год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Представления о социальной структуре” нашего общества, сложившиеся в прошлом, были мифологизированы в соответствии с идеологическими постулатами. Критерии вычленения структурных единиц, будучи обусловлены умозрительной моделью, имели мало общего с реальным положением дел, а если и претерпевали изменения, то лишь в угоду идейно-политическим потребностям. Это предельно затрудняло правильное понимание объективных процессов, происходивших в обществе, создавая искаженное представление о его облике, проблемах и путях их решения.

Известно, однако, что у любого мифа есть пусть упрятанная, но тем не менее реальная первооснова. И социальная структура советского общества не была исключением. За сотканной из идеологем внешней оболочкой скрывалось действительное социальное членение - во многом не совпадавшее с изображаемой картиной, но по ряду параметров все же адекватное ей. Структурная категория, именовавшаяся рабочим классом и составлявшая, согласно господствовавшей идеологии, основной элемент стратификационной сетки, объединяла в своей основе наемных работников физического труда. Дополнительно, для придания ей необходимых удельного веса и массовости, в нее включались пограничные социальные группы, главным образом за счет сферы обслуживания. Сельское население, за исключением наемных работников государственных сельскохозяйственных предприятий и бюджетников, занятых в сфере образования и здравоохранения, определялось как колхозное крестьянство. По профессиональному и образовательному показателю ( профессии нефизического труда и высшее образование) выделялась социальная группа ( прослойка) трудовой интеллигенции.

Очевидно, что такая стратификация советского общества была в значительной мере формальной. Она не имела прочной корневой системы: не опиралась на самостоятельные, независимые от государства группы социальных интересов. Рабочий класс, колхозное крестьянство, трудовая интеллигенция были элементами всеохватывающего государственно-патерналистского механизма. Их частные интересы подверглись “огосударствлению”. Социальное содержание различий интересов этих слоев было низведено до второстепенного уровня. Общественная жизнь всех граждан протекала в такой системе, где государство выступало в качестве единственного собственника, единственного гаранта социального благополучия и даже единственного толкователя духовных ценностей. По этим главным параметрам все социальные слои находились в одинаковом положении и, следовательно, имели одинаковые интересы.

Вместе с тем под государственно-патерналистской оболочкой сохранялись вполне реальные частные интересы, имевшие свои “корешки” и в экономике, и в социальных отношениях, и в самих государственных структурах. Будучи нелегитимными в правовом и идеологическом смыслах, они существовали как бы в подполье. Однако в годы брежневского застоя стали бурно развиваться, приобретая уродливые формы и размывая устои государственно-бюрократического строя, его идеологии.

Таким образом, можно сколько угодно - и в полной степени обоснованно - критиковать существовавшее членение как с теоретической, так и с практико-прогматической точек зрения. Непреложным фактом является, однако, то, что оно не было до конца вымышленным и с течением времени стало (и остается поныне) важным составным элементом общественного сознания и формой самоидентификации значительной части населения.

Наряду с этим за прошедшее десятилетие в процессе глубокой трансформации российского общества претерпели изменения и многие параметры его социальной организации Эти изменения вызваны развитием рынка, дифференциацией собственности и связанных с этим гражданских отношений в хозяйственной сфере. Вокруг намечающихся полюсов формирующейся смешанной экономики постепенно складываются реальные группы интересов.

Наряду с дробными узкокорпоративными вычленяются и более укрупненные группы интересов: мелких и средних предпринимателей, банковского и промышленного, национального и компрадорского капиталов, традиционных наемных рабочих, работников наемного труда, связанных с современными технологиями, гуманитарной и технической интеллигенции, кооперированного крестьянства, мелкого и среднего фермерства.

Не следует, однако, и преувеличивать реальные масштабы произошедших изменений. Во-первых, не исчезли социальные протогруппы, выступавшие в мифологизированной форме как рабочий класс, колхозное крестьянство и интеллигенция. Во-вторых, что не менее важно, проявило высокую устойчивость представление значительной части общества о том, как выглядит и что представляет собой социальной члененние общества. В-третьих, процесс становления новых элементов социальной структуры в ходе общественной трансформации оказался более сложным и противоречивым, чем это представлялось либеральным адептам ничем не ограниченных рыночных отношений. Границы между группами частных интересов остаются размытыми и неустойчивыми. По большей части они основываются на сходстве условий микробытия своих носителей и не достигают того уровня социальной определенности, которая побуждает к ясно выраженной солидарности. Каждая группа интересов дробится на слабо связанные между собой подгруппы.

