год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Он молча сидит там, сложив руки между колен и плотно сжав губы Хесус Гонсалес никогда не думал, что ему уготована такая участь Он долгие годы вкалывал до седьмого пота, прежде чем стал электротехником, и, в конце концов, нашел хорошую и, казалось, надежную работу с регулярным жалованьем в процветающей мексиканской автомобильной промышленности. На фабрике, где он работал, собирались амортизаторы для мексиканских мотоциклов и тракторов, и ничто, казалось, не предвещало беды Но внезапно все рухнуло сначала песо, затем торговля и, наконец, национальная экономика Его фирма обанкротилась. Теперь этот тридцатилетний отец семейства проводит дни на тротуаре шумной авениды Сан-Хосе в центре Мехико Он сидит на жестяном ящике и рекламирует себя с помощью куска картона, на котором неразборчиво написано слово "electricista".Он надеется получить случайную работу, но на лучшие времена больше не рассчитывает. Этот кризис, говорит он, "продлится намного дольше, чем мы думали".

Для Мексики 1996 года случай с Хесусом Гонсалесом вполне типичен. Каждый второй мексиканец трудоспособного возраста или безработный, или перебивается поденным трудом в теневой экономике. Вот уже полтора года совокупный продукт на душу населения неуклонно снижается. Страну сотрясают политические волнения, забастовки и крестьянские восстания. Это совсем не то, что планировали правительство и его советники из США. Десять лет три сменявшие друг друга президента послушно выполняли все предписания Всемирного банка, Международного валютного фонда и правительства Соединенных Штатов. Они приватизировали бальшую часть государственной промышленности, сняли все ограничения для иностранных инвесторов, отменили импортные пошлины и открыли страну мировой финансовой системе. В 1993 году Мексика даже заключила с Соединенными Штатами и Канадой Североамериканское соглашение о свободной торговле (NAFTA), предполагавшее полную интеграцию страны в североамериканский рынок в течение десяти лет. Международное сообщество неолибералов нашло в лице Мексики примерного ученика, и в 1994 году клуб богатых стран, видимо, признал это окончательно, приняв ее в ОЭСР.

Поначалу казалось, что все идет по плану. Многочисленные транснациональные корпорации открывали или расширяли в Мексике производственные площади. Объем экспорта ежегодно возрастал на 6 процентов, а внешняя задолженность госбюджета, которая в 1982 году поставила страну на грань катастрофы, начала уменьшаться. Впервые в Мексике стал набирать силу пусть и немногочисленный, но вполне платежеспособный средний класс, который основывал новые компании и платил налоги. Но при всем том "экономическое чудо" приносило реальную выгоду лишь очень незначительной части экономики и населения. Новые, динамично развивавшиеся отрасли химической, электронной и автомобильной промышленности сильно зависели от импорта и создавали сравнительно мало новых рабочих мест. Старая крупная промышленность была выведена из государственного сектора и передана в руки нескольких акционеров-толстосумов. Всего лишь 25 холдингов контролировали корпоративную империю, производившую половину ВНП страны [I]. В то же время, однако, излишняя открытость по отношению к Соединенным Штатам подвергла основные секторы мексиканской экономики внешней конкуренции. Страну захлестнул поток импортных товаров, и компании средних размеров, специализировавшиеся на трудоемком производстве, были поставлены на колени. В одних только машиностроении и прежде стабильной текстильной промышленности были вынуждены закрыться пятьдесят процентов предприятий. Реальный экономический рост стал отставать от роста населения. Форсированная капитализация сельского хозяйства, которая, как предполагалось, должна была подстегнуть экспорт и помочь справиться с гигантскими конкурентами из США, на практике имела катастрофические последствия. Несколько миллионов сельскохозяйственных рабочих потеряли работу из-за механизации и хлынули и без того перенаселенные города. Начиная с 1988 года импорт рос в четыре раза быстрее, чем экспорт, наращивая дефицит торгового баланса, который в 1994 году равнялся соответствующему показателю всех остальных латиноамериканских стран вместе взятых [2]. Но к тому времени пути назад у стратегов мексиканского роста уже не было. Для успокоения избирателей и сохранения дешевого импорта правительство удорожало валюту страны за счет высоких процентных ставок. Это не только парализовало местную экономику, но и привлекло в страну свыше 50 миллиардов долларов в краткосрочных инвестициях из североамериканских фондов. В декабре 1994 года наконец случилось неизбежное: мыльный пузырь лопнул, и произошла девальвация песо. Страшась гнева американских инвесторов и мирового финансового краха, вашингтонский министр финансов Рубин и шеф МВФ Камдессю организовали крупнейший чрезвычайный заем всех времен (см. гл. 3). Это, разумеется, спасло иностранных инвесторов, но ввергло Мексику в экономическую катастрофу. Для того чтобы вернуть доверие международных рынков, президент Эрнесто Седилью распорядился начать следующий раунд шоковой терапии. Реальные процентные ставки в размере свыше 20 процентов и радикальное урезание расходов на общественные нужды привели к тяжелейшему экономическому спаду за последние 60 лет. В течение нескольких месяцев 15 000 компаний обанкротились, около 3 миллионов человек потеряли работу, и покупательная способность населения уменьшилась по крайней мере на треть (3).

После десятилетия неолиберальных реформ стомиллионная нация к югу от Рио-Грандеживет хуже, чем прежде. Стабильность государства подрывается всевозможными движениями протеста - от крестьянской партизанской войны сепатистов на юге до примерно миллиона человек, принадлежащих к среднему классу, которые не в состоянии выплатить подскочившие проценты по займам. Социолог Анне Хуфшмид, хорошо знающая Мексику, считает, что эта страна и впрямь стоит на пороге - только не процветания, а "неуправляемости и гражданской войны" [4].

По этой причине итог авантюры с NAFTA оказался отрицательным и для могущественного северного соседа. Когда американские сборочные заводы переносились на юг, администрация Клинтона еще могла утверждать, что экспорт отечественной продукции в Мексику создает 250 000 дополнительных рабочих мест в самих Соединенных Штатах. Но экономический крах до такой степени уменьшил в Мексике спрос на импортные товары, что торговый баланс США с Мексикой впервые стал отрицательным. Надежды на рост занятости в Соединенных Штатах пошли прахом. Возросли лишь доходы компаний, снизивших расходы на зарплату благодаря дешевой мексиканской рабочей силе. Девальвация песо даже означала, что многие американские корпорации равно как и множество германских и азиатских компаний по производству автомобилей и электроники, получили дополнительное преимущество на мировом рынке. Работа в таких фирмах дает средства к существованию многим мексиканским семьям, но она и близко не компенсирует потерь вследствие краха национальной экономики. Опять растет число мексиканцев, которые незаконно и зачастую при ужасных обстоятельствах пересекают Рио-Гранде, дабы тяжелым трудом зарабатывать на жизнь в США, тогда как предполагалось, что именно этому виду миграции NAFTA положит конец.

Итак, мексиканский опыт показывает, что идея чудо-процветания в результате полного освобождения рынка - наивная иллюзия. Всякий раз, когда слаборазвитая страна пытается без субсидий и тарифной защиты конкурировать с мощными индустриальными экономиками Запада, ее потуги обречены на скорый провал. Свободная торговля - не более чем закон джунглей, и не только в Центральной Америке.

