год 2010-й - более 30.000.000 обращений

Е.ГАЙДАР
директор ИЭППП, депутат Государственной Думы I созыва

Мы открываем конференцию на тему “Посткоммунистическая трансформация, опыт пяти лет”.

Со многими коллегами, собравшимися в этом зале, мы обсуждали проблемы посткоммунистической трансформации с середины 80-х годов на семинарах в Санкт-Петербурге, в Москве, на серии очень полезных семинаров, организованных в свое время Институтом прикладного и системного анализа в Спорное. Тогда выявился набор основных сюжетов, определились основные проблемы и дискуссионные вопросы, связанные с переходным периодом после распада коммунистического режима, и которые тогда представлялись наиболее интересными и наиболее важными.

Давайте просто вспомним, что нам было ясно и что не ясно более пяти лет тому назад, еще до начала реальных экономических реформ в посткоммунистическом мире.

Было ясно, что основные направления реформ, скорее всего, будут включать либерализационные мероприятия, мероприятия по финансовой стабилизации, по открытию экономики, структурные реформы.

Наши дискуссии шли по трем основным направлениям.

Первое - это блок проблем, связанных с тем, в какой мере постсоциалистическая экономика будет вести себя по меньшей мере в инфляционной и денежной области примерно так же, как ведут себя традиционные рыночные экономики. По этой проблеме существовало две точки зрения.

Первая из них состояла в том, что экономики эти настолько специфичны, что в них стандартные формы регулирования инфляционных процессов, скорее всего, не будут действовать, по крайней мере, не будут действовать надежно.

Другая точка зрения связана с тем, что стандартные зависимости между денежной массой, валютным курсом, темпом инфляции, спросом на деньги будут проявляться и в этих экономика, но может быть с некоторыми изъятиями.

Второй круг проблем был связан с альтернативой скорости реформы: максимально-решительные, радикальные реформы после развала социализма или постепенные, более медленные реформы.

Третий круг проблем, который очень активно обсуждался, - это проблемы, связанные с последовательностью преобразований: что раньше - либо приватизация, либо либерализация, либо демонополизация и т.д. И здесь тоже выявилось две наиболее широко представленные точки зрения.

Сторонники первой выступали за принцип, в соответствии с которым необходимо как можно быстрее начинать преобразования по всем основным направлениям реформ. И только сама неизбежная разная длительность либерализационных, стабилизационных и приватизационных мероприятий будет определять, что можно сделать на том или другом этапе.

Вторая точка зрения состояла в том, что можно и необходимо разрабатывать детальные программы постепенных реформ, где каждый следующий этап предполагает выполнение целого комплекса работ на предшествующем этапе.

На мой сегодняшний взгляд, опыт всех стран, выходящих из развалившегося социализма, позволяет дать достаточно определенный ответ на три когда-то главных и самых сложных и спорных вопроса.

Первое. Инфляция оказалась существенно более денежным феноменом после социализма, чем это предполагали даже самые горячие сторонники того, что она скорее всего будет идти так, как ей велит экономическая теория. И, кстати говоря, по вполне понятным причинам: мы вынуждены были жить в условиях высокой инфляции, как правило инфляции, превышающей 50-100% в год, а это как раз тот режим, для которого традиционное построение денежной теории оказывается наиболее применимым, и который в наибольшей степени позволяет надежно прогнозировать темпы инфляции, темпы валютного курса, скорость обращения денег и т.д. На мой взгляд, это полный провал неденежных теорий инфляции, теорий структурной инфляции, превышающей 50%, это в высшей степени бесспорный интеллектуальный результат последних 5 лет.

Второе. Сравнение опыта стран, пытавшихся проводить наиболее радикальные и наиболее последовательные реформы, и тех, кто пытался двигаться медленнее достаточно убедительно показывает, что только там, где реформы были наиболее радикальными и наиболее последовательными, достигнуты наиболее благоприятные экономические результаты. Именно там раньше всего начинается экономический рост, рост благосостояния, именно там, если посмотреть в динамике, наименьшее падение доходов за период преобразований или рост реальных доходов. Разумеется, здесь есть естественные проблемы разных стартовых условий. Был особый случай Венгрии - страны, которая далеко продвинулась по пути рыночных реформ к моменту развала социализма, где реформы были постепенными, так как готовились много лет. И тем не менее сегодня, сравнивая экономическое положение Венгрии с экономическим положением Польши или Чехии, мы видим, что сравнение это отнюдь не в пользу результатов более постепенной, более медленной трансформации.

Третье. Нигде не удалось решить проблемы приватизации и демонополизации до начала либерализационных мероприятий. Может быть присутствующие в этом зале приведут примеры удачно разработанных и выполненных поэтапных программ экономических преобразований, построенных по принципу “первая колонна марширует, вторая колонна марширует, третья колонна марширует и т.д.” Насколько мне известно, это не удалось нигде. Очень быстро проявилась разная временная протяженность различных реформенных мероприятий: наиболее короткая для инфляционных, более длинная для стабилизационных мероприятий, наиболее длинная для приватизационных мероприятий. Сегодня, на мой взгляд, в полной мере доказали свою бесплодность попытки разрабатывать программы реформ в форме подготовки диспозиции к битве при Аустерлице.

Прошедшие пять лет будут предметом самого тщательного изучения в рамках экономической теории, так же как и периоды гиперинфляции после Первой и Второй мировых войн, поскольку прошедший период дает много нового для понимания собственно экономических закономерностей. Самый естественный пример - прекрасная, я думаю многим здесь присутствующим известная, работа М.Бруно и В.Эстерли по взаимосвязи инфляции и экономического роста была выполнена на совокупности данных, не включавших посткоммунистические системы, но все, что произошло после развала коммунизма, подтверждает выводы, сделанные в этой работе, включая блестяще отмеченный стержневой порог - 40% годовых, начиная с которого инфляция в полной мере разрушительно действует на рост. Это один из примеров того, как опыт позволяет нам существенно углубить общетеоретические представления об экономике.

Я надеюсь, что эти вопросы принадлежат уже скорее экономической истории, экономической теории, что этот комплекс проблем уже решен, может быть с течением времени только Северная Корея и Куба столкнутся с аналогичными задачами, и для них это будет представлять практический интерес. Надеюсь, что в подавляющем большинстве стран этот тяжелый первый период после развала социализма уже завершен. Но именно поэтому сейчас, на мой взгляд, на повестку дня выступают другие более долгосрочные проблемы, связанные с посткоммунистической трансформацией, к решению которых мы только сейчас подступаем.

Когда мы назвали наш Институт Институтом экономических проблем переходного периода, многие наши коллеги несколько с юмором спрашивали: а сколько же мы предполагаем продлится этот переходный период? К сожалению, анализ долгосрочных экономических тенденций показывает, что родимые пятна социализма на возникающих рыночных экономиках будут проявляться на протяжении не месяцев и лет, а на длинной исторической перспективе. Именно они задают тот набор альтернатив в экономической политике постсоциалистических экономик и тот набор наиболее серьезных рисков для этих политик, с которыми будут сталкиваться в разных социально-экономических условиях все, кто выходит из социализма.

Есть довольно хорошо выявившиеся долгосрочные макроэкономические тенденции развития рыночных экономик. Скажем, тенденция постепенного роста доли ресурсов, перераспределяемых через государственный бюджет по мере роста уровня валового внутреннего продукта приходящегося на душу населения, когда есть, с одной стороны, свобода маневра от либеральных к социал-демократическим режимам, а с другой стороны, область допустимых значений, не позволяющая далеко перешагнуть за пределы имеющихся возможностей. Вы не найдете экономик с уровнем валового внутреннего продукта на душу населения в 3-5 тыс.долл., которые перераспределяли бы 40% своего валового внутреннего продукта через бюджет. Точно так же, есть известные закономерности, определяющие возможности маневра в области военных расходов по их доле в ВВП. Есть известные закономерности постепенного развития социальных программ, финансируемых за счет бюджета по мере роста экономического развития. С точки зрения всех этих закономерностей выходящие из развалившегося социализма экономики окажутся в аномальном положении, существенно отличающемся от условий, в которых находятся сопоставимые по уровню развития рыночные экономики, экономики не знавшие социалистического эксперимента.

Во-первых, даже после первых стабилизационных мероприятий постсоциалистические экономики получают в наследство государственные расходы, существенно более высокие, чем те, которые характерны для рыночных экономик этого уровня развития.

Во-вторых, и это особенно относится к России, существенно более высокие военные расходы, традиционно более высокая доля военного сектора в экономике, чем та, которая характерна для рыночных экономик, не знавших социализма.

В-третьих, они получают уровень развития социальных программ, отнюдь не слишком расточительный по стандартам наиболее богатых и обеспеченных рыночных экономик, но существенно более высокий, чем тот, который характерен для стран их уровня развития.

И, в-четвертых, они получают экономику, в которой нет сложившейся традиции легитимизации частной собственности и нет традиций, легитимизирующих складывающееся распределение доходов.

На мой взгляд, этот набор специфических черт задает основные точки напряжения в долгосрочном экономическом развитии этих стран. Я не знаю примеров, когда бы существенные и ставшие привычными социальные программы были без катастрофических социальных и политических последствий отменены. Вопрос - как и почему они сложились - вопрос интересный для экономической истории. Надо понять, что если определенный набор социальных гарантий, начиная от пенсионной системы и кончая бесплатным образованием и здравоохранением, установился и стал привычным, то любые попытки свернуть эти гарантии заведомо невыполнимы, по меньшей мере, они заведомо невыполнимы в условиях демократии. Это задает область допустимых значений.