Иными словами, общая композиция социальной структуры пока не устоялась. Не определились достаточно ясно удельные веса и соотношение различных групп социально-экономических интересов, мера их совместимости и антагонистичности, характер и механизмы взаимодействия.

Если подойти к проблеме теоретически, то складывающуюся картину можно представить себе как результат наложения друг на друга двух стратификационных сеток: прежней, трациционной, хотя и частично очищенной от мифологических искажений, и новой, сложившейся ( или складывающейся) благодаря трансформации экономических отношений. Такое наложение неизбежно должно иметь результатом высокую степень дробления социальных групп, их повышенную мозаичность.

Конкретный эмпирический материал во многом подтверждает этот вывод.

Обратимся к категории наемных рабоников, формально объединяющей и тех, кого прежде относили к рабочему классу, и тех, кто, находясь в наемных отношениях, занят преимущественно умственным трудом ( значительная часть интеллигенции). Заметную часть этой категории составляют так называемые бюджетники, то есть лица, находящиеся в трудовых отношениях с государством или принадлежащими ему предприятиями. В 1996 г., согласно опросам ВЦИОМа, их доля составляла 51% занятого населения. В частном секторе удельный вес занятых наемных трудом оценивался примерно в 25-27%. Можно ли рассматривать их как единую социальную группу, если иметь ввиду, что разрыв в условиях их труда и в уровне жизни был изначально велик и постоянно возрастал? В 1995 г. соотношение в оплате труда составляло в среднем 1:10 в пользу занятых в частном секторе.

Сама категория бюджетников также крайне далека от того, чтобы рассматривать ее как нечто, обладающее серьезными внутренними скрепами. Ее членение происходит по ряду критериев. Серьезные различия существуют, например, между теми, кто имеет и не имеет второй занятости. Естественно, что первые находятся в неизмеримо лучшем положении, чем вторые. О масштабах второй занятости свидетельствуют данные опросов, согласно которым ту или иную дополнительную работу в стране в середине 90-х гг. имел каждый шестой работающий. Подавляющее большинство составляли наемные работники.

Очевидны различия между бюджетниками сферы обслуживания (включая силовые структуры), не имеющими ( или почти не имеющими) возможности дополнительных заработков, и теми, кто такими возможностями обладает, между наемными работниками предприятий военно-промышленного комплекса, оказавшихся без заказов, и небольшой части промышленных производств, сумевших найти экономическую нишу в сфере экспортных поставок и т.д. С 1996 г. к этому добавились различия между наемными работниками, получающими заработную плату, и теми, кто ее регулярно не получает или получает с большими задержками, в значительной степени обесцененную.

По разному выглядит и самоидентификация работников наемного труда. Например, среди промышленных рабочих до 90% малоквалифицированных работников идентифицируют свое положение в качестве именно рабочих. Однако, чем выше уровень квалификации, тем эта самоидентификация неопределеннее и достигает менее 70% в среде высококвалифицированных. Остальные относят себя к “специалистам”, “служащим”, “руководителям” (например, рабочий-бригадир)

Не менее сложная картина наблюдается в так называемом бизнес- слое, охватывающем, по данным мониторинга ВЦИОМ, 11,5% экономически активного населения России. При его детальном рассмотрении видно, что он, по сути дела, распадается на ряд групп: “предпринимателей” (11%), “самозанятых” (11%), “бизнесменов-менеджеров” (7%), “менеджеров-совладельцев” (7%), “классических менеджеров” (18%). Около половины бизнес-слоя (46%) составляют “полупредприниматели”, занимающиеся предпринимательством лишь часть времени, а другую – работающие по найму. Всего же по найму работают 71% занятых бизнесом. Большинство бизнес-слоя еще не выделилось из категории работников наемного труда. А собственно предпринимательское ядро, отвечающее общепринятым представлениям, составляет всего 1-1,5% экономически активного населения

Глубокой дисперсии подверглись массовые группы людей интеллектуального труда - т.е. интеллигенциия. Одновременно произошел ее беспецедентное статусное падение. Сотни тысяч, миллионы - инженеры, ученые, медицинские работники, педагоги - потеряли возможность работать в соответствии со своей профессией. Их заработная плата, и так невысокая в прежние годы, упала в два-три- четыре раза. Во многих случаях ее, как известно, вообще на платят.