Евроазиатским аналогом Мексики является Турция. В надежде на ускорение модернизации правительство в Анкаре ^ заключило с ЕС договор о таможенном союзе, вступивший в силу в начале 1996 года. Турецкие промышленники ожидали, что за этим последует увеличение объема экспорта в Евросо-юз. Однако модернизаторы на побережье Босфора, как и их мексиканские коллеги, далеко не в полной мере оценили последствия открытой экономики для своих внутренних рынков. Теперь, когда товары со всего мира могут экспортироваться в Турцию на условиях ЕС, страну наводнила дешевая зарубежная продукция. Всего через полгода Турция стала испытывать изрядный дефицит торгового баланса. Действительно, экспорт вырос на 10 процентов, но импорт подскочил на 30. Опасаясь за валютные резервы страны, новое правительство, лидирующее положение в котором занимает исламистская Партия всеобщего благоденствия, немедленно ввело импортные пошлины в размере б процентов. Таможенный договор с ЕС разрешает защитные меры такого рода, но действовать они могут не более 200 дней. Турция попала в западню [5].

И вновь приходится констатировать, что без защитных мер результат присоединения полной радужных надежд, но не располагающей значительным капиталом развивающейся страны к зоне свободной торговли высокоразвитых индустриальных стран, скорее отрицательный, нежели положительный. Это, конечно, далеко не новость. В отличие от преданных идее неолиберализма европейцев и американцев многие правители беднейших стран мира поняли это много лет тому назад и выбрали куда более разумный путь к процветанию.

Иностранцам уже давно нравится приезжать на Пинанг. В прошлом веке британские колонизаторы, привлеченные морским климатом и плодородной почвой этого острова у западного побережья Таиланда и Малайзии, создали здесь свой опорный пункт. Ныне, как и в былые времена, в административном центре одноименного штата, Джорджтауне, царит большое оживление. Туристические достопримечательности и торговля фруктами с плантаций больше не привлекают жителей дальних стран, но поток светлокожих визитеров из Японии, Европы и США, теснящихся у ленты транспортера в ожидании багажа в зале прилета местного аэропорта, не убывает. Новая притягательная сила Пинанга - его промышленная зона. Огромные рекламные щиты Texas Instruments, Hitachi, Intel, Seagate и Hewlett-Packard сообщают, что все крупные электронные корпорации сочли необходимым создать здесь свои производственные площади. Жители Малайзии гордо называют свой бывший курорт "Силиконовым островом". Его фабрики превратили эту страну Юго-Восточной Азии в крупнейшего в мире экспортера полупроводниковой продукции и в настоящее время обеспечивают работой 300 000 человек.

Пинанг - лишь один из множества поразительных признаков той экономической революции, которую вот уже 25 лет переживает эта бывшая аграрная страна, давно не относящаяся к категории развивающихся. С 1970 года ее экономика росла в среднем на 7-8 процентов в год, а объем промышленного производства - более чем на 10. Сегодня уже не 5, а 25 процентов работающего населения занято в промышленности, на долю которой приходится треть совокупного продукта Малайзии. В период с 1987 по 1995 год доход на душу населения этой 20-миллионной страны удвоился, достигнув 4000 долларов в год. Ожидается, что к 2020 году он возрастет в пять раз и достигнет уровня Соединенных Штатов [6].

Во впечатляющей погоне за процветанием участвует не только Малайзия. Южная Корея, Тайвань, Сингапур и Гонконг, которых прежде называли азиатскими "тиграми", достигли уровня Малайзии на пять-десять лет раньше нее. Последними прорыв совершили Таиланд, Индонезия и южные регионы Китая, и теперь они, так называемые "драконы", демонстрируют аналогичные достижения. Экономисты и промышленники всего мира поют дифирамбы чуду азиатской экономической модели, живому примеру того, как рынок обеспечивает выход из нищеты и отсталости. Однако у азиатского бума мало общего с laissez-faire* капитализмом большинства стран ОЭСР. Все без исключения растущие экономики Дальнего Востока применили стратегию, от которой Запад в конце концов отказался, - широкомасштабное вмешательство государства на всех уровнях экономической деятельности. Вместо того чтобы позволить вести себя, как ягнят, на бойню международной конкуренции, как это сделала Мексика, драконы управляемого государством экономического строительства разработали богатый инструментарий, с помощью которого они держат развитие под контролем. Интеграция в мировой - рынок для них не цель, а средство, которым они пользуются осторожно и в зрелом размышлении.

Во всех быстрорастущих экономиках Азии степень открытости внешнему миру подчиняется принципу авианосца, изобретенному японцами. Высокие пошлины в сочетании с техническими требованиями блокируют импорт во всех отраслях экономики, где, по мнению планировщиков, фирмы их страны слишком слабы, чтобы противостоять международной конкуренции, и где они хотят защитить существующие уровни занятости. И наоборот, правительства и органы государственной власти поддерживают экспортное производство всеми средствами - от налоговых скидок до бесплатного предоставления инфраструктуры. Важным элементом данной стратегии является манипулирование обменным курсом. Все азиатские страны копируют эту японскую модель и с помощью интервенций центрального банка искусственно поддерживают курс своей валюты на уровне, более низком, чем это соответствует реальной покупательной способности внутри страны. При этом, в соответствии с официальными обменными курсами, заработки в Юго-Восточной Азии в среднем составляют одну сороковую от того, что получают жители Западной Европы, но при сопоставлении покупательных способностей они эквивалентны одной восьмой [7].

Инженеры азиатского роста не вмешиваются только в потоки краткосрочного капитала на финансовых рынках; прямые инвестиции транснациональных корпораций также подчиняются определенным условиям. Малайзия, к примеру, систематически организует включение своих государственных и частных фирм в отделения иностранных компаний, тем самым добиваясь того, что все большее число местных работников осваивает ноу-хау, применяемые на мировом рынке. Для повышения общего профессионального уровня населения правительства всех этих стран вкладывают значительную часть бюджета в создание эффективной системы образования.

Там, где этого недостаточно, передача технологий обеспечивается дополнительными лицензионными и патентными соглашениями. Требования относительно доли местных предпринимателей в производстве для мирового рынка гарантируют, что значительная часть прибылей остается в стране и вкладывается в развитие национальных компаний. Так, наиболее выгодным по соотношению цена/качество автомобилем в Малайзии является "протон", который выпускается при участии Mitsubishi, но на 70 процентов изготавливается внутри страны. Невзирая на протесты автомобильных корпораций стран ОЭСР, той же стратегии в сотрудничестве с двумя южнокорейскими фирмами придерживается Индонезия. Все эти начинания направлены на достижение общего результата: правительства сохраняют экономический суверенитет и следят за тем, чтобы и местный, и иностранный капиталы служили определенным политическим целям. Тех, кто не сотрудничает, выставляют за дверь [8].

