ЧАСТЬ 1

1.1.УТОПИЯ УСТРОИТЕЛЬСТВА

Сам термин “общечеловеческие ценности” приобрел в нашей стране право на существование в связи с провозглашаемой перестройкой. Он—визитная карточка этой эпохи. Им символизируется ее идеальное измерение, ее стремление найти выход их духовного тупика. Им в очередной раз обозначены мессианские устремления, идущие в мир с евразийского материка духовности. И мы считаем такие намерения в принципе правильными. В них— замах, масштабность, планетарный замысел.

Но в них же и трагедия поверхностности, маниловщины, неспособности додумывать до конца—свойство интеллектуалов 60-х годов, причем отнюдь не только советских интеллектуалов.

Возникшая как антитеза идеям “классовой морали”, “классовых интересов” эта новая идея немедленно превратилась в идеологему, отвечающую всем стандартам советского бюрократического сознания, а именно: псевдоэлитности, размытости или, как это определял Л.Толстой, “неопределенности”, эклектичности, директивности, уплощенности и одномерности, отрыву от реальности и т.д. и т.п.

Но главная наша цель—рассмотреть вопрос об общечеловеческих ценностях предъявленных в рамках перестроечного проекта вне его советско-бюрократических искажений. (За них мы уже заплатили и еще заплатим особо.) Говоря о ценностях для постперестройки, мы не считали себя вправе ограничиваться критикой паллиативов. Мы считаем тупиковым тот путь, которым пошли основные творцы данного проекта, совершив, с нашей точки зрения, целый ряд гносеологических ошибок, в том числе абсолютизировав понятие “прогресс” и положив в основу своей концепции пресловутый метафизический оптимизм, тезис о том, что так называемая антропологическая катастрофа порождена не сущностью человека, но порчей этой сущности. Этот инфантильный гуманизм, по нашему мнению, чреват опасностью не только для СССР, но и для всего мирового сообщества.

1.2 ДЬЯВОЛ И ГОСПОДЬ БОГ

Идея общечеловеческих ценностей исходит из отрицания трансцендентной борьбы за душу человека, являющуюся высшей из ценностей.

И, как уже не раз в истории, мы по поводу общечеловеческих ценностей задаемся вопросом об объеме, глубине и подлинном содержании этого понятия, о том, “що це таке и с чим его исть?”. Вопрос, казалось бы, должен быть задан творцам проекта, но они почему-то не торопятся отвечать.

Предлагая нам тотальный рационализм и требуя от нас “целерационального действования”, они, коль скоро к ним пытаются применить те же мерки, вдруг становятся интуитивистами чистой воды.

Какого же Бога? Того, с чьей помощью общечеловеческие ценности единственный раз в истории были явлены во плоти?

Но принятие этого утверждения всеми без исключения людьми, в том числе и теми, кто трактует этот закон по-другому и от лица иной трансценденции, не может происходить иначе, чем путем насилия (явного или скрытого) “ад майориум глориам деи”.

Слова же о том, что нравственный закон един, как едина истина и един Бог, но что есть много путей выражения истины и проявления Бога, ничего не добавляют к беспомощности исследователя при разрешении вопроса о сути Бога и истины.

Ибо, кроме постоянства всех этих понятий, якобы всего лишь различными извилистыми путями ведущих к одной магистрали, у человечества есть и нечто еде более постоянное, чем все эти постоянства. А именно—трудности (конечно же, временные, какие же еще!), связанные с вопросом о том, что есть подлинное добро, а что есть видимость, творимая имитатором, что есть Бог, а что есть Дьявол, выдающий себя за Бога.

Высшая истина всех религий—напряженная борьба между Богом и Дьяволом, трагический и великий удел человека, являющегося субъектом и пространством этой великой войны.

А значит, высший грех есть смирение, ожирение, самодовольство, успокоение—то, которое знает дедукцию общечеловеческих ценностей и вещает от их лица, более того—тщится измерять своими рукотворными мерками сколь адекватно те или иные общечеловеческие ценности воплощены в тех или иных культурах.

1.3 ЧТО ВНУТРИ?

Ценности творятся в недрах религий, которые оплодотворяют ими человеческую культуру. Религия есть, таким образом, отец, а культура—мать ценностей.

Но ни то, ни другое в исторической практике в чистом виде не существует.

Тогда где же та субстанция, которая позволяет вести разговор об общечеловеческих ценностях? И есть ли вообще какая-то субстанция, за которой можно закрепить статус общечеловеческой, универсальной?

Она, безусловно, есть. Такой субстанцией, растущей и крепнущей на протяжении двух последних веков, являются наука и техника, сложнейшие создания человечества, в неизмеримо большей степени, нежели культура и религия, носящие всемирный характер.

Таким образом, соблазн сотворения планетарных ценностей в том и состоит, чтобы абсолютизировать науку и технику в виде универсуума, способного породить глобальный консенсус.

Техника при этом стремиться заменить или подменить собой культуру, создавая взамен нее индустрию элитарных или массовых развлечений, а наука—религию, ставя на ее место психоанализ и порождаемый им комплекс психотехнологий, берущих на себя заботу о воздействии на “Я” и сверх—“Я” человека и на интеграцию его в социуме.

То, что рождается в результате, есть по сути гомункулы религии и культуры, ничего не способные создавать.

Оторванные от продуктивного диалога с религией и культурой, наука и техника обращаются в новых богов. на службу которым ставится человечество.

Не техника и наука—для человека и человечества, а человек и человечество—для поклонения и служения технике и науке—вот та перевернутая реальность, которая порождена тотальным господством науки и техники п XX (да и не только в XX!) веке. Но и это еще не все.

Будучи оторванной от культуры и религии, как генерирующих творческую энергию субстанций, наука и техника становятся на путь экстенсивного развития, где количество инноваций подменяет собою их качество и где компилятивный, компьютерный интеллект все в большей степени подменяет собой интеллект креативный, не мыслимый вне связи с культурой и религией.

Налицо очередной акт интеллектуальной шизофрении, конфликт между провозглашаемыми целями и действиями, творимыми якобы во имя осуществления этих целей, а на деле приводящие к их убийству.

Беда не в том, что предпринята попытка создать общечеловеческие ценности, а том, что это попытка с негодными средствами. Для того, чтобы эти ценности могли бы быть построены, необходимо, чтобы их творец оказался вне замкнутой системы ценностей, предопределенных его собственным бытием в культуре, религии, его собственной почвой. И изначальный порок методологии того, кто пытается выступать сейчас от лица общечеловеческих ценностей—то, что пространством, в которое они считают необходимым выйти для того, чтобы осуществить нечеловечески трудный синтез, является пространство сциенты, техниконаучный континуум, распадающийся на наших глазах, больная материальность, требующая своего собственного врача-диагноста.

Возможно, что, критикуя данный проект, мы не обладаем полнотой информации по поводу его метацелей, но это объясняется не нашей неинформированностью, а упорным нежеланием авторов проекта предъявить свои метацели обществу. В любом случае мы имеем право утверждать, что этот проект либо эзотеричен, и тогда не может быть подвергнут анализу, либо строится, исходя из изначально противоречащих друг другу предпосылок, являясь по сути своей попыткой с негодными средствами.

