год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Содержание и предназначение системы международных отношений в ее традиционном понимании всегда состояли в том, чтобы находить пути и способы разрешения противоречий и конфликтов (между государствами и их союзами) в результате столкновения их реальных, но нередко и превратно понятых или трактуемых национальных интересов.

Под таковыми выступают прежде всего потребности оптимального в сравнении со стандартами своего исторического времени развития государственно-организованного социума, экстраполированные на внешнюю окружающую среду, решаемые в сфере межгосударственных, международных отношений. Как правило, национальные интересы отражают объективные потребности безопасного существования и развития государства-нации. Но нередко, как это отмечал Л.Б.Вебер, "под "национальными интересами" подразумевают не только защиту самостоятельности, независимости государства, его территориальной целостности, но и наращивание силы для обеспечения "своей" безопасности, решения в свою пользу территориальных и иных споров, получения доступа к природным ресурсам за пределами национальных границ и т.п. За "национальные интересы" выдают и идеологические цели, националистические установки (апеллируя к естественным чувствам национальной самоидентификации), интересы истеблишмента"¹.

Попытки объективизировать понятие "национальные интересы", а через него - и в целом международные отношения привели к их рассмотрению сквозь призму наиболее константных, неизменных или труднозаменяемых пространственных характеристик и измерений государства. Немецкий ученый Фридрих Ратцель основал в этой связи политическую географию, а шведский политолог Рудольф Челлен стал автором термина "геополитика", с помощью которого начали определять влияние географического "положения и расположения того или иного государства на политический вес в регионе или мире. Ключевыми моментами, через которые стало раскрываться содержание геополитики как концептуального подхода к мировым отношениям, являлись сила и баланс сил. "Реальная политика", основывавшаяся на геополитических факторах, привела к формированию системы международных отношений, где благоприятное соотношение мощи создавалось как за счет "накачивания" собственных мускулов, так и уравновешивания потенциальных соперников союзами с их противниками.

Главными фигурантами такой системы являлись конфликт и консенсус (временный компромисс), которые, то сменяя друг друга, то, взаимопронизываясь, обеспечивали жизнеспособность и функционирование, развитие мирового сообщества народов. Интенсивность конфликтов, крайним выражением которых была война, и устойчивость компромиссов зависели от конкретной ситуации в мире, характеризовавшейся собственным раскладом социальных и политических сил, свойственной только ей динамикой экономических, военно-политических и иных факторов, своим набором детерминаций и соответственно определенным веером возможных направлений развития.

Варианты такой системы были характерны для евроцентристской конфигурации геополитических сил, сложившихся со времен "Священного союза" (I8I5-I822 гг.), когда все основополагающие вопросы международной жизни решались "концертом" нескольких великих держав Европы, и сохранявшихся практически на протяжении первой половины XX столетия, с той лишь поправкой, что после испано-американской войны 1898 года к "европейским грандам" присоединились США. После второй мировой войны в результате превращения Советского Союза в военную супердержаву в эту систему были внесены существенные коррективы: утвердилась двухполюсная структура международных отношений, в которой доминировали две супердержавы - СССР и США. Особенностью полярной системы международных отношений было не только противостояние объединившихся вокруг супердержав военно-политических группировок - НАТО и Варшавского Договора, не только превращение их противоборства в феномен, получивший название "холодная война", но и то, что конфликт между ними отражал борьбу двух общественно-политических систем: США и НАТО защищали "свободный мир" капитализма, СССР и ОВД объявили себя "оплотом мира, демократии и социализма". "Долгосрочный характер и исключительная потенциальная опасность конфликта между Востоком и Западом, - утверждали авторы доклада "Трехсторонней комиссии" в 1978 году, - вытекает из того факта, что такой конфликт соединяет в себе соревнование двух супердержав современного мира и "идеологический конфликт" между противоположными политическими, экономическими и социальными системами, основанными на диаметрально различных ценностях. Именно благодаря такому сочетанию конфликт между Востоком и Западом на протяжении длительного времени является осью современного мира"².

Главными движущими мотивами поведения обеих супердержав в биполярном мире были взаимный страх и озабоченность своей безопасностью. Соответственно в центре внимания и США, и СССР стояли проблемы наращивания вооруженной мощи, обусловившие сверхмилитаризацию обеих сторон.

М.А.Гареев, рассуждая о последствиях участия в "холодной войне" СССР, писал, что "чрезмерные расходы на оборону загнали в тупик экономику, а обессиленная экономика подорвала фундамент обороны"³.

"Холодная война", создав своеобразную тупиковую ситуацию в отношениях между двумя супердержавами и стоявшими за ними военными блоками (Р.Арон писал в этой связи, что "мир невозможен, война невероятна"), вместе с тем обеспечивала стабильность, хотя и конфронтационную, и предсказуемость возможных действий обеих сторон: каждая из них более или менее точно знала, откуда и когда и какой можно ждать угрозы. Как не без сарказма отмечал Т.Фридман, обозреватель газеты "Нью-Йорк таймс", Кремль служил "путеводной звездой внешней политики США. Политическим деятелям достаточно было посмотреть, куда отклоняется стрелка компаса (выяснить, на чьей стороне Москва), и тут же определить, чью сторону следует занять США"⁴. В равной мере эта оценка относилась и к СССР.

