год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Определить фашизм как социально-политический феномен непросто. Особенно в том, что касается России. И дело не только в сложности его структуры. Информация о нем, его истории, сути и отличительных признаках постоянно деформируется под воздействием идейно-политического“шума”. Этот “шум” во многом обусловлен тем, что с течением времени во многих странах, и прежде всего в России, понятие фашизм оторвалось от первоначального, реального содержания и превратилось в способ диффамации оппонента. Взаимные обвинения политических сил в фашизме нередко означают лишь фиксацию глубины политических разногласий и желание скомпрометировать оппонента. В таких условиях любое стремление установить реальные параметры феномена и степень исходящей от него угрозы воспринимается как досадная помеха.

Одни политические силы в запале полемических схваток практически отрицают наличие фашистской угрозы, сводя проблему к хулиганским выходкам немногих, плохо воспитанных подростков. Другие, в том же запале, чрезмерно раздувают размеры опасности, зачисляя в лагерь фашистских и фашиствующих сил чуть ли не всех своих оппонентов, считающих неприемлемыми попрание национальных интересов. Соответственно, каждый, кто хотел бы объективно разобраться в существе дела, подвергается, мягко говоря, давлению с противоположных сторон: с одной - за преуменьшение фашистской опасности, с другой - за ее преувеличение.

Тем временем потребность в глубоком анализе этого социально-политического явления не уменьшается, но возрастает. А это, в свою очередь, предполагает тщательное, критическое рассмотрение всего того, что наработано в данной области на протяжении последних десятилетий.

1. Споры о фашизме: исторический разрез

Споры относительно природы правого радикализма, особенно его наиболее крайней, агрессивной формы - фашизма, ведутся столько лет, сколько существует сам феномен. В процессе этих споров возникли четыре типа главных гипотез.

Одни из них рассматривают фашизм как социально-психологическое, политическое и идеологическое выражение интересов конкретных социальных групп. Почти все эти гипотезы размещаются в поле марксисткой традиции.

Обычно, говоря о них, имеют в виду формулу, утвердившуюся с 30-х гг. в левом политическом спектре, и исходившую из того, что фашизм, как движение и режим, реализует интересы и устремления наиболее реакционных и агрессивных фракций монополистического капитала. Однако в рамках этой группы гипотез существовали и другие взгляды на фашизм. В 20-30 гг. среди левых в Западной Европе имели хождение представления, согласно которым фашизм следует рассматривать как выражение антикапиталистического бунта разоряющейся мелкой буржуазии (в одних случаях городской, в других - сельской). Были распространены также взгляды на фашизм как своеобразную форму бонапартизма, существование которой обусловлено относительным равновесием сил антагонистических классов.

Гипотезы данной группы, как правило, опирались на события, происходившие в 20 -30 гг. в Германии, и более или менее адекватно описывали предпосылки, причины и формы становления и утверждения в ней так называемого национал-социалистического, гитлеровского движения. При применении к реальной ситуации в других странах большинство названных гипотез демонстрировали существенные изъяны.

Для гипотез второй группы отличительной чертой было и остается решительное отрицание родового понятия фашизма и рассмотрение его частных форм как не связанных друг с другом и лишь внешне схожих явлений. На этих гипотезах эиждятся многие, вполне профессионально выполненные исследования отдельных фашистских режимов, а также партий и движений фашистского толка, не сумевших прийти к власти.

Уязвимость этих гипотез в том, что они, как правило, уходят от ответа на ряд существенных вопросов. Почему именно в 20-30-е гг. в Европе, а затем за ее пределами, сформировались, укрепились, а в ряде стран пришли к власти, праворадикалистские силы, не только прибегавшие к сходным формам борьбы против демократических процедур и институтов, к организации в этих целях массовых движений, но и отстаивавшие аналогичные ценностные системы? Чем было обусловлено взаимное притяжение этих сил, приведшее к их внешнеполитическому сплочению? Почему демократические власти проявляли в эти годы полную беспомощность в противостоянии данным силам? Как объяснить то, что, несмотря на тотальное поражение держав фашистской оси во второй мировой войне и последовавшую за этим глубокую дискредитацию фашизма как идеологии и практики, он не только дожил до порога ХХ1 века, но и во многом сохранил свои потенции? А ведь без такого ответа невозможно ни определить глубинные причины, вызвавшие фашизм к жизни, ни осмыслить опыт противостояния фашизму, накопленный в прошлом, а значит - определить меры, которые могут быть предприняты сейчас для предотвращения фашистской угрозы.

Видимо при оценке фашизма необходим другой подход, который бы, не игнорируя различий между партиями, движениями и режимами праворадикалистского толка, относимыми обычно к фашистским, сумел бы вычленить и оценить объединяющие их родовые черты, и тем самым установить порождающие их причины.

Широко распространены также гипотезы, как бы растворяющие фашизм в более широком явлении - тоталитаризме. В основе этих гипотез лежит представление, согласно которому фашизм не располагает какими бы то ни было существенными чертами, которые бы принципиально отличали его от других тоталитарных партий, движений и режимов, не считающих себя фашистскими и даже решительно отвергающих фашизм. В качестве признаков, позволяющих отнести соответствующие движения и режимы к числу тоталитарных, обычно называют: стремление к установлению жесткой, иерархически структурированной власти, проповедь беспрекословного подчинения авторитету вождя, оправдание применения крайних форм принуждения для обеспечения в стране стабильности и порядка, введение однопартийной системы, ставка на абсолютный этатизм и идеологическую монополию.