Преобразовать человечество на основе подобных ценностей невозможно. Антропологический кризис будет лишь усилен и доведен с их помощью до своего логического завершения. В итоге возможна либо риторика, либо очередной проект, основанный на насилии, что не приведет даже к тому, весьма ущербному, на наш взгляд, результату, который видится авторам нынешнего проекта.

Все остальное—за чертой научной дискуссии.

1.4 ПОДМЕНА ПОНЯТИЙ

С советской стороны в вопросе о ценностях мы наблюдаем в основном бессильную риторику, воспроизводящую в плане методологии имитационную схему действий, характерную для советской бюрократической элиты на протяжении многих десятилетий. О том, с чем связана такая приверженность этой схеме, мы будем подробно говорить во второй части доклада. Здесь же необходимо констатировать, что со стороны Запада мы наблюдаем очевидное желание под видом общечеловеческих ценностей (создать которые в позитивном плане Запад, как мы показали, практически не способен) развернуть план, никакого отношения к решению коренных проблем человечества не имеющий.

Причем речь пойдет, по всей видимости, отнюдь не об абстрактных философских вещах.

Вот что пишет по этому поводу Френсис Фукуяма в своей всемирно известной статье под названием “Конец истории?”:

То, чему мы, вероятно, свидетели,—не просто конец “холодной войны” или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления. Это не означает, что в дальнейшем никаких событий происходить не будет и страницы ежегодных обзоров “Форин Афферз” по международным отношениям будут пустовать,—ведь либерализм победил пока только в сфере идей, сознания: в реальном, материальном мире до победы еще далеко. Однако имеются серьезные основания считать, что именно этот идеальный мир и опередил в конечном счете мир материальный”.

Указанная цитата представляет собой систему сознательных подтасовок. Мы намерены привести их в той последовательности, в которой они осуществлены Фукуямой.

Первое. Либерализм сам по себе не боролся с остатками абсолютизма, а использовал противоречия между носителями абсолютизма, с тем чтобы они могли в борьбе друг с другом уничтожить себя и расчистить поле для либерализма. Если это было объективно предопределено конфликтами между носителями абсолютизма (Россией—с одной стороны, Австро-Венгрией и Германией—с другой), то речь идет о стихийном историческом катаклизме— первой мировой войне, разрядившем (смертельном для этих стран образом) существующие противоречия. По если мы имеем дело с сознательной борьбой на этом этапе либерализма с абсолютизмом (притом, что Россия была членом либеральной Антанты), то речь идет о преднамеренном виртуозном стравливании двух сверхдержав как о предпосылке победы либерализма над абсолютизмом.

Второе. К эти последствиям относятся победы большевизма в России и фашизма в Германии. Если либерализм развязал войну, то он ответствен и за возникновение этих двух политических монстров, с которыми вынужден был якобы бороться. И если в России красный террор непосредственно перешел в тоталитарный режим, то в Германии фашизм стимулировался всеми средствами.

Так боролся либерализм или порождал своих противников, стравливая затем их друг с другом?

Третье. Один из этих противников—немецкий фашизм—раздавил либеральные режимы Европы с легкостью, после которой как-то неприлично воспевать успехи либерализма в XX веке. Спасение пришло от большевиков. Это подтверждено всеми политиками Запада, уже видевшими себя вздернутыми на дыбу эсэсовцами бесноватого фюрера и не способными сразу после такого шока отрицать достоинства своих “спасителей”.

Четвертое. Что такое новейший марксизм, с которым боролись либералы? И чьими руками они с ним боролись? Если руками Суслова и его приспешников, уничтожавших прежде всего все то, что рождалось в пределах марксизма нового и продуктивного, то они должны признаться, что давно находились в союзе с советскими псевдоортодоксами. Если же речь идет о том, что официальная доктрина 70-80-х годов была новейшим марксизмом, то это грубая ложь.

Иначе говоря, что есть уничтожение марксистов в СССР на протяжении 70-80-х догов? Либо действия самих ортодоксов, и" тогда никто из либералов просто не мог столкнуться в новейшим марксизмом, удушенном в зародыше, либо это действия “пятой колонны” либералов в СССР. Но тогда борьба с марксизмом в СССР велась с помощью сомнительных методов.

Пятое. Достаточно ли цветных телевизоров в Китае, коммерческих лавок в голодной Москве, перекладывания на японский лад Бетховена и любви к рок-музыке от Праги до Тегерана для того, чтобы говорить о торжестве либеральных ценностей? Не происходит ли при этом грубой подмены понятий, прежде всего таких, как “цивилизация” и “культура”?

Эта еще Шпенглером рассмотренная оппозиция сегодня как никогда остро предстает перед человечеством.

Прежде всего если с самых общих позиций подходить к термину “человеческая цивилизация” и рассматривать его с позиций инопланетянина, то речь идет о псевдопонятии, об эклектике, о смешении понятий “цивилизация” и “общий интерес”.

Но общий страх, даже если тебя запугивают с использованием всего арсенала западных средств, еще не есть единство. Нет и не может быть единства, построенного на страхе, единства пугающих и запугиваемых народов.

Шестое. Самое трагикомичное—это читать об этой победе сегодня, когда в центре Европы носят ожерелья из отрубленных пальцев младенцев, отрубают головы детям, выкалывают глаза, отрезают уши, производят обряды, адресующие к доисторической древности.

Крах коммунизма обернулся таким ренессансом фашистской идеологии и практики, который оставил далеко за бортом эпоху третьего рейха. И это только начало. Два года назад мы предсказывали такой разворот событий во всем мире, не только в СССР. Мы констатировали крах объединенной Европы по модели Тэтчер, то есть крах центральной идеи англо-саксонского либерализма. Но даже мы не предполагали тогда, что все .произойдет так страшно и быстро.

И кто теперь смеет говорить о “торговле страхом” после всего, что произошло?

Седьмое. Очевиден политический смысл разговора о ценностях, и этот смысл впервые оговорен в работе Фрэнсиса Фукуямы, которая интересна прежде всего своей амбивалентностью и многоуровневым характером сделанных в ней заявлений,—Фукуяма вводит вслед за общечеловеческими ценностями понятие общечеловеческое государство, ссылаясь при этом на Кожева. Сама эта ссылка (кстати, абсолютно не обязательная с прагматической точки зрения, крайне важна для понимания сути вбрасываемой Фукуямой концепции. Фукуяма приводит перевод термина Кожева звучащий как “универсальное гомогенетическое государство”, указывающий на прямой переход от идеи общечеловеческих ценностей к “новому мировом порядку” весьма определенного типа. И, наконец, окончательно вырисовывается логика построения этого нового порядка.

Это вначале: ход сверху вниз от ценностей к государству. Затем образование триады: общечеловеческие ценности (технотронные!), общечеловеческое государство (технотронно!). И, наконец.., общечеловеческий человек (технотронный!).

Вопрос об общечеловеческом человеке—самый трудный и в общем-то не предъявляемый обществу. Есть основание предполагать, что речь может пойти о человеке-роботе того или иного типа. И об элите, способной чинить роботов и управлять ими.

Идея эта весьма далеко от демократии. А итоге можно констатировать, что историческая ошибка в очередной раз сделана там, где технотронные химеры стали выдавать за общечеловеческие ценности, где забыли, что Бога нет без Дьявола, а Дьявола нет без Бога, там, где в очередной раз поддались очередным иллюзиям о прогрессе и благостной природе трагически разорванного человеческого существа.