Войны и конфликты в любом регионе земного шара рассматривались как составная часть глобальной борьбы двух протагонистов друг против друга, и выигрыш одного из них в каком-либо регионе планеты неизменно рассматривался как проигрыш другого. Мир, по существу, был поделен между "Востоком" и "Западом", из географических понятий, превратившихся в идеологические символы схватки "свободного мира" с "коммунизмом" (так, дальневосточная Япония и новые индустриальные страны Юго-Восточной Азии стали идентифицироваться с "Западом", Куба заняла свое место в системе "Востока"). В центре Европы конфронтирующие стороны разместили могучие военные группировки, выступавшие как индикатор поддерживавшегося баланса, паритета стратегических сил. "Третий мир" рассматривался протагонистами как арена противоборства, в котором решались проблемы приращения социальных систем, улучшения геополитических позиций, увеличения числа союзников, обеспечения природными ресурсами. Структурно систему международных отношений времен "холодной войны" В.А.Бабак представлял как 3-уровневую конструкцию: верхний - США и СССР; средний - ФРГ, Франция, Англия, Италия, Япония, Канада, Индия, Китай, Бразилия, Аргентина, Мексика; нижний - все остальные государства мира, причем государства среднего и нижнего уровней находились в "силовом поле" двух супердержав, а государства нижнего - еще и в "силовом поле" региональных держав среднего уровня⁵.

Народные антитоталитарные революции в Восточной Европе 1989 года и развал Советского Союза спустя два года радикально изменили геополитическую карту современного мира. Завершилась "холодная война", и противоборство возглавляемых США и СССР военно-блоковых группировок перестало быть осью, вокруг которой более четырех десятилетий развертывались основные события мировой истории и политики. На месте "социалистического содружества", которое, несмотря на некоторые напряжения и трения, все же выступало на международной арене достаточно монолитным образованием, возникла группа суверенных, не связанных блоковой дисциплиной государств Восточной Европы, Россия, другие страны СНГ. Единой стала Германия, что выдвинуло на авансцену европейской и мировой политики проблемы принципиально нового плана. Западная Европа перестала форсировать маастрихский процесс политической интеграции. Япония и азиатские страны НИС "возвратились" в свой географический ареал и Азиатско-тихоокеанский регион (АТР) приобрел новую конфигурацию и политическое прочтение. Поиск этими странами новой собственной идентичности, новой роли и нового места в меняющемся мире, накладываясъ на подвижки, корректировки, изменения, зачастую принципиального характера, в позициях и стратегиях традиционных центров мировой политики составили внешнюю, видимую канву событий, определяющих развитие современного мира.

Внутреннюю, глубинную сущность происходящих в мире перемен, их динамику определяет, как представляется, третья цивилизационная революция, материализуясь в качестве постиндустриализма там, где существуют, сложились соответствующие предпосылки в виде технизированного интеллектуализированного общества, но и определяя логику изменения мира в целом. В связи с этик возник исторический тренд многочисленных модернизирующихся пространств, каждое из которых нацелено на овладение ценностями и достижениями постиндустриализма, но находится по отношению к ним на различных временных расстояниях, стартует к ним из собственного исторического времени, попутно переживая многие явления и процессы, которыми постиндустриальные страны "переболели" уже давно и успели, по выражению М.Гефтера, "перебелить черновики своей истории". Страны "реального социализма", оказавшись неспособными ответить на демократические и научно-технические "вызовы" постиндустриализма, стучавшего в их двери, вынуждены были с революций начинать новые главы в своих историях. Не менее сложные проблемы стоят и перед другими странами и народами, вовлеченными в мировой постиндустриальный модернизационный процесс, решение которых разнит их интересы, проявляемые в сфере международной жизни.

В этом смысле ясно одно: исчезновение биполярной системы международных отношений не привело к возникновению какой-то определенной и четко очерченной их модели. Скорее всего и правильнее в настоящей ситуации следовало бы говорить о существовании постоянно изменяющейся конфигурации геополитических сил, предопределяющей переходный характер существующей системы международных отношений. В ней наличествуют элементы, отражающие стержневые, магистральные направления самоорганизации человечества как единого целого, но и тенденции, питаемые барахтающейся в нищете и отсталости его большей части. Н.Косолапов в этой связи совершенно справедливо отмечал, что "ногами человечество еще достаточно прочно удерживается в болоте дикости (хотя и пытается выбраться из него), но разум уже отчетливо понимает: войны - историческое, а главное - культурное прошлое"⁶. Здесь хотелось бы добавить только одно - и конфронтационный путь развития тоже выглядит анахронизмом канувшей в Лету эпохи.

С теоретической точки зрения новая система международных отношений может складываться тремя путями. Во-первых, как биполярно-антагоническая модель, где место СССР займет социалистический Китай. Н.А.Косолапов считает такой вариант развития мировой системы маловероятным, В.А.Бабак - невероятным, чисто умозрительным⁷. Во-вторых, как однополюсно-авторитарная модель, когда США по своей воле или вынужденно станут заниматься "устройством мира" исходя из собственных интересов национальных и миропонимания. В-третьих, как неконфронтационная демократическая система, связанная с явно обозначившейся тенденцией формирования международного сообщества, отношения в котором регулируются принципами и буквой международного права и где "главную роль... играет баланс интересов между различными, прежде всего ведущими государствами - центрами политического, экономического влияния и мощи"⁸, "война между которыми исключена"⁹. И хотя оптимальной является последняя модель, в реальности же новая система международных отношений будет складывается, по всей видимости, как сочетание всех вышеперечисленных вариантов.

