. Закончив в 67-м году сельхозинститут, всерьез думал о том, что “надо разворачиваться в сторону науки”. Уже даже сдал кандидатские экзамены.

По наивности, может быть, полагал, что там, в науке, он найдет мир деда Пантелея, что там не будет плана, рутины, бумаг – всего того, что так его мучило на неблагодарной должности первого секретаря горкома.

Но бессознательно запущенные им процессы уже шли, шли и шли... Должен был лишь наступить момент, чтоб они проявились. И он наступил: освободилось место второго секретаря крайкома. Когда это стало известно, М.С. демонстративно отодвинулся в сторону, засобирался на отдых в Сочи: я, мол, тут ни при чем, а если что, так это – полная неожиданность. И точно: “Вдруг перед самым отъездом звонок от заведующего общим отделом Павла Юдина:

– Не уезжай, Михаил, задержись, указание Ленида Николаевича”.

Горбачев к Ефремову: Ленид Николаевич, путевки “горят”, отпустите. Надменный ответ: “Дождешься пленума”. Горбачев: “Я заранее присоединяюсь к вашему предложению”. А тот опять: жди...

В общем, как ни противился Ефремов выдвижению нашего героя, а пришлось прогнуться. В Москве уже все было”предрешено”. Очевидно, поэтому, когда Ленид Николаевич пригласил к себе Михаила, дабы объявить о новом назначении, последний позволил себе скромный кураж: “Вы же со мной работать не хотите. И не надо себя насиловать. Претендентов много, а мне разрешите уехать в отпуск”. Каков шутник! Впрочем, нет, я забыл: он ведь тогда еще вроде не знал, что, несмотря на все ухищрения Ефремова, пытавшегося “использовать свои старые связи”, решение уже состоялось: “Капитонов занял твердую позицию, его поддержал Кулаков”...

Президент настаивает на том, что только потом уже ему рассказали об этом московские аппаратчики. В это можно поверить, ибо “Атака слабой позиции” особо успешна, когда бессознательна. Однако трудно поверить в то, что человек, столь успешно применивший эту “Атаку”, может быть столь невинен, что продолжает играть дурачка, когда уже дело сделано. Вот заключительный диалог, разобранной выше интриги – Ефремов посылает только что (5.08.68) избранного вторым секретарем Горбачева в Москву и слышит в ответ лепет:

“– Куда? К кому? Какие рекомендации?

– Сам знаешь куда – в орготдел ЦК. Там твоих заступников хватает”.

Особенно замечательно то, что едва закончился описанный выше политический процесс карьерного перехода, как противники помирились: “После двух-трех месяцев взаимной адаптации у нас, как прежде, сложились нормальные товарищеские отношения”. Это объяснимо: одно дело – детские политические игры в мире деда Пантелея и совсем другое – конкретная взрослая практика.

А конкретика состояла в том, что им обоим было выгодно, чтобы больше не было ссор, и в крае все шло хорошо. Потому что: чем быстрее Ефремова вернут в Москву (на любую должность), тем быстрее Горбачев станет первым в Ставропольском крае. Оба-двое они над этим работали. Но, конечно, М.С. опять делал крен в “Чисто политическую работу.

Он пишет: “У Кулакова отношения с секретарями строились на основе двух критериев – способности “сделать план” и личной преданности. Все остальное ему представлялось несущественным. Ну а совместные выпивки упрощали взаимоотношения до такой степени, что некоторые из секретарей, как говорится, сели Федору Давыдовичу на голову. Некоторые из них чувствовали себя в районе чуть ли не удельными князьками”. Распустились люди, а Ефремов не мог навести порядок. Он “трудно, нехотя шел на обновление секретарского корпуса”.

Мы это уже видели – в этом был один из поводов его конфликта с Горбачевым. Но когда последний стал вторым секретарем, не желающий больше ни с кем конфликтовать первый свалил на него все дела, связанные с безобразиями в секретарском корпусе. “Поставить секретаря райкома на место, предъявить ему принципиальные требования – не так просто, – объясняет Горбачев. – Особенно тяжело решались дела, связанные с начальственными пьянками”.