На самом деле либерализму пора готовиться к новой страшной войне и искать союзников—действительных союзников в честной игре. Шулерством сегодня уже никого не удивишь. Эту “ценность Запада” мир освоил и превзошел.

Союзников следует искать и в Советском Союзе. Но не по сходству слов, а по сути, поскольку либерализм в СССР, советский либерализм уже потерпел тотальное поражение. И нам необходимо предпринимать сейчас чрезвычайные усилия, с тем чтобы его место не занял новый фашизм.

1.5 СОЦИАЛЬНЫЙ РЕГРЕСС

Процесс, “запущенный” в СССР советскими либералами, не имеет ничего общего с торжеством либеральной идеи. Это ясно сегодня любому здравомыслящему человеку. Мы неоднократно предупреждали, что эклектика, положенная в основу советской либеральной доктрины, породит социальный регресс.

Теперь этот регресс уже очевиден. На территории шестой части земного шара колесо истории оказалось повернутым вспять.

Мы наблюдаем смертельную борьбу мощных кланов и корпоративных систем, слагающих бывший СССР, и полное бессилие власти на всех ее уровнях.

СССР как государство отсутствует. СССР как система живет бурной жизнью, суть которой—война всех против

всех. Управлять этим процессом, зная характер течений и ветров, используя могучую стихию так, чтобы достичь желаемой гавани и сохранить в целости свой хрупкий корабль, невозможно. Этот кибернетико-либеральный идеал управления исчерпан.

В очередной раз нужно или заклясть стихию, как это делал Просперо в шекспировской “Буре”, либо подчиниться ей, пойти в услужение Калибану.

Вот реальная альтернатива, стоящая перед страной. Но от того, каков окажется выбор, зависит будущее планеты. Советский либерализм—это “баалшем-тог”—шулер, выдающий себя за мага.

Заклятий он не знал, а если и знал когда-то, то давно позабыл. Признаем это как свершившийся факт и ответим себе на вопрос: “Что же делать?”.

На наш взгляд, выбор прост—либо консерватизм в его наиболее разумных, современных, нравственно приемлемых и экономически эффективных модификациях, либо новый тоталитарный режим, новая диктатура. Продление либеральной агонии, сохранение движения в направлении, данном либеральной доктриной, означает либо развал страны и крах, а не конец истории (отнюдь не только российской), либо построения плацдармов новых диктаторских режимов, распространенных далеко за пределы бывшего СССР.

Болезнь советского либерализма, рожденного в недрах брежневского псевдокоммунистического режима, состоит в том, что каждый противник либерализма с коммунистической категоричностью объявляется сторонником тоталитаризма. Проблемы исторической и политической ответственности либералов за развал страны или за новую диктатуру перекладываются ими с больной головы на здоровую с помощью этого, скажем прямо, не вполне доброкачественного приема. Всмо1римся в происходящее.

Уже сейчас началось заклинание политической реальности с помощью либерально-демагогической магии по известной формуле “Чур, не я”.

Вдумаемся: сколько либеральных бонз последует примеру либерала Коротича, коль скоро ситуация в СССР и дальше будет стремительно ухудшаться? Но кто и как будет расхлебывать заваренную здесь “кашу” в тот момент, когда они станут писать мемуары?

Тем, кому это небезразлично, необходимо уже сегодня начать борьбу за осознание обществом реальной расстановки сил в философии, социальной теории, экономике и, главное, в реальной политике.

1.6 РЕАБИЛИТИРОВАТЬ КОНСЕРВАТИЗМ

Кто сказал, что перестройка, начатая либералами, завершилась после августовского путча? Все как прежде—те же слова, те же идеи, тот же либеральный “туман”. Мы вступаем в период агонии либеральных идей, проектов. Но сколь долго продлится эта агония, сколь мучительной она будет? Какой вред принесет нарождающемуся новому обществу?

Все это зависит от нашей способности противостоять буре и натиску наших идейно мертвых, но политически процветающих оппонентов. Никаких уверток и демагогии! Нам предстоит сражаться с открытым забралом. Уже сегодня пора перестать опровергать свою принадлежность к лагерю консерваторов. Пора начать отстаивать консерватизм как ценность, как позитивный фактор в новой политической реальности.

Социально активное меньшинство постепенно начинает осознавать, что провозглашенное либералами заклинание “Иного не дано” означает по сути своей ЗАПРЕТ НА МЫШЛЕНИЕ. В сознание сотен тысяч людей формируется новая идейная установка, возникает стихийный консерватизм. Наш долг—помочь ему осознать самое себя.

В чем основное препятствие на пути подобного осознания? Почему сознание советских людей не воспринимает разницы между тоталитаризмом и консерватизмом?

Беда на наш взгляд состоит в том, что это сознание “зашорено” сегодня еще больше, нежели до 1985 года. Коммунисты от номенклатуры подменили политологию, изучение расстановки политических сил своими заунывными заклинаниями. Перекрасившись, они продолжают все ту же работу. И если раньше они клеймили позором “творцов буржуазных лжетеории”, то теперь они же безудержно восхваляют их... в качестве “демократов”, забывая, что для тех, кого они клеймили вчера и восхваляют сегодня, такой “альянс” в высшей степени неприемлем. Их действительное “кредо”—неоконсерватизм.

В знаменитой песне Высоцкого герой перед тем, как сделаться антисемитом, все-таки решил узнать, “кто такие семиты”. В интеллектуальном плане этот герой неизмеримо выше многих наших сегодняшних демократов, которые проклинают консерватизм, не имея в нем ни малейшего понятия и не зная о том, кто такие консерваторы. Отдают ли они себе отчет в том, что Рональд Рейган и его “команда” осуществлявшая “перестройку” в США—это неоконсерваторы, что те, кто поднимал Европу после второй мировой войны, и те, кто делал “перестройку” в Японии, в новых индустриальных странах. Китае—тоже неоконсерваторы естественно исходящие из культурно-исторического своеобразия своих стран? В этом стержень неоконсервативной методологии.

Может быть, именно поэтому она и не устраивает наших, советских либералов и демократов, привыкших слепо копировать чужие рецепты.

Проклиная консерватизм читали ли они Де Местра и Бональда, Шатобриана и Бенжамена Констана, Тэна, Ренана, Токвиля и Гобино?

Если читали—то должны понять, что эти люди не укладываются в альтернативу “либо-либо”, что они не коммунисты, но и не “демократы”, не либералы, а значит... А значит, с точки зрения наших демократов, они-то и есть зловещая “третья сила”, по крайней мере предтеча ее... Вместе с Бердяевым? Вместе с Булгаковым и Соловьевым? Вместе С Константином Леонтьевым?

Отношение всех этих мыслителей к демократии общеизвестно. Но еще более общеизвестно их неприятие тоталитаризма и “красного радикализма”. Соблазнительно, конечно, после этого обвинить их в фашизме, забавным образом соединяя эти обвинения с поощрением эсэсовских структур в Прибалтике к ужасу мирового сообщества.

По сегодня все жиже аплодисменты в ответ на подобные обвинения, и все чаще задаются вопросы: “Кто такой Бисмарк—предтеча фашизма или же человек, сделавший все возможное, чтобы фашизм не состоялся в Германии? Может быть, у фашизма в Германии совсем иные предтечи? Политические клоуны Веймарской республики, например? Кто такие проклинаемые демократами, ошельмованные ими государственные деятели царской России—Столыпин, Витте, Лорис-Меликов? Неужто и они тоже предтечи большевиков? А может быть, у большевиков совсем другие предтечи? Болтливые и бессильные либералы Временного правительства?”