Переходность складывающейся в настоящее время системы международных отношений подчеркивается и различными мнениями, существующими на этот счет. Самой распространенной точкой зрения, отражающей то, каким образом провалилась биполярность мира, является убеждение, согласно которому США и возглавляемый ими "свободный мир" одержали "сокрушительную победу в холодной войне" над могущественным противником - СССР и "реальным социализмом". И хотя нет смысла отрицать, что Запад в целом выиграл историческое соревнование у СССР с его коммунистической системой, сведение этого сложного явления лишь к американской победе представляет собой упрощение, ведущее к искажению самого феномена. Как отмечал Р.Гартхоф, "холодная война была выиграна не предпринятым Р.Рейганом наращиванием вооружений, не выдвинутой им доктриной, как думают некоторые". Успех пришел к Западу, "когда новое поколение советских руководителей поняло, насколько плоха их внутренняя система и что их внешняя политика провалилась"¹⁰. Вывод о саморазрушении системы "реального социализма" в условиях "холодной войны", когда обе стороны, а особенно Советский Союз, шли не совсем "в ногу с историей", представляется более обоснованным и объективным, тем более, что с его позиций представляется возможным объяснить многие реалии постбиполярного мира.

Но версия об американской победе живуча, она удобна и для обыденного сознания, и для конструирования геополитических моделей современного мира. Поскольку речь в таком случае неизменно идет о поражении и сходе с исторической авансцены одной из двух супердержав, то прежде всего напрашивается вывод о возникновении однополярного мира, где в гордом одиночестве господствует единственный субъект - США. Для американцев такой ход рассуждений тем более близок, так как возникновение однополюсного мира для них означает и реализацию национальной идеи "Pax Americana " в том или ином ее варианте. Сразу же необходимо оговориться, что и в США эта точка зрения имеет как своих адептов, так и оппонентов, в том числе и в правящих кругах страны. Так, в сентябре 1990 года президент Дж.Буш провозгласил в качестве стратегической цели американской внешней политики создание "нового мирового порядка", проект которого в прессе сразу же был оценен как "модифицированный вариант идеи американского века". В дальнейшем Буш не уставал повторять, что "в быстро меняющемся мире лидерство Америки незаменимо". С другой стороны, вскоре после вступления на пост государственного секретаря США Л.Иглбергер в одном из своих выступлений констатировал: "Мы, американцы, должны понять, что не можем продолжать стоять у руля мировых событий, как это делали до недавнего времени, либо мобилизуя все ресурсы на решение какой-то проблемы, либо просто в силу уверенности, что мы являемся доминирующей нацией, по крайней мере в рамках Запада, и можем заказывать любую музыку"¹¹. Знаменательно в этом отношении и то, что, в отличие от Буша, который в ходе президентской избирательной кампании активно эксплуатировал тезис о "победе Америки" в "холодной войне", нынешний президент Б.Клинтон никогда не характеризовал Россию как побежденную страну, предпочитая говорить о "мужестве людей", которые "жили в формально коммунистических странах Восточной Европы и бывшего Советского Союза и которые разрушили стены утнетения и встали против танков тирании"¹². Такая позиция больше соответствует исторической истине и более перспективна в плане реалистического осмысления системы современных международных отношений и места США в меняющемся мире, так как с окончанием "холодной войны" и биполярного мира существенно меняется и геополитический, геоэкономический контекст отношений этой страны с ведущими странами и регионами планеты.

Очевидно, что нынешняя Америка стоит перед необходимостью сформулировать новые цели в мире, адекватные складывающимся реальностям, заново определить интересы в области национальной безопасности, озаботиться модернизацией внутренних структур. Это тем более важно, что "холодная война" на протяжении сорока лет оказывала глубокое деформирующее воздействие как на внешнюю и военную политику США, так и на ее внутриполитическое развитие, экономику, духовную сферу. Ее окончание лишило оправдания многие политические и экономические институты, поставило в повестку дня их радикальную перестройку.

Во внешней политике и сфере национальной безопасности Америка сегодня сталкивается в большей степени с экономическими, нежели военными вызовами. В новых условиях особенно чувствительно ощущается угроза утраты лидерства в экономической и научно-технической областях, растущее отставание США во многих сферах самого современного производства и мировой торговли от Западной Европы и Японии. Ситуация радикально изменялась и в том смысле, что после исчезновения "общего врага" союзники Соединенных Штатов постепенно освобождаются от старых комплексов, предполагавших послушание или какие-то формы услуг, платы США за защиту от "коммунистической угрозы". С другой стороны, жизненно важной становится задача преодоления негативного наследия "холодной войны" для внутреннего развития страны: чрезмерной милитаризации экономики и общественной жизни, раздутого военно-бюрократического аппарата, ущемления демократических традиций в условиях десятилетий конфронтации и борьбы с действительными или мифическими происками внешнего врага. Короче, и возможности США, и объективное положение дел в мире не подтверждают концепцию однополюсного мира, руководимого "победоносными" Соединенными Штатами Америки. Анализ показывает, что единоличное определение положения вещей в мире не под силу США, да и не соответствует интересам самой страны. К.С.Гаджиев утверждает в этой связи, что, "совершив чуть ли не ритуальный акт самоубийства, советская империя увлекла с собой в архив истории не только великую коммунистическую идею, но вместе с ней и еще одну великую идею - Pax Americana"¹³.

