Экономико-политический цикл и экономический популизм в посткоммунистической России -- Современная Россия

Достаточно очевидным феноменом пореформенной России является наличие тесной взаимосвязи и взаимного влияния экономических и политических процессов. И это совершенно естественно, поскольку системная общественная трансформация вырывает развитие системы из обычно, эволюционной логики принятия решений, “включая” дополнительные механизмы и факторы, которые оказывают сильное влияние на экономическую жизнь. Последняя, иными словами, в периоды глубоких реформ теряет свою обычную инерционность, и восстановление этой инерционности и является на самом деле внешним критериальным индикатором возвращения системы в эволюционное (“нормальное”) состояние.

В современной научной литературе проблематика взаимосвязщи экономики и политики часще всего анализируется в терминологии политико-делового цикла (political business cycle). Однако при всей важности и целесообразности анализа российской ситуации сквозь призму этой политико-экономической доктрины, ограничение ее рамками представляется безусловно недостаточным. Дело в том, что эти модели разработаны для условий стабильных демократий, и прежде всего для стран ОЭСР. Российский же опыт требует введения в анализ ряда допущений, отражающих как революционный характер движения от коммунистической системы, так и общую обстановку политической нестабильности, отсутсвия консенсуса в обществе по базовым проблемам рахзвития страны.

Словом, исследование посткоммунистической трансформации России требует выхода за рамки проблематики политико-делового цикла. Наш опыт последнего десятилетия требует для своего осмысления выделения особого сюжета - экономико-политических взаимодействий в условиях революционной трансформации социально-экономической системы, означающей радикальные изменения в самом существе существующего строя (отношений собственности, роли базовых экономических категорий, политических институтов и т. д.). Революционный период, характеризующийся отсутствием устойчивых взаимосвязей и взаимодействий (экономических, политических, правовых), принципиально отрицает цикличность, что делает практически неприложимым к нему стандартную логику политико-экономического цикла. Вместе с тем для этого периода характерно наличие определенной логики общественно-экономической трансформации, детерминирующей развитие экономико-политических взаимосвязей.

Таким образом, в нашем дальнейшем анализе мы будем исходить из гипотезы о наличии трех различных типов взаимодействия экономических и политических процессов:

Нетрудно заметить, что второй и третий типы экономико-политических взаимодействий отличаются от первого цикличностью своего развития. Разница же последних двух состоит в том, что колебания экономической политики при эволюционном политико-экономическом цикле являются относительно умеренными по амплитуде и не выходят за рамки естественных бюджетных ограничений, тогда как для цикла экономики популизма характерны сильные колебания, при которых власти прибегают то к инфляционной накачке хозяйства, то к комплексу мер более или менее жесткой макроэкономической стабилизации, ориентированной на так называемый "вашингтонский консенсус".

Другой важной отличительной характеристикой двух последних вариантов циклов является механизм восприятия институтами власти сигналов, идущих от сограждан или экономических агентов. При эволюционном цикле политики ориентируются обычно на привлечение ("покупку") голосов избирателей, как бы предвосхищая их желания своими действиями. Популистская же политика реактивна, то есть власти реагируют на позиции влиятельных групп интересов и (или) на общественные настроения (усталость от тягот жесткой стабилизационной политики или же от неустойчивости жизни в условиях высокой инфляции).

Именно к анализу последних двух типов экономико-политических взаимодействий мы теперь и приступаем.

2.2 Цикличность российской экономической политики 90-х годов

Даже беглого взгляда на развитие российской экономической реформы на протяжении 1992-1996 годов достаточно, чтобы отчетливо увидеть волнообразный (цикличный) характер осуществлявшегося курса экономической политики. Причем характерно, что происходило все это в рамках одного и того же президентства и без радикальных изменений в составе правительственного Кабинета. Фазы, о которых идет речь, достаточно очевидны хотя бы из данных о росте инфляции. (См. Таблицу 1 и рисунки 1 и 2).

Правда, начиная с 1992 года, среди экономистов и политиков наибольшую популярность получило объяснение этих колебаний значительной ролью сезонных факторов. Действительно, сезонность - важный фактор функционирования российской экономики. Основными каналами его влияния являются сельское хозяйство и промышленные анклавы в северных и восточных регионах при слабом развитии инфраструктуры, не позволяющей обеспечивать необходимый уровень связи с ними в течение всего года. Однако из этого справедливого факта и на основании ограниченного опыта функционирования реального рынка в России на протяжении 1992-1994 годов многими экономистами делался вывод о невозможности проведения устойчиво антиинфляционной макроэкономической политики в течении всего года и неизбежности соответствующих колебаний - ослабления денежной и бюджетной политики весной-летом, приводящей к осенне-зимней инфляционной вспышке.

Выпячивание роли сезонности при объяснении цикличности экономической политики с самого начала вызывало некоторые вопросы. Так, уже сравнение помесячной инфляции в 1992-1994 годах заставляло усомниться в справедливости этой гипотезы. Во втором году российской реформы не было столь характерного и для 1992, и для 1994 годов снижения инфляции в июле-августе и роста в осенние месяцы - в 1993 году картина была прямо противоположной. Однако вопрос о сезонности продолжал оставаться в арсенале многих экономистов вплоть до 1995 года, когда основные макроэкономические параметры не претерпели изменений, которые хоть как-то укладывались бы в гипотезу сезонности.