Думается, что пора бы все же нашим оппонентам ПЕРЕСТАТЬ ВАЛЯТЬ ДУРАКА И ВСТАТЬ ХОТЯ БЫ НА ОДИН УРОВЕНЬ С БЕССМЕРТНЫМ ГЕРОЕМ ВЫСОЦКОГО.

Лишь там, где свобода личности, совести, предпринимательства отсутствует, лишь там, где господствует информационный террор, лишь там, где сила права подменяется правом сильного, лишь там, где место культуры, укорененной в традициях народа и страны, занимает агитационно-репрессивная истерика масс, лишь там, где эмоции побеждают разум, а рациональность приравнена к контрреволюционности,—ЛИШЬ ТАМ ПРИХОДИТ К ВЛАСТИ ФАШИЗМ.

И разве приведенные нами условия уже не созданы в рамках так называемого демократического режима? Проверьте, все они налицо. Так не пора ли остановиться?

Сегодня еще не поздно осуществить политику нового курса, в рамках советского постперестроечного неоконсерватизма. Завтра это уже не поможет. Завтра придут те, кому одинаково чужды и либералы, и консерваторы. Придут и будут действовать, воспроизводя историческое несчастье России. Круг замкнется: сначала—бессильный либерализм, потом—оголтелая диктатура.

Вводя это понятие в политическую практику нашей страны в качестве позитивного, мы вовсе не имеем в виду слепое копирование того типа партии и коалиции, которые под этим названием осуществляли реформы в западных странах. И мы отвергаем всякий знак равенства между неоконсерватизмом и неосталинизмом, неототалитаризмом, неофашизмом. Так что же мы имеем в виду?

Как уже говорилось в предшествующем докладе, мы имеем в виду политику, основанную на трех составных частях: построение независимой от государства экономики (либеральной), ускоренная модернизация в ее возможном варианте, традиционные ценности с учетом ценностей последних 70 лет и с опорой на культурно-историческое своеобразие страны, ярко проявляемое ею уже не одно столетие.

Мы говорим и о трех возможных источниках, способных реализовать такой проект в нашей стране: государственный демократизм, белый коммунизм.

Получаемая в итоге политическая матрица “3х3” и представляет собой неоконсервативный проект. То, на сколько он реализуем, зависит от ответа на вопрос, что мы имеем в виду под ценностями, тем более традиционными, и уж тем более с учетом советского периода. Все остальные вопросы напрямую зависят от того, способны ли мы дать ответ на вопрос о “ценностях для постперестройки”.

Мы осознаем, что ответ на этот вопрос придется искать в рамках существующей реальности, исходя из нее и воздействуя на нее. Из той реальности, которая с каждого угла прочит нам о размере катастрофы, пережимаемой обществом и страной, в которой на повестку дня уже встал вопрос о принятии всем обществом ценностей криминального мира, в которой именно худшие черты предшествующего периода воспроизводят себя свободно и безнаказанно, в которой ненависть уже проникла в культуру, а гуманизм терпит одно поражение за другим, в которой полным ходом идет дискредитация всех так называемых “старых религий” с крушением коммунизма, уже не знающих новых путей разрешения противоречий между природой и человеком, в которой Запад, куда обращены наши взоры, на деле мстит нам за то, что мы проиграли.

Вот вопрос, без ответа на который нельзя идти дальше. Признаемся в том, что он мучает нас всех, вне зависимости от того каковы наши политические убеждения, вне зависимости от того, сколь хорошо удалось нам приспособиться в новой реальности. Ибо, если мы проиграли, это реальность нового ада, и все мы—его “аргонавты”.

Неоконсерватизм прежде всего отказывается признавать поражение. В этой деформированной до предела реальности он ищет сильные ее стороны. Он говорит: все нормально, поражение—это иллюзия, мы в начале пути, и мы победим.

1.10 ЧЬЯ—ПОБЕДА И ЧЬЕ—ПОРАЖЕНИЕ

Поражение коммунистической идеи есть тот исходный пункт, та фундаментальная предпосылка, вне которой нет конца истории, нет победы либеральной модели и ее универсализации, нет победы общечеловеческих ценностей и общечеловеческого государства как результата этой победы. Поэтому вопрос о “поражении коммунизма” требует самого серьезного рассмотрения. До сих пор такого рассмотрения не проводилось вообще.

Номенклатурщики, возвестившие о капитуляции, перекрасившиеся коммунисты, оставшиеся марксистами самого элементарного типа, стремились выводить все из экономики, из уровня потребления, из недостатков сверхцентрализованной советской системы. Такой “экономизм” и привел к тем результатам, которые мы имеем. В научном плане он за чертой обсуждения. Мы просто отказываемся обсуждать подобный примитив и адресуемся к тем, кому надоела “трескотня” о рынке и административно-командной системе и кто понимает, что пора говорить всерьез о серьезном.

Мы согласны с профессором Фукуямой в том, что победой можно считать именно победу идеи, что именно идеальный мир определит в конечном счете мир материальный и что в конце концов сфера сознания с необходимостью воплощается в материальном мире и даже творит этот мир. Мы отрицаем убогое перевертывание гегелевского идеализма в,любой форме, вне зависимости от того, осуществляется оно так называемыми “марксистами” или школой материалистического детерминизма журнала “Уолл стрит джорнэл”.

Наконец, мы согласны и с тем, что ответ по поводу произошедшего в СССР следует искать не в сфере экономики и даже не в социальной сфере, а прежде всего и по преимуществу в сознании советской элиты и ее лидеров.

Но именно этот процесс мы трактуем отнюдь не в пользу “конца истории”.

1.1 ПЛЮС—ХИМЕРИЗАЦИЯ ВСЕЙ СТРАНЫ

На протяжении многих десятилетий слово “элита” было в нашей стране одним из тех, почти ритуальных проклятий, которыми награждались особенно злостные “противники” общественно-политического строя и государства. “Противники”—борьба с которыми велась неустанно. “Противники”—предававшиеся анафеме в культуре, науке, идеологии, с особым рвением отстранявшиеся от педагогической деятельности и уж конечно безжалостно изгонявшиеся из реальной политики. Считалось, что в советском обществе нет места элите. Считалось—что это общество классовых интересов. Считалось—что им руководят представители крестьян и рабочих, и что каждая кухарка может управлять государством. Все это было наглой, бесстыдной ложью, за которой скрывались весьма малоприглядные реалии общественной жизни.

Они состояли в том, что лицемерно отрицая свое наличие в качестве элиты, наша верхушка общества, наша привилегированная страна, тем самым пряталась от ответственности за осуществление разработанных ею программ и проектов развития общества. Она и в неявном виде заявляла об отчуждении ею исторического субъекта. При этом она не переставала пользоваться благами, которые давала ей принадлежность к “советскому истэблишменту”.

Элита—ответственна и призвана к служению высоким целям и ценностям, к служению своему государству. Истэблишмент безответственен и служит только себе самому, своим мелким и низменным интересам.

