год 2010-й - более 30.000.000 обращений

В воспоминаниях М.С. о раннем детстве как будто вообще нет отца. То есть он упоминается косвенно, как вообще человек и родитель, но – не в качестве конкретной живой индивидуальности. Вот, скажем, в описании предвоенной жизни он, наверное, есть, должен быть, но поди-ка узнай его здесь: “В свободное от работы время, по воскресеньям, семьями выезжали отдыхать в лесополосы.

Мужчины пели протяжные русские и украинские песни, пили водку, иногда дрались”. Все. Да собственно, Михаил и не мог толком запомнить Сергея Андреевича, поскольку – то сын жил у деда, то отец воевал, а когда был дома, с утра до ночи работал. Воспитание осуществлял через жену.

Особую роль в судьбе сына Сергей Андреевич сыграл после войны. Вернувшись с фронта, он работал в МТС на комбайне, и с 46-го сын начал ему помогать – на ремонтных работах, а во время уборки хлебов – в поле. Сын сообщает, что они в этом время много обо всем говорили и добавляет: “Отношения у нас сложились не просто отца и сына, но и людей, занятых общим делом, одной работой. Отец с уважением относился ко мне, мы стали настоящими друзьями”.

Что ж, переложив на жену и ее родственников суровые меры по воспитанию маленького ребенка, нетрудно поддерживать именно дружеские отношения с взрослым сыном. К тому же в 16 лет речь идет уже не о бессознательном впитывании каких-то впечатлений, исподволь формирующих характер, а о чем-то другом. Скажем так: о рациональном взрослом сотрудничестве. И результат этого сотрудничества впечатляет. В 48-м году Михаил получил свой первый орден.

В этой истории есть нечто нарочитое. Все-таки странно, что, казалось бы, простая работа в поле, цель которой – намолотить как можно больше зерна, дабы принести как можно больше денег в семью, обернулось трудовым подвигом. Но все объясняется просто: в 47-м начал действовать Указ, согласно которому тот, кто намолотил 10 тыс. центнеров получал звезду Героя соц. труда, а кто 8 тыс. – орден Ленина. Горбачевы намолотили – элегантные цифры! – 8888 центнеров, что позволило получить отцу орден Ленина, а сыну – Трудового Красного Знамени.

Президент вспоминает: "Сообщение о награде пришло осенью. Собрались все классы на митинг. Такое было впервые в моей жизни – я был очень смущен, но, конечно, рад. Тогда мне пришлось произнести свою первую митинговую речь".

Но кроме этих глубоких политических переживаний орден дал будущему генсеку нечто большее: возможность поступления на юридический факультет МГУ им. Ломоносова без экзаменов и даже без собеседования. То есть юноша просто направил по почте в приемную комиссию документы и был зачислен. Горбачев объясняет: "Видимо, повлияло все: и "рабоче-крестьянское происхождение”, и трудовой стаж, и то, что я уже был кандидатом в члены партии, и, конечно, высокая правительственная награда".

Да, без всего этого парню из глухой ставропольской глубинки поступить в университет было бы трудно. Он хоть и окончил школу с серебряной медалью, подготовлен к МГУ был не слишком хорошо, в чем косвенно и признается: "Друзья-москвичи подтрунивали: многое, что для меня было новым, им было известно со школьной скамьи, но я то заканчивал сельскую школу". И еще при этом все время отвлекался от учебы. Жизнь заставляла. В общем, получение ордена было своего рода вступительным экзаменом. Правда, абитуриент все не мог толком выбрать, на кого он, собственно собирается учиться – то ли на железнодорожника, то ли на юриста.

Решил стать юристом. До сих пор не понимает – почему. "Не могу сказать, что это был всецело выношенный замысел. Что такое юриспруденция и право, я представлял себе тогда довольно туманно. Но положение судьи или прокурора мне импонировало". К тому же молва об МГУ как самом престижном и важном вузе страны доходила до самых далеких медвежьих углов, и Михаил, желавший быть во всем первым, "решил, что должен поступить не иначе как в самый главный университет".