В структуре безработицы самый высокий уровень - среди лиц нефизического труда. Ценность умственной деятельности в общественного сознании упала до самого низкого уровня за последние десятилетия. Чтобы выжить, многим интеллигентам приходится выполнять тяжелые, непрестижные работы, выслушивая при этом издевательские комментарии скоробогачей и сохранивших свои позиции бюрократов. И это не конъюнктурная ситуация, а перспектива на многие десятилетия.

Следует ли удивляться тому, что определяющим для значительной части интеллигенции стало сейчас чувство глубокого разочарования. В своем большинстве она, не без основания, ощущает себя обманутой.

Сказанное, естественно, не относится к немногочисленной группе преимущественно столичных интеллектуалов и деятелей масс-культуры, которые не только нашли подходящую нишу в современной России, но и чувствуют себя в ней весьма вольготно.

Сейчас вновь все очевиднее проявляются и двойственность положения интеллигенции в системе общественных отношений, и ее глубокая внутренняя дифференциация, хотя конфигурация, как это обычно бывает на новом этапе, очередной раз выглядит по- иному. В сфере политической ориентации все более отчетливо выделяются три основные группы: две массовых и одна приобретающая черты маргинальной. Первая группа - не принимающих ценности складывающегося общественного строя, вторая - глубоко разочарованных его бывших сторонников, третья - в основном, а в ряде случаев и полностью, идентифицирующая себя с властью.

.Особого рассмотрения заслуживает привлекающая ныне большое внимание ситуация со средним классом. Его вычленение было предпринято впервые в обществах западного типа и отражало уровень общественной стабильности и массового потребления, достигнутый во второй половине ХХ века. В качестве критерия вычленения был принят тип потребления, уступавший утвердившемуся в наиболее богатых слоях общества и в то же время во многом превосходивший тот, который сложился у социально ущемленных, “низших” групп населения. Остальные критерии в расчет не принимались. В результате в состав среднего класса оказались включенными и традиционные средние слои ( ремесленники, мелкие предприниматели, владельцы мелких торговых заведений и т.д.), новые средние слои ( работники ставших массовыми профессий нефизического труда), и наиболее зажиточная (квалифицированная) часть наемных работников, занятых в современном производстве, а также некоторые другие профессиональные и статусные группы.

Очевидно, что о среднем классе в западном понимании этого феномена может идти речь только в тех случаях, когда общество выходит на такой уровень благополучия, когда расположенная между социальными полюсами общественная группа не только имеет возможность обеспечить себе условия существования, выгодно отличающиеся от тех, которые характерны для основной части населения, но и является достаточно массовой, чтобы оказывать заметное воздействие на облик общественной системы. В нынешней России необходимых для этого условий пока не существует. Многие социальные группы, которые теоретически должны были бы составить костяк среднего класса ( прежде всего работники нефизического труда, большинство квалифицированных рабочих, ремесленники, часть мелких предпринимателей) в результате издержек трансформации и некомпетентной политики оказались на социальном дне, или где-то в его районе. Те, кто с некоторой натяжкой могли бы быть отнесены к среднему классу ( основная масса торговых работников и мелких предпринимателей в промышленности и сфере услуг) с трудом держатся на его самой последней, низшей ступени, постоянно подвергаясь опасности соскользнуть вниз.

Практически, когда в России говорят о среднем классе, то обычно имеют в виду процветающих финансистов, бизнесменов, высших управляющих, элитных спортсменов и деятелей масскультуры, которых в странах с нормальной социальной структурой относят к высшему, или, по меньшей мере, высшему среднему классу. Таким образом, налицо очевидная подмена понятий.

Почему же в российской политической публицистике, и вообще в политическом лексиконе так много упоминаний о среднем классе, который то ли уже существует, то ли должен быть форсированно создан, чтобы образовать основной стержень складывающегося демократического общества? Видимо, к числу причин этого следует отнести, наряду с прочим, сменившие знак рудименты прежнего мифологизированного сознания. С советских времен в этом сознании застряло представление, согласно которому в обществе должна существовать массовая социальная группа, составляющая опору существующего политического режима. В свое время ею считался рабочий класс. Теперь у нового режема должна появиться своя социальная опора - средний класс. Если его нет, то его следует создать, а если не получается - то в крайнем случае придумать.