Словом, стала очевидной необходимость другого объяснения динамики макроэкономического курса. И уже поверхностное ознакомление с циклами 1993-1996 годов подводит к гипотезе о политических основаниях наблюдаемых колебаний. Предваряя дальнейшее изложение, заметим здесь же, что этот тезис не отрицает роли "естественной" сезонности, но предполагает нахождение причин силы воздействия этого фактора на формирование экономико-политического курса прежде всего в сфере социально-политической, в структуре социальной организации посткоммунистической России.

Между тем, политическая подоплека смены курсов гораздо более естественна и проста. Особенно очевидным это становится при анализе данных, начиная с осени 1993 года: принятая тогда новая Конституция РФ сформировала определенные процедурные рамки принятия экономико-политических решений, что сделало процесс трансформации российской экономики если не более эффективным, то более предстказуемым. То есть цикличным.

Анализ конкретных циклов 1993-1996 годов позволяет пояснить и аргументировать сказанное более обстоятельно.

Осень 1993 года. На протяжении предшествующих нескольких месяцев министру финансов Б.Федорову удалось провести ряд организационно-политических решений, закладывающих основы новой попытки макроэкономической стабилизации. Среди них повышение ставки рефинансирования Центрального банка, недопущение индексации оборотных средств и новых взаимозачетов задолженности предприятий, отмена технического кредита странам СНГ, начало эмиссии государственных ценных бумаг как неинфляционного источника финансирования дефицита госбюджета, и др. Однако ему не удалось реально ограничить бюджетную и денежную экспансию. Среднемесячный темп прироста денежной массы в первом полугодии 1993 года, что привело к резкому скачку инфляции во втором полугодии. (Особенно в третьем квартале).

Возвращение в Правительство в сентябре Е.Гайдара знаменовало начало новой попытки осуществления макроэкономической стабилизации как базы для будущего экономического роста. Проведение сдержанной денежной политики создало понятные трудности для значительной части предприятий - тех из них, которые не смогли приспособиться к условиям рынкочной конкуренции (спросовых ограничителей).

Это была странная политика в условиях начатой в октябре предвыборной кампании, плохо сочетавшаяся как с известным опытом десятков стран мира, так и с теоретическими построениями современной политической экономии. Подобное развитие событий может быть объяснено, на наш взгляд, примерно следующим набором аргументов.

Во-первых, инфляция приблизилась в августе к опасному уровню в 30 процентов в месяц, что явно грозило срывом страны в гиперинфляцию и требовало от ответственных политиков-экономистов решительных действий. Осознание предвыборной политической опасности жесткого макроэкономического курса не стало аргументом в пользу отказа от него, хотя политические последствия были Е.Гайдару вполне ясны с самого начала.

Во-вторых, и Президент, и экономисты-реформаторы находились под глубоким воздействием итогов апрельского референдума, в ходе которого избиратели высказались не только в поддержку проводимого исполнительной властью политического курса вообще, но и социально-экономической политики в частности (чего никто из них не ожидал).

В-третьих, сохранялись психологические установки наличия сильного и непопулярного противника, каким был Верховный Совет РФ и контраст с которым был самостоятельным фактором повышения популярности исполнительной власти. Это сформировало иллюзию устойчивой популярности реформаторского Правительства - популярности, которой оно на самом деле оно лишилось ликвидацией хасбулатовского ВС. Правительство продолжало действовать в старой логике противостояния, толкавшей к проведению курса, противоположного требованиям непопулярного законодательного корпуса.

1994 год. Реакция Б.Ельцина и В.Черномырдина на итоги выборов 1993 года была более чем болезненной. Относительно слабые результаты, полученные правительственным "Выбором России", свидетельствовали об усталости значительных слоев избирателей. Предстояло принять политическое решение - или продолжить проведение стабилизационного курса, или пойти на инфляционистское смягчение макроэкономической политики.

Первый вариант, на котором настаивал тогда Е.Гайдар, был в краткосрочном отношении болезненным, но практически гарантировал выход в течение двух лет (то есть к новым парламентским и президентским выборам) на траекторию устойчивого экономического роста. Второй по форме означал смягчение курса благодаря более или менее широким раздачам "дешевых денег", но одновременно означал удлинение и усложнение процессов экономической стабилизации и одновременно влек за собой достаточно опасные политические последствия. "Умеренно жесткий" (а по сути мягкий) курс Правительства неизбежно должен был привести через несколько месяцев к острому инфляционному скачку, ставящему власти перед необходимостью начинать новую попытку стабилизации. Но теперь уже жесткий курс приходилось бы вести в преддверии выборов со всеми вытекающими отсюда политическими последствиями.

Как известно, выбран был второй путь. В течение 1994 года происходило ускорение темпов роста денежной массы, причем особенно быстро эти процессы пошли в летние месяцы. Это попытались вновь объяснить сезонностью российской экономики, хотя уже тогда было ясно, что сезонность здесь является феноменом политическим. Действительно, основные бюджетные обещания были буквально "выбиты" у Правительства в ходе дебатов по проекту государственного бюджета на 1994 год, проходивших в Государственной Думе в мае-июне (то есть с сильным запаздыванием). Иными словами, политическая уязвимость Правительства перед лицом оппозиционности законодателей толкнула его на расширение эмиссионного финансирования народного хозяйства, в последствиях которой его же более всего и обвиняла думская оппозиция.