Понятно, что работа с отцом на комбайне была абсолютно взрослым, конкретным, практическим делом. Поставлена цель – намолотить столько-то – и предприняты определенные усилия для реального ее достижения. Цель с блеском достигнута.

Если б так дальше пошло, человек с такими задатками сельского труженика мог бы сделать прекрасную карьеру хлебороба, стать зажиточным фермером, даже земельным магнатом. Но атмосфера Советской страны ничего подобного не допускала, предполагала совершенно другое. Достиг человек трудового успеха, пожалуйста – орден, почет, митинговые страсти, отъезд на учебу в Москвы.

Впрочем, не на всех успех действовал так, что, достигнув его, люди бросали свой комбайн (станок, паровоз, пишмашинку, рояль) и отправлялись куда-нибудь вдаль получать специальность, о сути которой не имели никакого представления. Многие, добившись первого успеха на своем конкретном поприще, продолжали на нем оставаться – молотить, точить, водить, писать, играть – и тут достигали впечатляющих результатов, а при случае – и руководящих постов в своих узких специальностях. Михаил Горбачев не из таких. Он предпочел заехать на комбайне в МГУ. Это ему больше “импонировало”. С чего бы?

Чтобы это понять, надо вспомнить о двух виртуальных мирах, которые в раннем детстве возникли в душе М.С. – мире деда Пантелея и мире деда Андрея. Мы до сих пор говорили лишь о зачатках этих миров, о тех жизненных условиях, под влиянием которых они возникли, о том субстрате, на котором сформировались первоначальные смутные видения их в душе нашего героя. Теперь можно добавить к этому еще кое-что. Понять, как трансформировались с возрастом эти миры.

В доме деда Пантелея мальчик, во-первых, набрался образцов поведения партийного функционера и организатора, а во-вторых, будучи окружен великой заботой и беззаветной любовью, привык чувствовать себя “главным”. Так закладывались основы личности.

Потом все это внезапно и трагически оборвалось, и Миша лишился возможности практиковать то, что уже стало его характером – получать одобрение за то, что он вылитый дед, а также – особое внимание к своей персоне. В результате он испытывал горькое разочарование в жизни и искал способа как-нибудь все это вернуть, воссоздать мир деда Пантелея на новой основе.

Кант бы задал вопрос: как это возможно? Но наш мальчик никаких рациональных программ, разумеется, не создавал. Он просто вслепую нащупывал возможности построения нового мира, повсюду воспроизводя манеру поведения, обретенную в дедовском доме. Эта манера уже нам известна, мы будем в дальнейшем ее называть (как и структуру в душе президента, ее продуцирующую) “Вылитый дед, требующий внимания”. Это некоторый синтез дедовского поведения и поведения детского. То есть – то, что имело в том доме успех, привлекало к Мише внимание взрослых (типа: ну что ты, малой, бровки хмуришь, вот тебе пирожок), взывало их похвалы (нет, ну вы посмотрите, какой молодец, прямо дед).

Ясно, что за пределами дедовского дома такое поведение может иногда приводить к успеху (человека хвалят, любят, почитают), а иногда – к краху. Постепенно человек начинает чувствовать, где можно себя так вести, а где – нельзя.

Поначалу, конечно, некоторые его действия посторонним людям могли казаться (а значит – и быть) неадекватными. Вот, например, в первом классе одна его соученица получила в подарок от школы куклу за отличную успеваемость. Далее бесхитростный рассказ одноклассницы: “Вечером, возвращаясь домой, услышала чье-то пыхтение. Оглянулась – стремительно приближается кто-то. Миша бежит! /.../ Догнал. Повалил в снег. Сел на шею.

Обидно было мальчишке, что не его отметили, ведь тоже неплохо учился”. Из этого свидетельства можно понять, насколько Горбачев, только недавно покинувший дедовский дом, привык быть главным, как хотел он быть первым и сколь брутально добивался этого. Но вскоре ему стало ясно, что подобными методами особых успехов не добьешься. И он научился быть конструктивным.

