|
Дополнение гл. редактора: Не очень понятно, почему те, кто грызет гранит истории славянства, не включили в свой обиход поэму гениального низами "Искандер-Наше" поэму об Александре Македонском. Между А.М. в своих походах, по низами, доберенья с племенами русов. Странного боренья. Македонский как бы не хочет в их земли вступать (ибо русы непобедимы), не хочет с ними воевать, а самое главное - не хочет (!) их побеждать!
Странное сумление гения (низами) проскальзывает и в главке "Последнее сражение Искандера с племенами русов", после которого он (Александр Македонский) примиряется с вождем русов (а также буртасов, аланов, хазранийцев, исуйцов, хазранов, кыпчанов и др.) кинталом.
Почитаем:
Искендер прибывает
в кыпчакскую степь
Дай мне, кравчий, напитка того благодать,
Без которого в мире нельзя пребывать!
В нем сияние сердца дневного светила.
В нем и влаги прохлада и пламени сила.
Тот, кого породил славный царь Филикус,
Услыхав от абхазца, как пламенен рус,
Размышлял о сраженьях, вперив свои очи
В многозвездную мглу опустившейся ночи.
Царь на русов спешил и в своих переходах
Ни на суше покоя не знал, ни на водах.
Не смыкал он очей, - и, огнем обуян,
Пересек он широкие степи славян.
Там кыпчакских племен увидал он немало,
Там лицо милых жен серебром заблистало.
Были пламенны жены и были нежны.
Были солнцем они и подобьем луны.
Узкоглазые куколки сладостным ликом
И для ангелов были б соблазном великим.
Что мужья им и братья! Вся прелесть их лиц
Без покрова, - доступность открытых страниц.
И безбрачное войско душой изнывало,
Видя нежных, не знавших, что есть покрывало.
И вскипел в юных душах мучительный жар,
И объял всех бойцов нетерпенье пожар.
Но пред шахом, что не был на прелести падким,
Не бросались они к этим куколкам сладким.
Но, услышав царя, эти стражи степей, -
Тех степей, где порою не сыщешь путей,
Отклонили его повеленье, считая,
Что пристроен обычай их вольного края.
Коль взирать на лицо ты считаешь позором,
Обвинение шли не ланитам, а взорам...
Для чего ты глядишь на лицо и на стан?
Прибытие Искендера
в область русов
Мир стал пышным павлином от румских знамен,
К стану русов был царский шатер обращен.
Стало ведомо русам, воинственным, смелым,
Что пришел румский царь к их обширным пределам.
И, когда предворитель всех русов - Кинтал
Пред веленьями звезд неизбежными встал,
Он семи племенам быть в указанном месте
Приказал и убрал их, подобно невесте.
И хазранов, буртасов, аланов притек,
Словно бурное море, безмерный поток.
От владений Ису до кыпчакских владений
Степь оделась в кольчуги, в сверканья их звений.
В бесконечность, казалось, все войско течет,
И нельзя разузнать его точный подсчет.
"Девятьсот видим тысяч, - промолвил в докладе
Счетчик войска, - в одном только русском отряде".
Все невзгоды сносить - дело стойкого руса,
А все сласти да вина - для женского вкуса.
Что румийцу с китайцем сверканье меча!
Их услада - шелка, их отрада - парча.
Наше царство раздвинем все шире и шире, -
Нам одно лишь останется: властвовать в мире!
И на взгорье с друзьями коня он погнал.
И, перстом указуя, промолвил Кинтал:
"В той равнине, под сенью небесной лазури,
Сонмы неженок робких с обличием гурий.
С этим скопищем слабых, изнеженных тел
Искендер наше войско разбить захотел!
И, когда полновластный увидел Кинтал,
Что боец его каждый столь пламенным стал,
Он, вернувшись в свой стан, всем пришел на помогу.
Счистил ржу он с меча, с сердца смыл он тревогу.
А вдали, как луна, озаряя весь свет,
Восседал Искендер: свой созвал он совет.