Возникли эти гипотезы в либерально-демократических кругах западноевропейских стран в обстановке острого противостояния традиционных парламентских институтов, с одной стороны, и их радикальных противников, как справа, так и слева, с другой. При этом решалась не столько научная, сколько политико-идеологическая задача: выведя за скобки различия между правыми и левыми оппонентами, мультиплицировать тем самым накопившееся в обществе негативное отношение к экстремизму как таковому. Во имя этого игнорировались такие существенные различия, как принципиальная несовместимость ценностных систем и противоположность целевых установок, и абсолютизировалось сходство политического инструментария, методов достижения цели. И хотя, как известно, методы нередко трансформируют цели, уподобление цели методам вряд ли может считаться приемлемым для научного подхода. И действительно, при практическом использовании при анализе фашистского феномена категории тоталитаризм почти сразу же выявилось, что чрезмерное расширение понятия делает невозможным определение специфики явления, обстоятельств, которые обуславливают его возникновение, возвышение и падение.

Еще одна группа гипотез рассматривает фашизм, как проявление исторически обусловленного болезненного состояния общественного сознания. У истоков этого подхода находился известный философ и литературный критик неортодоксальной марксистской ориентации Д. Лукач. Еще в начале 30-х гг., пытаясь осмыслить причины прихода фашистов к власти в Германии, он, не ограничиваясь анализом социально-экономической ситуации, высказал мысль, согласно которой фашизм может быть рассмотрен и как своего рода вспышка массового духовного заболевания, являющегося результатом длительного идеологического отравления под воздействием особой нравственной атмосферы.

Впоследствии некоторые из сторонников этого подхода придали ему столь самодовлеющее значение, что в значительной мере выхолостили его первоначально позитивное содержание. Поиски исторических корней болезни духа, в качестве проявления которого рассматривался фашизм, обернулись своеобразным социально-политическим дарвинизмом. В наиболее примитивной форме он реализовался в виде предположения, что народы и государства могут быть подразделены на две группы: обладающих устойчивостью к фашистской инфекции и с ослабленным иммунитетом по отношению к ней. Поскольку речь тогда шла прежде всего об Германии и Италии, а писали об этом главным образом английские и американские авторы, в работах такого рода отчетливо ощущалось своеобразное англосаксонское самодовольство.

Разумеется, историческая предрасположенность к авторитаристско-диктаторским формам правления, обусловленная ею повышенная податливость харизматическим воздействиям и сопутствующей ей популистской демагогии - реальное явление, отрицать которое было бы неправомерным. Однако причины такой предрасположенности, как и факторы ей противостоящие, можно, при желании, найти в истории любой страны. Действительная же проблема состоит в том, почему при определенных обстоятельствах начинают работать те или иные механизмы и почему историческое прошлое действует либо в одном, либо в другом направлении.

Весьма показательно в этом смысле коренное изменение доминирующей трактовки исторической предрасположенности Германии. Если в свое время, в годы нацистской диктатуры, анализируя прошлое страны, находили в нем все то, что вроде бы могло быть причиной податливости фашизму, то теперь, позитивно оценивая демократический характер ее нынешних институтов, обращаются к тому же прошлому, но уже с противоположной целью.

Очевидно, что возникновение, распространение и утверждение у власти фашизма возможно лишь в соответствующей социально-психологической, идейно-политической обстановке и что сила сопротивления ему во многом связана с исторически обусловленными национальными традициями. Однако, практическая работая с гипотезами, рассматривающими фашизм исключительно как клиническое явление, жестко детерминируемое историческим прошлым, можно получить не столько ответы, сколько новые вопросы.

2. В поисках современного подхода к проблеме

Опираясь на опыт многолетних исследований, автор данной статьи считает себя вправе предложить свою гипотезу, которая, не отвергая других подходов, позволила бы более адекватно выявить глубинные основы фашистского феномена. Элементы этой гипотезы при различных обстоятельствах использовались и ранее, однако, как представляется, не были сведены к единой, цельной системе.

Согласно гипотезе, фашизм представляет собой иррациональную, неадекватную реакцию общества ХХ века на острейшие кризисные процессы, разрушавшие устоявшиеся экономические, социальные, политические и духовные структуры. Особенность этой реакции обусловлена в решающей степени тем, что она сформировалась, находясь в своеобразном растворе традиционных правоконсервативных ценностей. Если сформулировать иначе, то фашизм - это правоконсервативный революционаризм, пытающийся, не считаясь с издержками, снять реальные противоречия, существующие в обществе, разрушив все то, что воспринимается им как препятствие сохранению и возрождению фундаменталистски трактуемых извечных основ бытия.

В основе предлагаемой гипотезы лежат три главных тезиса:

1. Искать фашизм в далеком прошлом, как это делают некоторые исследователи, бессмысленно. Фашизм - это феномен ХХ века. Он порожден его проблемами. Если не будет найдено позитивное решение проблем, порождаемых новым веком, то от фашистской угрозы не избавится и будущие поколения.