Нередко встречается в прессе и современной научной литературе и точка зрения о трехцентричности системы нынешних международных отношений, пришедшей на смену биполярности мира. По существу, о треугольной конфигурации геополитических сил, о трех центрах силы думал канцлер ФРГ Г.Коль, когда утверждал: "Мы знаем, кто выиграет медали на экономической олимпиаде 2000 года, но мы не знаем, какие именно страны привезут домой золотые, серебряные и бронзовые медали"¹⁴. И хотя США, Западная Европа и Япония действительно обладают решающим военно-экономическим потенциалом современности, но их влияние на мировую политику не всеохватывающе, нейтрализуясь внутрирегиональными противоречиями, разрывом собственных интересов с чаяниями слаборазвитых народов, игнорированием притязаний вновь формирующихся центров силы. Не случайно политическое влияние ежегодных совещаний глав государств и правительств "семерки", где представлены ведущие страны всех трех указанных регионов, на современный мир достаточно ограниченное, и на каждом из них в той или иной форме проявляется стремление расширить этот "элитарный клуб" приглашением новых партнеров. Так, несмотря на экономическую разновесность, в этих совещаниях уже третий год участвует, правда, в специфических формах, Россия.

Но уже одно то, что в концепции треугольной конфигурации геополитических сил не "умещаются" такие гиганты современного мира, как Китай, Индия, Бразилия, целый ряд государств, лидирующих в крупных модернизирующихся регионах, делает ее нежизненной, как бы ее творцы ни пытались вплести свои желания в живую ткань современных международных отношений. Как очередной вариант попыток развитых стран сохранить за собой контроль и руководство международными отношениями следует считать и инициативы ряда американских ученых, выступивших с идеей воссоздания в постбиполярном мире "центральной коалиции" держав как "наиболее эффективной и наименее дорогостоящей системы международных отношений" по типу "европейского концерта" посленаполеоновских времен. Профессор Калифорнийского университета Р.Росенкранс, в частности, писал, что венская система I8I5-I822 гг., успешное правление "центральной коалиции" держались на том, что великие державы "пришли к согласию о том, что предотвращение войны важнее любого приобретения для каждой из них"¹⁵. В этой идее несколько странным образом соединились стереотипные, характерные для прошлых эпох подходы к международным отношениям как системе иерархического порядка, пирамидальной конструкции, ностальгия по "добрым старым временам", когда мировую политику творили великие державы, и верное наблюдение, что постбиполярный мир рождается не "одноподярным" и не "многополярным", а полицентричным.

Аналогичная внутренняя противоречивость свойственна и определению нового мирового порядка, которое сформулировал бывший премьер-министр Японии Ясухиро Накасонэ на церемонии вручения ему диплома почетного доктора наук Института Дальнего Востока РАН в Москве 21 мая 1993 года. С одной стороны, он констатировал, что "новый порядок - это ряд сложных, тяжелых обязанностей. Прежде всего это касается оставшейся единственной сверхдержавой Америки, затем - обладающих ядерным оружием пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН, которые имеют большую политическую силу. Далее, государств "семерки", сосредоточивших большую экономическую мощь. Кроме того, есть много вопросов, по которым большая "семерка" должна советоваться с Россией и Китаем, чтобы избежать использования в Совете Безопасности ООН права вето. "Большая семерка" плюс "большая двойка" - формируется большая "девятка". То есть в данном случае он выстроил вертикаль, иерархию "тяжелых обязанностей" но управлению делами мира. И тут же добавляет слова о горизонталъно-консенсусной возможности решения мировых проблем: "ООН - это соединение законности с принципом согласованности. Это и есть новый мировой порядок"¹⁶.

Как показывает анализ, современный полицентризм международных отношений принципиально и качественно отличается от исторического опыта XIX и большей части XX столетий, и не только потому, что кардинально изменилась мировая геополитическая карта, но и в связи с тем, что в наше время международные отношения являют собой магистраль процесса становления действительно единой планетарной цивилизации, срастания человечества в цельное, единое в своей множественности, реальное "содружество стран и народов, в связи с чем несут на себе печать постоянной изменчивости, системной незавершенности, переходности. Это обстоятельство препятствует, делает бессмысленной выработку какой-либо определенной формулы складывающейся на наших глазах системы международных отношений, для этого не пришло время, ибо еще мало эмпирического материала для обобщений, но вот что можно и нужно, по всей очевидности, сделать, так это попытаться выделить те новые, оригинальные, индивидуальные черты современной международной жизни, которые самопроявились достаточно убедительно и отражают логику становления новой системы международных отношений.

В этой связи прежде всего следует отметить, что современный полицентризм меняет свою структуру, которая "выстраивается" горизонтально в отличие от вертикального, иерархического построения прежних моделей миропорядков. На смену вертикальной взаимозависимости центров силы и стран периода биполярности приходят горизонтальные взаимосвязи модернизирующихся пространств. Основные тенденции перехода к постиндустриализму не подтверждают популярную и в наши дни схему мирового развития, которую сформулировал в конце XIX века государственный секретарь СМ Дж.Хэй: "Средиземное море - океан прошлого, Атлантический океан - океан настоящего, Тихий океан - океан будущего". Достаточно обратиться к дискуссии футурологов о "державе № I" XXI века, чтобы придти к выводу о невозможности формирования в ближайшем и более отдаленном будущем какого-то одного сверхцентра. В частности, американский политолог К.Престовиц писал по этому поводу: "Американскому веку пришел конец. Самым крупным событием конца столетия является восхождение Японии в качестве великой супердержавы. (По существующим прогнозам, к 2000 году Япония с ее 120-миллионным населением будет производить товаров и услуг лишь на 15 процентов меньше, чем США. По инвестициям в современные наукоемкие отрасли производства Япония уже сейчас превосходит США почти в два раза, если считать на душу населения. Японские заграничные капиталы в скором времени превысят отметку в I триллион долларов, что значительно превзойдет аналогичный показатель США.) Японский ученый С.Сато, анализируя эту же проблему, в свою очередь отмечал: "Двадцатый век был американским веком. Двадцать первый век тоже будет американским веком". (Японский ученый в данное случае отдает предпочтение потенциалу США и сохраняющемуся значению военно-политической мощи США. Действительно, этой стране и сейчас принадлежат 26 процентов валового продукта мира, 20 процентов мировой промышленной продукции, 15 процентов мировой торговли, 60 процентов мирового экспорта зерна. США ежегодно расходуют на науку более 150 млрд. долларов, наращивая постоянно свой интеллектуальный потенциал, обеспечивая тем самым экономический рост.) В свою очередь С.П.Хантингтон, убежденный сторонник верховенства в современном и будущем мире США, тем не менее был вынужден констатировать, комментируя процветание Европейского Сообщества: "Федерация демократических, богатых, социально разнообразных стран со смешанной экономикой может превратиться в могущественную силу на мировой арене. Если следующий век - не американский век, то больше всего вероятно, что он будет европейским веком.