В частности, обнаружилось, что в школе можно не только учиться, но и – заниматься общественной работой, что весьма и весьма учителями приветсвуется. А поскольку председательский мир деда Пантелея изначально ассоциировался у мальца с неким партийным функционированием и одновременно – с поощрительным вниманием старших, постольку этот прекрасный мир мог сам собой воссоздаваться на пионерско-комсомольской почве. То есть Миша прямо печенкой почуял, что коммунистические организации детей и юношества – собственно, и есть тот же дедовский мир. Именно здесь, проявляя наклонности, развившиеся в общении с Пантелеем Ефимовичем, можно было безо всяких эксцессов быть в центре внимания, быть главным.

И Михаил с головой окунулся школьную общественную жизнь. Все время что-нибудь придумывал, организовывал, возглавлял. Вечно горел, всегда впереди всякого процесса, неизменно вожак – сперва пионерский, потом комсомольский. Уже будучи главой государства, он поделился с Валерием Болдиным тем, как однажды сорвал в занятия в школе, выведя всех учащихся на встречу воды, пришедшей по каналам в их засушливую степь. Лохи-учителя даже не поняли политического значения этого события. Небось думали: ну, пришла вода, и хорошо, будет у нас урожай. А юный ленинец проявил себя как застрельщик, поднимающий массы на мероприятие. Само собой, Мишу никто за этот порыв не мог порицать, разве что только совсем уж отсталые учителя слегка поворчали.

Ни в коем случае не следует думать, что это все какие-то там рациональные ходы, преследующие какие-нибудь шкурные цели – выдвинуться, оказаться в центре внимания, впереди, во главе. То есть – да, конечно, впереди, во главе, но ведь в этом еще не было ничего просчитанного. Было лишь естественное для Миши поведение (в широком смысле, включающем и идеологические заморочки), усвоенное в дедовском доме, непроизвольные действия, производимые устройством в душе, которую мы называем “Вылитый дед, требующий внимания”. И были условия, в которых такое поведение имело успех, приветствовалось, приносило признание и дивиденды.

Это буквально был мир деда Пантелея, в котором ребенок был “главным”, но только – преобразованный новыми условиями и обстоятельствами мир. Расширенный и усложненный, но столь же прекрасный и игровой. Подчеркнем еще раз: в этом мире наш герой располагался столь комфортно и натурально, что ему не требовалось никаких усилий, чтобы быть в центре событий, все получалось как бы само собой. Скажем, в Привольненской школе он был секретарем комсомольской организации. Потом пришлось продолжать учебу в райцентре. Кем должен стать Михаил? Ну конечно – комсомольским секретарем.

Кстати, вот, как его тогда избирали: “Представитель райкома предлагает мою кандидатуру для избрания секретарем. Из зала голоса: “А кто такой Горбачев? Пусть встанет, поглядим”. Встаю. “А-а-а!” Стал садиться, а в это время кто-то убрал стул. И я под общий хохот приземлился... на пол. Обычный школьный розыгрыш. Зато избрали тайно и практически единогласно”. О, как задорна она, комсомольская жизнь! Только вот непонятно пока, что в этом контексте значит слово “зато”? Потом – станет ясно.

Стоит добавить, что эту историю М.С. рассказывает в подтверждение “интересной закономерности”, которую он не то обнаружил, не то вспомнил после того, как описал в своих мемуарах историю избавления от Лигачева и прочих “консерваторов”, которые привели его к власти. Закономерность такова: “В силу каких-то обстоятельств я всегда приходил на тот или иной пост в момент, когда меня не ждали.

Да и для меня самого это часто бывало неожиданным”. Вот и мы как раз говорим об этих таинственных “каких-то обстоятельствах”. Они коренятся в виде особой структуры “Вылитый дед...” глубинах бессознательного нашего героя и обусловлены особенностями мира деда Пантелея, в который М.С. всегда так стремился.

Из вышесказанного ясно, что мир деда Пантелея можно воссоздать только там, где ценности этого мира имеют хоть какое-то значения. Этот мир плохо приживается там, где люди заняты взрослой конкретной работой. Например, работая в поле на комбайне, вряд ли можно рассчитывать на то, что будут правильно поняты твои, приправленные политическим балабольством, устремления стать среди коллег самым главным. В лучшем случае тебя не станут слушать, в худшем – дадут пинка под зад (если ты, конечно, не официальный посланец партии).