2. Фашизм, как идеология, движение и режим, является детищем острых кризисов, сотрясающих общество. Чем глубже и всеобъемлющее кризис, тем питательней почва для фашизма. Снять фашистскую угрозу в окончательном виде можно лишь в том случае, если кризисная ситуация найдет свое разрешение.

3. Фашизм отличается от обычных, традиционных диктатур тем, что черпает свои силы в массовом движении протеста. Отсюда огромная роль фашистских организационных структур, способных направить недовольство граждан, обусловленное кризисным развитием, в желательном для себя направлении.

Массовое движение обычно нуждается в идеологии, способной доступно сформулировать цели и способы их достижения, а также создать образ врага, низвержение которого откроет путь к успеху. Такая идеология может брать на вооружение различные системы ценностей. Однако правоконсервативная ценностная система слывет в этом отношении наиболее предпочтительной, поскольку апеллирует к низменным чувствам человека.

Каковы же ценности, заимствуемые фашизмом у консерватизма традиционного толка?

Первая - высокомерно-негативное отношение к человеческой личности как существу, подверженному всяческим порокам, “сосуду греха”, нуждающемуся для нормального существования в узде и твердой направляющей руке.

Вторая - отрицательное восприятие разума, как неоправданного проявления человеческой гордыни, несовершенного инструмента познания мира, источника заблуждений и разочарований. Чрезмерное упование на разум (“прометеев синдром”) трактуется как главный источник бедствий, от которых страдает как личность, так и человечество в целом.

Третья - оценка нации, как определяющего, неизменного, внутренне непротиворечивого элемента истории человечества, единственного судьбоносного фактора. Согласно этой трактовке, все стороны общественного развития в решающей степени детерминируются взаимоотношениями между нациями, их подъемом или упадком, способностью сохранять, наращивать или растрачивать свой жизненный потенциал. Соответственно, любая попытка рассматривать мировую историю как сложную систему взаимодействий и взаимовлияний, не сводящуюся к межнациональным отношениям, а нацию, как исторически обусловленную, изменчивую систему, внутри которой развиваются и разрешаются многочисленные противоречия, предается анафеме.

Каждая из названных выше ценностей сама по себе не может считаться фашистской. Не является таковой и их совокупность. Вполне возможны идеологические системы и движения, принимающие эти ценности, но вовсе не фашистские и даже враждебные фашизму. Вместе с тем не существовало фашистских движений, которые бы не принимали эти ценности и не руководствовались ими. Именно на них зиждилась ( и зиждется поныне) идеологическо-пропагандистская концепция, образующая фундамент фашистской политики и практики.

Пренебрежительное отношение к личности, трактовка человека как “сосуда зла” служат для фашистов обоснованием системы жесткого контроля над обществом со стороны той его части, которая, “благодаря наследственности или самосовершенствованию” , окажется в состоянии подняться над обычным человеческим уровнем ( концепция сверхчеловека и аристократии духа). Необходимость контроля над обществом используется в качестве доказательства неизбежности создания институтов, способных жестко контролировать личность, вести ее в правильном направлении. В свою очередь, чтобы приобрести эффективность, эти институты нуждаются в координации, которая может быть гарантирована лишь наличием единой воли. Отсюда потребность в реализующем эту волю вожде.

Импульсы, поступающие от социальных низов ( т.е. народа) или созданных ими контролирующих органов, “отражая эгоизм и греховность простого люда” и “порождая политическую конкуренцию”, ослабляют единую волю, вызывают анархию и, следовательно, ведут к распаду общества. Это делает оправданными крайние меры насилия, в том числе превентивные, реагирующие не только на действия, но и намерения. Отрицание данного обстоятельства, апелляция к народовластию, законности, правам человека - либо проявление бессилия власти, либо сознательная попытка спровоцировать катастрофу.

Важная функциональная роль в фашистской системе взглядов отводится крайне негативному отношению к “прометееву синдрому”. Фашистская мифология находится, как правило, в острейшей конфронтации с рациональными основами опыта, накопленного человечеством на протяжении многовековой истории, а, следовательно, с его культурой в широком смысле этого слова. Изгнание разума, его замещение гиперболизированным иррационализмом - важнейшая предпосылка утверждения фашизма. Предпочтительное значение в данном случае имеет то, что мобилизация масс под фашистскими знаменами может быть осуществлена лишь в том случае, если в ее основу будет положена твердая вера в его постулаты. Такая вера не может быть рациональной.

Провозглашение нации основной ячейкой и движущей силой мироустройства обеспечивает фашизму решение двоякой задачи. С одной стороны, этот подход предполагает целеполагание, Смысл мобилизационных усилий вроде бы не сводится к решению чисто прагматических задач, к простой борьбе за выживание. Они как бы наполняются общественным идеалом - борьбой за спасение, укрепление, расширение влияния своей нации, выступающей в роли носителя позитивного начала, способного осчастливить человечество. С другой стороны, приобретает реальные очертания конкретный враг, на счет которого можно списать все провалы и беды: нация - злоумышленник, носитель всех мыслимых отрицательных черт, изверг, питающий зловещие планы. Такой враг полезен для внутренней политики, предоставляя возможность канализировать накопляющееся недовольство (национальное меньшинство, ведущее подрывную деятельность). Он не менее важен и во внешней политике - для объяснения причин внешнеполитических неудач, для оправдания агрессивного курса, развязывания военных конфликтов и т.д.