Рассмотрение социальной структуры не может быть сколько-нибудь полным, если не будет затронут и столь существенный ее элемент, как правящая элита. В нынешней России она сложилась на двойственной основе. С одной стороны, это выходцы из второго и третьего эшелонов партийно-хозяйственного актива, с другой - бывшая интеллектуальная контрэлита, поднявшаяся к власти на демократической волне противостояния прежней системе и пополнившаяся на этом пути выходцами из теневой экономики. Эти две части сосуществуют в рамках властных структур, так и не слившись полностью.

По данным О.Крыштановской, правящая элита на 69,9% сформировалась из субэлит старой номенклатуры (высшее руководство – на 75%, партийная элита – на 57,1, региональная – на 82,3, правительство – на 74,3, бизнес-элита – на 61%). Изменилось лишь соотношение удельных весов прежних субэлит. Доминирующее место заняли те, кто именовались в прошлом хозяйственниками – руководители промышленных министерств и управлений, ведущие работники административно-управленческих структур и та часть партийной номенклатуры, которая по своему происхождению и опыту работы была наиболее тесно связана с технократически-хозяйственной деятельностью. Часть партийной номенклатуры (за исключением выбывшей по возрасту) ушла в частный бизнес. Из интеллектуальной, именующей себя демократической, контрэлиты к властным функциям пробились, как правило, не лучшие. Наиболее искренних и нравственно ориентированных отодвинули на обочину политики, и они в своем большинстве вошли в состав умеренной, а отчасти и радикальной оппозиции. У тех же, кто приобщился к плодам власти, стремление сохранить завоеванные позиции и извлечь из низ персональные выгоды стало доминирующим.

Среди наиболее значимыхх особенностей вновь сформировавшейся элиты можно выделить следующие:

1.Доминирование корпоративных интересов над публичными, общенациональными, преобладание группового и личного эгоизма..

2.Недостаток общей и профессиональной культуры, дефицит ярких лидеров, талантливых политиков.

3.Высокая степень бюрократизации со всеми присущими ей пороками: преобладанием аппаратной логики, неэффективностью, чинопочитанием, пренебрежением к нуждам населения, отчуждением от народа.

4.Низкий уровень нравственности, по сути исключающий из политики моральные критерии.

5.Утилитарный прагматизм, отсутствие интереса к теоретическому осмыслению происходящего.

6. Отсутствие во властных структурах общенациональной солидарности. Прагматизм и безыдейность, выведение нравственности за скобки политики, естественно, оборачиваются раздробленностью и групповыми разборками, подрывающими авторитет власти в глазах населения.

На все эти противоречия накладываются специфические интересы мафиозных экономических групп, которые также неоднородны: одни еще не насытились и заинтересованы в продолжении хищнического разграбления национальных богатств, другие стремятся легализовать свое положение, третьи, уже отмывшие “грязные деньги”, склонны поддержать утверждение правовых основ функционирования экономики.

Расчлененность и внутренняя противоречивость интересов свойственна и другим слоям и группам российского общества.

Подводя итог изложенному, можно, следовательно, констатировать. На нынешнем этапе общественного развития России кристаллизация частных интересов далека от завершения. Следовательно, не приобрела отчетливо выраженной направленности и социальная структуризация общества.

Четкой кристаллизации узлов интересов не произошло и в других сферах общественной жизни: в социально-политической и духовно-ценностной. Резкая ломка устоявшихся структур и привычных стереотипов восприятия действительности выбила большинство населения страны из наезженной колеи жизнедеятельности, ввергло его в хаотичный водоворот необычных взаимоотношений. Гражданин по сути лишился четко очерченной идентификационной среды и ясных ориентиров для определения своего места обществе и своей социальной роли. Политические предпочтения и оценочные суждения, не имея прочной базы , подвижны и неустойчивы, что позволяет одним и тем же людям быстро менять убеждения, примыкать то к одной, то к другой группе гражданских, политических и духовных интересов.