Резкое обострение кризиса осенью 1994 года толкнуло исполнительную власть на возвращение к жесткой стабилизационной политике 1995 года, которая была нами подробно рассмотрена уже в первом разделе. Здесь важно лишь вновь подчеркнуть естествееность политических последствий чтабилизационной политики, начинаемой за год до выборов. Закономерна и дальнейшая реакция Президента в 1996 году.

Разумеется, имеющегося опыта пока еще недостаточно, чтобы предложить концептуально четкую модель экономико-политического процесса России в посткоммунистическом конституционно-правовом пространстве. Тем не менее нам представляется возможным и необходимым сделать некоторые выводы относительно уже наметившихся тенденций и закономерностей. Хотя мы в полной мере сознаем ограниченность этих выводов по причине минимального объемом имеющегося к настоящему времени эмпирического материала.

Обращают на себя внимание два важных момента.

Во-первых, экономико-политические циклы 1993-1996 годов не связаны непосредственно со сменами находящихся у власти политических партий. Результаты выборов оказывают косвенное, хотя и совершенно явное воздействие на экономико-политические колебания.

Во-вторых, избиратели не имели пока достаточного практического опыта оценки деятельности партий тех или иных партий в случае прихода их к власти. Осмысление альтернатив экономической политики к началу 1996 года ограничивалось весьма абстрактными представлениями о выборе между продолжением болезненных реформ и возвращением к позднесоветской устойчивости, прочно ассоциируемой с благополучием. Реальные границы возможного и существующие альтернативы не стали элементом не только массового сознания, но остаются туманными даже для значительной части политической и экономической элиты страны.

Иными словами, в России еще не сложилось устойчивых, существующих на уровне массового сознания ожиданий тех или иных результатов экономической политики от той или иной партии. То есть российский избирательный процесс является уникальным феноменом для экономико-политического моделирования, когда крайне условное допущение об отсутствии "политической памяти" у избирателя является вполне реалистичным.

На основании двух отмеченных нами особенностей можно сделать осторожное предположение о применимости для анализа современной российской ситуации модели "экономико-политического цикла", разработанного У.Нордхаузом и дополненного затем А.Цукерманом, Т.Персоном, Г.Табеллини. В их модели утверждается, что практически любое правительство в непосредственно предшествующий выборам период склонно проводить политику стимулирования роста и социальных выплат, тогда как послевыборный период всегда отличает повышенная макроэкономическая жесткость. То есть речь идет о чередовании двух вариантов политики - антиинфляционной и социальной (нацеленной на борьбу с безработицей) при предположении, что действует "кривая Филипса", а избиратель имеет минимальный электоральный опыт и склонен принимать действия властей как данность, практически не прогнозируя естественные последствия той или иной политики.

Краткосрочность опыта рыночной демократии и цикличность экономико-политического курса при практически неизменной исполнительной власти, казалось бы, являются свидетельством в пользу применимости настоящей модели и вытекающих из нее экономических и политических выводов. Однако существует еще одна принципиальная особенность российского цикла, которая не только требует внести в эти рассуждения принципиальные коррективы, но и сама нуждается в объяснении.

Нетрудно убедиться, что политико-экономический цикл действует в современной России как бы в перевернутом виде. То есть в период, предшествующий выборам, власти проводили жесткий стабилизационный курс, тогда как сразу после выборов в него вносились поправки популистского характера. Политические причины такого развития событий применительно к каждому конкретному изменению курса за последние годы выше нами уже изложены. Однако при всей своей важности они представляются недостаточными и нуждаются в некоторой общей интерпретации, позволяющей связать имеющийся уже опыт воедино. В данном случае мы вновь должны сделать оговорку относительно ограниченности имеющегося опыта и, следовательно, об очевидной условности наших интерпретаций.

В общем виде здесь можно предположить, что "перевернутый" характер политико-экономического цикла возникает как результат незрелости системы рыночной демократии, находящейся еще только в стадии своего становления. Это проявляется в ряде специфических черт экономико-политической жизни современной России, среди которых особенно выделяются следующие.

Во-первых, наличие влиятельных групп интересов (прежде всего хозяйствующих субъектов), поддерживающих альтернативные модели экономико-политического развития страны - открытую конкурентную модель и закрытую, ориентирующуюся на идеологию "импортозамещения".

Во-вторых, слабость политических организаций, не способных формировать устойчивые правительственные коалиции, смягчающие колебания экономического курса при переходе власти от одной партии к другой.

В-третьих, как следствие первых двух моментов, возможность влиятельных групп интересов (и экономических агентов) оказывать непосредственное воздействие на формирующие экономическую политику институты, минуя политические организации, а нередко и представительные органы федеральной власти.

Наконец, в-четвертых, неоднородный характер Правительства, коалиционность которого состоит не в поддержке его разными фракциями Государственной Думы, а сосуществованием в нем сторонников различных экономико-политических доктрин, в результате чего внутри исполнительной власти идет постоянная и не приводящая к сколько-нибудь определенным результатом борьба.