Итак, громогласно осуждая элиту и элитарность, советская псевдоэлитарная тварь, шепотом говорила в кругу себе подобных: “Мы—советский истэблишмент, мы этого на дух не переносим”. “Этого”... В это слово входили цели и ценности, предлагаемые обычному советскому гражданину, “совку”. Цели и ценности—производимые самой же этой псевдоэлитой. Презирая производимое ею—псевдоэлита, конечно же не могла не презирать самое себя.

Вопрос не в том, чтобы в очередной раз обсудить проблему привилегий и льгот. Равенство есть химера, порожденная, кстати, вовсе не коммунизмом, а Просвещением и буржуазными революциями. Оно ест ложь, поскольку у провозгласивших его нет понимания того, в чем или в ком происходит такое уравнивание людей, которое не унижает в каждом из них человеческое достоинство.

Ответ на этот вопрос не может быть дан провозгласившими “свободу-равенство-братство”, поскольку он находится по ту сторону ими же провозглашенного материалистского детерминизма. А значит, это не только пустой, но и двусмысленный вопрос. Брошенный на потребу социального недовольства масс, он имеет циничную цель, о чем мы уже говорили неоднократно: манипулируя этим недовольством, часть истэблишмента сумела уничтожить другую часть его же, сохранив и укрепив за счет этого свои льготы и привилегии. Теперь она уже готова говорить об элитарности со знаком плюс. Но извлекает из себя лишь циничное хрюканье.

Да, мы сегодня имеем как никогда ранее дело именно с истэблишментом, а не с элитой, истэблишментом, возможно впервые в истории возведшим ненависть в ранг государственной идеологии. То, что льготы его нарастают, а привилегии закрепляются—само по себе не есть еще зло, с нашей точки зрения. Если бы речь шла об элите. Народ, переставший кормить свою элиту, будет кормить чужую. Вопрос в другом, и его пора, наконец, поставить со всей жесткостью и определенностью, сформулировав следующим образом: является ли кормимая народом социальная группа, теперь уже радостно заявляющая о своей элитарности, хоть в какой-то мере элитой этого народа, этого государства и этой страны. И дело здесь не в национальной проблеме, которую раздувают с тем, чтобы спрятать за нею главный вопрос—может ли и, главное, хочет ли наша привилегированная страна служить своему обществу и своему государству. Это главный вопрос. И отвечать на него сегодня следует со всей определенностью, не прячась за риторику и не подменяя проблемы.

Мы видим, что не существует никакого соответствия между растущими льготами и привилегиями новой советской “привилегировки” и ответственностью, которую она берет на себя за исторический результат. А это уже равносильно предательству.

И вновь—вопрос не в обличительстве, не в простановке моральных акцентов. Он—глубже. Он—в том, является ли полученный нами негативный исторический результат объективным в том смысле, что наличествуют неисправимые дефекты, так сказать, в “социальных генах” данного исторического субъекта, то есть идет ли речь об объективно-объективном результате. Или же речь идет об объективно-субъективном .результате, то есть о результате, являющимся следствием социокультурной перекорировки сознания нашей псевдоэлиты, что в свою очередь безусловно вызвано дефектами общего социального генотипа, но дефектами устранимыми, преодолимыми и, главное, локализованными.

В первом случае речь идет о поражении народа, о тотальной несостоятельности всех творимых им идей и мифологем, о его неспособности продуцировать эффективные механизмы управления самим же собой в своих собственных интересах. А значит—о конце истории не только данной страны и народа, но и целой генерации творимых ими на протяжении своей истории и имеющих принципиальное значение для судеб мира идей, сцепленных в одну, в этом случае—изначально дефектную хромосому.

Во втором случае речь идет о сложных, но вычленимых и исправимых дефектах, своими источниками имеющих указанное выше отчуждение нашей псевдоэлиты, далее—обусловленное этим отчуждением—самоотрицание, далее реализуемое на основе этого самоотрицания перерождение и социально-культурную перевербовку. (Просим не путать с агентами спецслужб!) В итоге следует ставить вопрос как минимум (!) о совершенном псевдоэлитой предательстве всего исторического субъекта.

Мы не исключаем и более страшный процесс, когда у части, так сказать, особо продвинутой псевдоэлиты самоотрицание перешло не только в отрицание общества и страны, но и в абсолютное отрицание, и породило в результате этого настоящую антиэлиту, элиту, предъявляющую себя самой себе и миру как элиту некоего Антимира. Не отсюда ли бесконечные легенды о “советском антимире (может быть элитарном?) и “антиобществе”, вчерашнем, или, может быть, будущем? Не являются ли они “проговоркой”, “самоописанием”, симптомом тяжелого исторического недуга? В этом случае становится намного более понятным то, почему, создавая эти ми4)ы и легенды, якобы—об обществе, а на самом деле—о самих себе, их творцы после прихода к власти не избывают, а закрепляют и расширенно воспроизводят рожденные в их воспаленном воображении мифологические конструкции, выдаваемые за исторические реалии.

Итак, от идей самоотрицания и саморазрушения своего государства как, якобы, “империи зла” (их империи!)— к практическому воплощению этой идеи в жизнь и, наконец—к реализации в ходе этого практического воплощения именно той самой проклятой химеры, с которой, якобы, хотели бороться—вот путь советской псевдоэлиты. Есть все основания предположить, что в этом случае она будет добиваться реализации этой химеры в виде тотального абсолюта, так сказать, и в мировом масштабе.

В самом деле, что в конце концов означает столь стремительное крушение огромного государства с сильной армией, жизнеспособной (что бы ни гласили сотворенные нашей псевдоэлитой химеры) экономикой, с достаточно современной и творчески продуктивной наукой, с культурой, безусловно живой, здоровой и постоянно привлекающей к себе внимание всего мира, и наконец, с историей, в которой было достаточно много темных пятен (как впрочем, и в истории любой другой страны), но которой можно и нужно гордиться?

Мы спрашиваем всех, кто не утерял способность видеть и понимать, как могло произойти крушение супердержавы в условиях мирного времени, при относительном благополучии (что бы ни лгала нам расхожая либеральная публицистика) и без прямого вторжения иностранных государств на нашу территорию (что стало возможным только теперь, в условиях краха и деструкции).

Мы отрицаем расхожие объяснения всего этого “заговором ЦРУ” и каких-либо других “злых сил”, демонов и агентов мирового империализма и сионизма. Все это слишком элементарно, слишком пошло, слишком убого и потому лишь оскорбляет страну и народ, льстя невеждам.

Но мы отрицаем и демократическую мифологию, построенную на базе мифа об изначальной порочности так называемой административно-командной системы. Эти объяснения критики не выдерживают. Опровергать их сегодня, тратя на это время и силы—“стрелять из пушек по воробьям”, принижая уровень научного обсуждения. Верующие—пусть верят. Их разубедит жизнь. Мы же не знаем, что тоталитарная система ничуть не менее эффективна, нежели любая другая. Мы знаем, что причины постигшего нас несчастья вообще по ту сторону экономики. И только убогий “манчестеризм”, вульгарная материалистичность, свойственная вообще марксизму, но доведенная до химерических масштабов советскими его представителями в хрущевский и постхрущевский периоды может видеть во всем последствия экономического несовершенства, последствия дефектов в системах, обеспечивающих производство и обращение товаров. Разумеется же, разговор должен идти о другом.