3. Российские реалии

Какое отношение имеет изложенное выше к России? Следует ли относиться всерьез к существующим ныне праворадикалистским организациям? Есть ли перспективы у российского фашизма?

Распространенная ошибка при оценке текущей ситуации и, тем более, при попытке прогнозировать ее развитие, порождается предположением о возможности буквального воспроизведения событий и феноменов исторического прошлого. В действительности, такого воспроизведения не происходит, хотя некоторые черты событийного ряда как бы навязывают далеко идущие аналогии.

Это крайне важно иметь в виду и при осмыслении особенностей нынешней фашистской угрозы. Взгляд не только политического публициста, но и серьезного исследователя, занимающегося этой проблемой, непроизвольно ищет знакомые приметы. При этом мимо внимания проскальзывает самое существенное: новые формы общественной опасности.

В послевоенные годы с данным обстоятельством столкнулась, в частности, Западная Европа. В возродившемся там праворадикалистском движении вскоре выделились два основных направления. Первое - традиционалистское - цеплявшееся за преемственность с прежними фашистскими движениями, за их авторитеты и внешнюю атрибутику. Второе - обновленческое - не делавшее особого акцента на связь с прошлым и уделявшее основное внимание новым проблемам, с которыми столкнулось общество.

Первоначально первостепенное внимание привлекали к себе традиционалисты. Именно их активность вызывала наиболее острую реакцию отторжения. Однако вскоре пришлось менять ориентиры. Выяснилось, что действительная опасность таится вовсе не там, где ее на первых порах искали. Традиционалисты оказались загнанными в политическое гетто и вот уже много лет пребывают в маргинальном состоянии. Обновленцы же превратились - по крайней мере в ряде стран - в заметную политическую силу.

Нечто подобное наблюдается и в России.

Принято считать, что наша страна обладает устойчивым иммунитетом к фашизму. Для этого утверждения немало оснований. Последняя крупномасштабная война, которую вел Советский Союз, а, следовательно, Россия, была прежде всего войной с фашистской Германией. Именно фашистский (нацистский) режим напал на СССР, придал войне особо разрушительные, варварские формы, осуществлял, в духе своих идейных установок, массовое уничтожение населения на оккупированных территориях. Неисчислимые потери, понесенные в схватке с немецким фашизмом, породили в российском обществе сильную отторгающую реакцию на все то, что было (или могло быть) связано с фашизмом, в том числе - на само слово и связанную с ним символику.

Вместе с тем иммунитет ( как биологический, так и социально-психологический) не бывает абсолютным. Всегда существуют элементы системы, в которых иммунитет либо ослаблен, либо отсутствует вовсе. Разрушающе действует на иммунитет и фактор времени, особенно если, по той или иной причине, возникают дополнительные обстоятельства, работающие против иммунитета.

Судя по ряду признаков, сейчас этот иммунитет ослаб, хотя еще достаточно прочен, чтобы стать серьезной преградой на пути фашистского вала. Первые признаки такого ослабления были зафиксированы еще в к конце 70-х гг., когда в обстановке идейного разложения тогдашнего советского общества на его периферии стали возникать праворадикальные группы с явными фашизоидными или откровенно фашистскими установками.

По происхождению и некоторым содержательным характеристикам эти группы могли быть условно подразделены на три типа.

Первый - спонтанно возникшие фрондирующие молодежные тусовки, в которых обращение к праворадикалистским идеям и символике имело по преимуществу игровой характер. Участие в них было формой эпатажа власть придержащих, выражением неудовлетворенности порядками и официальной идеологией. Представление участников таких тусовок о фашизме было поверхностным, заимствованным по-преимуществу из телесериала “Семнадцать мгновений весны” с его романтизацией верхов “третьего рейха”.

В дальнейшем активность тусовок праворадикального типа спала. Однако посеянные ими семена дали всходы. Некоторые из участников этих тусовок вошли в праворадикальные, фашизоидные организации, возникшие впоследствии.

Второй тип тип сложился во второй половине 80-х гг. в рамках неформального движения протеста. Неприятие режима, господства КПСС и коммунистической идеологии толкало некоторых его участников к глорификации дореволюционного прошлого и шовинистическому негативизму. В ходе последующей дифференциации одна часть эволюционировала в традиционалистско-монархическом направлении, другая - к крайним формам правого экстремизма.

Третий тип был создан выходцами из националистического крыла КПСС и ВЛКСМ. Фашизоидные симпатии этой категории людей были известны общественности с 70-х гг. благодаря ряду скандальных выходок, оставшихся, правда, без серьезных последствий. Влияние этой группы в праворадикалистском движении определялось в значительной мере наличием у нее значительных материальных средств и связей с силовыми структурами.

Все три группы в большей или меньшей степени нуждались в идентификации и прежде всего - в сколько-нибудь связной идеологии. Между тем ни у одной из них не было ни соответствующих заготовок, ни интеллектуального потенциала. Поэтому на первых порах все они в большей или меньшей степени стали базироваться на доступной им немецкой фашистской литературе. Одновременно начался поиск почвенных традиций.

В рамках этого поиска в поле зрения оказались два политических и идеологических течения.

Первое - фашистские организации, возникшие в 30-е гг. в зарубежной эмигрантской среде. Однако использование их наследия было существенно затруднено дискредитацией этих организаций в виду общеизвестных связей с официальными японскими и германскими кругами в довоенный период и в годы второй мировой войны.