Успех азиатских планировщиков подтверждает их правоту. Почти все ныне переживающие экономический бум государства Восточной Азии начинали, как Мексика, в качестве звеньев в цепи поставщиков, управляемой мировыми корпорациями. Однако руководители их правительственных органов никогда не забывали о необходимости защищать национальную экономику и ее рост, финансируя его за счет экспорта продукции местных отделений транснационалов. Постепенно они создали свои собственные крупные корпорации, наполовину государственные и наполовину приватизированные, которые теперь выходят на мировой рынок самостоятельно. Мощные "чаебол", конгломераты вроде Hyundai или Samsung, каждый из которых имеет по нескольку отделений, выпускающих, в зависимости от специализации, автомобили, компьютеры или суда, есть не только у Южной Кореи. Даже у Малайзии с ее сравнительно небольшим населением в 20 миллионов уже есть 6 собственных мультинационалов. Самый большой из них, Sime Darby, имеет 200 дочерних фирм в 21 стране, где работают 50 000 человек. По размеру собственного капитала он уже превосходит, например, крупнейшую азиатскую авиакомпанию Singapore Airlines.

Следовательно, глобализация мировой экономики вовсе не подчиняется какому-то единственному, универсальному принципу. В то время как давние центры процветания призывают к невмешательству со стороны государства и расширению сферы приложения рыночных механизмов, страны, переживающие экономический рост только сейчас, поступают как раз наоборот. Те же корпоративные стратеги, что в Америке или

Германии бесцеремонно отвергают всякое государственное вмешательство в свои инвестиционные проекты, в Азии с готовностью предоставляют инвестиции в миллиарды долларов на условиях, диктуемых государственными бюрократами, которые безбоязненно называют свою работу централизованным экономическим планированием. Предстоящие доходы от двузначного роста сметают прочь все идеологические предубеждения.

Конечно, азиатское чудо имеет и оборотную сторону. Этот бум идет рука об руку с коррупцией, политическими репрессиями, масштабным уничтожением окружающей среды и зачастую с чрезмерной эксплуатацией бесправной рабочей силы, главным образом женской ее части. Взять, к примеру, Nike. Пошивочно-штамповочные работы по изготовлению ее дорогой спортивной обуви, цена которой в Европе и США доходит до 150 долларов за пару, на предприятиях Индонезии, с которыми компания заключила контракт о поставке, выполняются примерно 120 000 работницами и работниками, зарабатывающими меньше трех долларов в день. Это - нищенское жалованье даже по индонезийским меркам, но оно соответствует установленному законом минимуму, которым вынуждено довольствоваться свыше половины 80-миллионной рабочей силы страны [9]. Дабы сохранить это "преимущество", военный режим, вот уже тридцать лет возглавляемый диктатором Сухарто, в корне пресекает всякий протест со стороны трудящихся. Например, когда осенью 1995 года Тонгрис Ситуморанг, 22-летний рабочий завода Nike в Серанге, мобилизовал своих коллег на забастовку, местные военные просто заперли его на неделю на одном из заводских складов и круглые сутки держали под наблюдением. В итоге, однако, его отпустили, и все, чего он лишился, - была его работа. Другие, как две профсоюзные активистки Сугиарти и Марсина, о которых узнала вся страна, поплатились за свою храбрость жизнью. Их изувеченные пытками тела были найдены на свалках промышленных отходов фабрик, где они пытались организовать забастовку. Министр промышленности Тунгки Аривибоко обращает внимание на давнюю конкуренцию даже между теми странами, где заработки минимальны. Пытаясь оправдать санкционированную государством сверхэксплуатацию, он говорит, что в Китае, Вьетнаме и Бангладеш ставки не выше. Если повысить минимальную зарплату, "мы не сможем с ними в этом конкурировать". Стратегия его правительства состоит в том, чтобы привлечь в страну производство как можно более высококачественной (и, следовательно, дорогой) продукции (10).

Для соседней Малайзии эта стадия уже позади. Ее продвижение вверх по иерархической лестнице мировых производителей обеспечило многим малазийцам полную занятость и рост заработков, потому что правительство по крайней мере легализовало профсоюзы в компаниях. Но это еще далеко не свободная страна с основными демократическими правами. Режим, возглавляемый премьер-министром Махатхиром Мухаммадом, находящимся у власти вот уже 15 лет, подвергает все средства массовой информации строгой цензуре. Забастовки и митинги запрещены, а оппозиционные партии - не более чем очковтирательство для выборов, проводящихся в угоду мировому общественному мнению. Экономическое усиление растущего среднего класса происходит на фоне зачастую бесчеловечных условий труда менее обеспеченных слоев населения, не говоря уже о более чем миллионе рабочих-иммигрантов из беднейших стран региона, из которых вообще можно выжимать все соки. После 3 лет работы они, независимо от обстоятельств, должны покидать страну, освобождая место для новой дешевой рабочей силы. Так, Siemens на своей малазийской фабрике по производству микропроцессоров вынуждена относительно неплохо платить местным квалифицированным рабочим, но не 600 индонезийским женщинам, работающим на конвейере, с которыми всемирная корпорация обращается, как с крепостными. За 350 марок в месяц они трудятся до изнеможения по шесть, а то и по семь дней в неделю, а на ночь их, как заключенных, запирают в фабричном общежитии. Глава местного отделения Siemens даже хранит у себя их паспорта, чтобы быть уверенным в том, что они не ускользнут от иммиграционной службы в конце своего трехлетнего срока (11).

Еще меньше церемонятся с рабочей силой на многих из более чем 150 000 совместных предприятий, где инвесторы со всего мира сделали ставку на бурное развитие социалистической рыночной экономики Китая. Более чем миллиону работающих там женщин приходится шить, штамповать или упаковывать по 15 часов в день" а в случае надобности и того больше. "Люди вынуждены работать, как машины", - пишет одна местная газета. Зачастую при поступлении на предприятие они обязаны вносить залог в размере нескольких месячных зарплат, который не возвращается, если они увольняются вопреки желанию руководства. По ночам они набиваются в тесные и часто запираемые общие спальни, которые превращаются в смертельные ловушки в случае пожара. То, что законодательство об охране труда игнорируется, признало даже центральное правительство в Пекине; только за первые 6 месяцев 1993 года на производстве произошло свыше 11 000 несчастных случаев со смертельным исходом и 28 000 пожаров (12). В то же время те, кто правит от имени китайского рабочего класса, пресекают всякое сопротивление, и прежде всего в особых экономических зонах для иностранных инвесторов. "Тех, кто жалуется или пытается организовать профсоюз, чаще всего приговаривают к трем годам трудовых лагерей, и в настоящее время наказание отбывают сотни профсоюзных деятелей", - сообщила в июне 1996 года Международная конфедерация свободных профсоюзов [13].

Правительства стран Запада, сталкиваясь с неприемлемыми (по западным стандартам) восточноазиатскими методами захвата частей мирового рынка, в большинстве своем проявляют удивительную сдержанность. В последний раз главы западноевропейских правительств продемонстрировали свою искусственную слепоту в начале марта 1996 года, когда они встретились в Бангкоке с коллегами из восьми ведущих азиатских государств с целью дальнейшего развития взаимных экономических отношений. Пока в конференц-зале сменявшие друг друга ораторы вызывали в воображении аудитории картины взаимопонимания между народами, представители более чем 100 организаций, выражающих интересы простых людей, протестовали на контрконференции против бесчеловечных условий труда на предприятиях Азии, а 10 000 таиландцев разбили лагерь перед резиденцией своего премьер-министра, выступая против неравномерного распределения растущего национального богатства (14). Ни один из европейских гостей не сказал про это на публике ни слова. Германский канцлер и британский премьер-министр, например, предпочли усердно добиваться на переговорах за закрытыми дверями крупных сделок для транснациональных корпораций, все еще носящих немецкое или английское название. Попутно шеф Daimler-Benz Юрген Шремп довел до всеобщего сведения, что Германия должна быть готова "учиться у Азии", а Германская промышленно-торговая палата представила исследование, в котором индонезийская диктатура восхвалялась за "политическую стабильность" и "особенно благоприятные условия для инвестиций" (15).