Ключ мирового лидерства, который перешел в направлении запада через Атлантический океан в начале ХХ века, может двинутъся обратно в восточном направлении столетие спустя". (ЕС с населением 344,6 млн. человек в 1990 г. произвело товаров и услуг на 5,53 трлн, долл., превзойдя США - 5,47 трлн. долл.) Высказываются и мнения о том, что модернизация России "окрасит" XXI век в "цвета российского флага", что создание "общекитайского рынка" и единой китайской сферы производства (КНР, Тайвань и Гонконг) способно наложить свой отпечаток на все мировое развитие и т.д. В подобной разноголосице мнений главное заключается не в определении, кто в большей мере прав или менее прогностичен. Более важной представляется констатация, таким образом, не иерархической, но прежде всего горизонтальной полицентричности современного мира, где страны, народы, регионы взаимозависимы не в смысле подчинения друг другу, а в качестве партнеров, сотрудников, кооперантов.

С этим связана и другая отличительная черта складывающейся современной системы международных отношений - их постепенная дегегемонизация. По всей видимости, крушение биполярного мира положило конец и сверхдержавности как историческому явлению с его гегемонистско-глобалистскими устремлениями. Во всяком случае гегемонизм во внешней политике не может не вступать в противоречие с ценностями постиндустриализма и его демократическими идеалами равенства и свободы всех субъектов международного общения. Усиление обусловливаемой постиндустриализмом транснациональной взаимозависимости всех субъектов мировой политики ведет не к концентрации, а к диффузии мощи и власти и растущей неопределенности их реальных источников. Диктат одной или группы стран по отношению к другим участникам международных отношений становится все менее эффективным средством политики, остающееся в рамках международного права. На смену гегемонизму держав и своеволию тех или иных группировок государств, всегда выступающих символами конфронтационности, идут иные формы и методы соразвития народов, интегрированные в модель полицентричного мирового порядка (к настоящему времени созданы около 20 глобальных моделей, предлагающие различные варианты решения большинства стоящих перед человечеством проблем).

В этом смысле показательна полемика, которая не прекращается в российской прессе по вопросу о статусе России в мировом сообществе и ее месте в современной системе международных отношений. Одна высказываемая точка зрения заключается в том, что Россия, признанная официально преемницей СССР, сохранив за собой место постоянного члена Совета Безопасности ООН, обладая мощным ядерным потенциалом, остается великой державой современности со всеми проистекающими из этого правами и обязанностями. В сущности, именно такой позиции придерживается министр иностранных дел Российской Федерации А.В.Козырев, когда говорит об "обреченности" России быть "великодержавной". Оппоненты подобной точки зрения, оперируя реальными показателями сократившейся базы ресурсного обеспечения роли страны на международной арене (76 процентов по территории, 60 - по населению, около 50 - по валовому национальному продукту от показателей бывшего Советского Союза в 1985 году), низводят Россию до уровня лишь региональной державы¹⁷. Особую позицию занимают авторы, признающие "нынешние беды" России и ищущие ответы на сегодняшние вопросы в ее истории. В частности, О.А.Поздняков писал по этому поводу, что "великость России" - "уверенность генная, всосанная с молоком матери, идущая от самой почвы, ее корни - в недрах истории. Для ее подтверждения не требуется никаких рациональных доказательств, они могут все только погубить"¹⁸. В свою очередь, стремясь доказать, что "все-таки имперской России быть", В.Гущин постулирует, что мир вступил "в эру планетарного имперского гегемонизма, когда великие державы будут определятъ облик планеты, стиль ее жизни, ни с кем не соперничая, а взаимодействуя, координируя предпринимаемые политические шали между собой"¹⁹. По логике автора, Россия будет допущена в "клуб гегемонов" потому, что иначе на ее месте образуется "черная дыра", объективно обусловливающая крушение всею мирового порядка. Трудно сказать, какая часть изложенных позиций идет от любви или боли за Отечество, какая - от стереотипов мышления или своекорыстного политического расчета, но в самой диаметральной противоположности этих позиций проявляется общий момент: ни с точки зрения временной слабости России, ни с помощью исторических аргументов вряд ли возможно определить ее реальное место в мире, реформируемая Россия, выступающая как лидер, центр модернизации всего постсоветского пространства, имеет собственные интересы и роль в мировой политике, и чем адекватней по отношению к ним будет российский внешнеполитический курс, тем яснее и четче будет проявляться ее позиция одного из политических "грандов", но не гегемонов мира. Ликвидация гегемонизма, великодержавности, имперского диктата способна привести к построению мира, основанного на балансе интересов, с совершенно новыми, несиловыми условиями отстаивания национальной безопасности и национально-государственных интересов.