Второе - черносотенное движение, игравшее заметную роль в дореволюционной России в первое десятилетие ХХ века. В конечном счете именно на его наследие и была сделана главная ставка.

Трудности с использованием этого наследия были связаны с тем, что само черносотенное движение по своей сути не было ни фашистским, ни протофашистским. Оно представляло собой традиционалистско-консервативную реакцию части городского и сельского населения на экономические, социальные и политические потрясения начала века. Поэтому из черносотенного багажа российскими протофашистами были извлечены лишь отдельные элементы и прежде всего ненависть к “умничающим” интеллигентам и евреям, нередко уподобляемым друг другу.

Правда в 90-е гг. антисемитизм в России вышел далеко за пределы праворадикалистских движений. Тем не менее в них он приобрел наиболее экстремальные формы, позволившие использовать его в качестве индикатора для первичного определения фашистской идентичности.

Именно об организациях этого типа шла ( и идет поныне ) речь в дискуссиях о фашистской угрозе в России.

Действительно, на протяжении всех 90-х гг. многие из них проявляли заметную активность - прежде всего в публицистической сфере. Вместе с тем, несмотря на все усилия, их влияние оставалось маргинальным. Об этом свидетельствуют и многочисленные социологические опросы и результаты выборов как на местном, так и на общегосударственном уровнях.

Если подходить к проблеме формально, то ситуация в России в этом смысле не хуже, чем в некоторых западноевропейских странах, где не только существуют, но пользуются значительным влиянием и представлены в парламентах праворадикальные политические движения. Такая точка зрения не только возможна, но встречается в специальной литературе. Ее уязвимость - в игнорировании способности фашистских движений быстро набирать влияние, оказавшись в благоприятных условиях.

В странах Западной Европы, в том числе в тех, где действуют влиятельные праворадикалистские движения ( например, во Франции и Италии), такие условия пока окончательно не сложились. Отсюда сравнительно четкие пределы влияния этих движений. В России, напротив, налицо совокупность обстоятельств, которые в свое время подводили другие страны к порогу фашистского переворота и, при определенных предпосылках, обеспечивали его успех.

Первое из этих обстоятельств - длительные экономические неурядицы: расстройство финансовой системы, многолетнее падение промышленного и сельскохозяйственного производства, перманентное ухудшение условий жизни. Обусловленное этим недовольство массовых групп населения обычно стимулируется ломкой социальных структур. Подрывая устои исторически сложившегося образа жизни и основанного на нем группового самоуважения, она препятствует адаптации населения к новым условиям существования и психологически маргинализирует его. Возникает своеобразный вакуум, который не обязательно заполняется фашистским содержанием, но при соответствующих обстоятельствах может всосать его.

Второе обстоятельство связано с кризисом существующей политической системы. Утвердившаяся в начале 90-х гг. под лозунгами демократии, она была воспринята как таковая подавляющим большинством граждан. Поэтому ее неудачи и провалы били не только по отдельным лицам, партиям и институтам, но прежде всего по демократии, как форме управления обществом.

К концу десятилетия политические силы, определявшие развитие России после событий августа 1991 г., в значительной степени потеряли кредит доверия. Тем самым подверглись дискредитации демократические институты и ценности. У влиятельной части общества сложилось представление, что основанная на демократических процедурах парламентская система неэффективна и не в состоянии справиться со стоящими перед страной сложными проблемами.

Разумеется, неудовлетворенность функционированием институтов политической власти, стремление внести коррективы в действующую политическую систему не аналогичны готовности общества к ее замене авторитарно-тоталитарными властными структурами. И все же очевидная потеря веры в демократию, как принцип управления общественными делами, явно взрыхлила почву, на которой обычно появляются фашистские побеги.

Третье обстоятельство - укоренение в общественном сознании чувства ущемленного национального достоинства. Причины этого - распад государственности, дискриминация русского и рускоязычного населения во многих бывших советских республиках, высокомерное третирование российских интересов зарубежными странами, в том числе недавними союзниками и партнерами России.

Само это чувство не обязательно несет на себе исключительно негативный заряд. И тем не менее, как свидетельствует исторический опыт, именно на нем обычно паразитируют фашизоидные и фашистские силы.

Этот же опыт позволяет найти ответ на вопрос, почему при кризисных обстоятельствах дезориентированное массовое сознание проявляет большую или меньшую открытость к рецептуре, предлагаемой правыми радикалами. Массовое сознание по своей сути не приспособлено к восприятию сложной и противоречивой совокупности обстоятельств, вызывающих кризисное развитие общества, всего переплетения причинно-следственных связей. В обстановке углубляющегося кризиса, особенно если он связан с заметным ухудшением условий существования, наиболее типичным для этого сознания становится чувство нетерпения, стремление немедленно получить желаемые результаты или, по меньшей мере, обещание таких результатов.

Особенно сильно такое чувство в условиях, когда из-за несостоятельности власти кредит доверия к ней исчерпан. Появляется особая восприимчивость к примитивным объяснениям хода событий, к предельно простым ориентирам движения вперед, к понятным любому способам решения проблем. Упрощая, можно сказать, что на высоком уровне кризисного развития общественное сознание как бы жаждет быть обманутым и поэтому охотно открывается любому, достаточно ловкому авантюристу. Конечно, он вовсе не обязательно будет фашистом. Однако широкое поле для действий открывается и для фашистов.