Тут М.С. взялся за дело круто, с огоньком. Он вспоминает: однажды “пришлось мне самому учинить проверку и устроить публичное разбирательство”. Ефремов ему бывало говаривал: “Михаил, не дело это”. А наш отвечал: “Пьянки среди руководителей – самая большая сегодня беда”. Ох, господа, не здесь ли создавалась идеология и оттачивались методы грядущей антиалкагольной кампании, ударившей уже не только по начальству? Впрочем, под видом борьбы с начальственным пьянством можно было проводить разумную кадровую политику.

И если бы Ефремов ему не мешал, Горбачев разбросал бы своих “Кадровых деток” повсюду. Вот было бы славно, ведь, наблюдая за работой людей, которых он еще будучи зав отделом парторганов выдвинул или поддержал (а мы описали), М.С. убедился в том, как много могут сделать для улучшения жизни инициативные, компетентные, порядочные руководители. Так он думал в тот момент, а позднее писал: “И мне казалось тогда, что достаточно подобрать и расставить такого рода кадры на ключевых постах, станет возможным решение многих насущных проблем”.

Идеалист, сколько раз ему в дальнейшем пришлось убедиться, что кадры, подобранные им, мало пригодны к серьезной работе. Да что там кадры – на дворе стоял август 68-го. Через две недели после того, как М.С. стал вторым секретарем, в Прагу вошли советские танки.

Ефремов как раз был в отъезде и заседание бюро крайкома, одобряющее “решительные и своевременные меры по защите завоеваний социализма в ЧССР”, прошло под председательством Горбачева, который, увы, лучше других знал положение дел в Чехословакии, поскольку не так давно встречался со своим студенческим другом Зденеком Млынаржем. Легко ли это все пережить человеку благородному и мыслящему?

Нет, нелегко. М.С. сообщает: “Постепенно я осознавал, что существовавшая система создала достаточно жесткие рамки для любой формы деятельности и инициативы. Эти рамки определялись направленностью политики руководства страны”. То есть вот он враг, нащупан пытливой мыслью и назван по имени: “Существующая система”. Именно она создала эти ненавистные “достаточно жесткие рамки”, котрые вечно мешают погружаться в мир деда Пантелея.

Эти ужасные “жесткие рамки” (“готовые “правила игры”) насаждают повсюду мир деда Андрея, заставляют все болше заниматься пошлой рутиной, тем, что не нужно, претит свободным порывам, душит чисто политическую работу, живой поиск, инициативу в запускании разнообразных процессов...

Что и говорить, после событий в Чехословакии, в Совсоюзе действительно наступает маразм. Горбачев свидетельствует: “После 21 августа началось “закручивание гаек” в идеологической сфере, жесткое подавление малейшего проявления инакомыслия. ЦК КПСС требовал от местных органов решительных действий в идеологии. Борьба с диссидентством приняла массированный повсеместный характер”. В таких условиях, ясное дело, полезней (для души) бороться с секретарским пьянством, но, увы, приходилось бороться и с несчастной интеллигенцией, которая вечно не вовремя высунется. Вот некто Садыков (завкафедрой философии Ставропольского сельхозинститута) тиснул книжечку в местном издательстве. Называется “Единство народа и противоречия социализма”.

Так себе, ничего такого страшного, все в духе хрущевско-косыгинских реформ, но, увы, ситуация успела уже измениться. Сверху идет указание: “проработать” товарища Садыкова на бюро крайкома. Не без некоторого охотничьего азарта М.С. вспоминает: “Разделали мы его на бюро, что называется, под орех. Да, это был “долбеж”. Главный наш идеолог Лихота требовал исключения из партии. Ефремов не поддержал. Остро критичным было мое выступление. Садыкову объявили строгий выговор, освободили от заведования кафедрой”.

Конечно, этот и другие подобного рода случаи использования приема “Не залупайся”. не прошли для М.С просто так. Карьера карьерой, а совесть ведь тоже имеется. Горбачев так прямо и говорит: “Мучила совесть, что мы, по сути, учинили над ними расправу, что-то неладное творилось в нашем обществе. /.../ Начинался “застой”.” Вот в самый разгар этих мук и как раз на подъеме застоя Горбачев избирается (10.04.70) на пост первого секретаря Ставропольского крайкома партии.