Подобное невежество несет в себе роковую весть: в категориях мировой экономики охрана труда и окружающей среды, демократия и права человека имеют второстепенное значение. "Но мы не можем позволить, чтобы авторитарные режимы рассматривались как необходимое условие экономического успеха, - предостерегает Джон Эванс, генеральный секретарь TUJAC, международной профсоюзной организации со штаб-квартирой в Париже, представляющей интересы рабочих и служащих стран ОЭСР. - Оспаривать распределение доходов можно только в условиях демократии" (16). Как и большинство профсоюзных деятелей в мире, Эванс уже давно выступает за введение торговых санкций против стран, нарушающих права человека и экологические нормы.

В Соединенных Штатах избранная при поддержке профсоюзов администрация Клинтона формально одобрила это требование. В конце переговоров по учреждению Всемирной торговой организации (ВТО) представитель США предложил включить в итоговый договор социально-экологический пункт, согласно которому на страны, экспортная продукция которых явно изготавливается в условиях, нарушающих минимальные стандарты Международной организации труда (МОТ) ООН, должны были бы поступать жалобы в ВТО, после чего на них при необходимости налагались бы карательные пошлины. Некоторые страны, и не только те, которых это затрагивало напрямую, выступили против такого пункта, но их оппозицию можно было бы преодолеть, поскольку они бы многое потеряли, если бы были сохранены защитные пошлины и торговые барьеры, намеченные к устранению в рамках нового договора. В итоге предложение провалилось, главным образом потому, что против него выступили все страны ЕС, за исключением Франции. Особенно ожесточенное сопротивление ему оказали правительства Германии и Великобритании - стран, где, как горько заметила "Ле монд дипломатик", "люди верят в свободную торговлю, как дети в Деда Мороза" (17). Так осталась неиспользованной уникальная возможность ввести всемирный торговый кодекс, хотя переговоры об этом тянулись в общей сложности 7 лет.

На самом деле нет ни одного убедительного довода против введения такого рода минимальных стандартов. Основные нормы МОТ, такие как гарантия профсоюзных свобод и запрет на детский или принудительный труд и на дискриминацию по этническому или половому признаку, уже записаны в конвенциях ООН, давно ратифицированных почти всеми государствами. Угроза торговых санкций просто придала бы этим соглашениям несколько бальшую убедительность. Такие люди, как министр экономики Германии Гюнтер Рексрот или генеральный секретарь ВТО Ренато Руджеро, настаивают, что "тогда с черного хода [социальных нормативов международной торговли], мог бы проникнуть неопротекционизм", что богатые страны, возможно, воспользовались бы нововведением как предлогом для сдерживания дешевой конкуренции со стороны Юга. То же самое утверждали все без исключения представители развивающихся стран на переговорах в Женеве: дескать, социальный пункт договора по ВТО попросту лишил бы бедняков Юга их доли процветания.

Данный аргумент, однако, имеет в лучшем случае лишь пропагандистскую ценность, а в устах европейских политиков он граничит с лицемерием. Когда затрагиваются интересы влиятельных ассоциаций и капиталистов, Комиссия ЕС и европейские правительства, очевидно, не столь щепетильны в своей торговой политике. До сих пор всякий раз, когда европейские компании не ко времени находили себе поставщиков в регионах с низкой заработной платой, Комиссия налагала высокие антидемпинговые пошлины по требованиям заинтересованных отраслевых ассоциаций, и прежде всего на импорт из Азии. Шла ли речь о шарикоподшипниках из Китая, видеокамерах из Южной Кореи или продукции химической промышленности из России, брюссельские сторожевые псы торговли неизменно вводили карательные пошлины, охватив таким образом сто с лишним категорий продукции, под тем сомнительным предлогом, что поставщики намерены продавать товары по заниженным ценам, чтобы захватить нечестным путем долю рынка.

Введение минимальных социально-экологических норм не стало бы чем-то принципиально новым - это было бы только справедливо по отношению к трудящимся развивающихся стран и их населению, вынужденному страдать от отравления окружающей среды. Заявления тамошних властей предержащих о том, что профсоюзные свободы или запрет на детский труд сделали бы бедных еще беднее, - не более чем ложь. Наоборот, окажись недемократические элиты Юга под давлением широких слоев населения, требующих поделиться плодами экономического успеха, это создало бы угрозу их собственным доходам от торговли. Протекционистские ограничения на импорт, допускаемые социальными статьями договора о ВТО, можно было бы без труда предотвратить и в том случае, если бы компетентные учреждения ООН были уполномочены выявлять нарушения прав человека.

При всей справедливости и полезности потенциальных торговых санкций против авторитарных режимов они все же мало способствовали бы уменьшению натиска конкуренции с Юга. Многие профсоюзные деятели убеждены, что санкции помогли бы сдержать рост безработицы и тенденцию к снижению заработков, но это ошибка. Преимущество малых затрат, присущее странам с низким уровнем заработков, проистекает не только из политических репрессий и эксплуатации со стороны компаний и правительственных чиновников. Рост объема экспорта из довольно небольшого числа успешно развивающихся стран обусловлен прежде всего более низким, чем на Западе, общим уровнем жизни населения, запросы которого по части доходов меньше в связи со сравнительно невысокими ценами на еду и жилье. Кроме того, молодые капиталистические экономики до сих пор не испытывают нужды в системе социальной защиты, поскольку их семейные структуры пока не претерпели серьезных изменений. "Наша социальная система - это семья", - таков обычный ответ азиатских политиков, когда их спрашивают о заботе о больных и стариках. Еще более важным фактором является валютный демпинг, делающий экспортную продукцию стран, переживающих экономический бум, исключительно дешевой. Например, микропроцессорная фабрика Siemens в Малайзии оставалась бы рентабельной, даже если бы ей приходилось платить сборщицам на конвейере по 700 марок в месяц и в стране были свободные профсоюзы. Производить спортивную обувь Nike в Индонезии идя Бангладеш было бы по-прежнему выгодно, даже если бы в этих странах была удвоена минимальная зарплата. Конечно, введение минимальных нормативов необходимо и помогло бы увеличить социальную справедливость на Юге, но оно вряд ли защитило бы существующие рабочие места на Севере или привело бы к созданию новых.

По этой причине многие французские экономисты, следуя традиционной протекционистской линии своей страны, призывают к избирательным ограничениям в торговле. Так, советник французского правительства по экономическим вопросам Жерар Лафай предложил взимать с азиатских экспортеров антидемпинговые пошлины, которые по меньшей мере компенсировали бы искусственное занижение курсов их валют. Но эти таможенные сборы не должны, по его мнению, идти в казну той или иной страны; их-де следует выдавать в качестве кредитов в европейских валютах соответствующим экспортерам. Эти средства, считает Лафай, могли бы пойти на финансирование импорта из Европы, что привело бы к улучшению баланса в торговле и курсах обмена. Звучит убедительно, но не без изъянов. Эта мера может распахнуть ворота перед произвольным повышением пошлин. Никто не смог бы объективно определить, что такое честный баланс, и сказать, не сочтет ли та или иная обложенная пошлиной страна, что ей преграждают доступ к рынкам Севера, от которых она вынужденно зависит в своем развитии.