Вот почему рассмотрение административно-командного мифа (АКМ) мы будем производить именно с позиции антропологии, психоанализа, теории коммуникативных воздействий, где он являет собой сложную развернутую конструкцию, изучение которой имеет и практико-политический, и познавательный интерес. Ибо отражает главный интересующий нас предмет—сознание советской псевдоэлиты. И в той же мере, в какой научное содержание, экономическая схоластика, лежащие в основе указанного выше АКМа,—исчезающе малы, в той же мере, подчеркиваю, мифологический, антропологический, психотехнологический объем этого мифа требует своего объективного раскрытия хотя бы на седьмом году “перестройки”.

Анализируя этот миф как сложно выстроенный Деструктор, мы увидим, что в основе его лежит мифический треугольник.

В его вершине тезис о том, что за 70 лет нами выстроен антимир, мир абсурда, мир, в котором жить невозможно, унизительно и, в конечном счете,—можно ли в нем вообще говорить о какой-либо жизни (Еще бы—без СКВ!) Подхватывая это заявление, был выдвинут в конечном счете лозунг—“Так жить нельзя”, имеющий в плане психолингвистическом целый спектр значений и смыслов.

От вершины треугольника мы переходим к его основанию. Здесь мы имеем два равноценных и взаимоисключающих утверждения, что вовсе не говорит против конструкции, как мифической.

Утверждение первое состоит в том, что все строители антимира—есть антилюди. Утверждение второе состоит в том, что все действия, осуществляемые в антимире—есть антидействия, но что все антидействия по отношению к антимиру—есть действия.

Рассмотрим теперь, как “работает” эта триада в традиционном сознании. Вначале происходит адификация (от слова “ад”) государства и общества, что как бы и означает построение “ада земного”...

Логика при этом типично марксистская: коль скоро не удалось построить Рай, то построение—есть Ад. Третьего не дано!

Весь спектр проблем пропускается через узкий схоластический фильтр. Методы анализа общества, отвечающие современным требованиям, сознательно не применяются. Принципы описания—притчевые, морализаторско-доктринерские, адресующие к теологическому лубку. Все это резонирует с подсознанием, в котором черно-белая реальность всегда вытесняла собой любые картины, основанные на сложности гамм и обилии цветовых переходов.

Национальный архетип осознается с точностью, делающей честь. Потребность в эсхатологии, в борьбе Света и Тьмы, в изначальном протесте против греховности сущего—учтена и использована, как говорят, “на все сто”, столь же полно использована и податливость на лесть, свойственная нашему культурному стереотипу.

Предполагается, что каким-то странным образом в сознании читателя все-таки существует неискаженная система нравственных и смысловых координат, позволяющая читателю с помощью автора (обобщающее имя наших мифотворцев), вырваться за пределы адосферы. Хотя, если это возможно с помощью публицистических сентенций, то в чем же ад и где его главное свойство—непроницаемость, замкнутость, при которой обитатели его должны “оставить упования”? Ответ в том, что автор—титан мысли, а читатель—герой. Такой ответ спасает (причем весьма легкой ценой!) тот “героический* тип саморефлексий, который столь привычен советскому человеку на протяжении всего предшествующего периода. Раньше он был “героем деяния”, “построителем светлого мира”, теперь он... “тоже герой!”, “Осознатель и осудитель”. И читатель с восторгом принимает рассуждения автора.

На деле же автор, как и любой продвинутый представитель

Читатель клюнул не столько на содержание, сколько на соблазнительную роль, предусмотренную для него автором в первой части сценария. Но за первой частью следует вторая. И там у читателя—новая роль. Эта роль состоит в том, чтобы разрушить Ад внутри себя, то есть осуществить тотальную деструкцию по отношению ко всему, что касается его прошлого.

Но ведь мир—заколдован. Колдовство предполагает подмену. А значит, посвященный в тайны колдовства ученик, тем-то и отличается от заурядного “совка”, что способен видеть, как “змий” мимикрирует и принимает чужие обличия, в том числе, и обличия близких ему людей. И убивая “змия”, топча его, обращенный в новую веру, даже если он видит, что топчет что-то дорогое его сердцу, все равно переступает через себя, что (в очередной раз!) делает великое дело.

Сделать-то он это дело в очередной раз, разумеется, сделал, горячась и в угаре нового псевдознания. Но потом-то ведь—каково

Но в том-то и логика трехчастной модели, что растоптавший, убивший, надругавшийся уже связан своим деянием, уже вошел в новую роль. Вернуться назад он не может. А значит, должен идти вперед. Куда же—В третью часть хорошо продуманного сценария.

В этой третьей части от символического действия, осуществленного в прошлом, “герой” должен перейти к действиям в окружающем его мире..., то бишь—антимире, где все—антилюди (“совки”) осуществляют антидействия: строят, лечат, учат и т.п. Им-то кажется, что именно они и действуют. Но беда-то их в том, что они не читали нового “слова божьего”, не восприняли АКМа и не поняли, что живут в антимире и рождены антипапой и антимамой, а окружены антиобществом. Но читатель-то понимает. Он—герой. Он—адепт АКМа. Он уже разрушил свой внутренний АД.

Ну а теперь—прямой ход в разрушение Ада внешнего. Он коварен, он мимкрирует под реальность, он выдает себя за жизнь и требует действия созидательного. Но это для дураков! Для “совков”! А адепту АКМа, герою деструкции указан путь в другом направлении. В воровство (по отношению к антимиру это благое дело), в убийство (по отношению к антимиру это благое дело вдвойне), в ложь, предательство и измену (по отношению к антимиру это главные из всех благих дел!).

Таким образом, с точки зрения обрядно-ритуальной, точно приспособленной для традиционного человека традиционного общества Миф—Деструктор выстроен виртуозно. Главное—в нем уничтожено всякое понятие о поступке, об ответственности, о долге, чести и совести. Всего этого нет и не может быть в антимире, не освободившись от которого нельзя переходить в нормальному бытию.

Соблазн прост: сначала—любой ценой освободиться из ада, а потом—каким-то образом начать жить. Каким—Непонятно.

Но если и не удается начать жить, никто за это тоже ответственности нести не будет, поскольку 70 лет ты жил в аду, и для новой жизни ты вроде бы непригоден. Но хоть разрушить сумел этот ад. И на том спасибо. Ну а если не сумел—что поделаешь... Ад—штука сильная. Не удалось. Он победил. Ну и все!

Двигаясь в этих химерах, проклиная “совка” и ощущая себя “совком”, член традиционного общества личностью не становится. Он окончательно превращается в маргинала, люмпена, в “совка в квадрате”, в разносчика социальной чумы. Пока таких разносчиков меньшинство, общество их почти-что не замечает. Но если сконцентрировать этот материал поближе к центру размножения вируса, а в социальном организме—это информационный центр... Если отсечь оттуда любой другой материал... А все вместе—объявить информационной свободой... Тогда... Тогда мы будем иметь тот план информационной войны, который блистательно реализовала советская псевдоэлита. Войны против... своего общества.

Такое явление почти уникально. И тем не менее все это происходило и происходит на наших глазах. Мы— свидетели тех деяний. Взяв заказ на блокирование консервативных импульсов, идущих от пресловутой КПСС и мешающих де мол проведению реформ (хотя—разве кто-то может и хочет реформировать антимир!) наша псевдоэлита на деле выполнила совсем другую работу. Она объявила войну всему обществу, осуществила по отношению к нему психологический и информационный террор, сорвала тем самым проведение реформ, сделала неосуществимыми любые проекты модернизации данного общества и поставила его перед альтернативой: докончить жизнь самоубийством, продолжая вращаться в круге мифов и ритуалов, или же начать жить, каким-то образом вырвавшись из порочного круга.