Было бы неверным отождествлять разочарование значительной части населения в режиме с общественным отторжением демократии. Тем не менее не вызывает сомнения, что пошатнувшаяся вера в ее моральные основы, в эффективность демократических институтов стимулировала интерес к возможностям альтернативных, в том числе фашизоидных форм правления.

Оценивая масштабы этого интереса, важно избегать преувеличений. Несмотря на ослабление антифашистского иммунитета, о чем уже говорилось выше, российском обществе действуют факторы, противостоящие антидемократическим тенденциям - тем более проявляемым в агрессивной тоталитарно-фашистской форме. Среди них наиболее значимы:

• Еще не стершаяся коллективная память о фашистском нашествии и его последствиях.
• Нежелание наиболее интеллектуальной и политически активной части граждан жертвовать ставшими привычными демократическими правами.
• Неравномерность и неоднозначность экономического, социального и политического развития регионов России, препятствующие формированию монолитной системы институтов, способных обеспечить жесткий и эффективный контроль над обществом в целом.
• Гетерогенность правящей элиты, препятствующая ее сплочению вокруг одной личности с цельной, объединяющей программой действий.

И все же у части населения России возникли ценностные приоритеты, на которых обычно - и не без успеха - спекулируют правые радикалы.

Во-первых, стремление к безопасности, понимаемой как готовность и способность власти справиться с захлестнувшей Россию криминальной волной, обеспечить гражданам защиту от своеволия чиновничества, неформальных вооруженных формирований, положить конец межнациональным конфликтам.

Во-вторых, ориентация на законность, трактуемую как стабильный порядок, при котором обеспечены преемственность и нерушимость юридических актов, гарантированы права собственности, поставлены пределы коррупции, поразившей управленческие структуры.

В-третьих, ставка на державность, отражающая чувство оскорбленного национального (государственного) достоинства и предполагающая проведение политического курса, способного положить конец попыткам дальнейшего дробления Российской Федерации, попранию интересов России на международной арене.

В-четвертых, традиционализм, ориентированный на социокультурные особенности России, исторически сложившийся в ней образ жизни.

Очевидно, что прямая увязка этих ценностей с негативным отношением к демократии, и тем более с правым радикализмом, как формой организации общественной жизни, по меньшей мере поверхностна. Вполне возможна демократическая власть, которая отвечала бы названным ценностям и реализовала их позитивное содержание. Мировой политический опыт неоднократно доказывал это. Но если власть неспособна обеспечить гражданам нормальные условия жизни, отстоять общенациональные интересы, навести в стране должный порядок, стремление к эффективному управлению обретает антидемократическую окраску. Возникает сильная тяга к “твердой руке”, готовой и способной решить накопившиеся проблемы.

Набор ценностных понятий, о которых шла речь выше, будучи пропущенным сквозь призму консервативных предпочтений, перестает корреспондировать с такими принципами демократического правопорядка, как политический и идейный плюрализм, представительная система правления, ответственность избранников перед своими избирателями, исполнительной власти – перед парламентом и т.п.

Смогут ли мелкие праворадикалистские группы, усеявшие политическое поле России, использовать открывшиеся перед ними шансы? Скорее всего, нет! Подавляющему большинству у них не удалось накопить необходимого потенциала, чтобы прорвать кольцо изоляции, в котором они оказались. Их негативная роль - в ином. Они как бы приручают общество, придавая своей активности флер обыденности. Праворадикалистская деятельность внешне вписывается в систему демократических процедур. И противодействие ей становится вопросом допустимых границ демократии, предела свойственных ей свобод. Совокупность праворадикалистских взглядов перестает восприниматься чем-то неприемлемым, облачаясь в мантию легитимности. Соответственно расчищается поле для маневра фашизоидных и фашистких движений с менее традиционалистским, более обновленческим фасадом.

4. Российское национальное единство: фантом или реальная угроза

Со второй половины 90-х гг. на эту роль начинает претендовать движение “Русское национальное единство” (РНЕ), более известное публике как команда Александра Баркашева. Сохранив многие внешние черты фашистского фундаментализма, оно все очевиднее поворачивается в сторону обновленческой правоэкстремистской политики.

Истоки РНЕ следует искать в 1990 г., когда в результате раскола, произошедшего в консервативно-черносотенном Национально-патриотическом фронте “Память”, возглавляемом Дмитрием Васильевым, его ряды покинула первоначально немногочисленная военизированная группа. Спустя некоторое время она превзошла по своему влиянию “материнскую” организацию и публично заявила о себе и своих амбициях - как в политике, так и в праворадикальной публицистике.

Выделиться из многочисленной толпы мелких крайне правых радикальных групп и объединений сторонникам РНЕ помогло пребывание в Белом Доме в сентябре-октябре 1993 г. во время его осады силовыми структурами, подчинявшимися президентской власти. Демонстративно провоцирующий внешний облик команды Баркашева (черная военизированная форма, стилизованные фашизоидные атрибуты) широко использовался противниками осажденного Верховного Совета для подтверждения тезиса о том, что в здании парламента засели мятежники-фашисты. Это дало сторонникам насильственного решения конфликта между исполнительной и представительной властями значительный пропагандистский выигрыш.

