год 2010-й - более 30.000.000 обращений

В 70-х годах развернулась последовательная правозащитная деятельность А. Сахарова. Не буду описывать здесь инициативы и взгляды Андрея Дмитриевича в период его депутатской страды. Лично мне трудно ее оценить, поскольку моя позиция имела тот недостаток и то преимущество, что опиралась на профессиональные знания политики и политического процесса. Сахаров сыграл огромную роль в борьбе против статьи 6-й прежней Конституции СССР, где говорилось о руководящем положении КПСС в государстве. Его авторитет и его поддержка помогли Ельцину прийти к власти в России. Однако вряд ли он может разделить ответственность за такие решения Ельцина-президента, как роспуск СССР, шоковая терапия, авторитарный режим. Сахаров никогда не выступал с подобного рода идеями. Напротив, как типичный западник он стоял за преобразование СССР в Соединенные Штаты Евразии, как либерал отстаивал обретение собственности всеми гражданами и, конечно же, торжество парламентской власти в России. Но его оппозиция Горбачеву в политическом отношении оказала значительное влияние на крушение перестройки и переход радикальных демократов к "революции сверху".

Сахаров вошел в историю не тем, что он делал и декларировал на съездах народных депутатов СССР, а своей высокой жизненной позицией, своим мужественным противостоянием тоталитарной системе, своим личным подвигом бескомпромиссного борца за человеческое достоинство. Его влияние на умы интеллигенции в постсталинский период истории России трудно переоценить.

В статье М. Пановой и Е. Пивоварова, помещенной в информационном сборнике "Безопасность", "А. Д. Сахаров: путь к диссидентству 1955-1968" приводятся интересные данные о начальном периоде его общественной деятельности. Здесь справедливо отмечается, что, начиная с 1957 года, не без влияния высказываний таких людей, как А. Швейцер и Л. Поллинг, он ощутил себя ответственным за проблему радиоактивного заражения при ядерных испытаниях. Эта же дата указывается в автобиографии из личного дела Сахарова в архиве ФИАН: "С 1957 года я принимал активное участие в общественно-политической жизни, имею ряд выступлений в печати и в докладных записках по вопросам прекращения ядерных испытаний, по вопросам разоружения и по проблемам мирного сосуществования и конвергенции".

С 1958 по 1963 год Сахаров активно боролся за отмену ядерных испытаний, писал докладные записки руководству страны. Одна из них была передана Н.С. Хрущеву 10 июля 1961 года. В записке Сахаров обосновывал с технической и политической точек зрения нецелесообразность проведения ядерных испытаний. Ответ Хрущева был однозначным: "Ученый лезет не в свое дело".

В тот же период Сахаров обратился с открытым письмом к Генеральному секретарю ООН (датировано 1959 г.), в котором говорилось "о целесообразности в международном порядке эксперимента, который продемонстрировал бы в крупном масштабе последствия ядерной войны". Андрей Дмитриевич предлагал построить на одном из островов город и нанести по нему удар термоядерными зарядами. Последствия взрывов обследуются журналистами и группами туристов, снимаются для кино и телевидения. По мнению Сахарова, увиденное должно было произвести на людей ужасающее впечатление и тем самым помогло бы осознанию опасности ядерной катастрофы.

Сахаров сыграл существенную роль в подготовке соглашения, которое привело к Московскому договору о запрете на ядерные испытания в трех средах. В 1963 году он высказал смелую мысль об ограничении Договора о ядерных испытаниях тремя средами, решая одновременно проблему с трудностями контроля подземных взрывов, тормозившую ход переговоров, и проблему радиоактивного заражения.