Если это так и если уровень социальных программ, доставшийся в наследство, крайне высок по стандартам рыночных экономик, это значит, что область допустимых значений для дотаций и военных расходов существенна ниже, чем для рыночных экономик, не знавших социализма. Тайвань мог позволить себе успешно развиваться, имея военные расходы, характерные для устойчивых рыночных экономик, потому, что он очень постепенно развивал любые другие формы нагрузки на свой бюджет. Для постсоциалистических экономик возможности маневра в области военных расходов существенно ниже, чем область маневра для стран, не прошедших социализм. Точно так же абсолютно неоправданными являются ссылки на дотации, которые используются в рыночных экономиках, не прошедших социализм, как обоснование возможности и допустимости такой широкомасштабной практики в наших условиях, поскольку у них иная история, у них нет этого сформировавшегося уровня не снижаемых социальных программ.

Короче говоря, это означает, что условия экономической политики, финансовой политики, по меньшей мере в двух областях - в области дотаций и военных расходов, - являются более жесткими для постсоциалистических экономик, чем для экономик, не прошедших социализм. И здесь на самом деле выявляется вполне понятная стратегическая альтернатива, сопоставимая со стратегической альтернативой выбора медленных и постепенных или быстрых и решительных реформ. Это либо осуществление программ, позволяющих существенно повысить эффективность использования средств, направляемых на реализацию социальных программ, с контролем за динамикой этих расходов, не допускающих их разбухания при неэффективных тратах, и одновременные меры, позволяющие резко ограничить расходы по другим направлениям государственного бюджета. На этой основе обеспечивается преодоление финансового кризиса и создается база устойчивого экономического роста.

Непоследовательные колебания приводят к возврату к популистской политике дотаций и к попытке броситься по пути демилитаризации экономики. Но тогда совершенно неизбежен острый финансовый кризис, неразрешимы в среднесрочной перспективе финансовые проблемы, неизбежны перемежающиеся периоды краткосрочных стабилизационных усилий и периоды экономики поппулизма, хорошо известные многим из присутствующих по опыту ряда латиноамериканских государств.

Короче говоря, в этом случае мы получаем хроническую ситуации нестабильности, которая в силу уже нам хорошо понятной и проверенной зависимости между инфляцией и темпами экономического роста, блокирует возможности последнего, порождает дополнительный перераспределительный конфликт и сильнейшее политическое напряжение, связанное с попытками восстановить механизм подавленной инфляции, хорошо известный по нашему экономическому прошлому.

Вот, на мой взгляд, та довольно жесткая развилка, перед которой мы находимся. Конечно, есть вполне очевидные, хотя и печальные для нас взаимосвязи между тем, как решался первый набор проблем - радикальные или постепенные реформа, - и тем, в какой степени соответствующие страны имеют шансы решить второй набор долгосрочных проблем. Ясно, что там, где реформы были наиболее радикальными и давними мы видим экономический рост. Шансы создать базу устойчивого развития там существенно выше, чем в экономиках, которые, испытали дополнительные издержки непоследовательных и колеблющихся реформ. Тем не менее, нет оснований полагать, что эта зависимость является жесткой и заданной и, на мой взгляд, любая ответственная политика в посткоммунистических странах в значительной степени определяется тем, в какой мере мы сможем отойти от развального сценария и задать дорогу для структурных реформ, закладывающих базу устойчивого роста.

А.ИЛЛАРИОНОВ
директор Института экономического анализа

Е.Т.Гайдар упоминал работу Майкла Бруно и Вильяма Эстерли, посвященную взаимосвязи между инфляцией и долгосрочным экономическим ростом. Работа была сделана на материале более чем 130 стран мира за более чем 30-летний период, с 1960 г. по 1992 г. Нечто подобное мы постарались сделать на примере более чем 30 стран Центральной и Восточной Европы, бывшего Советского союза, стран, находящихся в переходном периоде.

Мы обнаружили некоторые закономерности, о которых я и хотел бы рассказать.

Первое. Инфляция во всех без исключения странах является денежным явлением. Есть два основных параметра: это темпы прироста денежной массы и динамика скорости денежного обращения, которые практически полностью описывают динамику последующей инфляции. Для каждой страны существуют свои удельные веса этих факторов, но только два этих параметра определяют динамику инфляции.

Попытки найти структурные или какие-либо еще факторы инфляции, к сожалению, ни к чему не привели. Динамика денежной массы является определяющей, независимо от того, какими причинами этот род денежной массы вызван. Основным фактором является, безусловно, бюджетный дефицит, причем, я бы сказал - расширенный бюджетный дефицит. Не только бюджетный дефицит на кассовой базе конкретного бюджета, но и расширенный бюджетный дефицит, учитывающий финансирование народного хозяйства, предприятий, посевных кампаний и многих других вещей. Но сюда же, к сожалению, входит и увеличение денежной массы за счет прироста валютных резервов, если это происходит в тот момент, когда спрос на национальную валюту не растет. Если спрос на национальную валюту остается прежним или падает, то прирост валютных резервов сопровождается приростом денежной массы, который носит инфляционную природу. Тот самый случай, который отмечен в России в 1995 г. Действительно, произошел прирост валовых валютных резервов страны на 8 млрд. долларов, который носил инфляционную природу. Именно эта инфляция съела реальные денежные доходы российского населения.

Вторая закономерность, которая была полностью подтверждена на примере бывших республик Советского Союза. Критерием финансовой стабилизации, т.е. критерием достижения той ситуации, с которой начинается реальный экономический рост, реальный рост уровня жизни населения, зарплаты в любом измерении - в долларовом эквиваленте или в национальной денежной единице с учетом индекса цен - является уровень годовой инфляции не более 40%, или 2,8% в месяц.

Те страны, которые добились снижения инфляции до 40% в год и ниже, приступают к экономическому росту, что блестяще продемонстрировали страны Балтики, Армения, и что, видимо, в следующем году продемонстрируют Молдова, Киргизия и, возможно, Грузия, поскольку темпы инфляции в Армении и Грузии в этом году, очевидно, окажутся самыми низкими на территории бывшего Советского Союза, даже ниже, чем темпы инфляции в балтийских странах.

Третья закономерность. Из двух крайних вариантов достижения финансовой стабилизации - радикального варианта быстрого достижения, который получил публицистическое название шоковой терапии и постепенного, градуалистского - не обнаружилось ни одного случая победы над инфляцией в случае применения постепенного, или градуалистского метода.

Во всех случаях финансовая стабилизация была достигнута в результате осуществления комплекса радикальных мер. К этому можно добавить, что вся мировая экономическая история не знает случаев достижения финансовой стабилизации с помощью градуалистских мер. Единственный такой случай - это Чили в 1975-1978 гг., когда именно градуалистский метод достижения финансовой стабилизации имел успех, но этот успех был обусловлен диктаторским социально-политическим режимом. В условиях политической демократии или относительной политической демократии этот вариант не проходит.

Четвертая закономерность. Низкие темпы роста денежной массы обусловливаются прежде всего сбалансированностью фискальной сферы: либо отсутствием бюджетного дефицита, либо, в крайнем случае, размерами дефицита расширенного бюджета, не превышающими 1% ВВП. Опять же не было обнаружено случаев достижения финансовой стабилизации, если бюджетный дефицит страны выходил за эти пределы.

Было, правда, несколько исключений. Это Албания в 1992 г., Киргизия в 1994 г., Армения и Грузия в 1995 г., где бюджетный дефицит превышал 1%. В этих случаях финансовая стабилизация наступала тогда, когда бюджетный дефицит практически полностью финансировался из-за рубежа в виде внешнего кредитования международных финансовых организаций или грантов, предоставленных из-за рубежа. Для такой страны как Россия с дефицитом бюджета в размере 3,85% ВВП, как это планируется на 1996 г., это означает, что необходимые ресурсы измеряются цифрой порядка 20 млрд.долл. Нетрудно представить, что такой суммы международное финансовое сообщество представить не может, и, возможно, это и к лучшему, потому что в случае предоставления кредита увеличиваются размеры внешнего долга страны, осложняется проблема обслуживания и выплаты внешнего долга. И таким образом относительно краткосрочная проблема финансовой стабилизации плавно перетекает в средне- и долгосрочную проблему обслуживания и выплаты внешнего долга.

Пятая закономерность касается достижения финансовой сбалансированности в долгосрочном плане, которое осложнено, по крайней мере, двумя очень важными факторами, находящимися практически вне сферы воздействия любой государственной власти. Это, во-первых, неизбежное падение ВВП на первых этапах осуществления реформ в силу того, что экономика производит огромное количество излишней продукции и услуг, не находящих платежеспособного спроса на национальном и внешнем рынках и, соответственно, падение объемов налоговых поступлений. И, во-вторых, опять же неизбежное падение доли налоговых изъятий в ВВП, по крайней мере, на первых этапах. В дальнейшем титанические усилия предпринимаемые правительствами либо не дают эффекта, либо дают очень незначительный эффект.