Широкое распространение получил, например, пессимизм в оценке перспектив развития. Показательны в этом смысле данные социологических опросов, проводимых ведущими исследовательскими центрами России. При всех различиях в методологии, в формулировке вопросов и в целевых установках выявляемые тенденции демонстрируют высокую степень сходства. Доля респондентов, дающих негативную оценку ситуации, сложившейся в стране, и пессимистически оценивающих ее перспективы, составляет большинство, которое, несмотря на конъюнктурные колебания, за рассматриваемые годы, по меньшей мере, не проявляло заметной склонности к сокращению.

В сознании части населения, происходят размывание демократических и укрепление авторитарных ценностей, укореняется представление, будто демократия несовместима с эффективной властью и поэтому гарантом правового государства может стать лишь авторитарный режим. Это представление вряд ли изменится, пока на деле не будет доказана возможность сильной и эффективной демократической власти.

Правда, поддержка идей демократии в российском обществе остается пока сравнительно высокой. Иллюстрируя это утверждение, сошлемся на показатели зондажа, проведенного в феврале 1996 г. в рамках проекта “Регионы России”, в котором задействованы авторы доклада. На вопрос: “Поддерживаете ли Вы идеи демократии в России?” ответили “Да, безусловно” – 34,6%, “Скорее да, чем нет” – 31,1, “Скорее нет, чем да” – 10,4, “Нет, безусловно” – 7,1%, затруднились ответить – 15,8. Иными словами, в принципе позитивное отношение к идеям демократии выразили 65,7% респондентов.

При этом, степень отчуждения от демократических ценностей территориально неравномерна. Она выше в провинции, чем в столице и крупных мегаполисах, а в наиболее кризисных регионах сильнее, чем по стране в целом. Так, если в Нижегородской области в поддержку демократии, по данным опроса в рамках проекта “Регионы России”, высказалось 71,4%, то в Ставропольском крае – 46,3%. Идеи демократии отвергли в Нижегородской области – 11,7% респондентов, а в Ставропольском крае – 35,9%.

Различна склонность к поддержке авторитарных тенденций и в разных слоях населения. Она наиболее высока среди наиболее пострадавших от перемен групп населения - инженерно-технического персонала и квалифицированных рабочих военно-промышленного комплекса, управленческого персонала низшего и среднего звена, части творческой интеллигенции, сотрудников правоохранительных органов и офицеров вооруженных сил, безработных.

Тревожным симптом следует считать и то, что накапливающееся недовольство все более отчетливо обретает черты раздражения и даже гнева. Согласно опросам, проводимым Институтом социологии РАН, оценка населением возможности массовых беспорядков, антиправительственных выступлений, кровопролитий на протяжении ряда лет остается устойчиво высокой. В ноябре 1993 г. такую возможность признавали 51,0% респондентов, в июне 1994 г. – 51,7%, в ноябре 1994 г. – 54,0%, в июне 1995 г. – 58,0%. Тем самым оценки приблизились к пиковому показателю бурного лета 1993 г. (61,6%).

Разумеется, вербальная позиция и реальное политическое поведение существенно отличаются друг от друга. Тем не менее прослеживаемая динамика весьма показательна.

Таким образом после 1992 г. произошла глубокая не только имущественная, но и социально-психологическая дифференциация общества. Соотношение сложившихся групп несколько менялось в зависимости от тех или иных конъюнктурных обстоятельств. Однако в целом оно оставалось более или менее устойчивым. Первоначально даже у части граждан, скептически оценивавших последствия реформ, теплились надежды на то, что в конечном итоге их последствия могут оказаться позитивными. Отражением этих надежд стал более высокий уровень доверия президенту и правительству как гарантам проводимого курса, чем это можно было предположить, ориентируясь лишь на показатели оценки перспектив жизни.

Теплятся ли эти надежды по сей день? Однозначно ответить на такой вопрос непросто. У части населения они сохранились, хотя и в подавленной форме. И при определенных обстоятельствах такие надежды поддаются актуализации.

В пользу этого предположения свидетельствуют колебания массовых симпатий населения в 1996-1997 гг. В декабре 1995 г. разочарование в политике, проводимой радикал-либералами нашло отчетливое выражение в голосовании на выборах в Государственную Думу. Партии, которые очевидно относились, или могли быть отнесены к радикал-либеральному лагерю, собрали в общей сложности 29,03% голосов против 30,61% у левых и 18,06 у державников (национал-патриотов). В результате состав новой Думы приобрел явно выраженный оппозиционный характер. Этот сигнал вызвал серьезную тревогу в рядах партии власти. В 1996 г. была профинансирована и профессионально проведена политическая кампания, имевшая целью актуализировать надежды населения на конечный, позитивный итог проводимого курса. В качестве вспомогательного средства такой актуализации была использована демонизация политического противника.