В 1966 году Сахаров подписал письмо дея-телей советской культуры и науки XXIII съезду КПСС о "культе Сталина". В конце 1966 года он подписал коллективное обращение к Верховному Совету РСФСР с выражением беспокойства по поводу намечавшегося принятия нового закона, который открывал возможность более широких преследований за убеждения и информационную деятельность (Статья 190-1 УК РСФСР), что впоследствии подтвердилось практикой многочисленных судебных процессов над инакомыслящими в конце 60-70-х - начале 80-х годов. Однако Андрей Дмитриевич не ограничился подписанием общего документа, но и выступил самостоятельно, отправив телеграмму Председателю Президиума Верховного Совета РСФСР Яснову. Ответа не последовало.

К 1966-1967 годам относятся первые обращения Сахарова к проблемам правозащитного характера. 5 декабря 1966 года он впервые принял участие в политической демонстрации у памятника Пушкину против ареста и помещения в психиатрическую больницу художника Кузнецова.

В феврале 1967 года Сахаров написал письмо в защиту Гинзбурга, Галанскова, Дашковой и Добровольского на имя Генерального секретаря ЦК КПСС Л. Брежнева. В результате Андрея Дмитриевича освободили от должности начальника отдела. Летом 1967 года Сахаров принял участие в судьбе политзаключенного Ю. Даниэля.

Первые попытки обобщить свои общественно-политические взгляды были предприняты Сахаровым в 1967 году и нашли отражение в двух статьях. Первая - под названием "Симметрия Вселенной". В ней Сахаров вплотную подошел к определению основных глобальных проблем, стоящих перед человечеством.

Другая статья - интервью Сахарова журналисту "Литературной газеты" Э. Генри под названием "Мировая наука и мировая политика". В нем Сахаров рассуждает об ответственности ученых перед человечеством за плоды своих от-крытий и о том, что могут сделать ученые для дела мира.

Весной 1968 года была написана первая крупная работа А. Сахарова о проблемах мира и международных отношениях "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе".

Как раз с этой брошюрой и связана моя первая встреча с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, которая произошла в конце 1970 года. Созвонившись с Андреем Дмитриевичем, я пришел в небольшой двухэтажный дом, который был расположен поблизости от Института ядерных исследований АН СССР. Андрей Дмитриевич был один, встретил меня очень радушно, угостил чаем с печеньем, и на протяжении двух с половиной часов мы вели с ним разговор, главным образом вокруг идей, изложенных в его брошюре, с рукописью которой я до этого ознакомился.

Надобно заметить, что тогда Сахаров еще не стал в нашем сознании тем, кем мы привыкли видеть его в последующие десятилетия. Мы слышали о Сахарове как о создателе водородной бомбы, трижды Герое Социалистического Труда, крупнейшем физике страны. Что касается его общественной деятельности, политических идей, то об этом известно было очень мало. Тем большее впечатление на меня произвело содержание его брошюры. Никогда не приходилось читать что-либо подобное у советских авторов. Это был настоящий манифест либерализма, свободомыслия, совершенно новый, своеобразный взгляд на всю картину современного мира. Я бы сказал, взгляд откуда-то сверху.

Брошюра Сахарова выражала позицию не просто человека, действительно стоящего над "схваткой", а особой личности, словно предназначенной для выражения некоего промысла - то ли истории, то ли духа божьего. Именно в таких тонах был выдержан текст всей брошюры. Это был взгляд, словно брошенный с космической высоты на весь земной шар, на современное человечество, разъедающие его конфликты и одновременно призыв опомниться, пока не поздно.

Странно замедленная речь Андрея Дмитриевича, будто бы он извлекает звуки и мысли из какого-то чрезвычайно глубокого колодца, его тонкий голос, который невозможно совместить с представлением о создателе самого чудовищного в истории оружия массового уничтожения, его абсолютная убежденность в истинности провозглашаемых идей - все это создавало ощущение, что ты общаешься с неким пророком, провидцем.