В этих условиях добиться фискальной сбалансированности можно только одним способом - уменьшением доли государственных расходов в ВВП, уменьшением доли государственного потребления в ВВП. Только те страны, у которых реально снизились уровни государственных расходов и государственного потребления к ВВП, добились устойчивой финансовой стабилизации, устойчивых темпов снижения инфляции. В Армении доля государственных расходов сократилась с 69% в 1993 году до 26% в 1995 году, что позволило снизить среднемесячный темп инфляции до 1,9%. Соответствующее сокращение произошло в Литве до 25% ВВП, в Грузии - до 24%, в Молдове - до 16% и т.д.

Те же страны, которые пытались, по тем или иным причинам, удерживать уровень государственных расходов в процентах к ВВП на прежнем уровне и на уровне, превышающем 33-35%, неизбежно срывались в более глубокую инфляцию, либо неизбежно приходили к возрастанию бюджетного дефицита, который, соответственно, приводил к увеличению внутреннего и внешнего долга, как это продемонстрировала Венгрия. Такие страны сталкиваются с проблемой реальной невозможности обслуживать и выплачивать внешний и внутренний долг. Таким образом, краткосрочные проблемы переходят в разряд долгосрочных.

Подводя итоги, могу сказать, что настоящие реформаторы должны быть прежде всего государственниками, ибо они стремятся к построению хорошего, эффективного государства, а эффективное государство не может быть большим, не может быть дорогим. Это государство, которое не поглощает значительную долю ВВП на свое потребление, не перераспределяет значительную долю ВВП через свой бюджет. Таким образом, главная задача для реформаторов - сокращать государственные расходы, сокращать государственное потребление и, безусловно, не простым сокращением, а проводя реформы в тех сферах, в которых необходимо: военная сфера, социальная сфера, сельское хозяйство и т.д.

В.ГЕЛЬБРАС
профессор ИСАА МГУ им.М.В.Ломоносова

Я хотел бы поделиться с Вами некоторыми соображениями, тем более, что здесь уже были затронуты два вопроса, которые, как показали наши исследования, являются чрезвычайно важными. Первый вопрос - о человеке, второй - о государственном регулировании.

Мы пришли к выводу, что существуют культурно-исторические доминанты развития. Под ними мы понимаем ту связь, которая соединяет народ в нацию, ту связь, которая связывает сегодняшних людей со вчерашним днем. Это своеобразный генотип исторической нации. И в этой связи в отношении России мы выдвинули несколько доминант.

Первая доминанта. Государство является высшей общностью, во главе которой всегда стоял и стоит харизматический лидер. Воля государства реализуется многочисленным чиновничеством, мощным централизованным образованием с тесными вертикальными и горизонтальными узами. Они обеспечивают равномерное давление государства по всей территории страны.

Вторая доминанта. Отдельный человек, семья, любая группа населения являются всего лишь низшими малозначащими частичками высшей общности и все их стороны жизни на протяжении веков определялись государством.

Третье. Государственная собственность всегда являлась и остается сейчас высшей формой собственности. Все остальные формы собственности у нас испокон веков регулировались государством и дозволялись только в той мере, в какой они служили укреплению мощи государства.

Четвертое. Человеческая личность формировалась в условиях зависимости от власти, но не от собственности. И многовековая крепостная зависимость все еще сказывается на уровне развития личности в нашей стране.

Пятое. Товарно-денежные отношения в России никогда не определяли основ жизни населения. Жизнь людей от рождения до кончины определялась сословными отношениями, неслучайно сейчас столь велико стремление возродить эти сословные отношения.

Шестое. В стране отсутствовали демократические традиции, нормы, институты. Господствовали отношения типа государство - подданный. Поэтому надежда на то, что можно быстро создать правовое государство просто приучив людей к рынку, на мой взгляд, является утопией. Нам придется пройти очень длительный путь. И неслучайно все наши реформы перемалываются генотипом культуры. Народ приспосабливает их к определенным привычкам, нормам, которые он принес с собой из далеких времен.

В этой связи нужно сказать несколько слов и о государственном регулировании. Наши исследования показали, что характер реформ в значительной степени определяется особенностями страны. Под особенностями страны мы понимаем некие базовые условия существования нации, народа, которые не зависят от воли людей. Таких особенностей у России несколько.

Первое. Это Север и приравненные к нему регионы, составляющие более 60% территории страны. В условиях рынка эти территории, а практически значительная часть Западной Сибири, Восточной Сибири и Дальнего Востока, оказываются абсолютно неконкурентоспособными.

Второе. Растянутость транспортных коммуникаций, железнодорожные и электроэнергетические монополии. В условиях рынка свободных тарифов мы получаем сейчас эффект, когда Западная, Восточная Сибирь и особенно Дальний Восток автоматически выдавливаются из общеэкономического пространства страны.

Третье заключается в том, что значительная часть территории страны находится в зоне рискованного земледелия. Слишком велики различия между отдельными регионами страны в климате, в характере почв и т.д. Если государство не будет здесь проводить очень разумной рыночной политики, мы получим автоматически неконкурентоспособные регионы страны.

Четвертое. Неравномерность экономического, социального и культурного развития отдельных регионов. Строго говоря, у нас много говорят о том, что мы евразийское государство. На самом деле наш народ пока еще территориально не самоопределился. У нас ничтожна численность населения в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. Мы еще не встали полностью на той территории, на которой мы живем. В результате мы имеем неравные стартовые условия для вступления в рынок. Регулировать, смягчить ситуацию может в этих условиях только государство.

Пятое. Неравномерность развития неразрывно связана со слабой заселенностью отдельных регионов, о чем я уже сказал, просто здесь хочу это подчеркнуть особенно. У нас почему-то все время вспоминаются слова Ломоносова: Россия будет прирастать Сибирью. Он в своем трактате говорил о том, что мощь государства заключается не в его территории и даже не в ресурсах, а в населении.

Шестое. Техногенное развитие и агрессивное наступление на среду обитания предопределило сейчас и чрезвычайно сложную экологическую ситуацию в отдельных регионах страны. Если Данилов-Данильян говорит о том, что мы можем славить Бога за то, что 2/3 территории еще не подвержены индустриализации и это спасет нас в экологическом смысле, то я думаю, что уповать на это не следует. Есть, увы, глобальные процессы, есть процессы внутри страны, которые необходимо регулировать только либерально-государственной политикой.

М.ДОМБРОВСКИ
директор Центра социальных и экономических исследований, в 1990-1991 гг. за-меститель министра финансов Польши

Продолжая ряд выступлений о сравнительном опыте разных стран, я хочу сказать несколько слов о вопросах, которые, с моей точки зрения, были очень сильной детерминантой реформ на территории бывшего Советского Союза, - это вопрос существования рублевой зоны и вопрос понимания форм экономической интеграции стран бывшего СССР. Я не буду здесь представлять всю историю распада рублевой зоны. Но я хотел бы сказать, какие это имело последствия для процесса реформ и какие ошибки были допущены теми, кто поддерживал достаточно долгое существование или перспективу возобновления рублевой зоны.

Окончательным временем распада рублевой зоны можно считать осень 1993 г., когда почти все страны бывшего СССР, кроме Таджикистана, ввели свои собственные валюты. В России отрицательные последствия почти двухлетнего продолжения формального существования рублевой зоны уже после распада СССР более или менее известны: это отрицательно повлияло на шансы стабилизации в 1992 г. и в первой половине 1993 г., и только после прекращения существования рублевой зоны, можно было предпринять серьезные попытки более жесткого контроля за денежной политикой. Я не хочу сказать, что существование рублевой зоны и кредит для других государств бывшего СССР был единственным или даже главным фактором денежной экспансии, потому что, очевидно, были другие, более сильные источники денежной экспансии в 1992-1993 гг.: прежде всего, внутренняя кредитная экспансия, а также финансирование бюджетного дефицита. Но все-таки, по разным оценкам, в 1992 г. размеры кредитования государств СНГ составляли от 7 до 9% ВВП, в 1993 г. - около 3% ВВП.

Для других стран бывшего Союза существование рублевой зоны, затормозило процесс начала макроэкономической стабилизации. И, как следствие, - запоздание с началом настоящей трансформации экономики, поскольку без макроэкономической стабилизации - первоначального этапа - сложно надеяться на успех трансформации в других областях экономики. Если мы посмотрим на опыт отдельных стран, то не найдется практически ни одной страны, которая смогла бы стабилизировать экономику, победить инфляцию до выхода из рублевой зоны, и тем балтийским государствам, которые решили это сделать раньше, а также Киргизстану, который относительно рано ушел из рублевой зоны (в мае 1993 г.), удалось раньше стабилизировать экономику.

Что касается технической стороны вопроса, то здесь необходимо назвать две даты, которые были поворотными пунктами существования рублевой зоны. Первая дата - это начало июня 1992 г., когда ЦБ России была введена система ежедневного балансирования корсчетов. Второй поворотный пункт - конец июля 1993 г. Это известный обмен рублевых купюр в России, который практически прекратил существование рубля как совместной наличной валюты. До июля 1992 г. не существовало технической возможности контроля кредитной экспансии в другие республики. Практически существовала единая денежная зона с пятнадцатью независимыми центральными банками. С июля 1992 г. с введением системы ежедневного балансирования корсчетов существовала уже техническая возможность разграничения безналичного денежного оборота. С этого момента были уже разведены денежные системы всех стран бывшего Союза. Другой вопрос, что уже по политическим причинам ЦБ и правительство России не могли и не хотели приостановить выдачу так называемых технических кредитов странам СНГ.