Такого рода состояния называются пограничными, экстремальными, и в них не предопределен исход протекающего прогресса. Сколь невозможным, и в плане стратегическом, даже вредным (!) представлялось и представляется нам ограждение общества от информационного вируса, внедренного в социальный организм где-то на переломе между 1986 и 1987 годами, столь же очевидна для нас возможность эффективных действий теперь, в условиях, когда социальная болезнь развилась, оформилась и когда, по сути, уже зарождаются предпосылки для оздоровления пусть больного, но и сознающего болезнь (как нечто отдельное от него!) социального организма. Борясь с манипуляциями с самого начала и понимая, что народу объявлена война, мы столь же ясно понимали и то, что при существующей расстановке сил и существующем уровне общественного сознания, народ был обречен пройти дорогой манипуляций. И—придти к плачевному результату. Придя к нему—осознать, что есть манипуляции и манипуляторы. Признать свою вину, поскольку он (и никто другой!) позволил так грубо себя обмануть. И—наконец, найти силы строить новое государство и новое общество.

1.2 ИСТОРИЯ СОВЕТСКОЙ ПСЕВДОЭЛИТЫ

Мы никоим образом не склонны утверждать, что именно процессы последних нескольких лет знаменуют собой новую эпоху борьбы нашей псевдоэлиты против своего государства и общества.

И мы (как уже было сказано!) категорически отказываемся обсуждать процесс в категориях заговора, вербовки агентов и прочих понятиях из детективного жанра.

То, что произошло со страной, имеет свою объективную логику.

Задачей серьезного научного исследования могло бы стать обсуждение всей истории России, как истории смены элит, каждая из которых имела дефектную (в большей или меньшей степени) структуру, что раньше или позже оборачивалось для страны очередным историческим бедствием.

Можно и должно начать этот анализ изменой русских князей и татаро-монгольским нашествием. Но мы решаем здесь политические задачи и должны сконцентрироваться на том, что представляет собой псевдоэлита, которая зародилась в ходе революций и войн XX столетия.

По поводу нее можно высказать сегодня ряд нетривиальных утверждений, имеющих, с нашей точки зрения, самое серьезное значение в плане понимания всего произошедшего со страной за последние семьдесят с лишним лет.

Утверждение первое. Партия коммунистов действительно создавалась, как структура орденского типа. Но этот “орденский тип” имел внутренние дефекты. Вкратце—они сводились к тому, что ни одна орденская структура не могла существовать полноценно, не имея своего сакрального поля. Строя “орден” на материалистической доктрине, отсекая все высокие измерения, отключая от высших целей и ценностей, его тем самым изначально обрекали на деградацию. А значит, изначально вели к образованию духовно неполноценной орденской элиты—псевдоэлиты.

Утверждение второе. Мы вправе констатировать целый ряд попыток придания ордену всей полноты и целостности, необходимых для того, чтобы преодолеть дефектность и достроить его как полноценную (в плане историческом!) политико-духовную структуру. К числу наиболее известных попыток этого рода относится все огульно отрицаемое, но всерьез так и не изученное “богостроительство”, разгромленное Лениным.

Вне зависимости от того, какой была бы инъецируемая богостроительством структура партии-ордена, она была бы, прежде всего, полноценной. Здесь мы отказываемся обсуждать тип этой полноценности, тип того исторического развития, который был бы придан России в случае победы богостроительства и другие весьма существенные вопросы, предполагая вынести их на последующие обсуждения. Мы только настаиваем на том, что в случае победы богостроительства, идея “орденства” стала бы завершенной, а те (и только те!) дефекты, которые были связаны с недостроенностью орденского “генома” и тем самым программировали его неизбежную деградацию,—были бы устранены.

Но этого не произошло.

Утверждение третье. Было бы более чем наивным видеть носителя орденской идеи только в Сталине. Более того, многие факты говорят о том, что Сталину теократичность представлялась в общем-то достаточно чуждой. Пользуясь орденской терминологией, он, в лучшем случае, мог претендовать на роль первосвященника, организатора и воплотителя орденской доктрины. Творец (креатор или демиург) ордена—разумеется, Ленин. Здесь можно и нужно говорить о тех шагах и технологиях власти, которые он изучал и использовал. И, в первую очередь,—о совершенно неизученном периоде поздних увлечений Ленина Гегелем и восточной (!) философией, что безусловно было связано с новым пониманием сложившейся к концу его жизни политической ситуации.

Утверждение пятое. Пришедший к власти Сталин, тяготея к диктатуре и умело реализуя ее, не был способен корректировать доктрину ордена. И—возможно и не хотел этого.

Полученное им наследство он использовал прежде всего как Аппарат, Организацию,—и только. По необходимости сместив в процессе борьбы за власть и форсированной модернизации центр управления с государственных структур в сторону партийного аппарата, он огосударствил партию, превратив ее в передовой отряд государственной бюрократии, отчасти—нейтрализовав и заморозив орденские импульсы, исходившие из партийной среды, отчасти переключив их в другой регистр. Проблема партии оказалась таким образом отсрочена, но вовсе не решена, и в недрах сталинской системы уже происходил тот разворот, те биения и резонансные колебания, которые являлись следствием развития всех процессов, запущенных в действие противоречием между теократической структурой власти и дефектностью духовного политического центра, подобной теократической по форме (но нс по существу!) системы дегенеративного жречества Есть основания предполагать, что Сталин в какой-то мере осознавая тупик, “метался как тигр в клетке”.

Утверждение шестое. Индустриализация, война и послевоенное восстановление, проходившие в режиме реализации предельно фокусированного мобилизационного проекта—придавали дефектной системе некоторый иммунитет.

Однако уже в 1950 году вновь, как и в 1921-22 годах, встал вопрос о системе власти, роли и месте партии, возможных целях и перспективах общества и государства.

В крайне закрытой форме этот вопрос тем не менее обсуждался в высшей элите партийно-государственного руководства. Был построен по-видимому, ряд моделей реорганизации всего общественно-политического устройства.

Смена фигур в период после Сталина и вплоть до победы Хрущева означала, судя по всему, не только “драку за власть под ковром”, как любил говаривать Уинстон Черчиль, но и борьбу концепций власти и управления. С победой Хрущева стало ясным, что победил (под лозунгом либеризации и преодоления культа личности) именно партийный клан, клан интеллектуального кастрированного и духовно нищего псевдожречества.

Он был склонен (в противовес железному занавесу растаптываемого предшественника) поиграть в западничество, втянуть в себя объективистскую науку, находившуюся перед тем у него на задворках и ненавидящую его лютой ненавистью челяди—в общем он созрел для того, чтобы быть разрушенным, но не сам по себе, а именно как некий стержень, на котором было смонтировано все устройство государства и общества.

Процесс подобной гибели не мог быть одномоментным, укрепляемой в качестве организационного центра и ослабляемой идеологически, интеллектуально и духовно,—КПСС еще следовало пройти через целый ряд этапов, на каждом из которых заложенный в ее псевдоорденскую структуру дефект должен был сработать с нарастающей мощностью.