Более того, еще неизвестно, способен ли вообще щит от конкуренции со стороны стран с низким уровнем зарплаты воспрепятствовать галопирующему обесценению рабочей силы в высокоразвитых странах. Не вызывает сомнений, что рост импорта с Востока и Дальнего Востока повлек за собой убытки в трудоемких секторах промышленности. В обувной и текстильной промышленности, компьютерной технике, точном машиностроении и связанных с ними секторах все страны триады Европа/Северная Америка/Япония уступают рабочие места новым конкурентам на мировом рынке. Это главная причина падения спроса на неквалифицированный труд и простые сборочные операции на конвейерах. Британский экономист Адриан Вуд в своем обширном эмпирическом исследовании показал, что начиная с 1980 года занятость в промышленности в странах триады снизилась в среднем на 15 процентов в результате роста объема торговли со странами, переживающими экономический бум [18].

С макроэкономической точки зрения данная тенденция до сих пор приносит в большинстве процветающих стран Севера выдающиеся результаты в бизнесе, потому что одновременно с ростом импорта растет и экспорт. В конце концов, новые прогрессирующие экономики вынуждены покупать все, что они не могут производить сами: от фабричного оборудования до телекоммуникационных спутников. Ни одно другое государство ОЭСР не извлекает из этого такой выгоды, как Германия, которая по отношению к своему ВНП и по сей день является крупнейшим экспортером в мире. Она даже имеет преобладание экспорта над импортом в торговле с Юго-Восточной Азией и новыми рыночными экономиками Центральной Европы. При этом бальшая часть доходов от экспорта напрямую вкладывается в капитале)- и наукоемкие отрасли, такие как машиностроение и строительство сооружений, химическая промышленность, производство электроники и измерительных приборов высокой точности.

Этот перекос и является основной причиной кризиса занятости. Большинство германских, французских и японских компаний процветает благодаря глобализации. Вместе с тем процент их доходов, идущий на оплату труда немцев, французов и японцев, неуклонно снижается. Общий уровень жизни не понижается; просто все меньшая часть экономического продукта приходится на долю окладов и зарплат. Даже в Германии, где, как до недавних пор считалось, достигнут баланс, доля зарплат с 1982 года упала на 10 процентов. В то же время все более неравномерным становится распределение суммарной зарплаты между различными профессиональными группами. Специалисты, которым трудно найти замену, или квалифицированные поставщики услуг, у которых едва ли могут быть конкуренты на международном уровне, все еще могут рассчитывать на рост доходов. Огромное же большинство остальных, особенно неквалифицированных, скатывается все ниже и ниже.

Этот процесс лишь в незначительной степени можно отнести на счет развивающихся экономик стран Азии или Центральной Европы. Большинство же негативных изменений на рынке труда вызвано быстрым наращиванием взаимосвязей между самими странами ОЭСР, на которые в 90-х годах по-прежнему приходится более двух третей зарубежных инвестиций в мире. Действительно, компании Севера увеличивают свои капиталовложения в развивающиеся страны, однако свыше половины этих средств вкладывается в разработку сырьевых ресурсов и предприятия сферы обслуживания, такие как отели и банки, где перемещение рабочей силы вряд ли играет существенную роль. Зарубежные поглощения компаний и инвестиции интенсифицируются главным образом между богатыми странами. Если объем прямых зарубежных инвестиций в развивающиеся страны с 1992 по 1995 год увеличился от неполных 55 до 97 миллиардов долларов в год, то соответствующий показатель для стран ОЭСР за тот же период подскочил примерно от111до21б миллиардов [19]. Следовательно, клуб богатых, как и прежде, оставляет для себя львиную долю переживающей бум мировой торговли.

Эти цифры показывают, до какой степени и капитал, и торговля интегрированы в пределах стран ОЭСР. Но волна конкуренции, поднявшаяся в результате среди наиболее процветающих стран мира, означает, что на протяжении вот уже многих лет производительность растет быстрее, чем благосостояние общества в целом; технологические изменения, вызванные конкуренцией, делают все больше и больше рабочих мест избыточными. Так что винить в безработице и целенаправленном снижении заработков нужно вовсе не дешевую рабочую силу Юга и Востока. Она не более чем инструмент и смазка в нисходящей спирали рационализации и урезания зарплат в мире ОЭСР.

Неолиберальная школа экономики наполнила целые библиотеки своими исследованиями, в которых она старается доказать, что кризис занятости вызван не транснациональной интеграцией и конкуренцией, а лишь совершенствованием методов управления и технологий производства [20]. Но это чисто научное различие. В реальном мире эти два явления неразрывно связаны между собой, потому что только глобальная интеграция придает технологическому прогрессу ту пробивную силу, что выдавливает сегодня миллионы людей на задворки общества. В той гипотетической ситуации, когда протекционизм направлен исключительно против стран с низким уровнем заработков, попытки обуздать этот процесс с помощью торговых барьеров и импортных пошлин малоэффективны. Та или иная страна была бы способна восстановить свои трудоемкие производства лишь в том случае, если бы она оградила себя от конкуренции со стороны других высокоразвитых стран. Но тогда она потеряла бы все рынки для собственного экспорта, так как конкуренты ответили бы тем же, а это - стратегия хаоса Ценой обратных структурных изменений стала бы колоссальная потеря в благосостоянии, даже если бы уровни занятости несколько повысились

Всякий раз, когда экономисты и ученые мужи категорически настаивают, что гражданам придется затянуть потуже пояса из-за того, что на рынок оказывают давление новые армии дешевой рабочей силы, они умалчивают о том, что в богатейших странах мира общий объем продукции продолжает расти В среднем доход на вложенный капитал по-прежнему увеличивается,, и даже быстрее, чем раньше. Поэтому нельзя сказать, что бедные страны отбирают у богатых их процветание.

На самом деле все наоборот. Во всем мире экономическая глобализация приносит все большую долю растущего благосостояния привилегированным слоям Севера и Юга - богатым владельцам собственности и капитала, а также высококвалифицированным профессионалам за счет остального населения Статистика Bundesbank об источниках частного дохода отражает тот факт, что и Германия, несмотря на сильные профсоюзы и высокие социальные затраты, уже давно подвержена этой тенденции. Еще в 1978 году в Западной Германии 54 процента доходов, остающихся после уплаты налогов, приходи лось на зарплаты и оклады. Остальное наполовину состояло из доходов от процентов и прибылей и наполовину из пенсий и платежей на социальные нужды Шестнадцать лет спустя, в 1994 году, доля зарплат и окладов за вычетом налогов упала до 45 процентов Теперь аж треть национального дохода попа дает к тем, кто, не работая, извлекает выгоду из процентов и корпоративных прибылей [21]

В свете этих данных конфликты, возникающие из-за всемирной экономической интеграции, означают не больше и не меньше чем борьбу за распределение, которая так же стара, как и сам капитализм Удивляет лишь то, что рыночным мистикам все еще удается скрывать эту простую истину как от себя, так и от широкой публики В Германии, например, споры о "местных факторах" становятся все более абсурдными и при водят к политически неверным решениям большого масштаба