Говорил он запинаясь, будто бы неуверенно, заглядывая внутрь себя; фразы бывали оборванными, не приглаженными, хотя мысль выражалась четко. Эта манера вначале обманула меня. Казалось, что будет нетрудно повлиять на Андрея Дмитриевича, убедить его несколько иначе сформулировать ту или иную идею или хотя бы придать ей иную форму выражения. Но Андрей Дмитриевич был из тех людей, которые, раз уверовав во что-то, стоят на этом до конца. Кроме того, его мало занимали частности, и поэтому он не склонен был принимать даже небольшие поправки: ему казалось, что такие поправки сломают стройность всего воздвигаемого им строения.

О чем шел разговор? Мы начали с вопроса, которому Андрей Дмитриевич тогда, да и впоследствии, придавал особое значение: о конвергенции двух социальных систем - капитализма и социализма. Андрей Дмитриевич писал о том, что эти две системы сыграли вничью, особенно в военной области, показали друг другу свою силу, и теперь надо остановить состязание, которое стало и опасным, и бессмысленным. Сама идея конвергенции в его понимании означала использование лучшего опыта друг друга обеими системами. Он говорил, что две системы сыграли "фифти-фифти" (ему нравилось это американское выражение) и теперь должны подумать, как обогащать друг друга вместо того, чтобы бороться друг против друга.

Я, признаться, высказал несколько иную точку зрения. Подобно другим, особенно западным либеральным ученым того времени, я был тоже привержен идее конвергенции. Но понимал я ее не совсем так, как Сахаров. Я исходил из того, что смысл для нас состоит в использовании всех лучших достижений современной цивилизации не только в индустриальном развитии, в науке, технике, но и в сфере образования, культуры, демократических ценностей. Поэтому я пользовался понятием "конвергенция цивилизаций", а не "конвергенция систем". Кроме того, у меня были большие сомнения, захочет ли Запад действительно на равных пользоваться нашим опытом, то есть проделать нам навстречу в отношении социального развития такой же путь, который собираемся проделать мы навстречу западной цивилизации. Да и нужен ли им наш опыт?

Мои доводы, однако, не произвели впечатления на Сахарова. Даже соображения о том, что вничью мы сыграли только в военной области, но никак не в индустриальном развитии и особенно в качестве жизни, не очень-то принимались им в расчет. Идея конвергенции была очень важна для него как фундамент логической схемы, отражающей новые потребности процесса современного развития. Эта схема, по его мнению, на своей вершине содержала мысль о мировом правительстве. Андрей Дмитриевич был убежден, что такое правительство неизбежно возникнет не позднее чем к 1984 году.

Я высказал серьезные сомнения в возможности возникновения мирового правительства не только в нашем веке, но и в обозримой перспективе. Кроме того, мировое правительство в условиях современного, дифференцированного сообщества неизбежно носило бы тоталитарный и даже фашистский характер.

Однако Сахаров был неумолим. Он твердо придерживался убеждения, что только мировое правительство способно решить проблему предотвращения термоядерной войны, как и другие общечеловеческие проблемы. Он верил, что сама логика истории поведет современное человечество к данному общему знаменателю. Тогда я даже позволил себе пошутить и предложил пари, что ставлю ящик армянского коньяка против бутылки "боржоми", если удастся дожить до 1984 года и мы сможем убедиться, что гипотеза о возникновении мирового правительства подтвердилась.

Случилось так, что в 1988 году мы оказались с Андреем Дмитриевичем вместе в Париже и проводили совместную пресс-конференцию в советском посольстве во Франции. Все внимание журналистов, конечно же, было обращено на Сахарова, хотя я тоже высказывал свое мнение по нескольким вопросам. После окончания пресс-конференции я обратился к Андрею Дмитриевичу и напомнил о проигранной бутылке “боржоми”. Он не мог сразу вспомнить о нашем шутливом пари и, когда я восстановил некоторые моменты из прошлого, сказал: "Сама идея для меня безусловна - это вопрос времени. А время не поддается точному прогнозу". И добавил: "Это не я ошибся, это ошиблась сама история".

Кто знает, может быть, действительно Андрей Дмитриевич был прав и в этом?