Полевые работы, как и любая конкретная работа – от чистки сортиров до пения арий, – это рациональное взрослое дело, конкретно-трудовой мир деда Андрея. Михаил проявил себя в нем блестяще. Сказалась закваска, идущая от Андрея Моисеевича через отца. Но в конце концов в нем не прижился. Хоть отец и говорил ему: “После школы – смотри сам. Хочешь – будем работать вместе. Хочешь – учись дальше. Чем смогу – помогу. Но дело серьезное, и решать только тебе”.

Ну что тут решать? Выбор между мирами у Горбачева уже изначально предрешен, на бессознательном уровне. Устройство “Вылитый дед, требующий внимания” сформировалось в нем вместе со способностью “мышленья”, стало характером, укрепилось пионерским опытом, стало средством достижения жизненного успеха. Взрослый труд на комбайне, конечно, тоже принес Михаилу успех и доставил удовольствие. Главное, он научил его тому, как по-взрослому, без лишнего балабольства достигать поставленной цели, окончательно оформил в душе структуру, которую мы будем в дальнейшем называть “Взрослый” (а началось это формирование, когда еще Михаил во время войны трудился с матерью по дому, чтоб выжить).

Но вот что интересно: “Взрослый” и “Ребенок” (будем и так, по-берневски, называть “Вылитого деда...” в душе Горбачева) в период осенней страды 48-го преследовали разные цели. У Взрослого была взрослая цель – намолотить больше восьми тысяч центнеров зерна, чтобы получить как можно больше денег (и орден тоже пригодится). А у Ребенка – цель детская: получить высокую правительственную награду, покрасоваться на митинге и уехать туда, где ему “импонировало”.

Нам сейчас эта героическая работа на комбайне демонстрирует, как возможно плодотворное сотрудничество “Ребенка” и “Взрослого” в душе нашего героя. И та же работа в свое время научила “Ребенка” Горбачева тому, как можно использовать взрослость в себе для достижения своих детских целей. Надо идти рука об руку со “Взрослым”, достигать вместе с ним его цели, а потом, когда цель “Ребенка” достигнута (а “Взрослого” – еще, может быть, нет), вдруг отвалиться от него, скатиться в детское состояние. В данном конкретном случае это горбачевское впадение в состояние “Ребенок” выглядит как отделение от отца, с которым Миша работал, но вообще-то это “Сотрудничество со взрослым” – внутренний психологический процесс.

Со стороны это может видеться так: нормально функционирующий взрослый работник вдруг скатывается в детское состояние. Впоследствии у Горбачева это станет постоянным методом делания карьеры. Нам придется в этом еще разбираться на конкретных примерах. Но уже здесь назовем эту ловкую (хотя и бессознательную) карьерную технологию “Заездом в рай на комбайне”.

К моменту окончания школы Михаил еще не применял эту технологию систематически. Но он уже прекрасно по опыту знал, что работа в поле – совсем не то же самое, что работа общественная. Судя по тексту “Жизни и реформ”, именно во время изнурительной работы на комбайне в юноше окреп мощный импульс преодолеть чудовищные условия взрослого существования, вырваться из невыносимого “идиотизма крестьянской жизни” (как выражался Карл Маркс), многократно усиленного идиотизмом Советской власти. Однако – как преодолеть? “Бежать – не убежишь, не давали крестьянам паспорта, – пишет М.С. – А без паспорта – до первого милиционера.

Да и не возьмут никуда на работу в городе. Один шанс: завербоваться через “оргнабор” на какую-нибудь “великую стройку”. Чем это отличалось от крепостничества? Даже спустя годы, выступая с докладами об аграрной политике, я с трудом удерживался от самых резких оценок и формулировок, потому что знал, что это такое – крестьянская жизнь”.