Конечно, возникает вопрос: можно ли было раньше провести разведение денежных систем даже в такой грубой форме, как это было сделано? Система корсчетов существовала с марта-апреля 1992 г. Мне кажется, что можно было немного раньше это сделать и избежать того, что случилось поздней весной 1992 г. - огромного вливания кредитных денег в российскую экономику путем операций взаимозачета, проведенных национальным банком Украины.

Каковы же причины такого долгого существования рублевой зоны и почему со стороны России и ее партнеров раньше не было решения прекратить существование рублевой зоны? Один из факторов, который можно рассматривать в этой связи, - непонимание последствий существования рублевой зоны, которое было не только среди многих политиков и экономистов России и других стран бывшего союза, но и среди многих западных экспертов. К сожалению, в 1992 г. серьезности этого вопроса не понимал до конца и МВФ, который только с начала 1993 г. начал более активно советовать отдельным странам бывшего Союза введение собственной денежной системы. Практически до конца 1992 г. позиция МВФ никогда не была здесь жесткой, так как все-таки сохранялась иллюзия возможности существования совместной денежной зоны.

Если рассмотреть еще и политические и экономические причины незаинтересованности в прекращении существования рублевой зоны, то, во-первых, это политические амбиции восстановления в той или иной форме Советского Союза, которые существовали и существуют до сих пор. Во-вторых, существовала заинтересованность предприятий-экспортеров, которым в условиях ограничения появления барьеров спроса в самой России было выгодно поставлять товары на довольно несложный, нетребовательный рынок других стран СНГ. В других странах бывшего союза, особенно таких как Беларусь, Казахстан, другие страны Центральной Азии, играла роль прежде всего надежда на дальнейшую финансовую поддержку России, связанную с существованием рублевой зоны. Были также надежды на продолжение поставок дешевого сырья, которые не связаны с существованием или отсутствием совместной валюты, однако некоторые российские политики давали понять своим партнерам в странах СНГ, что продолжение этой практики поставок тесно связано с существованием или отсутствием совместной валюты. Я достаточно внимательно следил за процессом переговоров по российско-белорусскому союзу в 1994 г., когда этот аргумент присутствовал у обеих сторон. Кроме того, во многих странах сохранялись иллюзии того, что существование совместной денежной зоны позволит продолжать поставку продуктов перерабатывающей промышленности этих стран на российский рынок. Тогда еще не ощущалось сильных изменений российского рынка с точки зрения структуры спроса и приоритетов потребителей.

Может возникнуть сомнение в целесообразности обсуждения этого вопроса теперь, когда все страны СНГ уже ввели собственные валюты. Ведь практически это вопрос экономической истории, исторических обсуждений. Однако мне думается, что это не так. Если посмотреть на предвыборные дискуссии в России, на такие официальные документы как сентябрьский Указ Президента “О стратегических направлениях интеграции со странами СНГ”, на очередные документы СНГ, то станет очевидна попытка хоть и на политическом, пропагандистском уровне продолжить работу в этом направлении. В упомянутом Указе Президента предлагается: во-первых, укрепить и расширить таможенный союз, во-вторых, ввести платежный союз, и, последний этап - вернуться к совместной валюте или рублю как резервной валюте всех стран СНГ. На мой взгляд, предположение о роли надежной резервной валюты для российского рубля достаточно наивно в ситуации, когда Россия занимает одно из последних мест по темпам преодоления инфляции. Конечно, например, на Украине, в Таджикистане или Туркменистане инфляция выше, однако Россия уже не лидер макроэкономической стабилизации на территории бывшего Союза. Я совсем не понимаю также, какую роль мог бы играть платежный союз в ситуации, когда почти все валюты стран бывшего союза конвертируемы.

Что касается таможенного союза, здесь вопрос более сложный. На первый взгляд, ничего плохого в устранении торговых барьеров нет, и, скорее всего, надо поощрять такой процесс. Если же мы рассмотрим более подробно, что означает таможенный союз, то появится много сомнений. Таможенный союз означает отсутствие любых торговых барьеров, прозрачные границы между членами этого союза и совместные торговые границы в отношении третьих стран.

Во-первых, надо сказать, что практически во всех странах - участниках таможенного союза, я имею в виду Россию, Белоруссию, Казахстан, не доведен до конца процесс либерализации внешней торговли. Существуют, например, экспортные пошлины, которых в нормальной рыночной экономике нет. Есть и другие моменты, которые отличают степень внешнеэкономической либерализации этих стран от нормальных рыночных. Ни одна из стран - членов таможенного союза не является членом ГАТТ или мировой организации торговли, и все страны имеют еще очень большие проблемы на пути членства в этих организациях. Я думаю, что в этих условиях попытка создания совместной таможенной зоны может тормозить процесс приспособления этих экономик к стандартам всемирных торговых организаций.

Второй очень практический аргумент - существование таможенного контроля и налоговой администрации в отдельных странах. Известно, что таможенный контроль - это не только инструмент торговой политики, но и инструмент прежде всего фискальной политики, и для того, чтобы эффективно существовал совместный и действенный контроль, нужны очень эффективная фискальная система и таможенная администрация, которые практически отсутствуют во всех этих странах. Это может означать, что создаются дыры в системе налогообложения, которые будут помогать уклонению от налогов.

В-третьих, я думаю, что существует вопрос выгоды совместных денежных тарифов для стран - членов этого союза. Геополитическая конфигурация этого союза означает, что Россия является его главным партнером, так что другие страны будут вынуждены более или менее подчиниться российской торговой политике. По поводу самой российской торговой политики можно высказать много критических замечаний. Например, высокие пошлины на автомобили вряд ли служат реструктуризации российской экономики. И хотя эта торговая политика России, скорее всего, исходит из соображений защиты домашнего производства, зачем это нужно, например, Казахстану, Киргизстану или Таджикистану? Попытка расширить таможенный союз на другие страны (речь идет, хотя и только на политическом уровне, о кавказских государствах и других государствах Средней Азии) будет усложнять их существование: или таможенный союз может оказаться похожим на другие договоры СНГ, оставшиеся только на бумаге, или же будет источником постоянных конфликтов и будет задерживать процесс реструктуризации экономик отдельных стран.

Что касается оптимальных предложений, я думаю, что на нынешнем этапе, когда практически все отдельные страны бывшего Союза должны производить серьезную реструктуризацию экономики, самым оптимальным решением был бы договор о свободной торговле, который бы снижал или вообще снимал пошлины во взаимной торговле, но без отказа от собственных таможенных границ отдельных стран.

Я хотел бы возвратиться к вопросу, о котором упомянул раньше. Многие политики и экономисты, не только в странах бывшего Союза, но и на западе, считали, что существование рублевой зоны может оказаться выгодным для экономики бывшего Советского Союза, что оно замедлит как спад внешнереспубликанской торговли, так и спад производства.

Когда же выгодно существование совместной валюты? Я бы выделил два аспекта: экономический и политический.

Исходя из теории оптимальной валютной территории, можно сказать, что бывший Советский Союз никогда не отвечал ее требованиям, так как не было свободного движения факторов производства, структура экономики была крайне асимметрична. Любой внешний шок в разной степени влиял на отдельные регионы Союза. Есть данные, показывающие очень высокую концентрацию торговли между республиками бывшего СССР в отличие от достаточно низкого уровня торговли с внешним миром. Но эти данные не могут быть доказательством того, что бывший Союз являлся оптимальной валютной территорией, поскольку большинство этих торговых связей поддерживалось административным путем, не учитывающим рациональной специализации производства. Кроме того, экономика бывшего Союза была закрытой экономикой с государственной монополией внешней торговли. Но если снять влияние административных факторов, окажется, что, например, для предприятий Дальнего Востока, оптимальным экономическим партнером очень часто являются не предприятия Москвы и Санкт-Петербурга, а предприятия Китая и Японии. Я не предлагаю территориального раздела России, но надо учитывать, что с точки зрения теоретических основ Россия не выглядит оптимальной валютной территорией. На практике это означает, что надо проводить очень серьезную работу по внутренней либерализации экономики, чтобы устранить барьеры свободного движения капитала, рабочей силы и самих товаров. А кроме этого, надо считаться с тем, что большие межрегиональные фискальные трансферты будут необходимы внутри самой России еще очень долгое время.

Этот фактор приводит нас ко второму аспекту существования совместной валюты. Это политический эффект. Во-первых, конечно, если есть какие-то ограничения - технические, политические, культурные, - свободного движения рабочей силы, капитала, то неизбежны большие фискальные трансферты. В условиях независимого существования отдельных республик бывшего Союза вряд ли можно ожидать политического согласия на продолжение таких государственных фискальных трансфертов.

Во-вторых, обязательным условием существования совместной валюты является согласованная денежная и фискальная политика. Трудно ожидать существования совместной валюты без согласованного экономическим законодательством стран совместного рынка. Было очевидно с самого начала, что такой консенсус невозможен. Но по разным политическим и историческим причинам этот вопрос не всеми был осознан в 1991 г. Тогда не было политических предпосылок существования совместной валюты на территории Советского Союза, потому что союзный Центр потерял контроль над политикой России и частично над балтийскими республиками. Тем более такие условия не существовали в 1992 г. и не могли существовать дольше. Предложения о платежном союзе, которые выдвигались много раз разными экспертами и о котором я упоминал раньше, во-первых, в условиях конвертируемости валют уже вообще не имеет смысла, а во-вторых, для существования такого союза нужен хотя бы минимальный политический консенсус, минимальное политическое доверие, доверие стабильности, что так же очевидно.