Весь этот набор факторов, повышает неустойчивость функционирования экономической системы и модифицирует характер деятельности институтов власти, усиливая в них реактивные и, следовательно, популистские компоненты. Иными словами, можно сделать вывод, что факторы, трансформирующие стандартный эволюционный политико-экономический цикл являются одновременно и факторами возрастания роли популистской экономической политики и, соответственно, популистского цикла.

2.3 Экономическая политика популизма: анализ имеющегося опыта.

Прежде всего подчеркнем, что понятие "популизм" отнюдь не относится к эмоциональным или морализаторским, но имеет достаточно строгий экономических смысл. На протяжении 80-90-х годов на эту тему было опубликовано немало работ, так что уже можно говорить о существовании специального раздела экономической теории - макроэкономики популизма. Большая часть исследований этих вопросов проводилась пока на материалах развития латиноамериканских государств 50-80-х годов.

Популизм, рассматриваемый как экономическое явление, представляет собой определенный тип политики, при котором правительство пытается добиться высоких темпов роста при помощи активного перераспределения создаваемого в стране национального дохода, резкого расширения внутреннего платежеспособного спроса и готовности ради этого выходить за ограниченные рамки государственного бюджета. Последний элемент особенно важен, поскольку в нем состоит различие между обычной популистской политикой, достаточно широко распространенной в ХХ столетии, и популизмом экономическим.

Существует два типа экономического популизма.

Классический (или традиционный) популизм характерен для авторитарных националистических режимов. Для них достижение "экономического чуда" было одновременно и доминантой политической риторики, и условием обеспечения политической стабильности власти - своеобразным источником легитимации военной или полувоенной диктатуры. Наиболее типичными примерами такого курса являются Бразилия 60-80-х годов и Аргентина 50-80-х годов (в обоих странах большую часть этих лет правили военные правительства).

Другим вариантом является левый популизм С.Альенде в Чили (1971-1973) и сандинистов в Никарагуа (80-е годы). Ключевым пунктом программ этих правительств было решение острых социальных проблем, и прежде всего обеспечение быстрого роста занятости и повышения благосостояния основной массы населения. Здесь также велико было упование на "экономическое чудо", которое, власти склонны были объяснять тем, что левое правительство выражает интересы огромного большинства населения. Политической целью левых популистов, как и в первом случае, является удержание власти - демократическим путем (как в Чили) или военной силой (как в Никарагуа).

Оба типа популизма близки и по экономической логике, и по практическим результатам.

Логика правительства, встающего на путь экономического популизма, достаточно проста. Опираясь на политическую мощь государства, власти намерены обеспечить резкое повышение народного благосостояния и преодоление отставания от развитых государств мира.

В качестве исходной предпосылки принимается, что в первую очередь государство должно стимулировать спрос. Существует два пути решения этой задачи. С одной стороны, всемерно наращивать государственные расходы (инвестиции, закупки и пр.). С другой стороны, при помощи комплекса мер социальной политики добиваться быстрого роста реальных доходов и на этой основе потребительского спроса. Если первое характерно для популизма вообще, то второе - отличительная черта именно левой модели.

Обязательным элементом политики популизма является всемерная поддержка национальной промышленности (или проведение ускоренной индустриализации, модернизации и т.п.). Обычно этот курс проводился под лозунгом "развития импортозамещающих отраслей", то есть тех отраслей промышленности, которые позволяют избавиться от импорта важнейших средств производства, ориентированы на выпуск продукции глубокой переработки и ослабляют зависимость национальной экономики от колебаний мирового рынка.

Для этого предлагалось опираться на комплекс мер экономического и административного характера, среди которых можно выделить следующие. Во-первых, протекционистская внешнеэкономическая политика, ограничивающая доступ иностранных товаров на внутренний рынок. Во-вторых, уже упоминавшаяся активная инвестиционная деятельность государства, напрямую поддерживающего развитие тех или иных отраслей (это особенно характерно для левых правительств). В-третьих, перераспределение ресурсов из экспортно ориентированных секторов экономики в "импортозамещающие" отрасли. Последнее имеет особое значение для популистского курса, отличая его от обычного протекционизма.

Наконец, важными элементами политики любого популистского правительства являются сильная роль государства в ценообразовании, особенно на сырьевые ресурсы и продовольствие (стремление к занижению этих цен на внутреннем рынке), установление государственного контроля над важнейшими отраслями промышленности и в банковской сфере, стремление к установлению возможно более низкого процента за банковский кредит (в целях поддержание индустриальной экспансии) и, как следствие пренебрежения рыночной сбалансированностью, усиление государственного вмешательства в распределение кредитных ресурсов. Таким образом, экономический популизм оказывается прежде всего политикой перераспределения, что всегда роднит его с социализмом.

Популистский экономический курс возникает не на пустом месте. Он становится реальностью при наличии ряда экономических, политических и социальных предпосылок, которые являются общими для самых различных стран. В предыдущем разделе мы уже подошли к их характеристике. Рассмотрим теперь этот вопрос более подробно.