Брежнев сам занимался формированием секретарского корпуса, этой опоры режима. Во всяком случае – лично беседовал с каждым кандидатом при его назначении, присматривался. При смотринах Горбачева, произнеся необходимые общие слова о его назначении, Леонид Ильич вдруг “каким-то особо доверительным тоном” стал рассказывать, как отступал в годы войны по степям к Новороссийску: “Жара, пыль, безводье. Попить воды, утолить жажду – проблема.

Тогда я обратил внимание, что люди собирают во время дождя воду с крыш в специальные емкости”. Естественно, М.С. подтвердил правильность наблюдений генсека и сказал, что на Ставрополье проблема воды стоит еще острее, чем на Дону и Кубани.

Может быть, этим эпизодом и определилось приоритетное направление деятельности молодого первого секретаря. Ведь “Почувствовать настроение” руководителя при первом близком контакте с ним и затем играть на этом настроении, сделать наметившееся при первом знакомстве лейтмотивом дальнейшей своей деятельности и как бы основой продолжения контакта – один из существеннейших приемов успешной карьеры (мы сейчас уже начали разбирать новую технологию).

Разумеется, Горбачев и без всякого Брежнева знал, что такое вода с зоне рискованного земледелия, нутром чуял еще с раннего детства (мать-природа), но уж раз сам генсек ни с того, ни с сего заговорил о воде, это – что-то вроде знака свыше...

Начал М.С. так, как обычно он начинал на всяком новом месте: на одном из первых заседаний бюро крайкома поставил вопрос о разработке перспективного курса, который привел бы и так далее... Коллеги не то, чтобы не поддержали, но как-то насторожились. И тогда он изложил в письменном виде свои соображения, развернувшаяся дискуссия закончилась согласованным решением.

Далее, естественно, “завязался процесс коллективных размышлений, совещаний и встреч с учеными, специалистами, практиками”. Все это нам уже до боли знакомо (“Поиск своей ниши”, “Посоветоваться со специалистами”), однако, как мы уже тоже знаем, на каждом новом месте в начинаниях М.С. появляется новый лейтмотив. В данном случае (согласно “Почувствованному настроению”) это была вода.

Конечно, проблема орошения как-то решалась и раньше, уже началось строительство второй очереди Большого ставропольского канала (БСК), но, как объясняет Горбачев, “мы подсчитали, что при существующих темпах сооружения БСК ни мы, ни наши дети не увидят зримых результатов”. А результаты хотелось видеть как можно быстрее. Очень хотелось, чтобы результат деятельности нового руководителя явился бы весомо, грубо, зримо перед всеми – и перед начальством, и перед населением (“Синдром Бобчинского”).

В общем, появилась записка в ЦК, и уже осенью, на отдыхе в Кисловодске, М.С. заставил министра мелиорации и водного хозяйства СССР прочесть эту записку. Кстати, роль Ставропольских курортов (тоже в некотором смысле водная проблема) в продвижении Горбачева в столицу огромна. Но мы здесь об этом не будем говорить – во-первых, потому, что хватит уже, а во-вторых, потому что курорты курортами, но – надо быть Горбачевым (человеком с тем комплексом свойств, которые мы здесь постепенно описываем), чтобы эффективно такие вещи использовать. Вот и продолжим о горбачевских каналах.

Министр обещал поддержать. Теперь нужна была поддержка генсека. Случай помогает удачливым: примерно через месяц М.С. оказался рядом с Брежневым на трибуне во время юбилейных мероприятий в Баку, урвал момент, объяснил свою боль, получил аудиенцию. Процесс пошел. Леонид Ильич слушал внимательно, вникал в расчеты и схемы и вскоре на заседании Политбюро (на которое нашего героя даже не пригласили) рассказал о планах строительства канала. При этом заметил: “Надо поддерживать новых молодых руководителей, которые ставят вопрос крупно, по-государственному”. Надо ли объяснять, что работа на теперь уже Всесоюзной ударной комсомольской стройке БСК закипела.