Особое место в нашей беседе с Андреем Дмитриевичем занял вопрос о методах воздействия на советское руководство. Я предлагал Сахарову создать лоббистское движение, прежде всего в среде ученых-ядерщиков и ракетчиков, таких, как Зельдович, Харитон, Флеров, Александров и другие. Говорил о том, что, если бы Андрею Дмитриевичу удалось опереться на такую могучую группу влиятельных ученых, он мог бы напрямую вести диалог с Брежневым и другими советскими руководителями. Сахаров сомневался в такой возможности. Он рассказывал мне о своих попытках воздействовать на Хрущева, в частности, о своем предложении полностью прекратить испытания ядерного оружия, которое было отвергнуто им. Он упомянул также об обращениях к Брежневу и другим советским руководителям, которые остались без ответа и вызвали только раздражение. Кроме того, Андрей Дмитриевич с горечью констатировал, что вряд ли удастся объединить какую-то достаточно влиятельную группу ученых, поскольку они разобщены не только в силу научного соперничества, но и из-за различия политических позиций.

В то время я носился также с идеей создания лоббистского союза ученых на международном уровне, которые оказывали бы давление на свои правительства с целью прекращения гонки вооружений. Андрей Дмитриевич отнесся очень внимательно к этому предложению. Вероятно, он и раньше думал о том же. Так или иначе, вскоре мне стало известно, что он обратился с "Памятной запиской" к Брежневу и к другим руководителям, в которой выдвинул ряд важных новых идей, направленных на ограничение и прекращение гонки вооружений и решение многих других политических проблем.

Однако он не верил в эффективность таких методов и оказался прав.

- Я пойду своим путем, - сказал Андрей Дмитриевич. - Мне кажется, самое главное - индивидуальные человеческие судьбы. Именно на них испытывается любая теория, любой взгляд, любая позиция. Общие концепции имеют ценность в сфере политики только тогда, когда они действительно влияют на положение и права человека.

Этот простой и ясный взгляд тогда, признаться, поразил меня. Я склонен был думать о реформах больше в категориях изменения структур, политических и социальных институтов и в меньшей степени - через конкретную человеческую судьбу. Тогда же я понял, что жизнь столкнула меня с одним из совершенно исключительных мыслителей, с одним из крупнейших либералов нашего века.

И все же, признаюсь откровенно, одно обстоятельство в ту пору сильно смущало меня: как в сознании Андрея Дмитриевича соединялась прежняя деятельность по разработке самого страшного оружия уничтожения людей с его абсолютно самозабвенной преданностью идеалам человечности и добра. Именно Сахаров первым в мире создал водородную бомбу, в сотни раз превосходящую по разрушительной силе атомную бомбу. Мне было известно также, что руководитель Манхэттенского ядерного проекта Роберт Юлиус Оппенгеймер сознательно затормозил работу над проектом изготовления водородной бомбы в Соединенных Штатах, предложенным Эдвардом Теллером. Мне было из-вестно также, что Петр Леонидович Капица отказался принимать участие даже в создании атомной бомбы и долгое время находился под домашним арестом у себя на подмосковной даче на Николиной Горе. Мне была известна и позиция Нильса Бора, который тоже отказался принять участие в создании атомной бомбы и, напротив, предпринял отчаянные усилия, чтобы предотвратить ее применение и военное состязание в этой области с Советским Союзом. Еще в 1944 году он посетил Франклина Рузвельта и Уинстона Черчилля, уговаривая их открыть секрет новой сверхмощной бомбы Советскому Союзу и в зародыше задушить саму возможность ядерного состязания. Эти политические деятели отвергли проект Бора, однако его позиция осталась эталоном нравственного поведения ученого.

У меня вертелся на языке вопрос о том, как относится в новое время Андрей Дмитриевич к своему участию в создании атомного и водородного оружия. Но я так и не решился спросить его об этом.