С.ВАСИЛЬЕВ
заместитель министра экономики России

На нынешнем этапе задачи экономической политики усложняются многократно. Это вызвано переходом от этапа либерализации, стабилизации к этапу, условно говоря, созидательному, этапу, на котором мы должны начинать регулировать ту рыночную экономику, которую мы создали. Я назову несколько сфер, где это крайне актуально. Первая сфера всем известна - это регулирование финансов, в том числе и банковское регулирование. Вторая - регулирование естественных монополий. Третья- это реформы в сфере социальной политики, пенсионная реформа. Все это требует огромных организационных, административных и интеллектуальных усилий.

Я хочу заметить, что в первые четыре года реформ основные интеллектуальные силы могли быть сосредоточены на макроуровне. Условно говоря, чтобы либерализовать цены, либерализовать внешнюю торговлю, объем интеллектуальных усилий не очень велик, в основном нужна политическая воля. Если мы вспомним все революционные перипетии в экономике России в последние четыре года, то мы увидим: что делать - было ясно почти сразу, как и то, что делать это все придется очень долго и с большими политическим проблемами.

Сейчас ситуация изменяется. Содержательная проблема не решена, и более того, даже если будет общая концепция, то воплощение каждого из этих регулирующих параметров требует колоссальных усилий на микроуровне - интеллектуальных, политических, административных. Здесь мы сталкиваемся с рядом проблем.

Проблема, которая хорошо известна, - это проблема исполнителей. Все реформы все равно должны проводить чиновники. Не надо питать иллюзий, что это может быть сделано вне госаппарата. Здесь есть две проблемы. Первая - отсутствие традиций госслужбы. Вся традиция советской госслужбы опиралась на двухуровневую систему с парткомами. Она была работоспособна, но ее уже нет. Система западных традиций госслужбы и мотивационные механизмы госслужбы фактически отсутствуют, их надо строить. Второе - низкая квалификация чиновников. Я говорю не о том, что люди необразованны, просто этих проблем не было 10 лет назад.

В неявном виде сформировалось два подхода к практике построения системы экономического регулирования в России. Первый подход исходит из того, что у нас нет рыночных традиций, мы строим все заново, значит возьмем некое модельное законодательство и пересадим его на российскую почву. Во втором подходе более явно стремление учитывать ряд национальных и исторических особенностей. Если мы начнем насаждать иностранную модель законодательства, то будем постоянно входить в противоречие с российской реальностью. Поэтому надо сначала посмотреть, как российский рынок работает и с учетом особенностей этого рынок постепенно настраивать законодательство.

Собственно говоря, практика идет и по тому, и по другому пути. С этим связан смысл существования президентских указов, постановлений правительства. Эта нормативная база потихоньку работает, потом практика приспосабливается к этой базе, потом база приспосабливается к практике. Затем, уже через некоторое время, формируются более устойчивые документы. Гражданский кодекс принимается на четвертый год существования рыночной экономики. Хотя, если говорить о Гражданском кодексе, я считаю, что это очень хороший пример первого подхода, т.е. конструктивного вмешательства в экономическую практику. Сейчас ощущается, насколько сильно влияние Гражданского кодекса на всю практику. Сама идея принятия Гражданского кодекса и его нынешний вид, были очень плодотворны, потому что Гражданский кодекс позволил осуществить немедленную чистку законодательства от всех временных актов, остатков административной системы.

К числу таких удач также можно отнести новую избирательную систему, которую не критикует только ленивый. Говорят, что в России нет вообще традиций парламентаризма, но мы видим, что ту избирательную, пропорционально мажоритарную систему, которая введена, законным образом будет очень трудно отменить, т.е. эта система создана на десятилетия. Выбранный по этой системе парламент никогда не проголосует за другую систему. В этом смысле она является некоей матрицей, которая на десятилетия определяет развитие партийной системы в России, именно такой многопартийной системы, как она организована в нынешнее время, т.е. 4-5-6 партий, которые представлены в Думе. Я считаю это очень важным: это как бы самоценная вещь, которая будет определять российские политические традиции, хотя она и противоречит нашему предыдущему опыту.

Другой пример конструктивного вмешательства, который вызывает больше всего споров, я охарактеризовал бы так: внедрение англо-саксонского законодательства в сферу корпоративного управления и индустриальной организации. Я прекрасно понимаю, что, с одной стороны, российские традиции тяготеют к германо-японской модели, с другой стороны - в России четко сформировался тренд к созданию финансово-промышленных групп, к теснейшей интеграции банковского и промышленного капитал, чему американское законодательство препятствует. Также четко надо понимать, что германо-японская модель в российских условиях не будет помогать развитию демократических тенденций. Она будет совершенно однозначно стимулировать авторитарные тенденции. Мы это можем наблюдать сейчас. Поэтому попытка внедрения англо-саксонской модели преследует совершенно очевидные политические цели. Результатом навязывания модели существующей традиционной внутренней тенденции, мне кажется, будет некоторый компромисс, но компромисс позитивный в том смысле, что демократические тенденции будут усилены путем этого противоречия, за счет этого конфликта.

С другой стороны, реальная практика складывается так, что мы в большинстве случаев опираемся на модель развития снизу. То есть, сначала создается некоторая среда регулирования, некоторый рынок, который подлежит регулированию. Он регулируется временными документами, которые интегрируются, суммируются, обобщаются и появляется законодательный акт. Например, мы уже давно имеем нормативные документы по банковскому надзору. Это было совершено неактуально в течение четырех лет до банковского кризиса. Сейчас, после того как банковский кризис реально разразился, возникла проблемная ситуация, которая требует, чтобы система банковского надзора была пересмотрена. На основании реальной ситуации сложится реальная система банковского надзора.

Еще один интересный пример, связанный с законом о естественных монополиях. В основе этого закона лежит американская модель создания регулирующих агентств, но уже сейчас видно, что эта модель не очень удачна для наших условий. Причина очень простая. Мы не имеем специалистов, чтобы сформировать 3 или 4 регулирующих агентства, и поэтому, я думаю, что все службы регулирования естественных монополий будут сосредоточены в одном министерстве - Министерстве экономики, где эти специалисты в ограниченном количестве есть. Этих специалистов Министерство никуда отдавать не собирается и не может этого сделать. Поэтому на практике система регулирования естественных монополий сложится совершенно иным образом, отличным от законодательного.

Наиболее эффективный способ по развитию систем регулирования возникает в том случае, когда чиновники на местах сталкиваются с какой-то трудноразрешимой проблемой. Тогда возникает возможность уже путем оперативной работы с ними вывести их на рациональные решения, которые соответствуют общему направлению реформы. В этом смысле мне кажется, что подход к строительству экономического законодательства, экономического регулирования снизу на ближайший период останется господствующим.

Т.ВУЛЬФ
глава постоянного представительства МВФ в России

Я собираюсь высказать свое личное мнение. а не мнение организации, которую представляю. Я имел дело в основном с макроэкономическим факторами, и мнения, которые были высказаны здесь, близки мне. Г-н Гайдар был, вероятно, прав, когда предположил, что мы приближаемся к концу первой фазы перехода. Я думаю, что рубеж второй фазы еще не наступил, но мы уже к нему подошли. Что касается русского опыта, мы видим очень хорошие показатели по снижению инфляции, и очень большое спасибо русскому правительству и Центральному банку за это. Некоторые ораторы говорили, что потребуются длительные усилия для того, чтобы удержать инфляцию от подъема, чтобы заставить инфляцию падать, а не подниматься, чтобы сбить инфляцию ниже 4-5%. Это может быть очень трудно, но поддерживать стабилизационный процесс возможно, только удерживая инфляцию на этом уровне.

Во-первых, низкий уровень инфляции будет способствовать росту накоплений. А это очень ясный источник для развития. Это может также увеличить объем готовых к использованию сбережений, и очень важно не только остановить и повернуть бегство капиталов, но и сделать их источником сбережений. Все мы понимаем, что предприятиям, особенно в сфере производства, нужны большие инвестиции. И до тех пор, пока инфляция не сбита, больших инвестиций не будет и в частном секторе, и, возможно, в общественном секторе.

Во-вторых, низкий уровень инфляции будет способствовать инвестициям на местном уровне и привлечет капитал извне. А это будет означать не только больше денег, но и больше технологий. Опыт восточных и центрально-европейских стран показывает, что иностранные инвестиции могут играть очень большую роль. Население Эстонии составляет 1% населения России, а уровень иностранных инвестиций на нее в 2-3 раза превышает уровень инвестиций в России. Таким образом, российским властям надо сбивать и сбивать инфляцию. Надо проводить очень жесткую финансовую политику для того, чтобы сбить инфляцию до низшего уровня. Жестче относиться к бюджету, убедить предприятия, что им придется уйти из бизнеса, если они не будут прибыльными. Больше внимания должно уделяться соотношению между уровнем инфляции и требуемыми для фундаментальной трансформации большими объемами инвестиций и реструктуризацией.