“Знал”, но “удерживался”. Потому что уже “выступал” в мире деда Пантелея. Потому что к тому моменту уже далеко “убежал” из мира деда Андрея на своем виртуальном комбайне

В университете деревенский паренек приобрел очень многое: столичный лоск, друзей, связи, знания, членство в партии, но главное – жену. Может быть даже, встреча с Раисой Максимовной оказалась центральным эпизодом его жизни. Ибо – все замеченные нами выше особенности душевного устройства отрока Михаила с ее появлением соединились, как в фокусе, преобразовались и стали тем, что мы ныне знаем как характер президента Горбачева. Именно поэтому мы сейчас подробно остановимся на том, как М.С. сблизился с Р.М.

Наш герой сообщает, что, учась в университете, предпочитал книги танцулькам (поступив, решил отдаваться только учебе, “никаких “амуров”). Но вот как-то вечером 1951 года заглянули к нему друзья Володя Либерман и Юра Топилин, любители танцев и девочек, и говорят: “Там такая девчонка! Новенькая! Пошли!” Миша, видно, хотел отговориться – “Ладно, – отвечаю, идите, догоню...” – и было уж снова уткнулся в книжку, но – “любопытство пересилило”, он “пошел в клуб”. Наверное, что-то его заставило пойти. Что-то более глубокое, чем элементарное любопытство. Во всяком случае, он сам добавляет: “Пошел, не зная того сам, навстречу своей судьбе”.

Познакомились. Раиса Титаренко, как оказалась, училась в том же здании, что и М.С. (но – на философском) и жила в том же общежитии. Настроенный мистически во всем, что касается жены, М.С. удивляется: “Как я не увидел ее раньше – не могу понять”. С этого самого момента для будущего президента “начались мучительные и счастливые дни”. Почему “мучительные”? А дело в том, что Михаилу показалось, что знакомство с ним “не вызвало у Раи никаких эмоций”. Она отнеслась к этому знакомству “спокойно и равнодушно. Это было видно по ее глазам”.

Может быть, именно равнодушие задело за живое неопытного в амурных делах юнца, и он стал искать новой встречи. Тут помог более опытный сокурсник Юра Топилин, пригласивший Раю и кого-то еще из девушек ее комнаты в гости. Юноши угощали девушек чаем и беседовали обо всем. М.С. вспоминает, что очень хотел “произвести впечатление”, но опасается, что “выглядел ужасно глупо”.

Очень может быть, ведь молодые люди, стремящиеся “произвести впечатление”, обычно и выглядят глупо (вообразите себе, как общается с девушкой “Вылитый дед Пантелей, требующий внимания”). Впрочем позволим себе усомниться в том, что именно поэтому Рая “оставалась сдержанной и первой предложила расходиться...” Уж скорей это было особого рода формой кокетства (уверен – вполне бессознательного) умной девушки, серьезно смотрящей в будущее. Такие обычно тщательно выбирают себе жертву, раскидывают сети и терпеливо ждут, когда объект в них запутается...

Давайте последим за тактикой Раи Титаренко. Влюбленный паренек “вновь и вновь старался с ней встретиться, завязать разговор. Но шли недели, месяц, другой. Лишь в декабре 1951 года такой случай наконец представился”. Дело было опять-таки в клубе, на встрече с деятелями культуры. В перерыве Михаил пошел по проходу, ища знакомых, и вдруг – обратите внимание на композицию действа! – “скорее почувствовал, прежде чем увидел, что на меня кто-то смотрит. Я поздоровался с Раисой, сказал, что ищу свободное место”. Дальше сильный женский ход, подсекающий забуревшего в книгах отличника: “Я как раз ухожу, – ответила она, поднимаясь, – мне здесь не очень интересно”. Даже очень неопытный мальчик понимает в такой ситуации, что нужно делать. М.С. “предложил ей пойти вместе”.

Тем более, что ему “показалось, что с ней происходит что-то неладное”. Что это за “неладное”, мы еще обсудим, а здесь лишь отметим, что, выйдя из клуба, они наконец-то разговорились, и Михаил настолько осмелел, что предложил погулять. Раиса согласилась, и парочка долго бродила по улицам, разговаривая “о многом, но более всего о предстоящих экзаменах и студенческих делах”. Так они стали встречаться, проводить все свободное время вместе. М.С. констатирует: “Все остальное в моей жизни как бы отошло на второй план”.