Во-первых, речь должна идти об особенностях экономической структуры, отличающейся разрывом между экспортно ориентированными отраслями и отраслями потенциального импортозамещения. Причем важно не просто наличие этих двух групп отраслей, но и отсутствие механизма экономического взаимодействия между ними (отсутствие перелива капитала от одного сектора к другому, противоположность интересов при принятии экономико-политических решений). Можно даже говорить об отсутствии "экономического консенсуса" между ведущими секторами национального хозяйства, когда улучшение положение в одном из них может прямо или косвенно вызывать ухудшение ситуации в другом.

Практически все страны, вступавшие в полосу "экономики популизма", характеризовались подобной биполярностью своей экономической структуры. В них соседствовали, практически не взаимодействуя, сильный экспортный сектор и относительно слабая, неконкурентоспособная на мировом рынке обрабатывающая промышленность. Первый обычно представлял собой или отсталое в экономическом и социальном отношении сельское хозяйство с многочисленным и нищим населением при концентрации земли у небольшого числа латифундистов (такова была ситуация в Бразилии и Аргентине), или сырьевые отрасли, как правило принадлежащие иностранному капиталу (меднорудная промышленность Чили).

Противостояние экспортных отраслей другим секторам, отсутствие естественных (экономических) взаимосвязей между ними порождало политическую и социальную напряженность. Не только рабочие, но и предприниматели "городской" промышленности противопоставляли себя отсталому аграрному сектору или принадлежавшим иностранцам рудникам. Владельцы ориентированных на экспорт предприятий оказывались в крайне уязвимом социальном положении - их политическое влияние основывалось или на принадлежность к аристократии (когда речь шла о землевладельцах), или на поддержке правительств развитых государств (для иностранного капитала). Но в середине ХХ столетия этой поддержки для выживания было уже недостаточно, а отношения со своими рабочими или арендаторами традиционно отличались крайним антагонизмом. В перерабатывающей же промышленности интересы предпринимателей и наемных рабочих оказывались тождественными: и те, и другие были заинтересованы в перекачке в свою пользу ресурсов, получаемых от экспорта.

Во-вторых, существенная поляризация общества, резкий разрыв между богатыми и бедными. По вполне понятным причинам это усиливает общий уровень перераспределительных настроений в обществе. Тем более, когда богатство сосредотачивается не просто в руках у предпринимателей, а в строго определенных, узко очерченных секторах экономики и основной массой населения воспринимается как социально ущербное (аристократы-латифундисты, или наживающиеся на дешевизне местной рабочей силы иностранцы). В пользу этого вывода свидетельствует и сравнение стандартных статистических показателей социальной поляризации в латиноамериканских и западноевропейских странах 60-х годов. (См. таблицу 3).

В-третьих, политическая структура общества, и прежде всего неустойчивость политических институтов, слабость политических партий, отсутствие демократических традиций.

Страна	Год	Коэффициент Джини
Канада	1981	0, 263
Норвегия	1985	0,277
Швеция	1987	0,304
Новая Зеландия	1985	0,350
США	1992	0,466
Бразилия	1984	0,576
Россия	1991	0,260
Россия	1995	0,381

Естественно, что более всего это относится к странам, где демократические институты переживают период своего становления. Ведь вероятность выбора популистского курса выше, когда "при наличии в стране многопартийности политические элиты оказываются неспособны сформировать устойчивое правительственное большинство". А неустойчивое правительство гораздо более уязвимо в своей деятельности и гораздо более склонно к осуществлению мероприятий популистского характера.

В-четвертых, популистскому курсу обычно предшествует более или менее последовательная попытка проведения ответственной (ограничительной) макроэкономической политики, крайне непопулярная в общественном мнении и одновременно позволяющая накопить определенные валютные резервы. Социальные тяготы этой политики делают ее уязвимой для демагогической критики левого и националистического характера, а само наличие валютных резервов является необходимым условием для осуществления популистских мероприятий. Ведь проводя популистский курс, правительство должно иметь определенные накопления, чтобы при их помощи поддерживать сбалансированность на внутреннем рынке, обеспечивая импорт потребительских товаров и удовлетворяя спрос "национальной промышленности" (отраслей импортозамещения) на производимые за рубежом средства производства.

В-пятых, экономика популизма хорошо приживается на почве, сдобренной национализмом в качестве консолидирующей идеи, когда задача ускоренного роста национальной промышленности объясняется необходимостью противостояния внутренним и (или) внешним врагам. В варианте левого популизма этот тезис дополняется осознанием мессианской роли нации, осуществляющей социалистический эксперимент.

Наконец, в-шестых, этот курс часто оказывается связанным с наличием в стране политического лидера харизматического типа, плохо совместимого с традициями представительной демократии. Правда, здесь возможны два варианта развития событий. С одной стороны, популистская программа может непосредственно реализовываться авторитарным харизматическим вождем. С другой стороны, когда на этот путь встает демократически избранное правительство (например в Бразилии на рубеже 50-60-х годов или в Чили в начале 70-х), его эксперименты практически неизбежно ведут к государственному перевороту и утверждению режима авторитарного. Но в обоих случаях в стране должны иметься политические и психологические предпосылки такого развития событий.

Словом, наличие в той или иной стране комплекса рассмотренных нами экономических, политических и социальных позволяет с высокой степенью вероятности позволяет ожидать "запуска" популистского механизма. Столь же прогнозируемы и стандартные последствие этого курса.