Третье. Роль правительства для экономической стабилизации очень велика. В России было достигнуто согласие между правительственными органами, ответственными за финансовую политику, особенно между правительством, Центральным банком, Министерством финансов. В 1995 г. между ними было беспрецедентное сотрудничество и консенсус, поэтому не случайны стабилизация и гораздо больший прогресс, чем в предыдущие годы. Кроме того, способность власти контролировать бюрократию позволила поддерживать курс на стабилизацию. Все это было очень большой удачей правительства в 1995 г.

Еще одно условие для успешной стабилизации. Стабилизация и экономическое восстановление должно повышать уровень жизни населения. Как можно убедить население в том, что государство действует в его пользу? Г-н Чубайс сказал, что правительство продемонстрировало ясное доказательство своих успехов, и перечислил несколько улучшений, которые произошли в этом году, указал, что сам факт снижения инфляции произвел немедленное воздействие на общественное сознание. Очень важно информацию доводить до населения, убеждая его в необходимости продолжать процессы реформ. Убеждением населения удастся обеспечить моральный авторитет правительства. Это единственный способ, с помощью которого правительство сможет продолжить свой курс на реформы и стабилизацию. Правительство должно обладать моральным авторитетом; люди должны верить, что оно сокращает коррупцию, уменьшает преступность, а в сфере экономики не наживается за счет предприятий и за счет населения.

Пятое. Я думаю, надо улучшить налоговую службу, контроль над частным сектором, деятельность Таможенного комитета и установить равноправие в том, что касается налогов. Не надо освобождать от налогов кого-то или что-то. Это разрушает доверие налогоплательщика ко всей налоговой системе. И, наконец, необходимо упростить налоговую систему, сократить количество налогов, улучшить фискальную связь между правительством и регионами. Сокращение налогов приведет к расширению налоговой базы.

И еще один пункт. Уклонение от налогов должно караться более решительно, более серьезно и жестко и одинаково по отношению ко всем уклоняющимся.

Правительство в этой области должно повысить свой авторитет среди народа. От населения нельзя ожидать, что оно будет выплачивать всю массу требующихся налогов, если само правительство не будет выполнять свои обязательства.

П.СУТЕЛА
руководитель департамента Национального банка Финляндии

Аспект, который еще не обсуждался, - это развитие частного сектора. Высокие процентные ставки, которые сейчас существуют, означают, что частный сектор не очень хорошо выполняет свои функции в рамках общей ситуации. Кто-то уже указал, что в некотором смысле ранний период стабилизации - период относительно простой экономической политики, в котором самое важное - выбрать правильное направление. Что касается стабилизации институциональной структуры развитых рынков, на этом этапе проблемы становятся более сложными. Сейчас вопрос уже не в том, чтобы выбрать правильное направление, а в том, чтобы выбрать верные сроки.

Дополнительный интересный вопрос - вопрос о степени, с которой ранее принятые принципиальные решения ограничивают политику будущего. Хороший пример этого - приватизация. Мы можем спорить, в какой степени приватизация, проведенная в России, была неизбежной и в какой мере она была результатом политических компромиссов, в какой мере она была предопределена тем, что существовало ранее, до перестройки, является ли она чертой российской экономики, которая останется в будущем или она является чертой переходного периода. Прошло так мало времени, что мы еще не совсем понимаем, каким образом функционируют в этой сфере институты. Если мы предполагаем, что у институтов есть своя инерция, тогда то, что происходит в данное время, может иметь решающее значение для российской экономики на десятилетия вперед.

Важное значение придается второй стадии приватизации - денежной стадии. Информация, которой мы располагаем, пока не очень обещающая. Например, в Финляндии владение в банковской сфере и в промышленной сфере в течение очень долгого времени было тесно связано друг с другом, и это функционировало не очень хорошо, но, с другой стороны, мы знаем, что высокий рост обеспечивался высоким уровнем инвестиций, благодаря высокой степени консенсуса в сфере принятия решений в экономике и политике. В российском случае нет ни того, ни другого преимущества.

В заключение еще один пример того, что институциональное развитие на первой стадии оказалось очень важным: сравнение латвийского и эстонского опыта развития. С самого начала эстонские власти поняли, что банковский кризис неизбежен, к нему надо готовиться, а для того чтобы его преодолеть, нужны резервы. Этой ситуации не наблюдалось ни в Латвии, ни в Литве, что бросает некоторую тень на будущее развитие финансовой системы Латвии. Решение в этой сфере имеет огромное значение для будущего ее развития.

В.НАЙШУЛЬ
директор Института национальной модели экономики

Я хотел бы остановиться на институциональных последствиях реформ, пятилетие которых мы сейчас обсуждаем, и для начала, как бы лингвистически, подтвердить высокое значение этих реформ. Замечено, что наиболее важное, что происходит в жизни, отражается в языке следующим образом: соответствующая фамилия начинает употребляться с маленькой буквы. То, что гайдаровские реформы уже пишутся с маленькой буквы свидетельствует о том, что эти реформы вошли глубоко в жизнь общества.

Второе лингвистическое замечание, которые я хотел бы сделать, касается часто используемого эвфемизма “шоковая терапия”. Мне кажется, особенно с точки зрения институционального анализа, что этот термин вводит в заблуждение. Те реформы, которые реально происходили - гайдаровские реформы и реформы подобного рода - являются хирургией. И шок, который возникает, является шоком после хирургической операции.

Почему я останавливаюсь на этой терминологии? Я пытаюсь как бы действовать с точки зрения теории административного рынка. С этой точки зрения страна в период, предшествующий реформе, представляла собой совокупность офисов, контор, которые были связаны сложной системой взаимных отношений и взаимных обязательств. Задача долговременной трансформации состояла в том, чтобы раскрепостить отношения между этими конторами, предприятиями в частности, с тем чтобы они могли стать свободными агентами на рынке, заключающими между собой сделки исходя из рыночных интересов. И вторая задача - построить, скажем так, государственно легальную инфраструктуру, которая позволяет осуществлять сделки, к примеру, между Москвой и Новосибирском и при этом не требует личного знакомства и уверенности на персональном уровне в том, что эта сделка будет исполняться. Тем более это касается сделок, которые осуществляются на срок.

Если мы посмотрим, насколько эта программа была выполнена, то столкнемся с тем, что фактически первым шагом была хирургия, и были ликвидированы обязательства государства перед населением в отношении поддержания низких цен.

Следующая хирургическая операция, хотя она так и не выглядела, состояла в том, чтобы за ваучер лишить населения претензий на государственную собственность. Кроме того, были развязаны и другие узлы, но уже не в процессе хирургии, а просто бюрократическим вымениванием, бюрократического обмена. Эта та либерализация, которая шла до Гайдара и продолжалась после него.

С этой точки зрения мы получили частично либерализованную экономику, и пришли и к положительным, и к отрицательным результатам. Положительный результат мы видим перед нашими глазами: это некоторая экономическая активность, которой не был раньше. Отрицательная часть состоит в том, что я бы назвал так: в старую брежневскую экономику были вставлены новые зубы. Если раньше распределяли болты и гайки, было натуральное планирование, то теперь распределяются деньги. И это означает на самом деле действительно коренное улучшение эффективности этой системы, но при этом задача ее демонтажа в каком-то смысле откладывается. Результат же мы видим следующий: осталось государство, тесно связанное с экономикой, которое поэтому не может выполнять своих легальных функций, и нелиберализованная экономика, которая поэтому не может свободно развиваться. По всей видимости, это задача следующего этапа реформ.

И, наконец, вопрос, который стоит как коренной в стране - построение государства, независимого от экономики. Мне кажется, что в предыдущих выступлениях сложность этой задачи была недооценена.

Ч.БЛИТЦЕР руководитель экономического департамента представительства Мирового Банка в России

Слушая проходящее здесь обсуждение, я прихожу к заключению, что по многим предметам мы не можем прийти к взаимосогласованным выводам: идет ли речь о либерализации, стабилизации, приватизации или институциональном строительстве?

Во-первых, нужно отметить, что можно рисовать картины более розовые или более мрачные. Я не думаю, что можно прийти к каким-то простым выводам о том, что произошло и происходит.

Мировой банк в этом году делает обзор экономик переходного периода в Восточной Азии, а так же в бывшем Советском Союзе. В целом этот обзор подтвердит то, что говорил господин Гайдар в своем выступлении в начале конференции. Экономики переходного периода развиваются везде в соответствии со своими собственными интересами, аналогичным образом ведут себя и те, кто принимает решения.

Во-вторых, реформы не могут быть осуществлены в строгом порядке - сначала одно, потом другое, потом третье. Приходится во всех случаях действовать сразу на нескольких фронтах.

В-третьих, экономики, которые реформируются быстрее, развиваются лучше, чем те, которые стали на путь так называемых постепенных реформ. Таково будет заключение Мирового банка.

Теперь я хочу поговорить некоторых личных впечатлениях. Сейчас у меня есть две причины для беспокойства. Я думаю, что Россия стоит на пороге перемен краткосрочных и долгосрочных. Она сейчас ближе, чем когда-либо к финансовой стабилизации. Вместе с тем, она близка к возврату назад в этой же области, как и реформа в целом. Очень многое будет зависеть от событий следующего года. Бюджет, который был принят, связан с увеличением государственных расходов, что будет оплачено в конечном итоге частным сектором. Проблема, представляющая собой краткосрочную опасность, состоит в том, позволит ли частный сектор собрать с себя налоги?