И мужи, для врага час готовя возмездья,
Вкруг Владыки блистали, как блещут созвездья:
Медаинский Дубейс, из Хотана Гур-хан,
Иеменский Велид, Чина вождь Кадар-хан,
И абхазский Дувал, и Хинди, что из Рея,
Из Истахра Кубад, что был отпрыском Кея,
Зериванд, - им пославился Мазендеран, -
И Ниял, что возвысил родной Хаверан,
Славный Кум из Ирака, звезда Хорасана -
Сам Бушек, Беришад из Армении, - стана
Нет славней! Миср, Юнан, франки, Сирия - все
Дали мощных, блиставших в убранства красе!
У мужей были скорбно опущены вежды,
Но сказал государь, полный света надежды:
"Вражьи рати, готовые броситься в бой,
Не видали еще мощных львов пред собой.
Смелых русов страшиться? Напрасен их спор:
Много горных потоков проносится с гор.
От хазарских высот до Китайского моря
Всюду тюрки и, нашей гневливости вторя -
Хоть не сходны в сужденьях наши умы, -
Так же к русам враждебны они, как и мы.
Стрелы тюрков остры. Тьмой их быстрых укусов
Создадим волдыри на ногах мы у русов.
Искендер вступает
в боренье с племенами русов
Рум, узнавший, что рус мощен, зорок, непрост,
Мир увидел павлином, свернувшим свой хвост.
Нет, царю не спалось в тьме безвестного края!
Все на звезды взирал он, судьбу вопрошая.
Мрак вернул свой ковер, его время прошло:
Меч и чаша над ним засверкали светло.
От меча, по лазури сверкнувшего ало,
Головою отрубленной солнце упало.
Краснолицые русы сверкали. Они
Так сверкали, как магов сверкают огни.
Хазранийцы - направо, буртасов же слева
Ясно слышались возгласы, полные гнева.
Были с крыльев исуйцы; предвестьем беды
Замыкали все войско аланов ряды.
Посреди встали русы. Сурова их дума:
Им, как видно, не любо владычество Рума!
Кто бесстрашен, коль с ним ратоборствует рус?
И Платон перед ним не Платон - Филатус.
Последнее сражение Искендера
с племенами русов
Дай мне, кравчий, ту амбру, что старый дихкан
Цветом крови окрасил! Да будет мне дан
Алой свежести цвет! Я мечтаю о веском,
Ярком слове, одетом живительным блеском.
Лишь рассвета войска знамя подняли, - свет
Зачеркнул слово ночи, и, солнцем согрет,
Мозг земли, позабыв о полуночной власти,
Пробудился, чтоб в мире зажечь его страсти.
Птица утра кричала над ширью земной, -
Так под солнцем кричал воспаленный больной.
Волны румских рядов, как булатное море,
Мощный замок воздвигли на грозном просторе.
И к булатному замку не стало пути:
Даже пыль меж бойцов не смогла бы пройти.
Все обдумавший рус не разрозненным роем
Растянул свою рать, а рассчитанным строем.
Бубенцы загремели среди кутерьмы
Громких криков, и гневом вскипели умы.
Так сверкали мечи, так метались огнями,
Что с трудом храбрецы управляли конями.
Звуком лука окутан был гулкий простор,
Свист неистовых стрел несся в области гор.
Черепа разлетались под злой булавою,
И над каждой взлетала она головою.
Прытко падала палица; в горестный цвет
Небосвод облекался, стенаньям в ответ.
Так звенели клинки - муравьиные крылья,
Что и крылья орлов их страшились насилья.
Чаши копий, склоняемых снова и вновь,
Проливали на стяги пунцовую кровь.
Все копыта коней стали словно рубины.
Потники заалели и конские спины.
Копья множество звезд зажигали в щитах,
И сомкнул все щиты неожиданный страх.
Слитков тягостный рой так был грозен и пылок,
Что земля стала тьмой погребальных носилок.
Был снесеньем голов каждый меч обуян.
За тюльпаном в пыли рос кровавый тюльпан.
Как двужалые стрелы, смертельное жало
В грудь направленных копий тела прошивало,
И, сжимаемый в длани поспешный кинжал,
Словно яросный змей, много жизней стяжал.
Сколько мертвых легло на дороге булата!
Не земля ль в Судный день мертвецами разъята?
И казалось, что русы всем гибель несут,
Всем румийцам последний назначили суд.
С мощью русов смешалась румийская сила,
Как на лике невесты бакан и белила.