Гельмут Коль рассыпался в похвалах. "Профсоюзы продемонстрировали исключительную готовность к сотрудничеству и дискуссиям", - льстил он представителям германских трудящихся. Их "альянс во имя занятости" дал "положительные результаты". Клаус Цвиккель, председатель IG-Metall, отраслевого профсоюза металлистов, проявил себя как "образцовый согражданин, умеющий доводить дело до конца", a IG-Chemie, профсоюз работников химической промышленности, заслуживал, по его мнению, "глубочайшего уважения и благодарности". Объекты его красноречия получили заверения в поддержке в трудные времена. "Я ученик Людвига Эрхарда. Наша партия никогда не будет придерживаться политики, ориентированной только на рынок; социальные условия также являются ее частью, вследствие чего никакого социального демонтажа не последует" (22). Так говорил канцлер еще в апреле 1996 года в телепрограмме, шедшей в наиболее благоприятное эфирное время. Всего лишь через два месяца те, кому были даны столь лестные оценки, организовали в Бонне крупнейшую со времен войны профсоюзную демонстрацию, чтобы выразить протест против того же самого канцлера и его политики. Далеко за 300 000 человек прибыло на 74 поездах специального назначения и 5400 автобусах, причем для того, чтобы выступить против разрушения социальных достижений, безработицы и урезания заработков с подачи государства, некоторым из манифестантов пришлось провести в пути целых 70 часов. Если правительство будет и далее придерживаться этой программы, заявил глава федерации профсоюзов DGB Дитер Шульте, "в нашей республике создастся обстановка, по сравнению с которой события во Франции покажутся слабенькой прелюдией" (очевидный намек на аналогичные действия французских профсоюзов за полгода до этого). На этот раз Коль нашел для своих когда-то столь покладистых партнеров другие слова, назвав их "профессиональными жалобщиками и сеятелями сомнений", у которых "на уме лишь защита эгоистических интересов" и которым "нет дела до будущего Германии" (23).

Времена в Германии меняются. Ныне, отбросив всякий камуфляж, консервативно-либеральное правительство агрессивно проталкивает все, чего годами добивалась капиталистическая элита страны. "Мы слишком дорого обходимся", говорит канцлер, но это "мы" относится только к зарабатывающим на жизнь в поте лица рабочим и служащим. Из уст в уста переходит выражение "эгоистические интересы". Премьер-министр земли Саксония, христианско-демократический прорицатель Курт Биденкопф, обнаружил аж "целую гору эгоистических интересов", которую надо "взорвать" (24). Вот эти интересы: выплата зарплаты по больничным, денежные пособия на детей, защита от необоснованного увольнения, пособия по безработице, предоставление работы государством, пятидневная рабочая неделя, ежегодный тридцатидневный отпуск и многое другое, что издавна входит в социальную составляющую рыночной экономики Германии. Несомненно, по международным меркам большинство германских трудящихся до сих пор выделяется своим положением в лучшую сторону, что вызывает восхищение и зависть во всем мире и в свое время позволяло политическим партиям страны делать "немецкую модель" лейтмотивом своих предвыборных кампаний. Но затем, в свете глобальной конкуренции, социальные достижения превратились в эгоистические интересы. Хотя правительственная программа, опубликованная в апреле 1996 года, и называется "За рост и занятость", нынче Коль и его министры со всей очевидностью решили поставить эгоистов на место. Их топор занесен над широким спектром достижений в сфере социальной защиты и оплаты труда. Впредь наказывать прекращением выплат будут даже женщин, которые, забеременев (разумеется, из чистого эгоизма), утрачивают трудоспособность.

Цель вполне ясна. Коль скоро машина глобальной экономики оставляет все меньше средств на оплату труда, людям, живущим на зарплату и пособия по социальному обеспечению, придется делить между собой меньшую совокупную сумму, вследствие чего каждому что-нибудь да достанется и уровень безработицы снизится. Подразумевается, что Германия должна учиться у Америки, где уровень занятости выше, но лишь за счет более низких заработков и социальных выплат, а также большего количества рабочих часов и худших условий труда. Один из германских агитаторов за повышение дохода от капитала сформулировал данный принцип достаточно четко:

"Для того чтобы снова иметь полную занятость, нужно на 20 процентов уменьшить суммарную зарплату". Это Норберт Вальтер, бывший директор Института мировой экономики в Киле, а ныне глава отдела экономических исследований Deutssche Bank, совет директоров которого регулярно награждается опционами на акции за заботу об "интересах акционеров" (25). Сделай этот банковский экономист подобное предложение несколько лет назад, он оказался бы в политической изоляции; сегодня же он знает, что на его стороне правительство. За это Вальтер и его товарищи по оружию могут благодарить кампанию, которая на протяжении многих лет велась в средствах массовой информации и где никакие искажения или фальсификации не считались слишком грубыми, если помогали обеспечить победу.

Одним из главных аргументов в этом пропагандистском сражении является то, что немецкое социально ориентированное государство стало непомерно дорогим. Или, согласно формулировке Вальтера, слишком много граждан имеют "приспособленческий менталитет" и предпочитают получать социальные пособия вместо того, чтобы взяться за работу. Безусловно, германская система социальной защиты во многом несовершенна. Существующие 152 формы пособий по социальному обеспечению организованы в какой-то мере хаотично, сопряжены с высокими административно-управленческими расходами и часто выплачиваются симулянтам, тогда как действительно нуждающиеся не могут оплатить тем, что получают, даже крышу над головой. Свыше 8 миллионов человек уже находятся за чертой бедности, и средств на то, чтобы вновь сделать их полноценными членами общества путем переподготовки и создания рабочих мест, не хватает. Но вот социально ориентированное государство, вопреки утверждениям, дороже обходиться не стало. В 1995 году во всех областях затрат на социальные нужды было выплачено почти триллион марок - в одиннадцать раз больше, чем в I960 году, однако национальный доход увеличился тем временем на ту же сумму. Таким образом, социальные затраты стоили Федеративной Республике в 1995 году немногим более 33 процентов ВНП. В 1975 году, за двадцать лет до того, эта цифра для

Западной Германии была почти такой же: 33 процента [26]. Если не учитывать Восточную Германию, то данный показатель был бы сегодня на 3 процента ниже.