Начальная фаза экономической политики популизма как правило оказывается очень успешной. Провозгласив политику "стимулирования внутреннего спроса", правительство реализует ее при помощи масштабных государственных инвестиций в производство, искусственно низкой процентной ставки и массированных социальных выплат. Буквально в считанные недели возрастают темпы экономического роста, снижается безработица, начинает расти уровень жизни. Создается впечатление, что эмиссионное хозяйство не так страшн*о, как о нем говорит МВФ, а возможные проблемы товарного наполнения рынка легко решаются при помощи импорта - благодаря имеющимся валютным резервам. Более того, порывая на практике с "порочными рекомендациями МВФ и иных зарубежных консультантов", правительство получает широкие возможности пропаганды своего курса как "единственного подлинно национального".

Однако вскоре начинаются проблемы. Подхлестываемый государством внутренний спрос всегда растет значительно быстрее производства, а валютные резервы близятся к исчерпанию. Правительство вынуждено прибегнуть к принудительному установлению валютного курса и вводить государственное регулирование цен. Немедленно возникает товарный дефицит и очереди за продуктами. Правительство должно или вводить рационирование, или отпускать цены. Все это оказывается особенно болезненным по контрасту с ожиданиями "экономического чуда", которые только что пережила страна.

Вскоре товарный дефицит становится постоянным, причем не только на потребительском рынке, но и на рынке средств производства. Ужесточение ценового контроля оборачивается пустыми прилавками, отпуск цен ведет к быстрому росту цен. Начинается бегство капитала из страны, падает производство, резко снижаются налоговые поступления (которые и так были невысоки), растет бюджетный дефицит. Это ведет к дальнейшему усилению инфляции и падению производства. Образуется замкнутый круг, выход из которого приходится искать в стандартных стабилизационных рецептах МВФ, но данное правительство этого уже позволить себе не может. Практически неизбежным становится смена власти, которая за редким исключением происходит неконституционным путем.

Описанный экономико-политический цикл являлся типичным практически для всех государств, которым приходилось испытывать на своем опыте экономическую политику популизма. Причем дело здесь как правило не ограничивается лишь одним циклом. Многие страны в ХХ столетии, раз начав популистские мероприятия, вскоре обнаруживали себя в ловушке, когда популистский курс порождал необходимость проведения болезненной макроэкономической стабилизации, тяготы которой вновь толкали страну на путь популизма, за которым следует очередная попытка стабилизации, и так далее. В Чили этот период занял около десятилетия, а Аргентине сорок лет, а в Бразилии - все шестьдесят.

2.4 Российский экономический популизм в теории и у власти

Строго говоря, популизм не является для России чем-то принципиально новым. Большевики пришли к власти под популистскими лозунгами и с популистской экономической программой. Сталинская индустриализация, в основе которой лежал тезис о противоположности социально-экономических и политических интересов промышленности и сельского хозяйства, стал одной из самых масштабных в мировой истории попыток реализации популистского курса. Наконец, завершающая фаза советского коммунизма (1985-1991 годы) была насквозь пропитана популистской идеологией, находившей выражение в антиалкогольной кампании, в попытках решения социальных проблем при наращивании доли накопления в национальном доходе.

Причем всегда политика популизма характеризовалась у нас двумя принципиальными чертами. Во-первых, настойчивым стремлением политического руководства выйти за рамки бюджетных ограничений, что объяснялось обычно исключительной мощью советской власти и вторичный ролью закона стоимости в социалистической экономике (этот тезис неявно присутствовал и в деятельности правительства М.Горбачева-Н.Рыжкова). Во-вторых, как и в других (несоциалистических) государствах, продолжительность популистских эпизодов не превышала 3-5 лет, за чем следовало ужесточение экономической политики, так или иначе преодолевавшее попытки реализацию популистских социально-экономических проектов на практике.

Но это уже отошло в область истории. Однако, как следует из всего сказанного нами выше, вероятность повторения популистской политики в современной России вновь весьма высока. Аргументируем этот вывод теперь более подробно.

Главное здесь состоит в том, что при анализе экономических, социальных и политических процессов нетрудно убедиться в наличии в современной России практически всего комплекса предпосылок, обуславливающий возобладание популистского курса ее развития.

Прежде всего это касается экономической структуры. Когда говорят об отсталости, неэффективности структуры российского народного хозяйства, обычно имеют в виду доминирование в нем сырьевых отраслей и машиностроения при относительно слабом развитии потребительского сектора и непосредственно связанных с ним отраслей. Однако дело не только и даже не столько в этом. На сегодня главная проблема состоит в углубляющемся разрыве конкурентных на мировом рынке отраслей (это прежде всего производители сырья и энергетических ресурсов, в также часть предприятий металлургии и химии) от остальной части народнохозяйственного комплекса.

Экспортно ориентированная отрасли оказываются все менее связанными с другими секторами производства, то есть все менее зависит от потребления своей продукции внутри страны. У них формируется своя устойчивая система экономико-политических интересов, по сути противоположная остальным частям народного хозяйства. Особенно ярко все это проявляется при определении основных параметров макроэкономической и внешнеэкономической политики правительства.