Кампания дала реальные результаты в виде заметного сдвига электорального поведения граждан в пользу властных структур и проводимой ими политики. 16 июля 1996 г., т.е. спустя всего лишь полгода после парламентских выборов, во время первого тура голосования на выборах президента Российской Федерации (более показательного с точки зрения определения симпатий избирателей, чем второй тур, когда в связи с сужением выбора им приходилось голосовать за “меньшее зло”) соотношение влияния политических сил выглядело уже совсем по иному: 43,23% голосов, поданных за представителей радикал-либералов, 32,49% - за левых и 20,5% - за национал-патриотов. Эта же тенденция нашла косвенное подтверждение во время второго тура президентских выборов.

Подобный сдвиг мог бы быть закреплен в том случае, если бы вновь вспыхнувшие надежды получили хотя бы минимальное подтверждение в реальных позитивных переменах. Этого не произошло. В условиях продолжавшегося скольжения страны во все углубляющуюся пропасть актуализированные надежды не смогли приобрести устойчивой формы. Уже во второй половине 1996 г. началось все более интенсивное сокращение масштабов поддержки радикал-либеральных сил.

Данное обстоятельство было зафиксировано в ходе множества опросов. Например, вскоре после президентских выборов фондом Общественное мнение были вычленены по критерию политических предпочтений три основные группы граждан:

1) реформистски ориентированных (точнее – радикал-либеральных);

2) нейтрально ориентированных (голосующих против всех кандидатов, не участвующих в голосовании, либо затрудняющихся ответить на вопрос о своих политических предпочтениях);

3) реставраторски ориентированных (имеются ввиду лица левой ориентации).

К этому времени личная популярность вновь избранного президента практически вернулась к показателям, зафиксированным до начала кампании по актуализации надежд избирателей.

Исходя из изложенного выше, есть все основания предположить, что общая социо-психологическая атмосфера в стране не просто вернулась к состоянию конца 1995 г., но, по ряду показателей, приобрела еще более напряженные формы. Вместе с тем резервуар надежд и иллюзий, по-видимому, еще не исчерпан. Он оказался значительно объемней, чем можно было предположить в первые годы либерал-радикальных реформ.

Возможно ли дальнейшее активное перерастание накопившегося недовольства в активные политические действия протестного типа? В решающей степени это зависит от интенсивности процесса вызревания групповых солидарностей. Данные почти трехлетних исследований Института социологии РАН фиксировали вплоть до 1994 г. резко ослабленное чувство личностных идентификаций с большими социальными общностями, будь то этнокультурная общность русских, социоклассовые и тем более политические солидарности. Признаки восстановления идентификационных побуждений стали проявляться лишь в 1995-97 гг..

В целом общая картина социальных солидарностей выглядит пока крайне размытой и неустойчивой. . Генеральный водораздел проходит пока по линии “бедные-богатые”. Это – худшее из формирований широких социальных солидарностей, чреватое серьезными потрясениями. Однако революционный исход представляется сейчас маловероятным по двум причинам. Во-первых, отношение к революционным действиям остается у значительной части населения однозначно отрицательным. Во-вторых, и бедные, и богатые (правда, в разной степени) основательно разобщены корпоративными интересами.

Собственно массовое коллективное действие – как самоорганизованное или организуемое его лидерами – возможно лишь при условии, с одной стороны, высокого уровня социальной напряженности, а с другой - достаточно глубоко переживаемой личностной идентификации многих людей с конкретной социальной общностью. При отсутствии достаточно выраженной широкой социальной идентификации или, другими словами, - сознания солидарности с той или иной общностью, коллективное социальное действие практически не возникает.

По причинам, названным выше, социальное недовольство и даже напряженность, накопившиеся в России, длительное время сохраняли локальный характер, тем более что материальные лишения и задавленность житейскими заботами порождали усталость, отвлекали духовные и физические силы на адаптацию к нелегкой экономической ситуации.Все эти факторы действуют и поныне. Тем не менее налицо определенные признаки того, что общественное беспокойство приближается к той черте, за которой возможен его переход в фазу повышенной антисистемной активности.