Но это еще не конец. Видимо, Рая еще не почувствовала, что овладела целиком всем существом своего избранника. Мишу ждало еще одно испытание на пути к сердцу подруги. Испытание, которое уже окончательно привяжет двух этих людей друг к другу, сделает их неразрывной парой, единством. Разберемся. Президент пишет: “Но в один из зимних дней произошло неожиданное. Как обычно, мы встретились после занятий во дворике МГУ на Моховой.

Решили на Стромынку идти пешком. (Это семь километров. – О.Д.) Но всю дорогу Рая больше молчала, нехотя отвечая на мои вопросы. Я почувствовал что-то неладное (опять это “неладное”. – О.Д.) и спросил прямо, что с ней. И услышал: “Нам не надо встречаться. Мне все это время было хорошо. Я снова вернулась к жизни. Тяжело перенесла разрыв с человеком, в которого верила. Благодарна тебе. Но я не вынесу еще раз подобное. Лучше всего прервать наши отношения сейчас, пока не поздно...”.”

Значит, был еще кто-то другой, негодяй, обманувший несчастную девушку. Но ведь это еще не основание для того, чтобы использовать будущего генсека для того, чтобы лишь отогреться около него, а потом оттолкнуть – “пока не поздно”. Ведь всякой нормальной женщине ясно, что этот деревенский мальчик, орденоносец, отличник, комсомольский активист, думающий лишь об учебе и карьере, просто не способен, что называется, “поматросить, да и бросить”. М.С. сообщает, что все его однокурсницы прекрасно понимали, что он отнюдь не склонен ни к каким “амурам”, “довольно быстро интуитивно почувствовали это, во всяком случае к разряду “женихов” не относили”.

Так за кого же принимала Рая влюбленного Мишу? Может, она думала, что он способен бросить ее ради учебы и комсомольской работы? Или, может еще, отказ от дальнейших встреч был просто нелепым капризом девочки, проверяющей чувства своего друга на прочность? Ответа нет. Но Михаил Горбачев до сих пор относится к этому случаю очень серьезно. Настолько серьезно, что подробно излагает его в своих в основном политических мемуарах и, не замечая того, объясняет нам смысл той размолвки. Вот продолжение его рассказа: “Мы долго шли молча. Уже подходя к Стромынке, я сказал Рае, что просьбу ее выполнить не могу, для меня это было бы просто катастрофой. Это и стало признанием в моих чувствах к ней”.

Ну наконец-то! Ходить с девушкой столько месяцев и даже не намекнуть ей словами (без слов-то и так было все ясно) о своих чувствах – это, знаете ли, что-то уж слишком высокое. Все-таки женщины предпочитают ясность, и Раиса просто вынудила недогадливого Мишу к признанию. Хотя – и не прямому. Поэтому, очевидно, когда молодые дошли до своего общежития, и Михаил назначил Раисе свидание через два дня, она все-таки решительно сказала: “Нам не надо встречаться”, – а он твердо ответил: “Я буду ждать”. И они встретились. И продолжали проводить все свободное время вместе. “Бродили по московским бульварам, делились сокровенными мыслями, с удивлением и радостью находили друг в друге все то, что нас сближало”.

Значение этого длительного процесса для дальнейшей судьбы и карьеры влюбленного студента было огромно. Завершение ознаменовалось необычными – то ли метеорологическими, то ли психологическими явлениями: “В июне 1952 года, в одну из белых ночей, мы проговорили в садике общежития на Стромынке до утра”. Согласимся: “белые ночи” в Москве явление редчайшее. “В ту июньскую ночь, может быть, до конца поняли: мы не можем и не должны расставаться. Жизнь показала: друг в друге мы не ошиблись”.

"Газета СНГ.ру" обладает эксклюзивным правом на текст о Горбачеве. Начиная с 19 февраля мы будем давать его с продолжением на протяжении 10 дней. Завершиться публикация как раз к дню рождения Михаила Сергеевича, 2 марта.