В современных международных отношениях достаточно четко прослеживается тенденция замены права силы силой права. Без такой смены ориентиров в деятельности основных субъектов мировой политики не может реализоваться концепция неконфронтационного развития, в свою очередь единственно могущая стать основой единого для всего человечества полицентричного мирового порядка. Между тем практика международной жизни демонстрирует как примеры нового прочтения, нового проявления силы, так и рецидивы старой практики силовой политики. Как справедливо отмечал в статье "Неясность "национального" интереса" О.Фукуяма, в начальные периоды промышленной революции прошлого "мощь государства в основном определялась территорией, ресурсами и населением. Было естественным для того времени, чтобы борьба в мире шла за обладание именно этими вещами... Однако в условиях современной постиндустриальной глобальной экономики основной источник добавленной стоимости заключается в технологических нововведениях и человеческом материале... Природные ресурсы, численность населения и размеры территории играют крайне незначительную роль для способности современной экономики производить огромные объемы материальных благ... Сегодня основной "национальный интерес" буквально любой страны заключается в поддержании уровня роста производительности труда и дохода на душу населения. Физическая безопасность и открытая экономическая система мира являются необходимыми предпосылками достижения этого, однако такого рода задачам в действительности и будет препятствовать продолжение классического накопления сил в форме накопления вооружений или территорий"²⁰.

Все здесь правильно и может быть квалифицировано как закономерности проявления "национального" интереса в эпохи индустриализма и постиндустриализма, но в ход рассуждений Фукуяма вкралась явная ошибка. "Мощь государства" в постиндустриальной трактовке никак не может быть применена к "любому государству", так как большая часть современного мира лишь находится на подступах к этой стадии развития и, здраво рассуждая, логичнее предположить, что в международных отношениях современности сосуществуют и сталкиваются два проявления, две трактовки силы государства. Более последовательную позицию в данном вопросе занимает американский экс-президент Р.Никсон, который в недавно изданной книге отметил, что в системе международных отношений возникли новые, но и прочно сохраняются старые черты, что "в вопросах политики и безопасности экономическая мощь не может играть роль геополитического рычага", и "экономика остается лишь одной из величин в уравнении, которым определяется сила государства на мировой арене"²¹.

Сила, в том числе военная сила, продолжает оставаться важнейшим фигурантом международных отношений, но в двигающемся к постиндустриализму мире значительная ее часть поставлена под контроль международного права, что придает устойчивость мировому правопорядку, в то время как определенная часть силовой энергии расходуется в драматических выбросах дикости и примитивизма, сопровождающих вовлечение в мировой модернизационный процесс тех или иных "медвежьих углов" планеты, в проявлениях государственного эгоизма некоторых стран, в коллизиях, связанных с тем, что осознание происходящих в мире перемен отстает от их динамики, что многие страны по инерции продолжают играть старые роли в новой обстановке или же механически экстраполируют эти роли на будущее.

Как бы там ни было, но обозримая перспектива развития мира - не насильственный мир, а мировой правопорядок, способный создать надежную систему контроля над насилием, прежде всего в его вооруженных формах, ввести насилие в более цивилизованные, рациональные, социально нравственные формы, чтобы использовать их в общечеловеческих интересах. "Иными словами, - пишет Е.Косолапов, - "спасение" насилия как одного из способов существования, как незаменимого пока средства регулирования многих общественных процессов, явлений, отношении требует отказа от крайних форм насилия и в национальном, и в международном масштабах"²².

По-новому в складывающейся системе международных отношений проявляется и проблема международной безопасности. В недавнем, времен биполярности мире, международная безопасность рассматривалась как состояние международных отношений, при котором создаются условия, "необходимые для существования и функционирования государств при обеспечении их полного суверенитета, политической и экономической независимости, возможности отпора военно-голитическому нажиму и агрессии, их равноправных отношений с другими государствам. Вместе с тем международная безопасность - это политика, способствующая созданию эффективных гарантий мира как для данного государства, так и в регионах, и всеобщего мира"²³. Прошло немногим более 10 лет с момента формулирования типичного для советской историографии этой проблематики определения, а кардинально изменившиеся условия международной жизни оспаривают практически все исходные моменты приведенного определения международной безопасности. Это и упор на государство, защиту его прав, претензий, вне зависимости от его жизнеспособности, это и требование не ограниченного суверенитета как реального выражения независимости, что уже стало анахронизмом, это и постулирование непременного мира, не дающего ответа на вопросы, как остановить агрессию, как пресечь кровавое насилие? В наше время международная безопасность как состояние не-войны в отношениях между государствами постепенно трансформируется во внутреннюю безопасность человечества. Если раньше государство, добившееся внутренней стабильности, могло быть уверено, что сможет постоять за себя вовне, то сейчас международная сфера способна сломать любое государство или, наоборот, стать фактором поддержания его внутренней безопасности, по каким-либо причинам не достижимой иными средствами. Происходит размывание границ между внутренней и международной безопасностью отдельного государства, а проблема международной безопасности превращается в объект и предмет заботы всего человечества, разрешаясь в той или иной степени и на тот или иной срок в глобальной системе.