Но гораздо больше выиграли от этого баркашевцы. В сознании общественности они как бы выделились из безликой массы правых радикалов. Некоторые из тех, у кого осада Белого Дома вызвала крайне негативную реакцию, перестали воспринимать РНЕ как нечто одиозное. К нему потянулись люди, которых привлекало не столько существо отстаиваемых взглядов, сколько проявляемые движением активность, целеустремленность, бескомпромиссность. Одновременно усилились финансовые поступления. Их источники на протяжении ряда лет оставались неизвестными, однако, судя по всему, РНЕ все это время не приходилось особенно экономить.

Заметную роль в мобилизации сторонников РНЕ сыграла ее печать, прежде всего выходящий с 1992 г. еженедельник “Русский порядок”. Крайне мракобесный, откровенно фашистский по содержанию, он, тем не менее, делается вполне профессионально, с четкой ориентацией на уровень понимания и интересы своих потенциальных читателей.

При всем этом решающее значение в деле выдвижения РНЕ на передний план в качестве наиболее значительной праворадикальной силы имели иные обстоятельства.

Во-первых, созревшее понимание того, что стать массовой организацией, способной влиять на политические события в стране, движение сможет лишь в том случае, если не будет ограничиваться скандальными выступлениями, рассчитанными на ближайших сторонников, а попытается найти свои (пусть мнимые) ответы на проблемы, волнующие население. Понимание это возникло не сразу. До сих пор РНЕ не отказалось от атрибутами, символизирующей связь с традиционным фашизмом. Тем не менее упор в политической деятельности все очевиднее переносится на конкретный, практический подход к общественным язвам.

Широко используется, в частности, почти полный паралич государственных и общественных организаций, призванных обеспечить социализацию подрастающих поколений. В одних случаях РНЕ выступает как вспомогательная сила по “наведению правопорядка”, в других - в качестве организации, работающей с безнадзорной молодежью, в третьих - как общество, обеспечивающее допризывную военную подготовку и т.д.

Во-вторых, серьезное внимание, уделяемое организационной стороне дела. Начиная с конца 1993 г. РНЕ, уйдя в тень и особо не засвечиваясь на политической сцене, накапливало силы, настойчиво и упорно выстраивая действенную управленческую структуру. По некоторым данным к 1997 г. движение располагало в регионах 270-ю местными организациями. Это существенно способствовало возрастанию численности его рядов. Предполагают, что она составляет примерно 20 тыс. полноправных членов, часть которых прошла школу боевых действий в Приднестровье, Абхазии, Сербии. Сами сторонники Баркашова называют значительно большие цифры.

В-третьих, растущие симпатии к РНЕ личного состава силовых структур. Углубляющий кризис, нетерпимое материальное положение офицерских кадров, широко распространенное чувство унижения, вызванного слабостью и беспомощностью власти при защите интересов государства на международной арене толкают военнослужащих и работников правоохранительных органов в объятия РНЕ, воспринимаемого как последовательный и целеустремленный защитник достоинства России.

До последнего времени РНЕ отвергало парламентскую деятельность и не ориентировалось на завоевание электората. Эта позиция определялась не только неуверенностью руководства в способности заручиться такой поддержкой, которая бы обеспечила движению нужные ему политические позиции. Решающее значение имела и принципиальная ориентация РНЕ на накопление сил в ожидании острой, крайне критической социально-политической ситуации, при которой движение может оказаться единственной эффективной, действенной властной силой. В какой степени эта ориентация сохранится в последующем судить пока трудно. Не исключено, что РНЕ сочтет необходимым, не отказываясь от основной установки, использовать парламентскую трибуну в качестве вспомогательного средства достижения своих целей.

На протяжении всех лет существования РНЕ вокруг оценки ее перспектив и возможностей ведутся ожесточенные споры. Одни склонны преуменьшать значение этого феномена, другие преувеличивают его. Бесспорно, однако, что на общем фоне маргинальных правоэкстремистских группировок организация Баркашева выделяется значительно рельефнее, чем все остальные, и, используя нынешние непростые обстоятельства, в состоянии вырасти в реальную угрозу социально-политическому развитию России. Во всяком случае считать его фантомом никак не уместно.

Эта оценка вовсе не исключает возможности того, что в крайней кризисной обстановке в России появится иная, пока неизвестная правоэкстремистская сила, которая сумеет перехватить эстафету у Баркашева и его последователей. Ее успех или неудача будет во многом зависеть от предполагаемой формы распада демократических институтов.

5. Авторитарная тропа к фашизму

Утверждение фашизма, как системы власти, чаще всего происходит поэтапно. И один из решающих его этапов - демонтаж демократических институтов и установление авторитарного режима.

В российской политической публицистике чаще всего упоминаются три варианта подобного развития.

Первый – установление смягченной (квазидемократический) формы авторитаризма. При ней сохраняются основные экономические и политические свободы, но сужается круг демократических прав, ограничивающих свободу действия власти ( временно отменяются выборы в представительные органы, сводится на нет парламентский контроль за правительством, по существу устраняется разделение властей).

Второй – более суровый авторитаризм, для которого характерно доминирование в политической сфере традиционных авторитарных методов (роспуск парламента, подавление оппозиции, запрет деятельности политических партий, ограничение свободы слова, других политических свобод) при одновременном поощрении широкой либерализации хозяйственной деятельности.