В долгосрочной перспективе предстоит ответить не на вопрос, будет ли в России рыночная экономика, а на вопрос, какой будет эта рыночная экономика: похожей на японскую модель, европейскую, или американскую? Большая опасность заключается в большой дифференциации доходов, макроэкономическом популизме, низкой производительности и в правительственной и внеправительственной коррупции. Это вопрос, на который лица, принимающие политические решения, должны найти ответ. Направление развития должно быть изменено прежде, чем будет поздно. Во многих отношениях решения пересекаются, например, решения, касающиеся производительности труда, приватизации и институционального строительства и т.д.

Меня особенно интересует проблема монополий и концентрации. Маркс и марксисты совершенно верно говорили о монополиях и монополизме в капиталистических экономиках. Ирония в том, что страны, которые много говорили о зле монополий при капитализме, склонны ныне культивировать их у себя. Это плохо сказывается не только на производительности, но и многом другом.

Первый пример этого - сектор энергетики, где полной монополией является Газпром. Приватизация в нефтяном секторе создала несколько вертикальных монополий. Есть сектор электроэнергетики, который тоже монополизирован, в угольной промышленности также происходит процесс монополизации и т.д. Монополии в этих отраслях я бы назвал финансово-промышленными группами старого типа. И, наконец, тип наиболее динамичный - монополии в коммерческо-банковском секторе.

В связи в этим есть много причин для беспокойства. В Британии также происходил процесс промышленной концентрации, как и в других странах, в том числе в Корее, Японии, Германии. Создавались огромные конгломераты, но сейчас направление развития обратное. Динамичное развитие не может быть обеспечено при малоподвижных монополистических структурах.

Что сделано было за последние пять лет в области регулирования монополий, расчленения монополий? Область их регулирования находится в очень отсталом положении. Возможно, одна из главных причин этого - отсутствие хорошо подготовленных специалистов, но я думаю, что это также проблема политики и политического влияния.

Что касается методов регулирования, то существует выбор между американским, англо-саксонским и немецким подходами. В моей стране мы в значительной степени больше полагаемся на правила. В странах континентальной Европы регулирование больше зависит от решений, которые принимают чиновники в рамках законов. Когда институты слабы и находятся в стадии развития, лучше полагаться на законы и правила, чем на чиновников.

М.ТАРДОШ
председатель комиссии по экономике Народного собрания Венгрии

На основе венгерского опыта я хотел бы обсудить некоторые общие вопросы трансформации. Мне кажется, что для всех нас распад Советского Союза - неожиданность. И то, что это случилось, создает такой трудный экономический случай, о котором мало знает экономическая наука. В вопросе о том, как можно регулировать экономику страны, важнейшей исходной точкой является собственность. Коренной переворот в структуре собственности появляется только в этом специфическом кризисе, и вследствие этого мнения разных научных школ о том, как надо провести этот переходный период, еще окончательно не сформировались. Я не говорю о том, что учения школ не дают важных исходных точек. Нет интегрированной концепции, которая дала бы стимул для решения вопроса. Почему же имеется такой глубокий спад в странах бывшего Советского Союза и странах, которые составляли СЭВ? Всем нам ясно, что центральное планирование не было эффективно, но мы знаем и то, что положительных результатов, которых можно было бы ожидать при переходе от плохого строя к лучшему, еще не видно ярко нигде. Гражданам этих стран очень трудно понять, что переход от плохого строя к другому, более эффективному, потребует от них так много жертв. И это очень сложное политическое явление, с которым во всех странах должны считаться.

Мне кажется, что вопрос состоит в том, что можно сделать быстро, с помощью “шоковой терапии”, и чего такой терапией сделать нельзя. Две вещи обязательно требуют “шоковой терапии”. Во-первых, прекратить галопирующую инфляцию, которая наблюдалась в отдельных странах, было необходимо, и сделать это можно только шоковыми методами.

Была и другая проблема. Например, в Венгрии не было галопирующей инфляции, но существовала тенденция к перерасходу государственного бюджета и слишком большой была доля государственных расходов в национальном доходе. Конечно, в этом отношении тоже можно использовать шоковую терапию и сократить их. Но когда это делают новые государственные органы, то хотя они и не виноваты в том, что требуется сокращение дохода, все-таки они будут считаться виновными. И это проявляется во многих странах. Исключением в этом отношении является Чехия, потому что там люди поняли неприятные меры правительства.

Другие аспекты трансформации таковы, что их нельзя решить шоковой терапией. Нельзя приватизировать с помощью шоковой терапии, потому что здесь требуется связь между менеджментом и собственником, которая не создается за один день. Нельзя быстро создать новую систему государственного финансирования.

В заключение я хотел бы сказать о том, что, как мне кажется, ни одна из стран не смогла решить главной задачи, которая состоит в том, чтобы создать такую структуру, которая покажет, что действительно Чехия, Румыния, Россия, Венгрия или какая-то другая страна могут сократить разрыв между развитыми американскими и западноевропейскими странами. Для этого требуются два важных мероприятия: создание условий для роста сбережений и превращения их в инвестиции, причем в такие инвестиции, которые действительно развивают страну. Однако ни одна из стран пока не имеет высокого уровня сбережений.

Второе, что обязательно требуется, - такая политика валютного курса, которая давала бы больше стимулов для экспорта и производства импортозамещающей продукции. В большинстве стран Восточной Европы валютные курсы недостаточно эффективно инициируют такие действия. При этом, конечно, надо построить новые системы государственного бюджета, социального страхования, и в этом отношении, по-моему, можно идти только шаг за шагом.

А.ОЛЕЙНИК
кафедра общей экономической теории экономического факультета МГУ им.М.В.Ломоносова

Мое выступление посвящено вариантам институционального развития переходного общества. Выступающие до меня уже говорили об этапах, которые общество прошло, я же хотел бы остановиться на тех вариантах институционального развития, которые предстоит пройти.

Распространено мнение, что кризис и последующий форсированный переход к рынку были предопределены предыдущим развитием социалистической системы и, соответственно, происходящие после 90-го года процессы зародились в рамках социалистической системы уже за долгое время до этого. В частности, речь идет о приватизации так называемой общественной жизни, об отторжении коммунистической идеологии на бытовом уровне, о развитии черного рынка со своими правилами и т.д. в сфере снабжения и возникновении норм рыночного поведения в рамках прежней системы.

Тезис, который я бы хотел защитить, заключается в том, что подобные тенденции являются недостаточными для построения цивилизованных рыночных отношений. Эта недостаточность особенно очевидна, если мы попытаемся применить для анализа переходных процессов институциональную теорию. Если, используя термины этой теории, сформулировать аргументы сторонников эволюционного перехода к рынку, то все сводится к легализации, приданию формального характера нормам и правилам поведения, которые уже есть, и нужно построить законы на основе этих норм.

Вопрос, который бы я хотел поставить: идет ли речь об одних и тех же нормах поведения для черного рынка, или того спонтанного рынка, который возникает, в частности, в финансовой сфере, и для так называемого цивилизованного рынка, который отождествляется с англо-саксонской традицией в праве?

Мы уже располагаем достаточно подробными сведениями о поведении предприятий в переходной экономике. Что касается поведения домашних хозяйств, то, на мой взгляд, оно еще не получило достаточного описания. Согласно результатам пилотного обследования поведения домашних хозяйств, которое провела группа исследователей Института сравнительной политологии, наблюдается значительный разрыв между классическими нормами, предполагаемыми англо-саксонской традицией построения рынка, и теми нормами, которыми домашние хозяйства пользуются в своей обыденной жизни.

Если взять концепцию Адама Смита, то для него рынок строился, в частности, на “взаимной симпатии”, что обозначало у него способность индивида поставить себя на место другого индивида. Этот вопрос мы внесли в анкету, и оказалось, что понятия симпатии и выгоды совершенно не сопоставимы для индивидов. Они четко разделяют, с одной стороны, прагматическое поведение, а с другой стороны, поведение, построенное на доверии и симпатии. Соответственно, компромисс между этими двумя понятиями на уровне обыденного сознания не достигается. Есть и другие черты так называемого социалистического рыночного поведения, суммировав которые, можно сделать еще два вывода.

Первый - это негативное понимание рынка как свободы от прежних предписаний, а не как добровольное взятие на себя каких-либо обязательств. Вторая черта, которую мы выяснили в ходе обследования, - это ограничение доверительных отношений, т.е. того, что Смит понимал под симпатиями, только кругом персонально знакомых лиц. Кризис на межбанковском рынке тоже подтверждает клубный принцип доверительных отношений.

Итак, если мы констатируем существенные различия между нормами англо-саксонского рыночного поведения и рыночного поведения, которое спонтанно возникает и существует в рамках российской экономики, то единственным способом развития цивилизованного рынка является насаждение государством институтов сверху вниз, т.е. такая стратегия перехода, когда институты экспортируются, и реформаторы ориентируются на известные образцы, представляется вполне логичной, если мы делаем вывод о недостаточности существующих норм поведения.

Какие здесь могут быть варианты? Первый вариант - когда насаждаемые институты, скажем, классического рынка рано или поздно приходят к согласованию с нормами неформального поведения на обыденном уровне. И второй вариант - когда в ходе реформ расстояние между институциональным поведением и обыденным поведением еще более увеличивается.