Для конкурентоспособных производств экономическая и политическая стабильность важнее "дешевых денег". То есть они, конечно, не стали бы отказываться от льгот и привилегий, но все это не является для них вопросом жизни и смерти. Эти отрасли способны конкурировать на мировом рынке, им нужно развиваться и, следовательно, инвестировать. Однако важнейшим препятствием для инвестиционной активности является обесценение денег - инфляция. И именно поэтому экспортно ориентированные отрасли (как, впрочем, конкурентоспособные предприятия вообще) формируют социальную базу стабилизационного макроэкономического курса. Этим они принципиально отличаются от низкоэффективных секторов, нуждающихся для своего выживания в постоянной государственной поддержке - как в форме финансовых раздач, так и при помощи ограничения деятельности на отечественном рынке иностранных производителей.

Правда, в настоящее время, по мере осуществления макроэкономической стабилизации, происходит некоторое сближение интересов обоих секторов по проблемам политики валютного курса. Но это, скорее, негативный союз: и экспортеры, и их оппоненты страдают от крепнущего рубля - его реальный рост по отношению к доллару ослабляет конкурентные позиции экспортеров и повышает конкурентоспособность импорта на российском рынке. Пользуясь удачным выражением А.Лившица, формируется политически весьма влиятельная "партия слабого рубля". Хотя единство интересов обоих секторов здесь не является абсолютным: несколько страдая от снижения своих доходов, экспортеры выигрывают на относительном удешевлении необходимого для многих из них производственного импорта.

Растущее отчуждение отраслей усиливает и социально-политическую напряженность в обществе. В особой мере это проявляется в машиностроительных отраслях (прежде всего на предприятиях ВПК), привыкших рассматривать себя в качестве сердцевины отечественной экономики. Для них внешнеэкономическая либерализация и резкое снижение государственного заказа становятся источником постоянной опасности банкротства и именно поэтому воспринимаются не иначе как "распродажа Родины". Эти сектора становятся наиболее мощными политическими противниками курса макроэкономической стабилизации и либерализации вообще и в особенности тех отраслей, которые выигрывают от этого курса.

Естественной мишенью для критики со стороны "патриотической" (то есть неконкурентоспособной) промышленности становится топливно-энергетический комплекс. А по мере постепенного осознания общественным мнением опасности простого эмиссионного финансирования народного хозяйства быстро растут перераспределенческие настроения, выражающиеся в стремлении получать от государства финансовую помощь за счет прибылей экспортеров. В 1995 году эти настроения были политически закреплены в форме Конгресса русских общин, ключевым элементом экономической программы которого стал тезис о перераспределении ресурсов из топливно-энергетического сектора в отрасли высоких технологий (которыми у нас как раз и подразумевается ВПК). Нетрудно заметить, что аналогичные идеи, сдобренные сильной долей инфляционизма, лежат в основе экономической программы КПРФ.

На этом фоне явно усиливаются националистические настроения, которые в современной России, в отличие от других бывших "братских стран", непосредственно связаны с политикой коммунистического реванша, а не возрождения национальной государственности. В этом находит отражение специфика нашего выхода из коммунизма, поскольку Россия является единственной страной (если не считать Китая), для которой коммунизм был порожден внутренними факторами ее развития, а не навязан извне. А на конкретном уровне экономической политики национализм трансформируется в протекционизм, противостоящий открытости либерального пути, в котором видят угрозу самобытности российского государства.

Наконец, остро стоят в настоящее время и социальные проблемы пореформенного развития. Общим местом политологических рассуждений сейчас стал тезис о сильной социальной поляризации российского общества. Это не совсем корректное утверждение - статистические индикаторы, характеризующие социальную дифференциацию, у нас находятся примерно на уровне западных стран и существенно ниже латиноамериканских. Однако ситуацию все-таки нельзя считать благополучной, поскольку скорость изменения этого показателя - то есть быстрота нарастания социальной дифференциации - оказалась исключительно высокой, и население, разумеется, не может и не хочет воспринимать это как должное. (Кстати, причина таких изменений состоит вовсе не в самих посткоммунистических экономических реформах, но прежде всего в отсутствии должной последовательности при проведении реформ. Ведь именно высокая и длительная инфляция является важнейшим источником быстрого роста социальной поляризации).

Можно было бы продолжить эти рассуждения. Но и сказано достаточно для вывода: в России середины 90-х годов сформировался стандартный комплекс предпосылок экономической политики популизма. Более того, я даже готов утверждать, что переход к этой модели не связан исключительно с победой коммунистического кандидата на президентских выборах. Конечно, такой результат выборов гарантирует популистский курс почти со стопроцентной вероятностью. Но еще это отнюдь не означает, что, скажем, при сохранении на президентском посту Б.Ельцина подобный сценарий можно считать полностью исключенным. Во многом экономико-политический облик ельциновской администрации будет определяться людьми, входящими в ближайшее окружение президента - их взглядами, жизненной философией, а и просто общим уровнем образования. А в этом отношении команда нынешнего президента России отнюдь не однородна.

Если Россия пойдет по пути популистской политики, то предсказать дальнейшее развитие событий особого труда не составит.