Со сходом с исторической арены биполярной системы международных отношений на первых порах создалась иллюзия, что все локальные и региональные конфликты, испытывавшие на прочность международную безопасность, прекратятся сами собой. В действительности же изменились лишь общие международные условия, в которых традиционные причины конфликтов пополнились новыми мотивами, связанными с особенностями модернизационных процессов. Возникающие в этой связи конфликты можно типологизировать следующим образом:

• конфликты между зарождающимися региональными центрами модернизации по вопросу о лидерстве (ирано-иракский конфликт, вторжение Ирака в Кувейт);
• конфликты между развитыми постиндустриальными странами и новыми центрами модернизации "Юга", отвергающими перспективу быть их периферией (конфликт США с Ираком);
• конфликты на рубежах взаимодействия различных культур, которые далеко не всегда совпадают с государственными границами. В Африке такой рубеж между арабизированным севером континента и собственно африканскими культурами проходит по территориям бывшей Испанской Сахары, Чада, Судана, Эфиопии, которые стали "горячими точками". В Азии он разделяет арабские страны и Израиль, проходит по территориям Афганистана, Пакистана, Индии, Тибета. В Европе в этом смысле "повезло" бывшей Югославии, на земле которой проходили границы славянского, исламского миров, рубежи западноевропейской культуры (Словения, Хорватия).

Для обширных районов современного мира межэтнические и культурологические конфликты - не реликт средневековья, как это было бы для Западной Европы, если бы, например, аквитанцы или бретонцы решили вспомнить, что они не французы. Это - реальность многих стран на разных континентах, втягивающихся в процесс модернизации, разрушающей традиционные уклады жизни, вырывающей массы людей из патриархального бытия, что в свою очередь порождает известные формы защитной самоидентификации, чаще и проще всего приобретающей привычный, клановый, этнический характер или религиозную окраску. При этом происходит возрождение обычаев и традиций, а соответственно и интересов, и форм поведения, казалось бы, ушедших далеко в прошлое. Далее, это - продукт форсирования демократизации традиционных обществ (скажем, попытки выбирать главу государства в обществе, где до этого преобладала трайбалистская организация, неизбежно приведет к межплеменным столкновениям). Наконец, это - итог активизации связей между ранее изолированными, практически автаркично развивавшимися регионами, где общение с "чужаками" скорее служило не взаимодополняющему развитию, а создавало и создает, в силу соответствующей традиции, новые трения²⁴.

В этой связи перед складывающейся новой системой международных отношений встает целый ряд трудноразрешимых задач. Объективно невозможно осуществлять постоянные полицейские меры в множащихся очагах конфликтности (в той мере, в какой эти очаги находятся внутри отдельных государств, такие меры вступают в противоречие с принципами международного права, охраняющего государственный суверенитет), трудно, если не невозможно, блокировать воздействие факторов, разрушающих традиционную государственность, равно как и крайне сложно предотвращать попадание в "горячие точки" современного оружия. Опасно и бездействие мирового сообщества в таких случаях, питаемого надеждой на то, что конфликты "выгорят" и прекратятся сами собой. Ясно, что здесь требуются нестандартные решения глобального масштаба, затрагивающие сами основы миропорядка, причем любая оттяжка таких решений чревата большими опасностями для всего человечества. Деле в том, что и развитые постиндустриальные страны Запада начинают сталкиваться с очень серьезными проблемами культурологических вызовов. Массовые миграции из зон нестабильности, которые лишь незначительно сдерживаются жесткой иммиграционной политикой, способны взорвать этническую однородность Западной Европы, обострить и без того напряженные этнорасовые отношения в США. Опыт последних десятилетий показывает, что если удельный вес мигрантов ниже "критической массы" (как правило, это 5-7 процентов от численности автохтонного населения), второе-третье поколение эмигрантов в основном ассимилируется доминантной культурой. Если же доля мигрантов выше, то формируются достаточно стабильные очаги культур этнического меньшинства, носители которой вступают в борьбу за признание самобытности своих интересов²⁵.

В современной полицентричной системе международных отношений появляются и признаки изменения роли основного их субъекта - государств. Конечно, вряд ли стоит соглашаться с теми учеными-международниками, которые объявляют "державную" концепцию международных отношений безнадежно устаревшей, что миропорядок, базирующийся на принципе государственного суверенитета, может стать своего рода "смирительной рубашкой" для дальнейшего развития человечества, но проанализировать систему их аргументов следует, так как в ней отражены многие подспудные тенденции становящейся современной международной системы. Да, функциональная целостность и взаимозависимость мира, возникающего под воздействием глобальных интеграционных процессов, вступает во все большее противоречие с политической фрагментацией международной системы государств-наций, но это противоречие диалектично и не дает исчезнуть полифонии мира, источника его развития в стерилизующем чреве "всемирного государства". Да, абсолютный суверенитет государства способен отторгать общечеловеческие цели и интересы, но ведь есть опыт его трансформации в "просвещенный суверенитет", есть практика делегирования прав и прерогатив, есть образцы международного консенсуса по важнейшим вопросам.

Да, утверждение принципа равноправия и самоопределения народов, а затем принципа уважения прав человека как высшей социальной ценности внесли существенную коррекцию в "державную" концепцию современных международных отношений, но не следует забывать, что человек приобщается к универсальным ценностям через государство-нацию, и большей части человечества еще только предстоит проделать этот путь.

Да, гипертрофированные представления о "национальном интересе" способствуют усилению конфликтности в международных отношениях, но где и в чем состоит другой, столь же объективный путь определения национальной политики того или иного социума по отношению к другим ему подобным?