Но вот что действительно кардинально изменилось, так это структура финансирования данных расходов. Почти две трети затрат на социальные нужды покрывается из взносов получающих зарплату и оклад. Но в силу того, что их доля в национальном продукте непрерывно падает вследствие безработицы и медленного роста заработков, вышеназванные взносы с годами приходится повышать до громадных размеров, с тем чтобы можно было в полном объеме выплачивать пенсии, пособия по безработице и деньги на лечение. Четыре миллиона безработных означает ежегодную потерю 16 миллиардов марок для одних только пенсионных фондов. Поэтому кризис германской системы социальной защиты почти полностью обусловлен кризисом занятости, а вовсе не чрезмерными запросами ленивого и избалованного населения. Для увеличения богатства страны и предотвращения неоправданного удорожания рабочей силы было бы логично проводить такую налоговую политику, при которой такие не вносящие своего вклада в социальные расходы категории работников, как чиновники, предприниматели и лица с высокими доходами, начали бы это делать. Правительство Коля, однако, движется в противоположном направлении. В рамках программы развития Восточной Германии оно разбазаривало средства, выделенные на социальные нужды, на всевозможные расходы, не имеющие ничего общего с их предназначением: от компенсаций жертвам репрессий со стороны правившей СЕПГ до выходных пособий увольняемым должностным лицам бывшей ГДР. Администраторы компетентных федеральных органов подсчитали, что, сняв с пенсионных фондов и фондов выдачи пособий по безработице и по болезни это финансовое бремя, для которого те вовсе не предназначены, можно было бы сразу же сократить социальные взносы до 8 процентов от суммы зарплат (27). Даже те, кто громче всех сетует на раздутые социальные расходы государства, вольны использовать эти взносы по собственному усмотрению. Так, с 1990 по 1995 год германские предприниматели и отделы кадров компаний досрочно отправили на пенсию три четверти миллиона работников, омолаживая свою рабочую силу за счет плательщиков взносов. При этом дополнительная нагрузка на пенсионные фонды составляла

15 миллиардов марок в год, что эквивалентно одному проценту совокупной зарплаты (28).

Не менее сомнительным способом заставлять граждан ФРГ снижать свои запросы являются настойчивые заявления, что в Германии стоимость труда выше, чем в других странах. В действительности же международные различия в уровнях почасовой оплаты значат не больше, чем разница между затратами на строительство в центре Франкфурта и в каком-нибудь пригороде Перлеберга. Реальное значение на мировом рынке имеют расходы по зарплате на единицу труда, или стоимость продукции, производимой такой единицей. Сравнив соответствующие показатели по всему миру, экономисты Хайнер Флассбек и Марсель Штремме из Германского института экономических исследований (DIW) в Берлине пришли к поразительным результатам. С 1974 по 1994 год расходы по зарплате на единицу труда в Западной Германии в пересчете на местные валюты выросли в общей сложности на 97 процентов, тогда как во всех остальных странах ОЭСР этот прирост в среднем составил целых 270 процентов (29). Выходит, немецкая машина эффективности определенно работала хорошо, и именно это и по сей день позволяет немецким компаниям лидировать на многих рынках. В июле 1996 года такие же выводы были сделаны экономистами мюнхенского института Ifo, одного из шести экономических исследовательских центров, консультирующих федеральное правительство. "Нигде средний реальный доход на одного работника не рос так медленно, как в Германии, - докладывали эксперты Ifo министерству экономики в Бонне. - Аналогичные цифры имеют место только в США. Эти данные подкрепляют точку зрения умеренных профсоюзов Германии и подтверждают, что высокая почасовая оплата при малом полезном рабочем времени оправданна в силу высокой производительности труда" [30].

Конечно, ни одна страна в мире не может на протяжении десятилетий продавать больше, чем она импортирует, без определенных последствий. В случае Германии результатом явился устойчивый рост курса дойчмарки по отношению к другим валютам. В итоге надбавки к зарплате, выбиваемые в каждом новом раунде переговоров, неизменно вскоре "съедались" обесцениванием заработков, деноминированных в других валютах. Таким образом, кризис Европейской валютной системы и проводимая Федеральным резервным банком Нью-Йорка поли- тика дешевого доллара толкали марку вверх, а доллар вниз, экспорт германской продукции принес в 1994 году на 10 процентов меньше, чем в 1992. Аналитики из DIW сообщали, что если принять во внимание указанные сдвиги обменных курсов, то видно, что динамика затрат в Германии примерно совпадает с таковой в других индустриальных странах. Тесно связанный с ассоциациями работодателей Институт германской экономики в Кельне также подсчитал, что расходы по зарплате на единицу труда в Германии в долларовом выражении сегодня приблизительно те же, что и в Америке (31).

На этом фоне заявление о высокой стоимости германских трудящихся, сделанное осенью 1995 года Олафом Хенкелем, бывшим главой IBM и нынешним президентом Федеральной ассоциации германской промышленности, прозвучало как беззастенчивая пропаганда. Он утверждал, что коль скоро немецкие компании ежегодно инвестируют за границей миллиарды марок, то при этом происходит своего рода вывоз рабочих мест. Или, как он выразился: "Рабочие места - это наиболее успешный предмет германского экспорта" (32). Это утверждение, произведшее в обществе эффект разорвавшейся бомбы и ставшее вскоре притчей во языцех, является, тем не менее, абсолютно ложным.

В подтверждение данного тезиса Хенкель произвел следующие вычисления. Начиная с 1981 года германские компании вложили в свои зарубежные филиалы 158 миллиардов марок. За тот же период их заграничный персонал увеличился на 750 000 человек. Следовательно, Германия "экспортировала" около 54 000 рабочих мест в год. На самом деле все обстоит иначе. Страна, имеющая в течение нескольких лет положительное сальдо торгового баланса, неизбежно экспортирует больше капитала, чем импортирует. По той же причине и в течение того же времени японские корпорации инвестировали в свои зарубежные отделения на 100 миллиардов марок больше, чем германские. Бальшая часть такого рода инвестиций делается не в экономики с низким уровнем заработков, а в другие индустриально развитые страны. Важнейшими направлениями германской экспансии являются Великобритания, Испания, Соединенные Штаты и Франция.

Важнее, однако, то, что новые рабочие места существуют только в теории. Это убедительно доказал Михаэль Вортманн из берлинского Института внешней экономики, который провел исследование зарубежных инвестиций германских компаний за последние десять лет [33]. Действительно, согласно статистике Bundesbank, с 1989 по 1993 год персонал германских компаний за рубежом увеличился на 190 000 человек, но за то же время германские инвесторы скупили иностранные компании, где работало в общей сложности свыше 200 000 человек. Значит, "экспортированные" рабочие места там уже давно были. Многие корпорации, разумеется, открывают новые предприятия: BMW строит завод в Южной Каролине, Siemens - на севере Англии, Bosch - в Уэльсе, Volkswagen - в Португалии и Китае. Однако при этом немецкие стратеги мирового рынка поступают с приобретенными иностранными компаниями точно так же, как и в самой Германии: рационализируют, перемещают и концентрируют. Кроме того, многие зарубежные приобретения делаются просто для расчистки рынка, когда за покупкой вскоре следует закрытие. Подводя итоги, приходится констатировать, что немецкие компании создают за границей так же мало рабочих мест, как и внутри страны. Дебаты о германской конкурентоспособности, как видно, полны несообразностей, противоречий и преднамеренно обманчивых формулировок. Все это, однако, не столь безобидно, как может показаться, и роковым образом отражается на политике. Уверовав в местническую риторику радикальных пропагандистов свободного рынка, правительство загоняет страну в клетку программы жесткой экономии, от которой больше вреда, чем пользы. В одном только государственном секторе к 1998 году должно исчезнуть порядка 200 000 рабочих мест. А когда иссякнут фонды для создания рабочих мест в Восточной Германии, еще 195 000 человек встанут в очередь за пособием по безработице. Урезание пособий по социальному обеспечению приведет к дальнейшему снижению покупательной способности внутреннего рынка. По мнению Хольгера Венцеля, главы ведущей германской ассоциации розничной торговли, из-за недостатка покупателей число рабочих мест в магазинах и универмагах будет ежегодно сокращаться на 35 000 (34). "Безработица питает сама себя", - предупреждает Вольфганг Франц, одно из пяти экономических "светил", работающих на федеральное правительство (35). Тем не менее министры утверждают, что альтернативы режиму жесткой экономии нет, и указывают на растущий дефицит государственного бюджета.