Третий – жесткий авторитаризм, смыкающийся с тоталитаризмом и при определенных условиях переходящий в него. Для его установления недостаточно одних экономических трудностей. Но если они соединятся с обострением всех социальных проблем (в том числе национальной и внешнеполитической), то правящие круги , вступив в союз с праворадикалистскими силами, могут прибегнуть к тотальному государственному регламентированию и контролю всех сфер общественной жизни.

Если, однако, рассматривать проблему более приземленно, то нетрудно убедиться, что одна из самых реальных угроз авторитарно-тоталитарного перерождения существующей политической системы - ее вползание в своего рода “авторитарную ситуацию”. Она представляет собой такое состояние общества, при котором правящие группировки, сохраняя фасад конституционной легитимности, фактически узурпируют властные функции.

Значительную часть пути в этом направлении Россия прошла после политического переворота осенью 1993 года. Он завершился принятием новой Конституции РФ, предусматривавшей непомерную концентрацию власти в руках президента и резко ограничивавшей полномочия представительной и судебной властей.

Вползание в “авторитарную ситуацию” происходило скрытно, за кулисами официального политического процесса, по большей части незаметно для общественности. В нормах и процедурах внешне ничего не менялось. На деле же происходила блокировка демократических каналов осуществления власти и контроля за нею, прикрываемая имитационными маневрами. Центр тяжести властных функций все больше перемещался в сферу взаимоотношений узкой группы лиц.

“Авторитарная ситуация” в зачаточной форме содержит многие негативные черты, свойственные “развитому” авторитаризму. Информационные импульсы, поступающие снизу, не дают центру реальной информации, что лишает его способности адекватно оценивать быстро меняющуюся обстановку. Принимаемые в этих условиях управленческие решения либо не соответствуют потребностям общества, либо оказываются попросту неисполнимыми. Волюнтаристская кадровая селекция имеет результатом выдвижение на ведущие посты в государстве случайных людей и кадровую чехарду. Вместе с тем мобилизационная способность режима не только не увеличивается, но даже снижается до самого низкого уровня.

Наиболее серьезная угроза, исходящая от “авторитарной ситуации”, в том, что в обществе происходит привыкание к устойчивому использованию властью принудительных силовых и административных акций, а, следовательно, к состоянию фактического политического произвола и бесправия. Сложившиеся в этих условиях порядки могут оказаться промежуточной станцией на пути к жесткому авторитарному.

Возможный вариант авторитарного “отката” легитимный приход к власти - на основе избирательного процесса - политических сил, откровенно ориентирующихся на “твердую руку”. Политическая практика таких сил, вне зависимости от того, какими лозунгами она обрамляется, будет неизбежно направлена на подрыв демократии. “Авторитарная ситуация” и острое кризисное состояние общества могут стать трамплином для демонтажа все еще сохранившихся демократических институтов. Его первыми жертвами станут средства массовой информации, структуры гражданского общества, избирательная система, представительные органы власти.

Нельзя исключать также установления в России авторитарных порядков в результате военного переворота, поддержанного силовыми ведомствами и частью общественности. Режим, утвердившийся в результате такого переворота, по всей видимости, будет наиболее жестким, а политические акции - радикальными. Скорее всего он приобретет державно-националистический характер.

***

Изложенное выше позволяет сформулировать следующие выводы:

Угроза авторитаризма, в том числе в его крайнем, праворадикальном варианте, в России - печальная реальность. К нему склоняются и влиятельные круги правящей элиты, и растущая часть общества. Тем не менее окончательный поворот в этом направлении далеко не предопределен. Негативным тенденциям может быть противопоставлена воля тех, кто не приемлет деспотизма, в каком бы обличье он не выступал.

Усиление авторитарно-тоталитарных тенденций в России порождено не столько исторически обусловленными причинами, сколько сложившейся ныне реальной ситуацией: глубоким экономическим, социальным, политическим и идейным кризисом.

Эти тенденции начинают приобретать растущую поддержку в различных сегментах общества. Вместе с тем следует различать тех, для кого поддержка авторитарно-тоталитарных форм правления обусловлена эгоистическими устремлениями, врожденными психологическими характеристиками или особенностями процесса социализации, и тех, кто вербально проявляет готовность поддержать такие формы, протестуя против нетерпимых условий существования. Если для первых недемократическая система власти - естественная и желанная среда обитания, то для вторых - форма поиска наиболее эффективного выхода из критического состояния. По сути мы имеем дело с разными (или, по меньшей мере, во многом несовпадающими) системами ценностей. Данное обстоятельство создает дополнительные возможности эффективного противостояния противникам демократии, их изоляции от потенциальной массовой базы.

Налицо ряд действенных факторов, противодействующих утверждению в России авторитарных, фашизоидных и фашистских порядков. Вместе с тем реальная перспектива дальнейшего обострения системного кризиса не позволяет исключать ни одного из вариантов. Среди наиболее возможных - преобразование нынешней “авторитарной ситуации” в жесткий авторитарно-тоталитарный режим.

Противостоять подобному ходу событий в состоянии лишь сильная демократия, способная вывести страну из кризиса, обеспечить безопасность и благополучие граждан. Предпосылки для нее налицо. Вопрос в том - в какой степени они будут использованы обществом.