Да, тенденция к дроблению государств по этническому принципу, эрозия в связи с этим принципа нерушимости границ способны ввергнуть всю систему международных отношений в невообразимый хаос, но как противостоять этому объективному процессу, демократично ли отказывать способным к самостоятельной государственной жизни народам в праве пойти по столбовой дороге, выведшей многие нации к процветанию, лишь на том основании, что это противоречит существующему миропорядку? С другой стороны, как вписать в этот вектор развития большинство стран Азии и Африки, являющих собой образцы конгломератов различных культур, рас и народностей (самый наглядный и известный пример - Индия)? Цементирующим звеном существующего здесь типа государства является не единство культуры и не объединение свободных граждан разных культур, добровольно принимающих определенные основы государственности, а феодальный по происхождению принцип обожествления верховной власти, управляющей руками стабильной прослойки бюрократии, олицетворяющей собой государственность. Легко предположить, что постиндустриальная модернизация, если она будет сопровождаться демократизацией по западному образцу, лишь разрушит здесь традиционные формы государственности и умножит своей неспособностью родить взамен жизнеспособные государства число зон перманентной нестабильности в мире²⁶.

Да, с наступлением постиндустриализма, по всей видимости, завершается большой исторический цикл, когда государственность и цивилизация шли "рука об руку", а возвышение государства служило и показателем подъема цивилизации. Государство-нация в новых условиях уже не способно творить историю, а история, если и нуждается в нем, то только лишь как в одном из своих механизмов, не более того²⁷. Но это отнюдь не означает, что уже сегодня или в ближайшем сколько-нибудь обозримом будущем система международных отношений потеряет свое "державное" измерение, а национальное государстве уйдет с политической арены человечества. Изменятся его роль и функции, место в жизни планетарного социума, оно превратится в один из многих сложных субъектов единой цивилизации, но вряд ли исчезнет до тех пор, пока живы будут различные этносы и нации.

Становление современной полицентричной системы международных отношений - процесс сложный и противоречивый. Уже сейчас ясно, что миропорядок, к которому мы идем, по крайней мере на первых порах, не обязательно будет более стабильным и безопасным, чем в период биполярности. Как дипломатично отмечал Э.Т.Агаев, один из руководящих работников МИД Российской Федерации, с распадом конфронтацонной системы обеспечения глобальной безопасности произошла определенная "разбалансировка международных отношений", когда "ослабление военно-силового компонента обеспечения стабильности на глобальном уровне, при всей положительности этой тенденции, привело к относительному повышению роли других факторов поддержания безопасности (экономическим, гуманитарным, экологическим и др.), формы регулирования которых мировым сообществом оказались недостаточно разработанными"²⁸.

Человечество делает только первые шаги в историческом пространстве, где может найти себе достойное место для самоидентификации, выбрать собственный путь развития каждый народ, каждая страна, каждый отдельный человек. Этот новый мир предполагает национально-государственный, расово-этнический, социалъно-экономический, социокультурный, религиозный, политический и все иные формы общественного плюрализма. Человечество только начало осваивать науку регулирования собственного развития. Ему еще предстоит создать и отладить необходимые для этого механизмы глобального управления. В созидательных деяниях конца XI столетия начинается век XXI.

1. Вебер А.Б, Быть или не быть... /МЭиМО. - 1993. - № 4. - С.I8.
2. Azrael I.R., Kovental R., Nakagawa т. An overview of East-West relation. The Trilateral commission.Washington,1978,p.l .
3. Гареев м.А. Национальная безопасность России как теория и практика //Безопасность. - 1993. - № 8. - С. 75.
4. Цит. по: Гаджиев К. С. Указ. раб. - с .39.
5. Бабак В. А. Глобальные вызовы внешней политике США //Россия и США: Сб. - М., 1993. - С.37: Состояние и перспективы отношений.
6. Косолапов Н.А. Указ. раб. - С. 6.
7. Бабак В. А. Указ. раб. - С. 40.
8. Гареев М.А. Указ. раб. - С. 78.
9. Россия и США.: состояние и перспективы отношений. - М., 1993. - C.I2.
10. Цит. по: Гаджиев К. С. указ. раб. - С. 41.
11. Независимая газета. - 22.08.1992.
12. Новая администрация США и Россия. Аналитический доклад. Институт США и Канады. - М., 1993. - С. 25.
13. Гаджиев К, С. Указ. раб. - С. 53.
14. Там же. - С. 54.
15. Русаков Е. Глобальная игра на постимперской сцене //Новое время. - 1992. - № 45. - С. 25.
16. Накасонэ Ясухиро. Взгляд на обстановку в мире после эпохи "холодной войны" //Проблемы Дальнего Востока. - 1993. - № 3. - С.99.
17. Николаев А.И. Военные аспекты обеспечения безопасности Российской Федерации //Безопасность. - 1993. - № 8. - С.25.
18. Поздняков Э.А. Россия - великая страна //Международная жизнь. - 1993. - № I. - C.7.
19. Гущин 3. И все-таки имперской России быть (иначе на ее месте возникнет "черная дыра") //Независимая газета. - 17.09.1993.
20. Фукуяма Ф. Неясность "национального" интереса //Независимая газета. - 16.10.1992.
21. Nixon R. Op.сit.,p.
22. Косолапов Н.А. Указ. раб. // МЭиМО. - 1992. - № 12. - С.6.
23. Проблемы военной разрядки. - М., 1981. - С.41.
24. Загладин Н.В., Мунтян М.А. Россия в меняющемся мире // МЭиМО. - 1993. - № 7.
25. Там же.
26. Там же.
27. Мезенцева А.Л. Указ. раб. - С.26.
28. Агаев Э.Т. Внешнеполитические аспекты национальной безопасности России //Безопасность. - 1993. - № 8. - С.47.