Здесь я бы хотел сослаться на результаты эксперимента, который, на мой взгляд, можно охарактеризовать как наиболее чистый эксперимент, а именно - на распространение норм американской конституции в 1935 году, когда единые нормы, т.е. американская конституция, были распространены на различные племена коренных индейцев, имеющих совершенно разные нормы поведения на обыденном уровне. Согласно этому исследованию, мы выделили две группы племен. Первая группа в результате насаждения этих норм американской конституции сумела встроиться в рыночную экономику, сократить безработицу и принять участие в разделении труда даже на национальном уровне. Другая часть племен в результате насаждения этих же эффективных норм еще более усилила свою стагнацию и кончила тем, что пришла к еще большему кризису.

Вопрос о том, в какой ситуации находится Россия и по какому из этих двух вариантов она пойдет - либо по пути увеличения разрыва между официальными нормами и нормами обыденного поведения, либо в ходе реформ этот разрыв будет сокращаться - остается открытым. Соответственно, единственным способом определения того, по какому варианту развивается Россия, на мой взгляд, является создание свода неписаных правил, которыми индивиды пользуются в своей обыденной жизни и на основании оценок которых только и можно будет судить о перспективах реформ. То есть, именно на основании четкой классификации неписаных и неформальных норм мы сможем объективно оценить перспективы реформ.

В.БОКСЕР
председатель исполкома Московского отделения партии "Демократический Вы-бор России"

История коммунистических режимов - это история крушения изоляционизма. Экономическая, идеологическая и культурная закрытость придают режиму первоначальную устойчивость, однако любой изоляционизм не может быть абсолютным, поскольку не в состоянии обеспечить изоляцию от конкуренции с рыночными государствами в военной, экономической и иных сферах. Гонка вооружений, гонка престижа, гонка приоритетов требует все новых и новых интеллектуальных ресурсов. Загнанный в угол собственным изоляционизмом, режим вынужден черпать их изнутри в сочетании с характеристиками социалистической экономики. Это приводит к избыточному продуцированию интеллигенции. Под интеллигенцией здесь я понимаю совокупность людей с высшим образованием и других людей, которые ориентируются преимущественно на этот слой, для которых основным видом функционирования является информационное.

Вместе с примыкающими к интеллигенции слоями и профессиональными группами и членами их семей через поколение интеллигенция получает относительное большинство в социальной структуре общества. За период такого накопления страна из аграрной или аграрно-индустриальной становится индустриальной. При этом сохраняется вся риторика о ведущей роли рабочего класса, но общественное сознание все в большей степени (даже в рамках марксистской идеологии из-за изоляционистский утопий) формируется интеллигенцией. Происходят те же самые процессы, по которым, к примеру, все еретики вырастали из самых догматических центров, и не случайно поэтому колыбелью такого рода еретических учений стал Институт международного рабочего движения.

Конкуренция с рыночным миром требует модернизации, а модернизация определяется, естественно, стратегическими интересами интеллигенции, которая, вопреки первоначальным догмам и логике системы, становится в какой-то степени локомотивом этого процесса. Происходит следующий феномен. Несмотря на то, что в целом интеллигенция составляет примерно 20% всего населения России, все идеологические споры происходят на таком информационном поле, в котором принимают участие люди преимущественно с высшим образованием. Беда изоляционистского режима в том, что интеллигенция не может и не хочет осуществлять эту модернизацию порциально. Более того, в стране, утратившей традиционализм, это практически невозможно.

Экономическая модернизация начинается с определенного уровня, требует большей информационной открытости, а это в стране с высокой насыщенностью интеллигенцией ведет к совершенно иным выводам, чем в преимущественно крестьянской стране. Возникает цепная реакция, когда большая информационная открытость влечет большую культурную и идеологическую. Это, в свою очередь, усиливает информационную открытость и т.д.

Главным идеологическим мотором неизбежных процессов становится концепция неразделимости демократии и рынка, нравственных и культурных ценностей рыночного общества второй половины ХХ века. Это не чей-то злостный умысел, а невольное следствие того, что мы живем в эпоху информационной революции.

На основе этой концепции и формируется коалиция, минимально достаточная для антикоммунистической революции, когда в эту коалицию входят и представители более прогрессивной и дальновидной номенклатуры, и творческая интеллигенция, и национально-освободительное движение, и так называемые ИТР - инженерно-технические работники. Каждый из них совершенно по-разному представляет себе конечные цели этой коалиции, но дело в том, что у всех у них в этот момент вольно или невольно существует утопическое или контрутопическое представление о том, что демократия и рынок как бы синхронны, и одно от другого неотделимо, хотя в историческом аспекте практически повсеместно сначала формировались по крайней мере основы рыночного общества, и только потом возникали настоящие демократические институты. Но вопрос-то и состоит в том, что люди как некая социальная категория не берут примеры из прошлого - XVIII-XIX веков, они ориентируются на современный опыт передовых стран, а не на ту точку, которая соответствует приблизительно их теперешнему уровню.

Таким образом, именно то, что изоляционизм способствует избыточному продуцированию интеллигенции в целях своей устойчивости, как раз и приводит к последующей неустойчивости изоляционистского режима. Начинается попытка одновременного перехода к демократии и рынку. С точки зрения внутренних характеристик отдельно взятой посткоммунистической страны это утопично, но посткоммунистическая трансформация осуществляется не в закрытом обществе, а в эпоху информационной революции и интернационализации экономики.

Траектория подобной информации определяется не только внутренними закономерностями любой посткоммунистической страны, но и в результате взаимодействия с внешними факторами, важнейший из которых - действительно, не материальный фактор, а просто-напросто пример других стран. Поэтому посткоммунистическая трансформация как бы определяется совокупностью двух траекторий: одна - внутренне присущая и связанная прежде всего с траекториями социальных процессов, культурных и социально-психологических, а другая траектория, гораздо более динамичная, связана с общеэкономическим пространством, в которое попадает страна, и с общим информационным пространством.

В результате этого на первом этапе рыночных преобразований формируется неустойчивая демократия. В биологии существует такой основной закон, согласно которому любой индивидуум в своем эмбриональном развитии повторяет эмбриональные стадии истории его вида.Этот процесс, видимо, достаточно универсален и вполне возможен. Представляется поэтому, что фактически нарождающееся рыночное общество посткоммунистической страны в своем эмбриональном развитии проходит не развитые стадии, характерные для рыночного общества западных стран, а их эмбриональные стадии. Это приводит к тому, что законченности таких стадий развития не бывает в посткоммунистической стране. И очень часто стадия, только начавшись, тут же переходит в последующую стадию или одновременно имеет место быть совокупность сразу нескольких стадий.

Основную неустойчивость режимам уже в посткоммунистических странах придает все та же интеллигенция, преимущественно среднего поколения, так как ее сознание амбивалентно: с одной стороны, реализуются стратегические интересы информационной открытости, с другой стороны, для рыночной экономики такая численность интеллигенции сверхизбыточна, а структура не адекватна. Приводился пример, что необходимо в 203 раза сократить количество врачей для того, чтобы создать нормальную модель здравоохранения в Российской Федерации. Это действительно так. Более того, я бы считал, что с точки зрения внутренне присущих характеристик здравоохранения подход должен быть гораздо более радикальным: наверное, сокращать это количество нужно в 5-10 раз, учитывая, что сейчас в России врачей в 2 раза больше чем в США. Но возникает вопрос: а что тогда делать с этими миллионами врачей, которых придется сокращать? Они не смогут адаптироваться к условиям работы вне своей специальности.

Здесь основным становится вопрос статуса. Если для страны крестьянской работает модель, по которой крестьянин переходит в город, где становится ремесленником, и это является повышением его статуса, то в преимущественно интеллигентской стране потеря специальности для людей среднего поколения - есть понижение их статуса; фактически они попадают в положение внутренней эмиграции. Если сравнивать то, что сейчас переживает интеллигенция среднего поколения с классическими стадиями культурального шока, которые достаточно хорошо описаны в литературе, то совпадение является в достаточной степени полным. Интеллигенция среднего поколения становится лишней, ее переквалификация почти невозможна. Поэтому существенная часть носителей представления о неделимости демократии и рынка разочаровывается, начинается поиск альтернатив по типу третьего пути. Именно интеллигенция среднего поколения может стать либо спровоцировать установление охранительного от антикапиталистической революции авторитаризма сверху. Логическим развитием этого авторитаризма опять-таки явится определенный изоляционизм.

Таким образом, стадией, следующей за неустойчивой демократией, становится, по-видимому, в наших условиях неустойчивый же авторитаризм. Неустойчивым он будет потому, что авторитарно-изоляционистский посткоммунистический режим гораздо в большей степени, чем коммунистический режим, обречен на неустойчивость, так как в интеллигентской стране вновь гораздо быстрее сработает все тот же механизм саморазрушения изоляционизма.

Более того, по-видимому, будет несколько колебательных движений от неустойчивой демократии к неустойчивому авторитаризму, авторитарному изоляционизму с затухающей амплитудой последнего, т.е. достаточно типичный переходный процесс с перерегулированием. И только после того как нынешнее младшее поколение заместит среднее, начнется переход к устойчивому рынку и устойчивой демократии, причем не непосредственно уже в период устойчивого рынка и устойчивой демократии, а только при переходе к устойчивому рынку и устойчивой демократии.