Уже после встречи с Андреем Дмитриевичем я обратился с этим вопросом к Зельдовичу. Яков Борисович пожал плечами, посмотрел на меня довольно выразительно и сказал:

- Я удивляюсь, как человек, прикосновенный к политике, задает такие наивные вопросы. Создание ядерного оружия - это результат технического прогресса, который никто и нигде не может остановить.

Я не стал продолжать дискуссию, хотя для меня так и остался открытым вопрос о личном выборе, который делает каждый ученый. В конце концов, многие физики предпочли заниматься изучением звезд, а не создавать оружие, подобное тысячам солнц, для уничтожения всего живого на Земле.

Уже незадолго до кончины Андрея Дмитриевича я прочел его ответ на этот вопрос в журнале "Огонек" и понял, что крупные ученые по обе стороны океана были убеждены в том, что создание атомного оружия между соперничающими странами будет выступать в качестве орудия сдерживания, несмотря на его угрожающий характер.

Начавшиеся вскоре преследования Андрея Дмитриевича, травля, в которой участвовали по своей воле или помимо нее сотни его коллег, стали одной из самых позорных страниц брежневского режима. Но несгибаемая позиция Сахарова служила примером для всех, кто не хотел смириться с крушением хрущевской оттепели.

Сейчас, почти через тридцать лет после того, как на глазах нашего поколения разворачивалась драма одинокого тираноборца, выступившего не только против неразумности и жестокости власти, но и против холопства и предрассудков, поразивших едва ли не все общество, мы смотрим новыми глазами на эту величественную фигуру.

Каковы бы ни были внутренние пути его прозрения, значение его подвига потрясает. Сахаров - это не просто личность, это общественный институт, который собирает вокруг себя по крупицам честное, искреннее, что есть в нас. Его преждевременный уход - невосполнимая брешь в общественном движении, ставящем простые нормы нравственности превыше любой политики.

Думаю, что к Андрею Дмитриевичу Сахарову больше всего применима мысль Гете: надо добиваться невозможного, чтобы получить возможное. В этом было отличие его общественной деятельности от нашей профессиональной работы, основанной чаще на принципе: политика - это искусство возможного. Идеи о конвергенции, о мировом правительстве, о прямом переходе к западной демократии, о морали как единственном критерии политики, отстаиваемые Сахаровым, хотя они не "практичны" в узком смысле этого слова, в конечном счете оказывают большое воздействие на общественное сознание.

К сожалению, духовные наследники Сахарова изрядно извратили его идеи и отошли от провозглашенных им целей.

А. Сахаров не был первым человеком, который вступил на путь борьбы за свободу в Советском Союзе. Еще в 60-х годах Андрей Синявский и Юлий Даниель бросили вызов тоталитарной системе, опубликовав за рубежом свои произведения, которые показывали реальную жизнь в так называемом социалистическом государстве. Их арест органами госбезопасности вызвал волну протестов, что, собственно, положило начало диссидентскому движению в стране и дало толчок развертыванию деятельности А. Сахарова.

В период 70-х годов следует различать три течения, связанные между собой, преследовавшие, однако, различные цели: собственно диссидентское движение как борьба за политическую свободу, особенно за свободу слова и убеждений; правозащитное движение; движение еврейской, армянской и иной иммиграции. В журнале "Знамя" (№ 5 за 1997 г.) опубликована примечательная подборка высказываний "диссидентов о диссидентстве", в которой произведена определенная переоценка ценностей, связанная с этим движением. Авторы поставили перед собой задачу заново, с современных позиций осмыслить такой феномен российской истории XX века, как диссидентство. Во введении говорится, что "свадебные генералы на пирах перестройки и герои сопротивления тоталитаризму в большинстве своем довольно скоро то ли добровольно ушли, то ли были вытеснены с исторической сцены". "Мы задаемся вопросом - сыграло ли инакомыслие сколько-нибудь существенную роль в крушении партократии? Как себя сегодня чувствуют ветераны-правозащитники?"