Этот аргумент также неубедителен. Бесспорно, с ростом безработицы государственные доходы от сбора налогов снижаются. Но те, кто залатывает бюджетные дыры, умалчивают о том, что они сами сознательно уменьшают размер этих доходов. С каждым годом компании и предприниматели получают все больше налоговых поблажек на федеральном и земельном уровнях, и одновременно власти закрывают глаза на перевод активов в оффшорные зоны. Ряд снижений налогов для акционерных компаний наряду с потоком выгодных списаний уменьшили налоговое бремя на прибыли корпораций с 33 процентов в 1990 году до 26 процентов в 1995, при этом государственные доходы из данного источника упали на 40 процентов (36). Еще в 1980 году налоги на прибыль составляли четверть доходов государства, и если бы сегодня было так же, то в государственной казне было бы на 86 миллиардов марок больше, чем сейчас, что в полтора раза превышает дополнительную задолженность, накопленную министром финансов в 1996 году. Не следует забывать и о том, что сама по себе программа жесткой экономии приведет к дальнейшему снижению налоговых поступлений. А с отменой налогов на личное имущество и коммерческий капитал в казну перестанут поступать еще 11 миллиардов марок.

Считается, что все эти меры должны упростить создание в Германии новых фирм и рабочих мест. Отдельные страны будут конкурировать друг с другом даже в налогообложении корпораций - так министр финансов Тео Вайгель оправдывает налоговые реформы, снижающие государственные доходы. Однако давно ясно, что надежда на то, что более высокие прибыли чуть ли не сами собой превратятся в новые предприятия и рабочие места, несбыточна. Между 1993 и 1995 годами корпоративные прибыли в Федеративной Республике увеличились в среднем на 27 процентов, а уровень инвестиций остался неизменным.

Противоречия германской заботы о местных факторах иллюстрируют основное заблуждение политики, делающей глобальную конкуренцию самоцелью: она не учитывает перспективы. Необузданное соперничество за овладение мировым рынком (труда) обесценивает трудовые ресурсы все более быстрыми темпами и, подобно состязанию между зайцем и черепахой, разворачивается вне поля зрения подавляющего большинства населения. При вступлении в это соперничество того или иного участника у него либо уже есть более дешевый конкурент, либо таковой появляется не сегодня-завтра. Те, кто "адаптировался", лишь вынуждают других адаптироваться в какой-нибудь другой области и вскоре обнаруживают, что настало время двигаться дальше. Независимо от того, что они делают, это игра, в которой большинство трудящихся заведомо обречено на проигрыш. Преимущество имеют только богатые и те, кто обладает (в данный момент времени) дорогостоящей квалификацией, - приблизительно одна пятая часть населения давних индустриальных центров. Даже профессиональные поборники неолиберализма вроде штаб-квартиры ОЭСР в Париже уже не могут отрицать, что мир движется к обществу 20:80. Слишком уж много статистических данных по доходам, указывающих на расширение пропасти между богатыми и бедными.

При всем том дальнейшее движение по спирали, ведущей вниз, отнюдь не предопределено и даже не является вероятным, как бы ни развивались события. Разработано большое число возможных контрстратегий. В основе любого изменения курса должно быть повышение стоимости труда. Даже либеральные экономисты не оспаривают тех огромных возможностей, что могла бы дать экологическая реформа налоговой системы. Постепенное долгосрочное удорожание энергопотребления не только стало бы противодействием угрозе для окружающей среды, но и повысило бы спрос на рабочую силу и замедлило бы развертывание технологий автоматизации производства. Рост транспортных расходов установил бы новые пределы транснациональному разделению труда. Передвижные склады комплектующих в виде бесконечных колонн грузовиков на автомагистралях перестали бы себя оправдывать.

В тщательно продуманном модельном расчете Германский институт экономических исследований продемонстрировал, что понемногу увеличивающийся с каждым годом экологический налог на жидкое котельное топливо, бензин, природный газ и электричество привел бы за десять лет к созданию в Германии более 600 000 рабочих мест. Минимизации энергопотребления можно было бы достичь главным образом за счет технических усовершенствований в строительстве и децентрализации производства самой энергии, что создало бы рабочие места для многих людей (37).

Еще больше рабочей силы понадобится, если сделать более дорогим потребление сырья. Аналитик Вальтер Штаэль опубликовал примечательный расчет на эту тему под интригующим названием "Западня ускорения, или Победа черепахи" [38]. Повышение цен на ресурсы обеспечило бы долговечным изделиям явное преимущество в части расходов перед их недолговечными и одноразовыми конкурентами и способствовало бы росту занятости. На примере автомобилестроения Штаэль показывает, что уже давно можно выпускать автомобили, шасси и блок двигателя которых служили бы двадцать лет вместо обычных ныне десяти. В случае модели, рассчитанной на десять лет, покупная цена составляет в среднем 57 процентов суммарных затрат, и только 19 процентов идет на ремонт. Однако за двадцать лет цена новой машины снижается до 31 процента всех расходов, а стоимость ремонта возрастает до 36. Если предположить, что расходы на автомобиль остаются такими же, как и в первом случае, то стоимость автоматизированного заводского труда была бы пропорционально ниже, а стоимость трудоемких ремонтных работ пропорционально выше.

Многое можно сделать и в других сферах. В системе здравоохранения, в переполненных школах и университетах, в восстановлении разоренных ландшафтов или обветшалых городов-спутников работы более чем достаточно. Сами по себе частное предпринимательство и рынок здесь бессильны. Создание соответствующих рабочих мест возможно лишь при условии субсидирования таких программ государством, в первую очередь муниципальными и районными властями.

Необходимые средства должны быть предусмотрены в бюджете. Можно без всякого вреда для экономики обложить налогом перемещение капитала через границу, создавая выгодный источник финансирования, предотвращающий удорожание труда. Еще больше дал бы запрет на перевод активов в оффшорные центры вроде Лихтенштейна или Нормандских островов, являющиеся своего рода черной дырой в мировой экономике, где с каждым годом все больше денег укрывается от налогообложения. Помимо чисто финансовой выгоды, в такой реформе заложено противодействие тенденции к перераспределению доходов снизу вверх.

Возражения против такого рода предложений очевидны. Связанные по рукам и ногам путами глобальной экономики, государства-нации, по крайней мере богатого Севера, в большинстве своем уже просто не в состоянии осуществлять столь радикальные реформы. На словах все партии германского Бундестага за эконалог, но на практике любая подобная инициатива отвергается, стоит тому или иному представителю промышленников намекнуть, что повышение цен на энергоносители вытеснит тысячи компаний за границу. Так демократия превращается в театр абсурда.

Выходит, что ключевой задачей на будущее является обретение вновь способности к политическим действиям, восстановление верховенства политики над экономикой. Ведь уже очевидно, что долго так продолжаться не может. Слепая адаптация к силам мирового рынка неумолимо подталкивает издавна процветающие общества к беззаконию и краху социальных структур, функционирование которых является гарантом их стабильности. Но рынкам и мультинационалам нечего [противопоставить той разрушительной силе, что исходит от растущего радикально настроенного меньшинства деклассированных и отверженных.