Искендер новой славой увенчанным стал,
Испытал пораженье могучий Кинтал.
Много пота в бою каждый румец извел
И в отместку теперь в кровь окрашивал дол.
Столько шей разрубили мечом безучастным,
Что бакан расхотел быть приманчиво красным.
Пали прочие в битвах. А славы достойны
Были все! Неизбежно безжалостны войны!
Царь на землю сошел с боевого седла.
Царь довел до конца боевые дела.
И опять перед божьим поник он порогом:
Он - ведь только лишь прах. Все содеяно богом.
Освобождение Нушабе
и примирение
Искендера с Кинталом
Кравчий! Чашу! К жемчужинам чаши припав,
Я солью с ними сердца им сродный состав.
Влаги! Сохнет мой дух от вседневной отравы.
Жду: булатом булат очищается ржавый.
Тем, кого породил славный царь Филикус,
Был буртас остановлен и сдержан был рус.
И сыскал Искендер тот простор для привала,
Где земля и отраду и силы давала.
Там прекрасней Тубы сени древес,
Там густы были травы под синью небес.
Меж древес, где всегда благодатны пиры,
Для Владыки румийские стлали ковры.
И, когда принесли все, что надо для пира,
Сел с царями за пир подлунного мира,
И когда пированьем украсился луг,
И вкруг снеди замкнулся пирующих круг, -
Приказал государь принимавшим добычу
Сдать немедля добычу считавшим добычу,
Чтоб о множестве кладов, о ценных мехах,
О буртасах, аланах, о всех племенах
Доложили ему, чтоб хотя бы примерным
Был подсчет всем сокровищам, столь беспримерным.
Цену меха узнав, царь промолвил: "На что же
Служат шкуры вон те, знать хотел бы я тоже?"
Соболиных и беличьих множество шкур
Царь узрел; был их цвет неприветливо бур.
Все облезли они, лет казалось им двести,
Но на лучшем они были сложены месте.
Шах взирал в удивленье: на что же, на что ж
Столько вытертых шкур и морщинистых кож?
"Неужели они, - он спросил, - для ношенья,
Иль, быть может, все это - жилищ украшенья?"
Молвил рус: "Из потрепанных кож, государь,
Все рождается здесь, как рождалось и встарь:
Не смотри с удивленьем на шкуры сухие.
Это - деньги, и деньги, о царь, - неплохие.
Эта жалкая ветошь в ходу и ценна.
Самых мягких мехов драгоценней она.
Что ж, дивясь, обратился ко мне ты с вопросом,
Купишь все малой шкурки куском безволосым.
Пусть меняет чеканку свою серебро,
Там, где все, что прошло, мигом стало старо, -
Шерсть ни на волос эта не стала дешевле
С той поры, как была в дело пущена древле".
Государь поразился: какая видна
Здесь покорность веленьям! Безмерна она.
Он сказал мудрецу: "Усмиряя все свары,
Силе шахов повсюду способствуют кары,
Но у здешних владык больше властности есть:
Эту кожу велели сокровищем счесть!
Из всего, что мое здесь увидело око,
Это - лучшее. Это ценю я высоко.
Если б этой жемчужины не было здесь,
Кто б служил тут кому-либо? Это ты взвесь.
Ведь иначе никто здесь не мог бы быть шахом.
Шах тут - шах. В этом все. Шах тут правит не страхом.
И когда от вина цвета розы вспотели
Розы царских ланит и в росе заблестели,
Шаха русов позвал вождь всех воинских сил
И на месте почетном его усадил.
Вдел он в ухо Кинтала серьгу. "Миновала, -
Он сказал, - наша распря; ценю я Кинтала".
Пленных всех он избавить велел от оков
И, призвав, одарил; был всегла он таков.
Сговорившись о дани, могучий Кинтал
В ожерелье, в венце в свой предел поспешал.
А румиец, чьему мы дивились величью,
То за чашей сидел, то гонялся за дичью.
Славя солнечный свет, ликовал он душою
И, ликуя, вино пил с отрадой большою.
Счастье, юность и царство! Ну кто ж от души
Не сказал бы счастливцу: к усладам спеши!
"Экономическая газета"
|
Власть