Это ведь что-то напоминает, не правда ли? Такая кипучая деятельность ради осуществления довольно рутинных взрослых строительных работ... Точно так же когда-то, будучи еще школьником, Михаил самоотверженно вкалывал вместе с отцом на комбайне, а потом (в результате) уехал в Москву. Описывая это, мы сказали, что тут не просто случайность, но особая технология “Заезд в рай на комбайне”. Ее суть мы тогда же наметили, но до сего момента не имели повода поговорить о деталях. Не потому, что Горбачев не применял ее с юношеских лет, а потому что в его описании предыдущих этапов карьеры технология эта была представлена смутно. Здесь же “Заезд в рай на комбайне” открывается во всех деталях.

Итак, при первом же разговоре с Брежневым Горбачев “Почувствовал настроение” генсека, которое, в общем, соответствовало реальным потребностям края, 50% которого – засушливая степь. И потому стал носиться с идеей интенсификации строительства БСК – посоветовался с товарищами, написал записку, переговорил с министром, добрался до генсека. Этот организационный этап технологии “Заезд в рай на комбайне” назовем “Внедрением идеи-толкача”, а его увенчание – “Апелляцией к дедушке”.

Дальше “идея-толкач”, извлеченная из “Почувствованного настроения” становится “Общим проектом” начальника (Брежнев) и исполнителя (Горбачев). Начальник, проникшийся важностью “идеи-толкача”, оформленной в “Общий проект”, заявляет его как свой, после чего наступает этап под названием “Сотрудничество со взрослым” – долгую рутинную работу, во время которой наш герой проявляет себя прекрасным работником и перспективным руководителем, набирает очки и авторитет... В какой-то момент он должен будет “Отвалиться от отца”, как мы это уже говорили, сбежать или “Сделать ручкой”.

Так вот, в ноябре 74-го вторая очередь канала была пущена. Правда, земли, на которые пришла вода этой очереди, не очень нуждались в орошении. Надо было продолжать, гнать канал в засушливые степи, вкладывать в него все новые ресурсы. Недруги постоянно упрекали: “деньги, мол, вкладываются, а ощутимых результатов не видно”. Ох, уж эти застойные времена и нравы! Тогда сама жизнь заставляла устраивать показуху... То есть надо было бы, конечно, больше заботиться о строительстве и благоустройстве обводнительно-оросительной сети, чтобы не портить землю и зря не расходовать деньги. А так – ну, строили, конечно, эту сеть, но с – отставанием.

Анатолий Коробейников, работавший в те годы в распоряжении Горбачева в Ставрополе пишет: “Хроническая болезнь – поскорее отрапортовать об успехах – оборачивалась тем, что вводимые в эксплуатацию орошаемые участки постепенно выходили из зоны повышенного внимания и заболачивались, почвы подвергались засолению”. К сожалению, Коробейников прав. Поезжайте на Ставрополье – там вам во всех красках живописуют печальную повесть о засолении.

Совершенно неважно, понимал М.С. неблагоприятные последствия производимых работ или нет. Он все равно ничего другого не смог бы сделать. Потому что время было такое – эпоха застойных торжественных рапортов и эфемерных великих свершений. Тот же Коробейников вспоминает, что иногда подначивал своего патрона резануть правду-матку на каком-нибудь пленуме. “Ну и где я буду после такого выступления?” – отвечал глава края (“Не залупайся”). И он был, разумеется, прав. У него была своя цель в жизни, и ради этой цели надо было не устраивать идиотские эскапады, а неуклонно работать.

Само собой, Горбачев в это время занимался не только каналом. Строительство канала было лишь основой его деятельности. Тем, что, с одной стороны, постоянно напоминало властям о том, что вот есть такой Горбачев (“Синдром Бобчинского”), а с другой – вытягивало всю экономику края (“Сотрудничество со взрослым”) и одновременно все выше поднимало героя в глазах руководства, готовило закономерный (хотя и “неожиданный”) финал этого триумфального “Заезда в рай на комбайне”.