Утверждение седьмое. Ключевым моментом безусловно следует считать программу построения коммунизма в СССР, принятую на XXII съезде. С этого момента стало ясно, что власть в стране перешла не к красному ордену колбасистов (от слова “колбаса”), ордену НЯМ-НЯМ, намеренному строить далее общество по своему образу и подобию. Поставив целью потребление XXII съезд подписал КПСС смертный приговор. Изумлению Запада не было предела и далекий от коммунизма патриарх нсианализа Эрих Фромм с изумлением констатировал “фанатичность советской коммунистической элиты”, ее одержимость “волей к самоуничтожению”, поскольку, так называемый “гуляш-коммунизм” неизбежно приведет к полной капитуляции коммунистического общества перед западным.

Это изумление Фромма было заглушено криками об опасности ревизионизма и догматизма, о борьбе со сталинизмом и еврокоммунизмом,—что для мыслящего меньшинства советского общества уже в ту пору было нс более чем дымовой завесой, позволяющей отсечь все жизнеспособные варианты идеологии.

Сам же творец преступного замысла, видимо сознавая, что у него отчасти “рыльце в пушку”, заглушая сомнения, истерически вещал о пришествии “Кузькиной матери” и громил авангардистские выставки на потеху всей мировой общественности.

Разрыв между еще ослабленной (при Хрущеве) идеей и резко усиленной (при нем же!) политической роли КПСС был настолько силен, что острый политический кризис казался неминуемым уже тогда, в конце 60-х годов, что, возможно, было бы не худшим выходом из ситуации, поскольку общество все еще сохраняло нравственный потенциал, а элита еще в какой-то мере вращалась в поле каких-то государственных интересов.

Утверждение восьмое. Вместо этого произошел очередной перенос центра тяжести с партийной на государственную структуру. Этот перенос, связанный с временным приходом к власти Косыгина и его команды, не мог кардинальным образом изменить ситуацию. В каком-то смысле все уже было предопределено. Деструктор работал такт за тактом и новым мощным ударом по системе, ударом спланированным внутри советской элиты, и целенаправленно сориентированным на добивание государства и общества был переход с программно-целевого метода на так называемую оптимизационную модель. На поверхности этого процесса было стремление к объективности, увлечение точными методами, свойственные той эпохе, стремление оптимизировать процессы, происходящие в уже начинающем деградировать народно-хозяйственном комплексе.

Весь этот вопрос в целом для нас представляет собой лишь фрагмент системного анализа эволюции советской псевдоэлиты. А это в свою очередь волнует лишь в связи с необходимостью выбора целей и ценностей. Мы не останавливаемся поэтому на деталях, хотя и крайне важных, для понимания процессов, происходивших и происходящих в советском обществе. Мы не говорим о расколе внутри советского военно-промышленного комплекса и советской науки, хотя эти процессы только сейчас выходят из латентной стадии и начинают оказывать влияние на большую политику. Мы не говорим и о расколе внутри армии и КГБ. Мы только настаиваем на том, что застой не есть имманентно присущая данной системе особенность, а есть особого рода дефектность, локализованная внутри псевдоэлиты и связанная с сознательной постановкой неверных целей. Это важно для того, чтобы в очередной раз убедиться, что болезнь общественного организма коренится не в каждой клетке его, а в определенных зонах и связана не с абсурдным устройством системы, как структурно функционального целого, а образно говоря, с ошибками в констатировании отдельных блоков. Ошибками, которые, в принципе, устранимы. Мы утверждаем, таким образом, что тотального постыдного краха—нет, а есть лишь проигранная игра. А где есть проигрыш—там может быть и победа.

Часть III. ПОРАЖЕНИЕ—ЭТО ИЛЛЮЗИЯ

Мы видим деструкцию. Мы понимаем, что она необратима. Но это понимают многие. Наша задача состоит в том, чтобы определить два следующих шага, что пока никто не делает. Те два шага, которые необходимо наметить уже сейчас, коль скоро мы хотим спасти то, что можно спасти. Эти шаги состоят в следующем.

Второе. Необходимо уже сейчас начать моделирование того нового процесса государственного строительства, который начнется по ту сторону катастрофы, коль скоро удастся оказаться на той стороне. Здесь важно четко осознать, честно ответить себе на вопрос—чего мы хотим. Поскольку тип работы с ценностями зависит от плана государственного строительства. А последний будет предопределен тем, как будет протекать катастрофическая фаза деструкции. Ясно одно—нам необходимо будет восстановить целостность исторического сознания еще до катастрофы и в ходе ее. Только это позволит избежать новых тоталитарных конвульсии. Тоталитаризм начинается там, где вывод из тотальной деструкции должен быть осуществлен в кратчайшие сроки и в условиях разрыва непрерывности исторического сознания нации, осуществляющей этот выход. Это наихудшая из всех возможностей и ее хотелось бы любой ценой избежать. Но ясно и другое. В результате катастрофы общество, в котором мы живем будет отброшено далеко назад. Мы имеем общество восточного типа, хотим ли мы этого или нет. А восточный тип общества восстанавливает себя (и мы уже показали это в своей работе “Судьба коммунизма”) лишь при наличии структур, отвечающих за коммуникации, за смыслы, цели и ценности—как структур базовых, основных. Важно, что бы эти структуры были элитарными, в подлинном смысле этого слова—в смысле их служения обществу и народу. Но не менее важно, чтобы эти структуры ликвидировали дефекты, заложенные в доктрину предшествующего тоталитарного ордена.

Ордена—выведшего нашу страну из одной деструкции и ввергнувшего ее в другую.

Ордена—где творец доктрины лишь в конце жизни понял ее дефектность—понял и умер.

Ордена—где первосвященник, занятый разворачиванием социального обрамления доктрины, “оформлял” пустоту, знал об этом, сознавал дефектность первоосновы и был неспособен ничего изменить.

Ордена—где каждый последующий шел по пути деструкции и мафиизации.

Ордена—чей трагический опыт должен быть осознан и преодолен. Все происходившее с ним до сих пор покрыто мраком, и нам рано судить, не понимая, что мы судим и какой мерой меряем произошедшее с нами.

Солдаты двух последних мировых войн, пережившие трагедию мазурских болот и соловьевской переправы, вспоминая о пережитом говорили миг, что самое страшное было услышать надсадный рвущийся изнутри крик:

“Измена!” И вдруг осознать, что твои начальники, твои вожди—предали. После того, как такое осознание приходит в народ, он сбрасывает элиту, как целое, не разбирая, кто прав, кто виноват. Он начинает творить страшные преступления, он совершает исторический грех, одновременно, пусть страшной ценой спасая себя от тотального истребления. Судить его за это может лишь Бог. Наша задача, чтобы до этого не дошло. Чтобы связь народа и его элиты ни в коем случае не была разорвана.

Что крепче всего в архитипе русского народного сознания Крепче всего ненависть к князю, ползущему на брюхе перед татарским ханом, враждующему со своими и открывающему ворота чужим, ненависть к военачальнику, вступившему в сговор с врагом, ненависть к предателю, к полицаю. Символом предательства, как самого страшного из всех грехов—открываемые ночью ворота осажденного города. Если мы хотим, чтобы произошло воскресение страны и народа, мы должны осознать сами и дать ему осознать, сколько предательств совершено за последнее время.

Предательство отцов, вышвыриваемых из могил предков—есть предательство онтологическое, бытийное.