Исходным пунктом станет, разумеется, рост государственных расходов и выход их за рамки бюджетных возможностей. Для "правительства народного доверия", каким, разумеется, провозгласят популисты, не будет понятия бюджетной ответственности, поскольку все траты легко можно будет объяснить "потребностями человека труда" или "стратегическими интересами возрождения великой державы". Поскольку в стране имеется в настоящее время некоторый запас иностранной валюты и золота, экспансию бюджетных расходов на протяжении нескольких месяцев удастся осуществлять без немедленного инфляционного скачка.

Больше того, госинвестиции и вероятное увеличение заработной платы могут даже вызвать некоторое оживление экономики, тем более, что проводимые мероприятия наложатся на общую конъюнктуру последнего времени: Россия 1996 года явно стоит на пороге экономического роста, и вопрос заключается в том, как сделать этот рост здоровым и устойчивым. Для роста нужен спрос. Его может дать популистская накачка экономики, хотя достигаемый таким путем рост оказывается краткосрочным, искусственным и вскоре оборачивается глубоким кризисом.

Возможно, популистское правительство попытается также и заморозить цены на ряд продуктов. Перейти к тотальному государственному контролю за ценами будет, конечно, невозможно. Но вполне естественным было бы ввести государственное регулирование цен в "политически враждебном" топливно-энергетическом комплексе? И, разумеется, на ряд потребительских товаров.

Наконец, несмотря на все заявления о поддержке отечественных товаропроизводителей, импорт потребительских товаров в Россию скорее всего возрастет. Ведь надо же будет поддерживать насыщенность внутреннего рынка хотя бы на уровне 1992-1994 годов. А учитывая размеры накопленных этим правительством золото-валютных резервов, подобная ситуация может продолжаться на протяжении примерно 8-12 месяцев.

Дальнейшее развитие событий также достаточно очевидно. Будет расти напряжении на валютном рынке - как результат постепенного исчерпания валютных резервов. Правительство встанет перед выбором: или девальвировать курс рубля (снизить по отношению к доллару), или ввести принудительный валютный курс.

Первый вариант делает неизбежным ускорение инфляции за чем следует дальнейшее расширение сферы применения государственных цен.

Второй вариант оборачивается перемещением валютных операций на черный рынок при одновременном свертывании предложения импортных товаров - поскольку никто из импортеров не станет обменивать валюту по принудительному курсу. Отсутствие конкуренции со стороны импорта немедленно проявится в резком ускорении инфляции на потребительском рынке. И, как и в первом случае, правительство скорее всего не найдет лучших аргументов, чем замораживание цен.

Словом, по какому пути не пойди, неизбежен товарный дефицит.

Неизбежна и криминализация режима, где перераспределительные функции чиновников должны астрономически возрасти.

Все это будет, но не сразу. Экономику с резервом в 13 миллиардов долларов нельзя вернуть к всеобщим очередям за несколько дней. Для этого понадобится около года. Так что основные проблемы, о которых здесь идет речь, начнутся уже году в 1997.

После этого срочно потребуются "козлы отпущения" - кто-то же должен будет отвечать за то, что экономика вновь окажется в забытой уже ситуации осени 1991 года. Здесь исключительно полезным может оказаться советский опыт почти 70-летней давности. Действительно, во многом схожая ситуация сложилась в СССР вскоре после начала сталинской ускоренной индустриализации, когда буквально за считанные месяцы от недавнего нэповского благополучия не осталось и следа - вновь появились карточки, замаячил призрак голода. Именно тогда были организованы три первых крупных процесса против "врагов народа", которыми стали инженеры (процесс "Промпартии") и экономисты (процессы "Общесоюзного бюро меньшевиков" и "Трудовой крестьянской партии"). Первыми жертвами сталинского террора стали тогда лучшие отечественные экономисты, работавшие в Наркомфине, Госплане, Наркомземе - Н.Кондратьев, Л.Юровский, А.Чаянов, В.Базаров, В.Громан и многие другие. Как говорится, комментарии излишни. А аналогии очевидны.

Уже сейчас, наблюдая за политической жизнью страны, нетрудно увидеть подготовку будущих разборок. То вице-президент Российской академии наук (он же член ЦИК КПРФ) требует принять меры против экономистов, виновных в кризисном положении страны. То вдруг вполне респектабельный экономист объясняет рекомендации Международного валютного фонда "ритуальной местью российскому рабочему классу за Октябрь и за десятилетия страха".

Впрочем, политика популизма не может лишь быть устойчивой, а потому продолжительной. Практически все страны, шедшие по этому пути, испытывали "волновой" тренд политического курса. Период популизма приводил к острому кризису и затем сменялся фазой резкого ужесточения экономической политики. А смена популистской модели происходила чаще всего в форме явного или скрытого государственного переворота.

При лучшем варианте развития событий дело ограничивается одним популистским циклом. Однако в большинстве случаев приходится пройти через череду взаимно сменяющих друг друга популистских и антипопулистских правительств. Причем каждая новая попытка стабилизировать ситуацию оказывается социально более болезненной, что еще более усиливает краткосрочную привлекательность популизма. Вырваться из этой ловушки бывает исключительно сложно. Подчас требуются многие годы и огромные жертвы.

Институт экономических проблем переходного периода
Макроэкономическая стабилизация, тенденции
и альтернативы экономический политики России
В. Мау, С. Синельников-Мурылев, Г. Трофимов
1996 г.