Василий Аксенов, который в конце 60-х годов подписал ряд писем в защиту диссидентов, а в 1961 году уехал в эмиграцию в США, с горечью отмечает: "Увы, потом все разъезжались по корпусам своих университетов или на радиостанции, в более или менее комфортабельные квартиры и таун-хаузы, к своим автомобилям и телевизорам, к своим закладным и ежемесячным выплатам банковских процентов, в реальные миры, говорящие на чужих языках, в миры, где ты немедленно перестаешь быть пылко говорящим борцом против тоталитаризма и превращаешься в странноватого соседа с незнакомым акцентом. Те немногие, что все-таки решились остаться в России, все, за исключением националистов Армении и Прибалтики, - не смогли разобраться в ситуации".

И дальше: "Затем началась еще более странная, если не позорная трансформация. Увядающие диссиденты, чтобы взбодриться, нашли себе новых антигероев: российских реформаторов. Буковский изъязвился весь в адрес Ельцина и Гайдара. Максимов и Синявский стали любимыми авторами троглодитски-националистической прессы. Зиновьев в очередной раз «поразил мир злодейством», заявив, что коммунизм был вершиной российской истории. И, наконец, для придания картине полной уже монструозности, авангардист Лимонов на поверку оказался старым большевиком и организовал в Москве мини-партию нацболов. В таком виде предстал перед нами ко второй половине девяностых годов кризис этого жанра". Печально-горькие слова, которые содержат немало преувеличений. Мне кажется, более точно характеризует значение диссидентства одна из наиболее последовательных деятельниц этого движения Лариса Богораз: "Высоцкий, Булат Окуджава, Юлий Ким, Александр Галич, ребята с «Маяковки», Солженицын, Марченко... Кто они: диссиденты, правозащитники или просто бунтари-маргиналы? Маргиналы - выбросить, наверное, надо, все, они всего-то выбивались из общих стройных рядов, с другой - каждый отстаивал или просто осуществлял свое право на свободу личности (если говорить общо) - кто в искусстве, кто в образе жизни". Далее она справедливо замечает:

"Принято считать, что правозащитники - не те, кто реализует свои права, а кто защищает права другого человека. Я хотела бы выделить это определение: правозащитник защищает само Право и тем самым - права каждого...". И все же диссидентский период российской истории XX века (как и любой другой период истории) заслуживает серьезного исследования, не затуманенного эмоциями.

Нужно остановиться еще на одном показательном суждении, которое касается отношения эмигрировавших диссидентов к оставленной ими стране и ее народу. В этом отношении характерно высказывание Леонида Бородина, который неоднократно подвергался репрессиям в 60-х - 70-х годах, был освобожден из заключения только в 1987 году. Он негодует по поводу националистического характера, который стали принимать некоторые течения диссидентов, выехавших за границу.

Теперь уже не теоретик, но хваткий практик диссидентства Андрей Амальрик в интеллигентском бестселлере шестидесятых "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?" принципиально "разбирается" с "так называемым" русским народом - "уродливым продуктом Истории; периодически создаваемое для этого народа то варягами, то немцами, то евреями государство непременно испоганивалось и превращалось в угрозу человечеству: после отсоединения от империи четырнадцати народов-республик оставшаяся часть территории должна быть разделена еще по меньшей мере на двадцать шесть частей".

В это же время в парижском журнале РСХД появляется целый букет статей на горькую русскую тему, где "звериный лик народа-богоносца" подан во всем его неслыханном уродстве. Между тупой и жестокой властью и народом, коснеющим в сатанизме, пребывает, как между молотом и наковальней, интеллигенция, единственный позитивный продукт русской истории.

Юлия Вишневская, поэтесса, эмигрировавшая за рубеж, замечает, что американский журналист Питер Оснос написал, что Запад не должен уделять столько внимания диссидентам, поскольку их мало и влияние их на жизнь советского общества ничтожно. Сергей Ковалев, член инициативной группы защиты прав человека в СССР, полагает, что диссидентство не движение, а целый спектр движений, гонимых религиозных конфессий и художественных школ, литературных направлений, великое множество человеческих судеб и отдельных "диссидентских" поступков. Диссидентский фактор, по его мнению, в течение многих лет активно воздействовал на общественное мнение западных стран, на "западных левых", на либералов, оппозиционных своим правительствам. А те, в свою очередь, "воздействовали на политику своих лидеров, для которых в ином случае проблема прав человека в СССР никогда не стала бы актуальна".

Как видим, ретроспективный взгляд на судьбу диссидентства и степень его влияния в Советском Союзе выглядит в устах самих диссидентов, в основном, пессимистически. Главная проблема заключалась в том, что в 60-х-70-х годах их голос был почти не слышен. Большинство из них уехало за рубеж, тем самым отрезало для себя возможность выступать в роли борцов за свободу советских людей. Те же, которые остались и попали в лагеря или психиатрические лечебницы - таких было не так уж много, - фактически не имели никакой трибуны. Поэтому после прихода к руководству Горбачева движение реформаторов и правозащитников как бы перекатилось через головы диссидентов 60-х и 70-х годов. Сам А. Сахаров во время разговора со мной, выступая уже в качестве народного депутата СССР, в ответ на мое предложение заняться подготовкой проектов законов о политических и гражданских свободах сказал, что сейчас он вынашивает более важные планы. В это время он сосредоточился на борьбе за исключение из Конституции СССР 1977 года ст. 6 о руководящей роли КПСС в государстве и выступил с предложением о создании Соединенных Штатов Евразии по примеру Соединенных Штатов Америки. Это была несомненно благородная, но совершенно иллюзорная задача. В отсталой стране, которая сохраняла еще все основные признаки тоталитаризма не только в структуре власти, характере политической элиты, но и в политическом сознании всего народа, попытка "внедрения" американской модели государственного устройства была заведомо обречена на провал. Конституция Российской Федерации открыла возможность для усиления влияния международного права на внутреннюю жизнь России. В статье 15 (пункт 4) говорится: "Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора". В сочетании со статьей 2 Конституции: "Человек, его права и свободы являются высшей ценностью", - это открывает возможности для все более активного воздействия Европейской конвенции о правах человека на формирование правового государства в России и правозащитную практику.

В прошлом году на заседании сенатской комиссии в США обсуждался вопрос о том, не является ли Россия криминальным государством. Полагаю, что это слишком сильно сказано. Но несомненно, что Российское государство все еще преодолевает наследие тоталитаризма. Демократия и рынок пока еще только внешне напоминают западноевропейские институты власти и собственности. Старые традиции больше всего сказываются в произволе и нежелании всех учреждений и деятелей строго следовать своим же законам, выполнять международные обязательства, ставить свою деятельность на службу гражданам страны. Авторитарно-патриархальная и подданническая политическая и правовая культура все еще составляют основу духовного менталитета и элиты, и народа страны.

Поэтому изменение психологии, развитие культуры, совершенствование образования, изменение всей практики защиты прав, достоинства и чести человека займут многие десятилетия. По этой же причине, может быть, в этой области жизни России больше, чем в любой другой, необходимы постоянное взаимодействие, помощь, сотрудничество и поддержка со стороны Совета Европы, его комиссий, со стороны входящих в его состав государств. Сейчас в России ее передовые демократические слои и деятели проявляют глубокую заинтересованность в таком сотрудничестве. Мы не испытываем никаких комплексов, когда во имя торжества человека используем лучшие международные образцы. Доказательством служит Конституция Российской Федерации, где закреплены международные стандарты прав человека. Теперь дело за тем, чтобы претворять их в жизнь. Россия должна почувствовать и осознать, что наш дом - это Европа и мировое сообщество. И наша стратегическая цель - европейская интеграция, вхождение в семью цивилизованных народов мира.